| 294 Последнее замечание делаю в виду известной конечно вам недавней речи проф. Александра Ив. Введенского, при открытии Петербургского философского общества, где он, по моему мнению, весьма несправедливо оценил значение академической философии для философского развития России (См. «Вопросы философии и психологии», за 1898 г. март-апрель, 42). 300 Под «массами» и «толпой» я разумею, конечно, не народные массы, а класс средне-образованных людей. 303 У Римлян был почти общесоблюдаемый обычай заключать компромисс путем не формального соглашения между сторонами (простого pactum), на случай нарушения которого обе стороны обязывались посредством stipulatio уплатить неустойку (poena compro miesa, откуда и название договора – compromissum). Барон: Система Римского Гражд. права. § 100, стр. 158. 305 Μεταξ βραβεσαι τ δκαιον, τς ντιλογας διαλδσαι=inter vos dicere jus et controversias dirimere. 306 Πρς συντλειαν φβον. В некоторых редакциях вместо φβον стоит φρον=forum, общественная пошлина, судебная пошлина. 311 Последний из представленных нами законов едва ли долго удерживал свое значение. По крайней мере в XII в. Вальсамон выдает за общее положение, что «гражданский закон дозволяет избравшему судью (только бы он имел право производить суд) искать пересмотра его решения». (Вальсамон в толков. к 108 96) прав. Карф. Собора. 315 Карф. Соб. прав. 70 (по кн. Правил) 59 (По кормчей); редакция последней такова: «Причетник вещь судив, аще не угоден будет, да не позовется о том послушествовати на судище, и всякого церковнка лица не приводити на послушество. 317 В своем толковании этого правила Вальсамон не хочет признать здесь природы третейского суда и говорит по этому поводу следующее: «а о сказанном здесь или по изволению того же епископа избранные обеими сторонами до составят суд – не подумай, будто это относится к выборному судье (не имеющему законного права судить, ибо этого делает судьей желание сторон и условленная пеня, чего в настоящем правиле не усматривается), – но к судье который имеет право произносить церковный суд вообще, но только не имеет права суда по отношению к этим тяжущимся сторонам. Таким же образом клирик, который без воли местного епископа будет судиться в ненадлежащем судилище, хотя бы оно было и церковное, должен быть подвергнут епитимий по настоящему правилу». |
| Не мне говорить о твоих ученых трудах, не мне ценить тебя как человека, – семьянина и сослуживца; пусть сделают это люди, более нас знающие тебя с этой стороны. Но наш долг, как учеников твоих, побуждает нас при гробе твоем еще раз вспомнить о том, чему учил ты нас при жизни, вспомнить о твоей любви к своему делу, о терпении, смирении и кротости, с какими ты выполнял его. Мы видим в тебе пример доброго учителя, с самоотверженною любовью и с истинно-христианским смирением и кротостью стремящегося поделиться с нами своими богатыми знаниями, – и сознаем, что эта готовность к труду, постоянные заботы и волнения, необходимые при таких занятиях, преждевременно свели тебя в могилу. О тебе поистине можно сказать, что ты «дело, порученное тебе о Бога, совершил» и с честью и славою отходишь от этого мipa. И твоя любовь к науке, твое всегда кроткое и сердечное отношение к нам, твоим слушателям, может быть не раз нарушавшим твой душевный покой, найдут себе отклик в наших сердцах и благодарное воспоминание о тебе, как нашем руководителе и учителе «словом и жизнью», сохранится в памяти здесь присутствующих. Вечная тебе память, наш дорогой наставник! Речь студента IV курса К. Орлова Блажен путь, в оньже идеши днесь душе яко уготовася тебе место упокоения (Проким. пред Апост. в чине погреб. мipck. чел.) В последний раз наш академический храм видит тебя, дорогой наставник, в своих стенах. В последний раз твои бывшие ученики и сослуживцы, твои знакомые и родные видят тебя здесь среди себя. Еще несколько часов, и твои бренные, но дорогие для нас, останки на веки сокроются от наших взоров. Святые и трогательно-торжественные минуты переживаем мы сейчас у твоего гроба. —281— Здесь, в этом храме, который ты так любил посещать при жизни, когда твои силы не были еще надломлены тяжелым недугом, здесь все напоминает о небесном отечестве, здесь все проникнуто глубокой тайной спасения человека, здесь – место горних созерцаний. И сейчас мы собрались сюда, чтобы воздать тебе последний земной долг, долг учеников – почившему наставнику, сослуживцев – умершему товарищу, друзей – отошедшему из этого мipa другу, близких – на веки покинувшему их родному, – собрались воздать этот долг, как христиане – своему собрату во Христе, оставившему земную юдоль печали и слез и вступающему в новую, вечную жизнь, исполненную блаженства. |
| Поистине, с неутомимым усердием и добросовестностью пчелы, собирающей с рассеянных всюду цветов микро- —276— скопические капли меда, покойный собирал с своих книжных цветов сладкий мед истины Христовой и заботливо укладывал его в ячейки, приготовляемые им самостоятельно из своего духовного существа, оберегая чистоту и сладость истины учения Христа от пыли и горечи, какую сюда привносили как легкомысленное равнодушие к вере, так и слепой фанатизм. И ничто, ничто не в силах было отвлечь душу его от этой работы… Если бы почивший прожил еще столько же лет, сколько прожил, можно, кажется, сказать, что не утратил бы этой любви. Да, едва ли не накануне смерти, он озабочен был желанием излечить свою пораженную болезнью руку: потому что, говорил, мне надобно писать. Не довершил покойный своего труда; но то, что из этого труда успел увидать свет, с восторгом встречено ученым мipoм и, – можно быть вполне уверенным, – найдет себе продолжателей по проложенному усопшим пути. И дай Бог, чтобы такие труженики нашлись в возможно бльшем числе. Вот во глубине души таившийся смысл учено-труженической жизни почившего! Вот внутренний жизненный светочь и движитель, озарявший и возбуждавший его ученую деятельность! И повинуясь ему, прилагая на труд многий и честный силы свои, усопший заслужил себе право на глубокое уважение и симпатию. Собравшись ныне на последнее торжественное с ним прощание, мы этим исполнили только наш долг в отношении к нему, почтя достойные труды его. Наш второй долг – молитва о нем, да будет воистину блажен путь, которым идет он ныне. Итак, помолимся о нем! О чем и как помолимся? Весьма легко ответить на эти вопросы: сейчас последует нарочитое молитвенное напутствие Св. Церкви: приникнем умом и сердцем к этому молитвословию. Более приятной Богу и благопотребной молитвы о усопшем не ведает мip. Аминь. —277— Речь студента IV курса, свящ. Сергия Голубятникова Собралась вся наша академическая семья отдать последний долг тебе, дорогой наш профессор Василий Феодорович! Еще немного, – и бренные останки твои сокроет сырая земля и только могильный холм да крест на нем будут указывать на место твоего погребения. |
| Здесь не место распространяться о постепенном возвышении значения высших литовско-русских дворянских родов, из которых на первом месте стояли роды бывших удельных князей, превращавшихся по мере усиления государственной власти в служилых князей и тем поднимавших силу дворянского сословия. Достаточно указать, что богатые и крупные землевладельцы – дворяне, входившие в состав литовской рады (государственного совета), захватили в свои руки высшую правительственную власть в государстве, и с ними были принуждены считаться литовские государи, выбор которых на престол сосредоточивался в руках этих «панов рады». 260 Вместе с властью литовские магнаты приобретали огромные владельческие права и привилегии, в силу которых их владельческому суду подчинялись заселявшие их огромные имения крестьяне. Рядом с возвышением высшего дворянства поднималось и низшее (шляхта), приобретавшее свои шляхтские вольности, записываясь к польским гербам, и все более, и более обособлявшиеся от народа. Оно проводило свои узкие сословные интересы посредством разных сеймов и сеймиков, устроенных на польский лад (со времени Городельской привилегии). Такое громадное преобладание в государстве дворянского сословия, освобожденного к середине XV века от натуральных повинностей 261 , шло конечно параллельно —211— с ослаблением прав и значения низшего сословия – крестьянского, закрепощенного уже во время царствования Казимира Ягайловича (1457 г.) и являвшегося в глазах шляхты – бесправными холопами. 262 Введение немецкого (магдебургского) права повлекло за собой полное отделение интересов города (мещан) от интересов земских (крестьян) и вносило в крестьянское хозяйство, основанное до того на началах общинных, начала мызного хозяйства, требовавшие частного, дробного землевладения, именно подворными участками. Все эти предпринятые для объединения Литвы с Польшей крупные государственные реформы, совершенные также при посредстве поляков, занявших видные должности в государстве, и проводимые в жизнь путем «привплеев» (разных жалованных грамот), понуждали правительство к изменениям и переменам во внешних формах управления. |
| —173— и отношению к искупительному подвигу Спасителя, разделяя главу на два параграфа: в первом искушения Господа толкуются в смысле отвержения Христом искупления человека и достижения им предназначенного ему Богом совершенства чрез внешне-магические и принудительные для человеческого сознания и воли средства – с одной стороны, – и избрания Спасителем, как для Себя, так в Своем лице и для всего человечества, подвига самоотвержения и послушания Божественной воле, – с другой стороны, – а во втором параграфе кратко указываются те из событий земной жизни Господа, кои наиболее сходственны с искушениями Спасителя в пустыне и служили как бы (наиболее ясным) выражением и применением этих искушений в искупительном подвиге общественного служения Спасителя. Это краткое обозрение содержания труда г. Тареева дает видеть, что автор, согласно приказанию Святейшего Синода, 1) заглавие сочинения изменил, 2) самое сочинение тщательно, при руководстве Слова Божия и святоотеческих писаний, пересмотрел, 3) те суждения свои об искупительном подвиге земной жизни Христа Спасителя, кои не вполне точно выражали учение Православной Церкви и по своей неясности и неопределенности могли породить в читателях недоуменные вопросы, теперь устранил и выразил в строго-православном духе и точным языком православной догматики. Вследствие такой переработки сочинение г. Тареева, освободившись от наиболее крупных недостатков своих, если и не приобрело совершенно новых достоинств, то значительно повысило уровень своих прежних, заслуживающих полного одобрения, качеств. Так, во 1-х, устранив из своего сочинения все побочные вопросы из области других наук (истории религий и др.) и ограничившись одним только историко-филологическим и богословско-умозрительным изъяснением евангельских повествований об искушениях Спасителя, автор тем самым дал своему труду стройную сосредоточенность, строгую определенность и законченную целостность. Во 2-х, те неточности и двусмысленности терминологии, кои встречались преимущественно в обширных побочных |
| Выслушав это донесение и рассмотрев сочинение Тареева, Святейший Синод и с своей стороны отдает справедливость трудолюбию Тареева как в составлении этого сочинения, так и в изучении им памятников древних языческих религий и обширной древней и новейшей церковной литературы. Но в то же время, усматривая из заглавия сочинения и отчасти из самого его содержания, что суждения автора об искупительном подвиге земной жизни Христа Спасителя не вполне точно выражают учете Православной Церкви и по своей неясности и неопределенности могут породить в читателях книги Тареева недоуменные вопросы, Святейший Синод определяет: поручить Вашему Преосвященству: 1) предложить Тарееву заглавие сочинения изменить, само сочинение тщательно, при руководстве Слова Божия и святоотеческих писаний, пересмот- —171— реть; особливо в тех его частях, которые имеют ближайшую связь с нынешним его заглавием, и по исправлении вновь представить на рассмотрение Совета Академии. 2) О имеющем затем последовать постановлении академического Совета донести в свое время Святейшему Синоду. О чем для зависящих распоряжений послать Вашему Преосвященству указ». Во исполнение сего указа г. Тареев представил Совету Академии, в рукописи, – вновь обработанное сочинение свое и под новым заглавием: «Искушения Господа нашего Иисуса Христа. Комментарий на Мф.4:1–11 ; Мк.1:12–13 ; Лк.4:1–13 . Второе, вновь обработанное издание». Это, небольшое по объему, но обильное по содержанию, сочинение состоит из коротенького введения, где автор указывает предмет и содержание своего труда и перечисляет бывшие у него научные пособия и изученную им литературу предмета, и трех глав исследования. Первая глава, под заглавием: «литературная вероятность и историческая достоверность евангельских повествований об искушении Христа в пустыне от диавола», после кратких предварительных замечаний, имеет три параграфа: в первом рассматриваются и устраняются те недоумения, кои отрицательная наука предъявляет к евангельским повествованиям об искушениях Господа в качестве мнимых доказательств недостоверности сих повествований и вопреки коим автор доказывает, как он выражается, «литературную вероятность» (т.е. подлинность или достоверность) евангельских свидетельств об искушениях Искупителя, – во втором подвергаются критике и опровергаются отрицательные гипотезы, коими неверующая наука старается объяснить евангельские повествования об искушениях Господа, – именно гипотезы мифа, притчи, видения, внутреннего воздействия диавола, психологической борьбы, или психологическо-аллегорического обобщения в истории искушений различных событий из жизни Господа, искушения от человека и, наконец, механическое соединение нескольких гипотез, – в третьем раскрывается историческая достоверность евангельских повествований, т.е. путем подробного истолкования евангельского текста автор устраняет из него и объясняет в нем все, что рационали- |
| —20— возводит мысль созерцающего к некоему глубокому, непостижимому, неизреченному и вневременному рождению. Ведь это »бе« , неопределенно 191 употребленное, в каком месте может прекратиться, если ему свойственно всегда предварять последующую мысль 192 , – и там, где можно подумать, что оно имеет окончание свое, оно делает это окончание началом дальнейшего движения (мысли)? – Итак, » было Слово в начале», то есть как уже существующее в Начале 193 над всем и из Него, по природе имея владычнее достоинство. А если это истинно, то как уже может быть тварным или созданным? И туда, где есть это «бе», каким образом может проникнуть »не бе « 194 , – или какое может иметь наконец по отношению к Сыну место? Глава II . О том, что Сын, будучи и Богом и единосущным Отцу, в собственной существует ипостаси, – подобно же и Отец I . 1. И Слово бе к Богу Уже достаточно доказав, что невежественное мнение думающих вышесказанным образом отличается пустотою и удалено от истины, и посредством изречения: » в начале, бе Слово " преградив всякий доступ говорящим, что Сын есть из небытия, и всякое их в этом пустословие решительно разрушив, обращается теперь к другой сходственной и упор- —21— нейшей ереси. И подобно тому, как некий опытный и вместе терпеливый садовод с великим удовольствием предается трудам с киркой и, опоясанный по чреслам и облеченный в подобающие ему сельские одежды, употребляет все старание тому, чтобы представить вид сада свободным от неприятных терний, непрестанно уничтожает одно терние за другим и, постоянно обходя кругом, острым зубцом кирки подкапывает и исторгает ненужное растение: так и блаженный Иоанн, нося в уме своем живое и действенное и острейшее слово Божие ( Евр.4:12 ) и дальновидно и проницательно повсюду усматривая вредные поросли зла иномыслящих, едва не бегом устремляется на них и быстро вырубает их отовсюду, доставляя читателям сочинений его средство сохранять себя в правой вере. Заметь же опять мудрость Духоносца. В предшествующих словах он научил, что было Слово в начале, то есть в Боге и Отце, как говорили мы. Поскольку же он имел просвещенный взор ума и, надо думать, знал, что восстанут некие, кои по великому невежеству станут говорить, что один и тот же есть Отец и Сын, и только именами будут отличать Святую Троицу, не допуская существования в собственных (особых) ипостасях, так чтобы Отец действительно мыслился именно как Отец, а не как Сын, Сын же существовал опять также собственно (особо) как Сын, а не как Отец, что и есть в действительности: то необходимо должен был вооружиться и против сей ереси, как бы уже появившейся и воздвигнутой в то время, или же имеющей быть некогда, – и для истребления ее к словам: «в начале бе Слово» тот час же присоединяет: «и Слово бе к Богу», считая нужным везде употреблять это " бе». |
| «Собственный предмет нравственной философии, по словам г. Соловьева, есть понятие добра: выяснить все, чт разум, возбуждаемый, опытом, мыслит в этом понятии, и тем самым дать определенный ответ на главный во- —288— прос: о должном содержании или смысла кашей жизни, – такова задача этой философской науки». Сама по себе идея добра существует гораздо раньше нравственной философии. В зачаточном виде мы находим ее на всех ступенях жизни, не исключая самых низших, где она проявляется в способности различать приятное, желательное и полезное от неприятного, нежелательного и вредного. Эта способность давать предметам известную оценку у животных связана с единичными ощущениями и представлениями; человек же в данном случае возвышается до общего разумного понятия или идеи добра и зла. Все люди признают добро в качестве постоянной и всеобщей нормы жизни, но далеко не все ищут и видят добро, в чем следует его видеть и искать, в чем оно заключается действительно. Вследствие этого идея добра, «постоянно сохраняя универсальность своей формы», весьма часто «лишена соответствующего ей действительного содержания». Разумное сознание человека по мере своего развития устраняет последний недостаток, сообщая формальной нравственной идее достойное ее содержание. «При известной степени ясности, раздельности и систематичности этот процесс человеческого сознания, вырабатывающей истинное содержание нравственности, становится нравственною философией или этикой». Исходным пунктом для нравственного учения должно служить нечто, фактически данное, именно, нравственная природа человека. Всякое нравственное учение оставалось бы бессильным и бесплодным, если бы не имело в ней твердых точек опоры. «Несмотря на все разнообразие степеней духовного развития в прошедшем и настоящем человечестве, несмотря на все индивидуальные отклонения и на все более широкие воздействия расы, климата и исторических условий, – все-таки существует неразложимая основа общечеловеческой нравственности, и на ней должно утверждаться всякое значительное построение в области этики» (стр. 51). Неразложимую основу общечеловеческой нравственности г. Соловьев находит в трех, по его мнению, первичных нравственных чувствованиях – стыда, жалости и благоговения. Этими тремя чувствами определяются отношения человека к собственной материальной природе. |
| —297— правляет к благим последствиям неведомыми нам путями, – потому что последовательно проведенный, такой взгляд приводить к тому, что мы не должны бороться с нравственным злом, находящимся в нас самих, и вообще ни с каким злом: не должны спасать погибающих во время пожара или утопающих и т.д.: мы ведь не знаем, какие последствия будут иметь наши поступки, и насколько мы содействуем дли препятствуем осуществлению целей Промысла. Надеяться же на то, что наше словесное вразумление действительно удержит кого-нибудь от преступления значит руководствоваться возможностью, которая в большинстве случаев почти равна нулю. При таком условии не оказать насильственного противодействия преступнику может только человек, не имеющий сожаления ни к жертве преступления, ни к самому преступнику, для которого совершаемое деяние есть также зло. В виду этого надлежащим отношением к преступнику будет служить лишение его свободы, но не с целью возмездия или мести, а с целью – во-первых, охранения общества от его злодеяний, во-вторых, его собственного исправления. – Наконец правильное решение экономического вопроса требует не уничтожения собственности, а лишь нормального к ней отношения, при котором она является не высшею целью деятельности, а средством для обеспечения достойного человеческая существования. Поэтому урегулирование экономических отношений должно клониться к тому, чтобы каждому дана была возможность пользоваться в необходимой степени этим средством. В самом понятии бесконечного нравственного совершенствования предполагается необходимость степеней совершенства и относительного элемента в нравственной области: при этом относительное добро, как средство к осуществлению безусловного добра, не может быть ему противополагаемо. Таково именно отношение между правом и нравственностью. «Право есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла» (стр. 462). На первый взгляд кажется, что право есть нечто, чуждое нравственности, именно потому, что оно принудительно, а нравственность должна быть делом свободы. На самом же |
| 292 Эту мысль повторяют на разные лады и многие другие историки философии. Эта мысль настолько вообще распространена, что сделалась темой многих сказок, басен и притчей, – напр., о горе, к вершине которой исследователи идут с разных сторон и потому встречают на своем пути различные предметы и различно описывают самую гору и т.п. Я, с своей стороны, много распространяться об этом не считаю нужным. Скажу только, что совокупные исторические усилия мыслящего человечества препобеждают естественную односторонность индивидуальных умов, и с каждым действительными шагом вперед, какой делает история философии, мы становимся все ближе к идеалу мipocoзepцahuя, чуждого односторонностей и всякого догматизма, к идеалу абсолютно-истинной философии. Пусть этот идеал в действительности никогда не достигается; – одно приближение к нему составляет такую заслугу для умственного развития человечества и настолько осмысливает самое научное проникновение в тайны бытия, что корифеи философской мысли по праву занимают первые места в пантеоне двигателей прогресса. Если бы человечество поддалось невежественным толкам о бесплодности философии и о серьезной противоположности между нею и специальными науками, то это, – прямо скажу, – обозначало бы начало умственного одичания. Позитивизм, ратующий против философии есть сам одностороннейшая из философии. Требуемое тем ограничение познания одними только так называемыми положительными науками повело бы лишь к тому, что и пауки, раздробившись на мелочные и бесконечные специальности, утратили бы сознание своей взаимной связи —226— и общей цели (на чем, однако, так настаивал основатель позитивизма Огюст Конт). Miponoзhahue и жизнепонимание оскудели бы содержанием. Наука сама стала бы бесплодной. Справедливо, по моему мнению, говорит французский мыслитель Гюйо: «Наши ученые похожи на рудокопов в глубине шахты освещено только то, что ближе всего их окружает; далее – темнота, неизвестное. Обращать мысль только на светлый круг, в котором мы движемся, и ограничить свой взгляд только им, забывая о громадности, которая от нас ускользает, было бы тоже, что самим задуть дрожащий огонь фонаря рудокопа " … 293 |
|
|
