| —286— месяцы и дни твоей профессорской службы в Академии. Мы – студенты – тебе нередко удивлялись в этом. И в этом твоем самоотверженном – даже до вреда своему здоровью – служении делу, в этом честном и в высшей степени добросовестном твоем отношении к взятой на себя обязанности ты дал нам, твоим ученикам и слушателям, лучшее назидание и лучший пример для подражания в нашей будущей деятельности. Данный тобою образ самоотверженного служения принятому на себя делу до конца дней и сил своих, думается и верится мне, найдет отклик в сердцах твоих учеников и таким образом не останется без доброго плода. Вся твоя трудовая, многозаботливая и под конец страдальческая жизнь, все твои добрые качества вселяют в нас надежду и уверенность, что правосудный и милосердый Бог воздаст тебе по делам твоим и вселит тебя в селениях Своих вечных, о чем мы – оставшееся здесь – и будем усердно молить всещедрого Бога. Прости же и прощай до новой загробной нашей встречи, мой добрый наставник Василий Феодрович! Да будет мир Божий с тобою там – в загробной жизни – и вечная память здесь – на земле! Городенский Н.Г. Библиография. Нравственная философия Вл. С. Соловьева [Рец. на:] Соловьев В.С. Оправдание добра. 2-е изд. М., 1899//Богословский вестник 1899. Т. 1. 2. С. 287–321 (2-я пагин.) —287— Недавно вышла вторым изданием появившаяся в 1897 году книга Владимира Сергеевича Соловьева – «Оправдание Добра». В нашей духовной литературе появление этой книги, кажется, прошло незамеченным. Между тем она несомненно заслуживает внимания со стороны людей, интересующихся вопросами философского и богословского характера. Книга г. Соловьева представляет собою, если не ошибаемся, первый русский курс философской этики. Интересы научной этики сами по себе уже так близки для христианского богословия, что всякий научный труд, поставляющий себе задачей философское обсуждение нравственных вопросов, имеет право на внимание со стороны представителей богословской мысли. Но о труде г. Соловьева это нужно сказать по преимуществу. Обоснование нравственности у него, как увидим, настолько тесно связано с основными вопросами религии, что автор «Оправдания Добра» является почти в такой же мере представителем рационального богословия, в какой и философом. Все это дает нам право думать, что для читателей нашего журнала будет не безынтересно поближе познакомиться с содержанием и характером книги Вл. С. Соловьева. |
| 335 – В 1889 году, по истечении 15-ти лет службы, В.Ф-ч избран был Советом Академии в звание экстра-ординарного профессора на открывшуюся тогда вакансию и утвержден в этом звании Св. Синодом 22 мая означенного года. Этим значительно улучшилось его материальное обеспечение. Но так как в то же время и семейство его год от году увеличивалось, то весьма естественным было желание его, особенно после изменения § 106 академического устава, последовавшего в 1895 году, – поспешить представлением докторской диссертации, чтобы воспользоваться вакансией ординарного профессора, с получением которой, понятно, еще более обеспечивалось бы его мате- —259— риальное положение. В избрании предмета для докторской диссертации В. Ф-чу нечего было колебаться. Уже предмет его кандидатского и особенно магистерского сочинения определял для него и предмет докторской диссертации. Уже магистерская диссертация, представлявшая собою лишь первый выпуск, предполагала и следующие выпуски. И если она имела главным предметом своим область веры, свободу вероисповедания, то оставалась неисследованною еще целая область – церковной дисциплины, или иначе сказать, на ряду с тем, quae credenda sunt, оставалась еще целая область того, quae agenda sunt; на чт и сам В.Ф. Кипарисов , частью в магистерской диссертации, а частью в статьях, вскоре после ее напечатания появившихся в свет, ясно указывали, как например, в помещенных на страницах академического журнала: Прибавления к Творениям св. Отцов за 1884 и 1886 годы статьях: «Дисциплина древней церкви в отношении к свободе совести», которые и вошли затем в состав докторской диссертации В. Ф-ча. Так, надуманное еще в 1880-х годах мало-помалу обрабатывалось потом с свойственною автору тщательностью и детальностью, а в 1896 году начато печатанием в целом виде на страницах нового академическою журнала: Богословский Вестник. Около половины 1897 года диссертация окончена была печатанием, вышла отдельною книгою и представлена была в Совет на соискание степени доктора богословия. |
| Тоже самое определяет и 122-е (136) правило и не повинующихся повелевает отлучать». «Законы (гражданские): Избранный судья решает по своему усмотрению и претору нет дела до его решения». «Будет ли решение избранного судьи справедливо, или несправедливо, оно всецело остается в силе». «Обжалование приговора избранного судьи да не приносит пользы (аппеллирующему)». «Избранный суд построяется по подобию ординарного суда и допускается для окончания тяжбы (Dig. IV, t. VIII, 1. 1.) против избранного суда не допускается возражения (non nasci exceptionem), но только взыскание пени» (Ibid. 1. 2)». «Если избранных судей двое, и они разногласят, то должны пригласить кого-либо третьего и остановиться на его мнении». «Избранный судья установляется не присягою, но пенею, назначаемою судящимися, которые и должны или испол- —252— нить решение, или отдать пеню, какую обе стороны по согласию назначили». 322 Так прочно укреплено было в Византии законодательством церковным и государственным за духовными лицами право производить третейский суд по гражданским тяжбам. Теперь обратимся к свидетельствам древнерусского права по данному предмету. (Продолжение следует). Н. Заозерский Корсунский И.Н. Профессор В.Ф. Кипарисов († 28 января 1899) [Некролог]//Богословский вестник 1899. Т. 1. 2. С. 253–266 (2-я пагин.) —253— Старость честна не многолетна, ниже в числе лет исчитается. ( Прем.4:8 ) Это слово Писания весьма применимо к скончавшемуся в ночь на 28-е января сего 1899 года, на 50-м году от рождения, ординарному профессору Московской Духовной Академии по кафедре гомилетики и истории проповедничества Василию Феодоровичу Кипарисову. Очевидно, над ним исполнилось и другое слово того же Писания: скончався вмале исполни лета долга: угодна бо бе Господеви душа его: сего ради потщася от среды лукавствия ( Прем.4:13:14 ). Не долго прожив на земле, покойный профессор, однако скоро достиг честной старости и честно исполнил свой долг пред людьми в своей жизнедеятельности, так что угодна бе Господеви душа его: поэтому он и ускорил, поспешил (потщася – греч. |
| —238— свойства познаваемого предмета делают достижение философского идеала только задачей истории, как совокупных и сменяющих друг друга настойчивых попыток приблизиться к этому идеалу; – то тем более такое значение истории философии выясняется из сделанного обзора реальных условий, в каких совершается философская работа. П. Тихомиров Заозерский Н.А. Духовное лицо в звании третейского судьи: I. В древней христианской церкви//Богословский вестник 1899. Т. 1. 2. С. 239–252 (2-я пагин.). (Начало) —239— Судя по газетными известиям и толкам в настоящее время в подлежащих высших сферах устремлено усиленное внимание и производятся работы по пасти радикального усовершенствования положения о крестьянах во всех отношениях. Имеется в виду усовершение волостной администрации и волостного суда; имеется в виду и улучшение самого так сказать корня крестьянской бытовой жизни – гражданского права крестьян, т.е. регулирование права семейственного, имущественного, права наследования по закону и по завещанию. Ибо в этом отношении в нашем отечестве наблюдается достопримечательный факт, что наши так назыв. гражданские законы, т.е. X том свода имеют силу только для меньшинства подданных: большинство же их – крестьянское сословие управляется обычным правом, во многих отношениях резко отступающим от законодательства X тома. Отсюда в действительной жизни нередки случаи постановления волостными судами таких решений и приговоров, пред которыми представитель государственной гражданской юстиции становится в решительное недоумение: ибо пред его кодексом – X томом – эти решения и приговоры совсем беззаконны, но в свою очередь и его перерешение, основанное на точном смысле статей X тома, в глазах волостного суда и крестьянского общества является совершенно несправедливым, и «мipckoмy» умопредставлению решительно непонятным… В каком направлении последует так жизненно необходимая реорганизация крестьянского положения – судить о том не нам. Позволительно думать, однако же, что веками создавав- —240— шееся фактическое положение дел едва ли в силах привести к желанной юридической норме одним актом преобразования какая угодно человеческая мудрость. |
| —203— Но как ни утешительна сама по себе картина русского народного просвещения в Литве и Галичине во второй половине XVI века, – как ни важна и ни плодотворна была просветительная деятельность Ходкевича, Курбского, Острожского и других высокообразованных русских вельмож, – как ни сильна была защита православия от нападок на него врагов, начатая в то время русскими учёными богословами, в роде известного старца Артемия 1732 , Герасима Смотрицкого, священника Василия, – всё-таки каждый, кто познакомится с замечательными уставами и деятельностью в ту эпоху западнорусских просветительных братств, – в особенности Виленского и Львовского, – невольно должен признать, что в появлении этих необычайных христианских союзов, почти накануне насильственного введения „унии“, в государстве, где власти были открыто враждебны православию, следует видеть Промысел Божий, пекущийся явно для людей о судьбе своей Церкви. После отступничества от православия в 1592 году высших иерархов и введения в Польско-Литовском государстве унии в 1596 году, низшее духовенство с мирянами в западной России, ведомое Рукою Божьей, сплотившись воедино, явили миру невиданное зрелище, именно: действующей христианской Церкви, которая оставалась почти без высших иерархов вплоть до 1620 года. В это время братства действительно являлись для народа, как бы высшими пастырями, просвещавшими, наставлявшими и поддерживавшими его в эти тяжёлые годы. В настоящем очерке мы предложим наше посильное изложение замечательной истории преобразования церковных братств в западной России. —204— Посещение западной России двумя восточными патриархами, Антиохийским Иоакимом, в 1586 году, и Константинопольским Иеремией, в 1588 и 1589 годах, составило эпоху в жизни православных церковных братств. Сношения восточных патриархов, в особенности вселенского патриарха, с западной Россией были весьма частыми и обыкновенно осуществлялись через виленских, и ещё скорее через львовских купцов, ездивших часто по торговым делам на восток и в Константинополь. |
| „Митрополит Киприан – по словам г. Суворова – провёл довольно времени в Литве, прежде чем поселиться в Москве. А не надобно забывать важности той исторической эпохи, которую переживала юго-западная Русь в конце XIV и в первой половине XV в. Литовские князья, которым подчинилась юго-западная Русь – после недолго продолжавшегося колебания между язычеством, православием и католицизмом, со времени Витовта (1386 г.) решительно примкнули к католицизму. Близкое соседство с католической церковью, которая имела определённую каноническим правом и признанную государственною властью судебную компетенцию, и необходимость исходатайствовать у иноверных князей гарантирование церковного суда православной церкви в определённом объёме, в точно обозначенных границах, а не с туманными только указаниями на греческий номоканон, могли послужить достаточным поводом для западнорусской православной иерархии и для западнорусских книжников к тому, чтобы исторические предания о завете Владимира и существовавшую до XIV в. практику облечь в форму письменного устава“ (стр. 129). В противовес такому фантастическому предположению проф. Павлов указывает целый ряд фактов применения устава Владимирова в XIII в. в северной или вообще московской Руси (стр. 124–136). Следы католического влияния в уставе Владимира, мнимо-происшедшем в западной Руси, г. Суворов усмотрел, во 1-х, в церковной десятине с княжеских имений и доходов, во 2-х – во включении уставом св. Владимира в круг лиц церковного ведомства всех „людей богадельных, которые на Западе назывались personae miserabiles и состояли под особенным покровительством церкви и в 3-х – в поручении духовным властям надзора за правильностью торговых мер и весов. Здесь кроме полемического интереса внимание читателя приковывается в особенности обоснованием мнения, что церковная десятина Владимирова Устава могла произойти от местной государ- —220— ственной десятины, установленной, быть может, ещё в эпоху призвания первых русских князей „из-за моря“. Такая государственная десятина в византийском праве и у югославянских народов была а) таможенной пошлиной и б) одной из поземельных податей. |
| к другим живым существам и к тому высшему нас началу, которое служит предметом религиозного почитания, или, иначе говоря, отношению к Богу, ближним и самому себе. – Чувство стыда, совершенно отсутствуя у самых высших животных и ясно обнаруживаясь у самых низших человеческих рас, есть «фактически безусловное отличие человека от других животных». Первичною формою проявления этого чувства является половой стыд. «Самый дикий и неразвитой человек стыдится, т.е. признает недолжным и скрывает такой физиологический акт, который не только удовлетворяет его собственному влечению, но сверх того полезен и необходим для поддержания рода. В прямой связи с этим находится нежелание оставаться в природной наготе, побеждающее к изобретению одежды и таких дикарей, которые по климату и простоте быта в ней вовсе не нуждаются» (Стр. 53). Фактически являюсь отличительною чертою человека в сравнении с животными, чувство это имеет и «другое, гораздо более глубокое значение»: «здесь сам человек действительно выделяет себя из всей материальной природы и не только внешней, но и своей собственной. Стыдясь своих природных влечений и функций собственного организма, человек тем самым показывает, что он не есть только что природное материальное существо, а еще нечто другое и высшее» (стр. 56). – Чувство жалости, второй первичный факт нравственности, в отличие от стыда, в зачаточной степени свойственно даже многим животным. Первоосновою этого чувства и коренною формою его проявления служит чувство матери к детям, являющимся для нее прежде всего бессильными, беспомощными, всецело от нее зависящими, – одним словом, жалкими существами. – Чувство благоговения, определяющее отношение человека к существу или существам высшим, в зачаточной форме также, по словам г. Соловьева, свойственно некоторым животным и проявляется, например, в преданности собаки своему хозяину. Впрочем, чувство благоговения здесь должно еще отличать от более сложного чувства – религиозного, вырастающего из этой простейшей основы. Первичную форму собственно религиозного отношения г. Соловьев находит в том чувстве почтительного благоговения, которое питают дети к своим родителям – |
| Есть не малое число жизней, которые, сколько бы ни были продолжительны, не оставляют и следов бытия своего на земли, или, что хуже всего, оставляют такие следы, от которых болезнует самая земля. Не такова жизнь почившего! Не скудное число талантов взаимодал ему небесный Домувладыка, и не малую куплю сотворил в них верный призванию своему раб Христов. Родившись в духовной семье, он с малых лет, под руководством благочестивых родителей 341 , направлен был Промыслом Божиим на стезю просвещения духовного, по которому он шел твердо и неуклонно, начиная с духовного училища, продолжая в семинарии одной из Поволжских епархий (Саратовской) и окончив его в нашей Академии, куда он был послан на казен- —270— ный счет, как один из лучших воспитанников. Основательно подготовленный к усвоению высших богословских наук, он и здесь все более и более приумножал свои познания во всех отраслях богословских наук, но преимущественно – в области церковно-практических. По отзывам товарищей, он возбуждал сильное удивление к себе своим необычайными трудолюбием. Кончилось время образования, – настало время действования. Светлый, здравый ум, обогащенный обильными и серьезными познаниями, простой и бесхитростный склад мысли; особенная ясность, естественность и общедоступность изложения своих мыслей, – что проявлялось, по отзывам его товарищей, еще на студенческих сочинениях, – указывали ему на наставническое поприще, как на такое служение, которое он мог проходить с особенною пользою. Указание это было понято им, и служение наставническое избрано, как особенно сродное ему служение. Назначенный преподавателем одной из западных семинарий (Виленской), он не долго здесь пробыл: двери средней школы оказались для него тесны; его обширные познания потребовались для другой аудитории. И, вот он призывается в воспитавшую его Академию, чтобы послужить ей – родной, чтобы поделиться сокровищами приобретенных знаний с ищущими их – учащимися в ней. Здесь, при благоприятных условиях для занятия научными трудами, он всей душою предался им. |
| Да, братия, как не воскликнуть с Псалмопевцем: человек яко трава, дние его яко цвет сельный, тако оцветет ( Пс.102:15 ). Движемся мы на юдоли земной только миг какой-нибудь, а потом наше «я» исчезает на веки здесь на земле, как имя, начерченное на песке, как тихий шепот, уносимый ветром! Давно ли? всего год назад видели мы еще здесь труды твои, дорогой наш профессор! и мы – твои последние ученики – были свидетелями твоих усиленных и чрезмерно-напряженных трудов. Тяжкий недуг подорвал твое здоровье, но любовь и привычка к делу, а может быть и надежда на поправление здоровья заставляли тебя еще трудиться. Признаемся, трудно было нам слушать тебя: при самом усиленном внимании, мы едва могли разбирать чтение твоего слабого голоса, а главное, уже больного и непослушного языка. Слушая, мы скорбели за тебя, но думаем, что сам ты еще более нас скорбел, напрягая свои последние силы и едва справляясь с своим разбитым языком. Но все же ты пересиливал свою немощь и трудился, пока совсем не ослабели твои силы и не побудили тебя оставить кафедру после многих лет занятия! Но что так рано сразило тебя, сеятеля высшей духовной науки? Зачем ты так скоро покинул нашу «отшельническую» Академию? Ведь, кажется, здесь вся обстановка такая, чтобы только жить да трудиться! Нет здесь столичного шуму и бурной житейской суеты, какие окружают все другие академии. Аудитория, семья, библиотека и Лавра, – вот и все, что окружало тебя. Как все это просто и мирно! А между тем вот тебя сразила жизнь, когда бы только жить да работать. Или тебе душно было в этой тесной обстановке, или эта обстановка только с виду так проста и хороша, а на деле тягостна и мучительна? Признаюсь, —278— что наш брат, деревенский иерей, иначе рисует картину профессорской жизни, окружая ее кроме всяких ученых принадлежностей еще отличным жизненным комфортом, далеко превосходящим обстановку деревенского священника! Увы! действительность говорить иное… выходили мы из аудитории, по окончании их. Приятно было слышать спокойную и ровную речь о проповедании слова Божия верующим – с любовью и смирением из уст человека, который сам, как учитель, был примером смирения и с истинною любовью относился к своему делу. |
| тизм делается добром лишь под условием альтруизма, между тем как альтруизм является добром независимо от аскетизма, – показывает, что сущность нравственности заключается в альтруизме и не заключается в аскетизме. Правда само по себе понятие альтруизма по соединяемому с ним обыкновенно смыслу несколько узко для определения сущности нравственного отношения, но несомненно; что признаваемый г. Соловьевым альтруистически принцип относится, в противоположность аскетизму, к самому именно существу нравственности. В настоящем случае речь будет лишь о том, правильно ли понимает г. Соловьев самый альтруистический принцип. Нам, кажется, совершенно неосновательным и недостаточно мотивированным сужение этого нравственного начала, при котором оно сводится к одной только жалости. Христианство учит нас более широкому пониманию его, определяя его как любовь к ближним. Тот, кто любит, не может, конечно, не жалеть другого, но он не может также не желать ему и положительного блага; главное свойство истинной любви – это постоянное и неоскудевающее стремление доставлять блага любимому человеку. Однако по существу своему любовь не исчерпывается и этими состояниями: мы можем любить тех, кому не в состоянии оказать никакого блага; тогда наша любовь есть сознание и переживание своей внутренней солидарности с любимыми существами, выражающееся в форме возвышенного нежного чувства. Жалость есть одна из форм проявления любви, но не есть самая любовь. Итак, прав ли г. Соловьев поставляя, жалость на место христианской любви, в качестве нравственного принципа? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мы должны рассмотреть его соображения о том, почему сорадование и любовь не могут служить определяющим началом нравственного поведения. – «Человеческие наслаждения, удовольствия и радости… могут иметь и весьма часто имеют безнравственный характер. Злой и мстительный человек находит удовольствие в оскорблении и мучении своих ближних, он наслаждается их унижением, радуется причиненному им вреду; сладострастный человек полагает главную цель жизни в разврате и растлении, жестокий – в умерщвлении если не людей, то животных, пьяница счастлив, когда приво- |
|
|
