| тить половых злоупотреблений, потому что «когда является стыд, еще не может быть речи о злоупотреблениях, а когда является злоупотребление, тогда уже нечего говорить о стыде». Этот аргумент представляет собою явное злоупотребление словами. Половой стыд появляется вместе с половою зрелостью, значить является именно в то время, когда открывается возможность злоупотреблений; современная наука доказывает, что в том юном возрасте, когда наступает зрелость не только злоупотребление этой функцией, но и самый ее факт для организма крайне вредны; в виду этого весьма странно отрицать полезность стыда, присущего virginibus puerisqne (стр. 58). Не более основательно соображение г. Соловьева, что, если бы стыд имел практическое значение, то он сделал бы невозможным тот самый акт, против которого он направлен: ненужно ведь забывать, что, кроме стыда, в этом случае существуют и другие мотивы, которые могут вступать с ним в борьбу и побеждать его. Ничего, конечно, не говорит против полезности стыда и то обстоятельство, что это чувство ослабевает (а не исчезает, как утверждает г. Соловьев) при действительных злоупотреблениях: страх наказания также ослабевает по мере развития преступности, но было бы поспешно заключать отсюда, что мысль о наказании безусловно никого не удерживает от преступления; сознание нравственного долга ослабевает вместе с развитием порочности; но было бы неосновательно заключать отсюда, что соображения нравственного долга не имеют никакого влияния на поведение человека. Наконец, последним аргументом у г. Соловьева является указание на то, что чувство стыда возбуждается не злоупотреблением известною функцией, а самым ее обнаружением, «самый факт природы ощущается как постыдный», спешит прибавить г. Соловьев свое разъяснение. Между тем с точки зрения опровергаемого им воззрения весьма понятно, что, если инстинктивный половой стыд может иметь какие-либо практические последствия для общества, то именно в такой форме; цель его достигается именно сокрытием самой функции, а не одних только случаев злоупотребления; ведь на посторонних зрителей самый вид функции, совершенно независимо от того, является ли она в данном случае злоупотреблением, или нет, – |
| —285— студенческой семьи, – ранее, чем познакомился с тобой лично. Когда я только еще мечтать об Академии, то, при моих расспросах о ней, ее строе, начальствующих и профессорах, мне было названо и твое имя, как почтенного, доброго и отзывчивого человека – профессора. И в слышанном мною о тебе, при личном знакомстве с тобою, я не был разочарован. Твои, добрый усопший наставник, частные, хотя и немногочисленные, беседы со мной подтвердили слышанное мною о тебе от твоих далеких почитателей. Эти беседы главным образом показали в тебе человека доброго, сердечного и честного. Все суждения твои, какие я слышал от тебя о лицах и явлениях, проникнуты были миром, снисходительностью, терпимостью и любовью. Скорбь слышал я в звуках твоего тихого голоса, когда отмечались явления маложелательные; тихая радость, удовольствие сквозили в твоем лице, когда говорили о чем-либо светлом и добром. То впечатление, то чувство, какое я испытывал при разговоре с тобой, говорили мне всегда в пользу твоей искренности. Приходилось мне не раз слышать умные речи, которыми убеждался мой ум, но все-таки при этом оставалось какое-то смутное чувство неудовлетворенности, которое всегда и почти безошибочно говорило мне о фальши в слышанном. Не раз мне случалось проверять это и на опыте. Я не испытывал этого чувства в беседах с тобой, мой добрый усопший наставник. (Я не буду передавать здесь ни содержания наших бесед с тобой, ни тем, которых мы касались в этих беседах). – Из них я вынес одно убеждение, что ты был человеком честным, добрым и сердечным, с любовью и христианскою снисходительностью относившийся к другим людям. Что касается дела, возложенного на тебя Богом, то всем нам известно, как ты добросовестно и честно вел его. Ты сделал от себя все, что мог сделать при своей многозаботливой семейной жизни и при своем здоровье. Постигшая тебя болезнь не остановила тебя в твоем деле: ты продолжал его делать до последней возможности. Все мы знаем, в каком состоянии закончил ты свою последнюю ученую работу, все мы знаем также, в каком состоянии ты являлся в аудиторию для чтения лекций в последние |
| История права, по крайней мере, свидетельствует, что в подобные переходные эпохи строгая последовательность права (jus strictum) всегда давала место компромиссу. Установляя напр., строго определенную организацию суда, точно определенные формы и формулы процесса, укладывая в категорические положения или статьи уложения самое материальное право, напр., право собственности, наследования, даже уголовное право, государственная политика допускала наряду с этою униформою судоустройства, права и процесса совершенно свободный формы того, другого и третьего. Таковы формы древнеримского arbitrium, compromissum, нашего третейского суда и мipobыx учреждений. Эти формы допускались в качестве вспомогательных формам строгало права. Они известны более или менее. Но мы не уверены, известен ли нашему просвещенному обществу и в особенности лицам, принимающим близко к сердцу и так или иначе заинтересованным и прикосновенным к интересам крестьянского положения, тот исторический факт, что некогда великую службу служило обществу в вышеуказанные переходные эпохи правообразования духовное лицо христианской церкви в сане епископа и в сане пресвитера или «священника» по нынешней терминологии. Нам именно думается, что и современный нам «батюшка» или сельский приходской священник в звании третейского судьи сослужил бы не малую службу в сфере волостной, крестьянской юстиции, став рядом в качестве помощника, с органом государственной юстиции – земскими начальником, судьей и проч., а также и волостными судом, как в настоящем его виде, так и в том, который он получит по имеющем быть преобразовании. В какой мере наше указание на этот исторический факт окажется пригодным для практического применения его к потребностям настоящего, – суд об этом, должен быть, конечно, впереди и, быть может, – дело совсем не наше. Но представить его для соображений, просто как факт исторический, почитаем делом не излишним и благовременным. —241— I. Духовное лицо в звании третейского судьи в древней христианской церкви С применением формы третейского суда (в обширном смысле) в среде христианского общества мы встречаемся еще на первых страницах церковной истории В 1-м послании к Коринфянам Апостол Павел писал следующее: «Как смеет кто у вас, имея дело (=«вещь» тяжба=πργμα) с другим («ко иному»=πρς τν τερον=иск к другому) судиться у нечестивых, а не у святых? (6:1)… «А вы, когда имеете житейские тяжбы, поставляете (=посаждаете=καθζετε) своими судьями ничего не значущих в церкви. |
| дит себя в одурение и т.д.… Но если известное удовольствие само по себе безнравственно, то и сочувствие ему со стороны другого лица (сорадование, сонаслаждение) получает такой же безнравственный характер» (94–95). Г. Соловьев однако хорошо понимает, что это возражение приложимо и к состраданию: ведь человек может страдать от того, что ему не удалось убить, ограбить своего ближнего и т.д. Предвидя это возражение, автор говорит, что наше со чувствие в данном случае не относится к дурной причине огорчения, а только к самому состоянию страдания. Но ведь это может иметь место и относительно сорадования: нас может радовать лишь самый факт, что человек весел. Если этого не бывает в действительности у человека нравственного, то, конечно потому, что такое сочувствие несовместимо с жалостью к жертвам порока и злодеяния в одних случаях, и с любовью к самому лицу, преданному пороку, во всех случаях. «Участие в чужом удовольствии, говорит г. Соловьев, всегда может быть своекорыстно; даже, например, в случае старика, разделяющего веселость ребенка, альтруистический характер такого чувства остается сомнительным… Напротив, всякое серьезное чувство сожаления о чужом страдании… тяжело для испытывающего это чувство и, следовательно, противно его эгоизму». Противоположение сорадования сострадание в данном случае еще менее законно, чем в предшествующем. Сострадание может быть так же лишено бескорыстия, как и сорадование: у людей нервных вид чужих страданий вызывает настолько сильное страдание чисто личного характера, что они спешат оказать помощь страдающим только для того, чтобы освободиться от неприятного чувства. Сам г. Соловьев утверждает даже, что всякое серьезное чувство сострадания тяжело для испытывающего его, и отсюда делает вывод, что оно противно эгоизму. Это, однако, явный софизм г. Соловьеву нужно было доказать, что сострадание, в противоположность сорадованию, всегда бывает бескорыстно, т.е., что человек лично здесь не заинтересован. Вместо того он доказывает, как раз обратное, прикрываясь двусмысленностью термина – противно эгоизму. Внимательный читатель, конечно, легко сообразит, что то, что г. Соловьев |
| К тебе теперь наше слово, семья почившего. Велика твоя скорбь, велико твое горе! Смерть похитила из твоей среды: горячо любящего сына – опору в старости 342 ; доброго супруга – неразлучного в течение 16-ти лет спутника в жизни; искренно любящего и попечительного отца своих детей, из которых некоторые даже не будут ясно помнить его. Мы теперь касаемся раны вашей не для того, чтобы еще больше растравить ее, а – по возможности уврачевать ее. Дерзнем ли мы вместе с вами проникать в тайные для нас пути всеблагого Бога, но которым Он одних берет отсюда, других оставляет, берет сына у старушки-матери, —272— берет отца, опору семейства, оставляет жену и детей, вдову и сирот беспомощных? Да не будет! Помните, что если Господу угодно было, чтобы человек жил и умирал, чтобы имели мы родителей, братьев, жен, детей, и в час смертный, их или наш, их теряли, чтобы были на свете вдовы и сироты; то знайте и веруйте, что Он, Всеблагий заступает место Отца и заступника. Если мы, лукавы суще, умкем даяния благадаяти чадом нашим, – то Отец ли наш небесный не пожалеет о них ( Мф.7:11 )? Еда забудет жена отроча свое, еже не помиловати исчадия чрева своего? Аще же и забудет сих жена: но аз не забуду тебе, глаголет Господь ( Ис.49:15 )… Вот к Кому нужно обращаться и на Кого возлагать теперь свое упование! Утешься же, мать-старушка! По закону естества не тебе бы следовало смежить навыки очи сыну твоему, а ему – тебе. Но Господь, препобеждающий естества уставы, судил иначе. Утешься, ибо ты родила сына, который служит честью твоею и нашею. Да утешит Господь тебя, супруга усопшего, в твоей скорби! В молитве об усопшем и в добром воспитании оставшихся на твоем попечении детей твоих ищи себе доброго, святого, спасительного утешения. Сочетай в своих отношениях к ним нежность материнскую с твердостью отца, которого ты теперь в своем лице заменишь. Да утешит Господь и вас, осиротевшие дети! Твердо помните добрые святые уроки, которые давал вам отец и своими внушениями, и своею жизнью, и постарайтесь сообразовать с ними жизнь вашу. |
| σπευσεν) удалиться из среды лукавствия, от земли на небо. Нижеследующий очерк жизни и деятельности почившего и описание проводов его от земли на небо по кончине яснее и лучше всего подтвердят сейчас сказанное о нем. Сын священника Саратовской епархии, В.Ф. Кипарисов родился 28 марта 1849 года. После начального и среднего образования и воспитания под руководством благочестивых родителей и в духовно-учебных заведениях родной епархии, он в 1870 году поступил, для высшего образования, в Московскую Духовную Академию прямо по преобразовании последней по уставу 1869 года. Для специального изучения в академии он избрал науки церковно-практи- —254— ческого отделения, к числу коих, по означенному уставу, принадлежали как предмет его академической кафедры, так и предмет научной специальности, который он избрал на третьем курсе академического образования и которому остался верен до конца своей жизни. Именно, в начале третьего курса, на котором, по тому же уставу 1869 года, студенты должны были писать свои кандидатские сочинения (четвертый курс предназначен был тогда для практических занятий предметом кафедры, которую предполагал занять студент), В.Ф. Кипарисов избрал тему по предмету канонического права 323 , под заглавием: «Понятие о терпимости, индифферентизме и фанатизме на основании церковных правил и государственных законов» Сочинение В. Ф-ча получило высшую оценку от профессора сего предмета и не только доставило ему первое место в списке студентов церковно-практического отделения, но и как одно из числа лучших кандидатских сочинений того же XXIX курса (1870–1874 гг.), по определению академического совета 324 , удостоено было Иосифовской премии 325 в 250 р. В связи с семестровыми сочинениями и устными ответами В. Ф-ча оно имело последствием своим также и то, что он, по окончании академического курса, утвержден был в ученой степени кандидата богословия с предоставлением ему права, при соискании степени магистра, не держать нового устного испытания. Утверждение состоялось в 1874 году 11-го июля. |
| Кипарисов пришел к решительному убеждению в необходимости свободы совести по отношению к религии 330 , ради благоуспешности самой последней. Понятно, по этому, что магистерского диспута 331 В.Ф. Кипарисова ожидали с нетерпением все, заинтересованные предметом его диссертации. Сам владыка Московский, митрополит Иоанникий (ныне Киевский и Галицкий) пожелал быть на его диспуте, который посему и назначен был на 26 сентября 1883 года, т.е. на другой день праздника преподобного Сергия, ради коего владыка, по обычаю, приезжал в Сергееву лавру. На диспуте был еще и новоназначенный тогда преосвященный Неофит, епископ Туркестанский. Диспут прошел блестяще 332 , и диспутант был удостоен степени магистра богословия, а в связи с тем и звание приват-доцента заменено было для него званием доцента, в коем он утвержден был 1 ноября 1883 года. Кроме того, что с этим новым званием, по тогдашнему академическому уставу, сопряжено было повышение оклада жалования, магистерская диссертация В. Ф-ча, по определению Совета Академии, удостоена была Макариевской 333 премии в 300 р. —258— Выполнив таким образом ближайшую слою обязанность по составлению магистерского сочинения и сдаче диспута, В.Ф. Кипарисов приступил к преподаванию и другого предмета своей двойной кафедры – пастырского богословия, начав чтение лекций по этому предмету, как мы замечали, с 1883–1884 учебного года. Но не долго ему пришлось преподавать пастырское богословие. В 1884 году, как известно, введен был новый устав в академии, по которому пастырское богословие соединилось с педагогикою, а гомилетика и история проповедничества составили предмет особой кафедры. Само собою разумеется, что В.Ф. Кипарисов , как давно преподававший гомилетику, а пастырское богословие только было начавший преподавать, остался на гомилетике, преподавание же пастырского богословия оставил, и только в 1885–1886 учебном году, за неимением особого наставника по пастырскому богословию и педагогике 334 , по приглашению Совета Академии, временно читал лекции пастырского богословия за особое вознаграждение. |
| 313 Но не епископы только несли звание третейских судей по тяжебным делам, – как это по-видимому следует из представленных данных, но и клирики низших степеней. Так историк Сократ о епископе Троадском Сильване (V в.) повествует следующее: «Заметив, что клирики извлекают себе пользу из споров людей тяжущихся, он никого из клира не назначал уже в судьи, но взяв от тяжущихся прошения, призывал кого-либо из верных мipяh, о ком знал, как о человеке правдолюбивом и поручив ему выслушать дело, прекращал спор между тяжущимися. Через это именно снискал он себе у всех величайшую славу». 314 Без сомнения, к епископу Сильвану обращались с своими гражданскими тяжбами мipckue люди, как к арбитру, и он поручал на него возлагаемое тяжущимися это право арбитра (третейского судьи) кому-либо из своих клириков или мipяh. Мы не имеем под руками частных исторических примеров приложения третейского судебного права клириками по непосредственному уполномочению их со стороны тяжущихся. Но этот недостаток вполне вознаграждается свидетельствами общего характера, какие дает законодательство каноническое по этому предмету. Так, среди правил Карфагенского собора мы встречаем отрывок из деяний Карфагенского собора 401 года, содержащей следующее предположение собора. «Подобает просити благочестивейших царей да благоволят узаконити и сие: аще некоторые пожелают по какому-либо делу имети суд в церкви, по праву Апостольскому, принадлежащему церквам, и, может быть, решением клириков одна сторона будет недовольна: то да не будет —247— позволено призывати в суд к свидетельству того клирика, который прежде сие самое дело рассматривал, или при рассмотрении оного присутствовал: и даже никто из домашних лица церковного да не вводится в суд с обязанностью свидетельствовати». 315 «Настоящее правило – гов. Вальсамон – не есть предписание, а только предположение о том, как об этом должно быть представлено царям; указа же (царского не последовало». 316 Это предположение собора свидетельствует, что исправление клириками звания третейских судей было явлением весьма обыкновенным. |
| полемизирует с моралистами, не разделяющими его воззрений, и когда по существу дела он обязан представить удовлетворительные основания. Так, например, полемизируя с «моральным аморфизмом», г. Соловьев, говорить: «отрицая различные учреждения, моральный аморфизм забывает об одном довольно важном учреждения – о смерти, и только это забвение дает доктрине возможность существования. Ибо, если проповедники морального аморфизма вспомнят о смерти, то им придется утверждать одно из двух: или что с упразднением войск, судов и т.п. люди перестанут умирать, или что добрый смысл жизни, несовместимый с царствами политическими, совершенно совместим с царством смерти» (13). Такой оборот дела, конечно, покажется неожиданным не только проповедникам аморфизма, но и всякому читателю, потому что он совсем не подозревал, что войска и суды существуют для того, чтобы доставлять нам бессмертие. Однако из дальнейшего дело несколько выясняется: оказывается, что государственная организация представляет необходимую ступень к будущему воскресению. Не защищая, конечно, проповедников морального аморфизма по существу, нужно, однако признать неудовлетворительным такой способ их опровержения: не говоря уже о том, что защитники морального аморфизма могут совсем и не верить в будущее воскресение и, следовательно, считать смерть вполне совместимою с добрым смыслом жизни, – вовсе не нужно принадлежать к числу этих аморфистов, чтобы не признавать войска и полицию существенно необходимыми именно для будущего воскресения. Таким образом, грозная на вид дилемма г. Соловьева оказывается построенною на песке. Но особенно интересен для нас в данном случае конец полемической тирады. «Скажут, что народного тела, как и народной души, нет вовсе, совершенно уместно возражает сам себе г. Соловьев: что общественный собирательный организм есть только метафора для выражения простой суммы отдельных людей. Но ведь так можно думать лишь с той исключительно-механической точки зренья, с которой и индивидуального организма и индивидуальной души нет вовсе, а существуют только различные сочетания элементарных вещественных единиц». Почему именно так, это |
| Он по всей справедливости должен быть признан главарем движения, охватившего православных на Литве для спасения своей святыни – православной веры и народности. Происходя из племени св. Владимира, князь Константин Константинович Острожский был одним из самых могущественных, богатых и влиятельных магнатов Литовско-Польского государства, а по своей пламенной приверженности к православию и по своему образованию высоко выделялся над своими современниками. Стоя в центре тогдашней политической жизни, и следя с напряженным вниманием за ходом событий, князь Острожский ясно сознавал всю опасность, грозившую от унии всему русскому строю жизни. В документах, относящихся к тому времени нельзя встретить более сильного укора, сделанного по адресу врагов православия и более сильную характеристику их жестокой деятельности чем те, которые были сделаны в знаменитом ответе («Отписи») от имени Острожского гонителю православия Ипатию Потею. «Посмотри теперь оком и послушай слухом» (говорится, между прочим, в этом ответе) «что наделали вы своим согласием (унией), достойным плача и рыдания. Нет такого города, нет такого селения, где бы вы не наполнили плачем, рыданием, стенанием, воплем и слезами людей, держащихся отеческого предания и веры… Какого не сделали вы гонения, какого поругания, оплевания, замешательства, какого не произвели кровопролития, убийства, тиранства, мучения, насилия в домах, училищах, церквах?… Вы иссушили взаимную любовь в людях, произвели раздор между родителями и детьми, между братом и братом, … поссорили господина с крестьянами… Вы потеряли совесть, преступили клятву, обманули папу, присягали за всех нас; отправляли от нас посольство, о котором мы и не думали " … 465 —348— И вот воодушевляемый сознанием правоты защищаемого дела, понимая, как он сам выражался, что вопрос идет «не о тленном имении и погибающем богатстве, но о вечной жизни, о бессмертной душе, которой дороже ничего быть не может», князь Острожский рассылал пламенным воззвания ко всем православным края. |
|
|
