| – В России живу, потому и русский. – Ну, а веры же ты какой? – Веры я разинской. Оттого к вам и пришёл. Острым он был на язык. Сражался Чертёнок вилами. Другого оружия не признавал. – Они острые, — объяснял Оскарка. — С ними в бою лучше. Это тебе не пищаль. Их заряжать не надо. А заряжать ружья в те времена было целым делом. И порох и пули заталкивали через дула. Чертёнок сразу же всем понравился. Был он весёлым и добрым. К тому же умел рассказывать байки. Плёл небылицы одна пуще другой. И всегда про одно: про царицу речную. И как выглядит царица речная, и что ест, и что пьёт. Даже придумал, что в гостях у неё бывал. – Аж под водой?! — поражались те, кто принимал любой вымысел за чистую правду. – Под водой, — отвечал Чертёнок. Послушать Чертёнка сбегались с различных мест. Разин тоже однажды слушал. А как-то сотник Веригин, повстречав Оскарку и посмотрев на его вилы, в шутку сказал: – Ты бы хоть пистоль или пищаль попросил у своей царицы. – Да зачем мне пищаль, — начал Чертёнок. И снова пошёл про то, что вилами биться лучше. Их заряжать не надо. – Ну так для других попроси, — подзадорил Веригин. Плохо было с оружием в разинском войске. Пищаль или пистоль считались богатством. – Для других попрошу, — согласился Оскарка. И попросил. Куда-то исчез. Три дня пропадал. Вернулся — в руках пищаль. Все так и разинули рты. Сотник Веригин и тот поразился. – Значит, не врал. Значит, царица имеется, — пошли голоса. – А ну, ещё принеси пищаль. – Две принеси пищали. – Можно и две, — ответил Чертёнок. Снова где-то он пропадал. А когда вернулся, глянули все и видят: как и обещано, несёт две пищали. Секрет оказался в простом. Знал Чертёнок лесные округи. Уходил он в сторону от главных дорог. Подкарауливал одиночных стрельцов. Колол вилами. Забирал оружие. Узнал о Чертёнке Разин. – Молодец! — похвалил Оскарку. Приказал Степан Тимофеевич отрядить несколько партий смелых людей. Чтобы и эти ходили лесными дорогами и тоже оружие добывали. Называли таких смельчаков добытчиками. Чертёнок с ними тоже ходил. Многие из них отличились. И Чертёнок был всегда в первых, самым удачливым. |
| Погода была превосходная, в городе все еще довольно душно, и мы почти ежедневно уезжали куда-нибудь на дачу. У нас было много знакомых, и мы не видели, как шло время. Как-то поехали мы в Петергоф, к одному старому приятелю моего отца – доктору. Мы долго разыскивали его дачу, наконец, вышли из коляски и пошли пешком. Вот нам растолковали, где он живет. Я издали увидела карету, стоящую у подъезда этого дома. Когда мы уж совсем подошли, вышел какой-то офицер, крикнул кучеру и отворил дверцу кареты. Я безсознательно сделала несколько быстрых шагов вперед и ясно различила фигуру садившагося в карету офицера. Эта фигура была мне знакома. Это был опять он – Веригин… и опять я не разглядела лица его, опять увидела только так памятные мне затылок, волосы и мундир. Карета быстро уехала. – Это он, он! – крикнула я своему отцу. Я не знаю, что со мной сделалось, я вся дрожала как в лихорадке, я едва держалась на ногах. Отец и мать перепугались, а доктор, хозяин дачи, вышедший нам навстречу, даже заставил меня выпить какия-то успокоительныя капли. Наконец, я пришла в себя. Мне нужно было знать: какой это офицер уехал. – Это был Веригин? – прямо спросила я доктора. – Да, Веригин, – ответил он. – Очень милый молодой человек. Он заезжал ко мне проститься, – я его лечу, и вот отправил за границу. У него чрезвычайно странная болезнь – сильное нервное расстройство. Ему время от времени представляется во сне и даже наяву женское лицо, и каждый раз после этого он впадает в нервный припадок, а так, – совершенно здоровый человек. Но я надеюсь, что морския купанья, прогулка по Европе укрепят его, и он избавится от этой странной болезни… Можете себе представить, с каким интересом и волнением я и мои родители слушали этот рассказ. Доктор-же, услышав историю нашего фантастическаго знакомства с фамилиею Веригина, просто вышел из себя. – Господи! Какая досада! – повторил он. – Ну, зачем вышли вы из коляски и пошли пешком? Еслиб доехали, застали-бы его здесь, и тогда-бы все, может быть, уладилось. |
| Сан Мюн Мун, со слов его обожателей, «имеет нечто величественное в своей осанке, и когда он заходит в комнату, все чувствуют, будто ветром их придувает к стене. Он, по словам очевидцев, распространял какую-то неведомую силу вокруг себя. Известен, например, факт, что когда он приходит в зоопарк, все звери сбегаются к тому месту, где он стоит. А если находится возле аквариума, рыбы стаей сбиваются у стекла. «Он имеет власть над всем существующим», – говорят его последователи. Еще один пример: малоизвестная секта пятидесятников Нины и Ивана Курганаевых, отколовшихся от своих, из-за того, что Иван три года прожил в затворе, наложив на себя жестокий пост, никуда не выходя из дома. После этого никто не имел права даже касаться его, т.к. Ваня был объявлен «посредником» между Богом и людьми. Только Нина Курганаева передавала вопрошавшим о своих нуждах ответы мужа. Его устами «вещал Бог», а членам секты запрещалось обращаться к докторам и принимать лекарства. Абсолютным диктатором в духоборческой среде был Петр Веригин. Этот человек не считался в общине ни с чьим мнением. Как-то раз, вспоминает его секретарь Рыбин, он круто проигрался в карты в г. Триели (Канада). Послал гонца, чтобы собрали огромную сумму (13 тысяч долларов) в общине в счет погашения долга. Сумма была тут же собрана. Некоторые отдавали последнее, скопленное за годы тяжкого земледельческого труда. Когда посторонние люди указали духоборам на этот неблаговидный поступок их вождя, они спокойно ответили, что он вождь и это его дело, а их дело – смирение и послушание. Другой случай, опять вспоминает Рыбин, произошел из-за конфликта духоборов с канадским правительством. Тогда П. Веригин в гневе заявил собравшимся, что раз землю отбирают у них силой, то духоборы в знак протеста будут топить в реке своих детей и стариков. Когда он это сказал, сторонние наблюдатели расценили это как естественный эмоциональный срыв. Но тут же один старичок лет 80-ти, Ваня Быканов, подошел к реке, прочел «Отче наш» и, сказав: «Господи, благослови!», потихоньку пошел в воду и ушел с головой. Никто и не думал его останавливать. |
| Так и разбежались почти все ноторские духоборы. Остались только старики да несколько человек молодых, которые видели себя неспособными прокормиться с семейством посторонним заработком. Да благо то, что на Ноторе общими силами было приобретено всего столько, что оставшимся там духоборам вполне можно было прожить без недостатку. Они сеяли для себя достаточно хлеба; скота у них расплодилось столько, что они часть продавали, за что покупали себе одежду и другие вещи, а братья Веригины сделались там полными хозяевами и повелителями. А те духоборы, которые разбежались с Ноторы, стали просить правительство, чтобы им дали землю вблизи города. Но в этом им отказали, а отвели им землю 200 вёрст от города, на реке Амга, где они основали себе село Отрадное и там, с горем пополам, строили себе дома, и сеяли хлеб, и косили сено и жили так же, как и Прохладинские – то дома, а то на заработках. Никто из духоборов не думал навсегда устраиваться жить в Якутске, а все питали надежду на то, что скоро их освободят, и они поедут к своим родным и знакомым в Канаду. Радостная встреча с родными у всех стояла перед глазами; они только и думали об этом, а потому и жили так, как кому придётся. Некоторые писали своим родным в Канаду, описывая своё тяжёлое положение, а родные извещали об этом всех канадских духоборов, которые считали своим долгом пособить нуждающимся деньгами, хотя они сами жили очень бедно, но всё-таки из последних денег собирали со всего общества несколько раз по несколько сот, в иногда и по тысяче руб. денег для поддержки якутских бедных духоборов. Они не хотели посылать собранные деньги каждому отдельно, а сочли за лучшее посылать всем вместе, чтобы там общество распределило тем, кто более нуждается, и все эти деньги посылались на имя братьев Веригиных или же на имя Григория Зиборова, с передачей Василию Веригину. Так, все деньги, присланные в разное время, попадали в руки братьев Веригиных, которые получали их и пользовались ими сами, не давая никому, даже и больным старикам. Григорий Веригин, получив несколько сот с этих денег, секретным образом убежал из Якутска в Канаду. А Василий Веригин, получая эти деньги, открыл торговлю на Ноторе. Он приезжал в город Якутск и накупал сахару, чаю, табаку, ниток, иголок и всякого мелкого товару и всякой материи, и продавал там якутам и своим братьям. Да торговля его не вышла, он роздал весь товар якутам в долг. Но якуты бедны, денег нету. Он собирал с них то маслом, то рыбою. Половину собрал, другая половина так и осталась на якутах. |
| Да никак иначе этого и нельзя было понять и истолковать. По первым обломкам известий первых дней и то составилось: Богрова пустили с револьвером в театр для непонятно какого изобличения неназванного злоумышленника, который мог бы попасть в театр неизвестно как, просто не мог. Если и не было полицейского сговора против Столыпина, то наглого пренебрежения невозможно было оспорить. Надо было или хотеть быть обманутыми или уж вовсе гомерическими дураками. И какие подробности ни попадали в прессу, все были удивительнее одна другой. Когда Богров выходил из дому в театр, простым филёрам он показался подозрителен, но заместитель Кулябки их успокоил: “наш человек”. Театральные билеты раздавались и другим тёмным личностям “народной охраны”, например, Францу Пявлоке, бывшему предводителю разбойничьей шайки (14 грабежей), а теперь служащему у Кулябки. И даже сам Департамент полиции был устранён от охраны торжеств, и генерал-губернатор Юго-Западного Края тоже, а всё и всех заменили таинственные всемощные Курлов, Веригин, Спиридович, – малоизвестные до сих пор, соединённые их имена набухали пауками. Как всегда в потрясениях, обнаруживалось сокрытое: что правые враги Столыпина давали Курлову большие суммы под векселя, до сих пор не оплаченные; что мелкий чиновник Веригин был непомерно взнесён Курловым в первый же день его власти, весь Департамент полиции заискивал перед фаворитом, он получал десятки тысяч рублей бесконтрольно – а теперь уехал из Киева как человек посторонний и ни за что не ответственный; что недавно Распутин предлагал нижегородскому губернатору пост министра внутренних дел, выразившись о Столыпине, что его и убрать легко. И вот в этот момент потянуло в прессу от хорошо осведомлённого лица чернильным облаком: что это сам Столыпин отстранил генерал-губернатора от охраны… что это сам Столыпин одобрил выдачу театрального билета Богрову. Столыпин уже не мог узнать и возразить, а пресса восторженно подхватила: ах, вот как? Двойная удача! Так это – провокация не полицейская, а правительственная?! Да и не причастен ли и сам Азеф к убийству Столыпина? (И такой пустили слух). Они хотели захватить сто революционеров и создать грандиозный судебный процесс? Так Курловы – только продукты столыпинского курса? Так Столыпин и был насадитель агентов-провокаторов по России? Столыпин и пал жертвой собственного провокационного замысла? Националистическая и религиозная политика России и не могла кончиться ничем лучшим! |
| Время управления духоборчеством Лукерией в течение 23 лет считается у духоборов самым счастливым и цветущим во всей истории этой секты. По смерти ее (в 1886 г.), у духоборов не осталось наследственного главы, и управление стремился забрать в свои руки фаворит Лукерьи, молодой духобор Петр Веригин, расположивший в пользу свою огромное большинство последователей секты, но влиятельное меньшинство – Гореловцы не пожелали иметь его управителем «Сиротского дома», а, следовательно, и духоборья, и предали русской власти все тайны внутренней автономной, обособленной от общерусской жизни этой секты. Веригин, как бунтарь и ослушник распоряжений власти, был выселен из духоборья в Шенкурск, Архангельской губ., где совратился в толстовскую секту, и своим нравственным авторитетом содействовал оттуда распространению толстовского лжеучения, распространяемого тогда же среди недовольной правительством духоборческой Веригинской партии интеллигентными последователями учения гр. Толстого. Образовалась т. обр. в духоборчестве новая партия, называемая «постниками» (вегетарианцами) или христианами всемирного братства. В недрах этой партии затем образовалось преступное противоправительственное сообщество, открыто заявившее, как на словах, так и на деле, о непризнании власти в государстве, начиная с верховной власти Царя, и о нежелании подчиняться каким бы то ни было правительственным распоряжениям и требованиям законов. В силу сего духоборы-постники в течение нескольких лет уклонялись от исполнения воинской повинности и несения полицейских и всяких других по сельскому управлению обязанностей, от натуральной квартирной, дорожной и подводной повинностей, а также и от уплаты податей. Бытовую свою жизнь последователи новой в духоборчестве секты стремились организовать на чисто коммунистических началах: они распродали весь свой лишний скот, прекратили земельные аренды, переделили все свои наличные капиталы по равной каждому из членов общины части и образовали общую кассу, поручив распоряжение ею особым выборным попечителям; последние должны были закупать все необходимое для жизни общины; наемных рабочих рассчитали, обработку полей и уборку хлебов начали производить в ограниченных размерах артельным трудом, позаводили артельные мастерские и проч. |
| Не позднее 1512 г. обители стала принадлежать слободка Тресвяцкая в Кашинском у. (Акты служилых землевладельцев XV - нач. XVII в. М., 2008. Т. 4. 110. С. 81). Согласно Дозорной книге Твери 1615/16 г., О. В. м. был собственником двора в Твери (Дозорная книга. 1890. С. 18). По сведениям Дозорной книги Тверского у. 1615 г., земельные владения обители были разорены, а все монастырские крестьяне (за исключением двоих) были убиты или покинули свои дома ( Коншин. 2017. С. 50-52; Веригин. 1913. С. 9-12). В писцовой книге Твери 1626 г. указано, что О. В. м. в Твери помимо ранее упомянутого двора принадлежал также участок в Загородском посаде (Выпись. 1901. С. 59). К 1798 г. обитель владела мельницей на собственной земле на р. Орше, а также землями в Шейском и Кушальском стане Тверского у. (353 дес. 222 саж. (ок. 385,7 га)) (Ведомость. 1901). В 1797-1867 гг. О. В. м. как заштатный мон-рь получал гос. субсидию в размере 300 р. в год. В 1847 г. состоялась передача в полное распоряжение обители из ведения архиерейского дома монастырской земли, что должно было увеличить материальное благосостояние обители, однако после смены Тверского архиерея уже на следующий год это решение было отменено. К нач. XX в. банковский капитал О. В. м. составлял 19 807 р. ( Веригин. 1913. С. 28). После преобразования в женский мон-рь в распоряжение О. В. м. перешли земельные владения и монастырский капитал. В 1913 г. насельницами обители обрабатывалось 30 дес. (свыше 32,7 га) пахотной и до 45 дес. (свыше 49 га) покосной земли, остальные площади отдавались в долгосрочную аренду крестьянам. Сестры мон-ря занимались различными видами рукоделия и прикладного искусства: вышивкой гладью и шелком, вязанием, кружевоплетением, иконописью. После революционных событий 1917 г. крестьяне отказались платить за аренду монастырских земель, предъявили свои права на владение участками. После описи всего монастырского движимого и недвижимого имущества у обители были изъяты 2 дома, а у ворот мон-ря открыт трактир. Летом 1918 г. вышло постановление местных властей об изъятии озимого хлеба с монастырских полей, скота и сельскохозяйственных орудий. Весной 1919 г. имущество обители было национализировано, значительная часть помещений О. В. м. передана в ведение Отдела народного просвещения Тверского у. |
| Можно было ждать безжалостного расследования. (Особенно потому – публика не держала этого в соображении, а в чиновном мире это всё, – что Трусевич был обойдён и оттеснён Курловым по службе и, стало быть, его личный враг. Впрочем, и Кулябко был назначен на свой пост тоже при Трусевиче, это осложняло). Отобраны были дневники агентов и филёров. Даже предприняты хлопотливые допросы сотен полицейских (частью уже воротившихся в Петербург) об их стоянии при проездах Государя. В общественном мнении убийство и поспешный скрытый суд повисли загадкой – и все ждали от Трусевича сенсационных разъяснений. В Государственной Думе (она открылась как раз в 40-й день смерти Столыпина, но не его почтила, а умершего между тем члена Думы, лишь потом Родзянко напомнил о Столыпине) новый министр внутренних дел Макаров обещал, что правительство ничего не скроет, но намерено пролить самый яркий свет. Однако весь этот размах разоблачений повис в воздухе. Шли месяцы – и не только не был пролит яркий свет, и не только не было ничего опубликовано официально, но когда газеты время от времени печатали якобы подлинные куски предварительного следствия о своре Курлова (все четыре имени были уже широко известны и соединены), то редакторам грозили судебной ответственностью, если… материалы окажутся подлинными. Был слух, надежда общества, что Кулябку подвергли домашнему аресту, но и этого не произошло. Ревизия проходила вполне скрыто. Кулябко, сколько мог, тормозил её, а сколько успевал – врал, ещё и меняя показания. На первом допросе он отрицал даже, что Богров был допущен в Купеческий сад. Но во всяком случае вся четвёрка знала, что Богров в театре (как и сам Богров показал в первую ночь). Веригин по неопытности допустил колебание: ему кажется, что Кулябко докладывал об этом генералу Курлову. Курлов: абсолютно ничего не знал, и так же твёрдо, что не знали Спиридович и Веригин. Закрутившийся Кулябко напоминал, что оба знали Богрова в лицо и видели в театре и не могли не узнать, и почему-то же Спиридович остановил свою занесенную над Богровым саблю. |
| – Чудеса! — произнёс Степан Тимофеевич. — Так ты, выходит, Разин и есть? Вошедший зарозовел, смутился. Даже глаза потупил. – По правде, Степан Тимофеич, имя моё — Калязин. – Казак? – Нет. Из мужицкого рода. – Чудеса! — опять повторил Разин. Переглянулся с Титовым, вспомнил недавний его рассказ. Ходил Титов с группой казаков куда-то под Шацк. Заночевал однажды в какой-то деревне. От мужиков и узнал, что объявился где-то под Шацком Степан Тимофеевич Разин. “Какой ещё Разин? — подумал сотник. — Откуда тут Разин?!” – Разин, Разин, казак, с Дона он, — уверяли крестьяне. Разыскал Титов того, кто был назван крестьянами Разиным. – Ты Разин? — спросил. – Разин, Степан Тимофеевич. Понял Титов, что тут самозванство. Потянулся было за саблей. Хотел вгорячах рубануть. Однако на самосуд не решился. Схватил с казаками шацкого Разина и привёз его к Разину настоящему. Смотрит Разин на “Разина”: – Волю людишкам дал? – Дал. – Работящих людей не трогал? – Не трогал, отец атаман. – Народу служил с охотой? – Ради него на господ и шёл. – Нужны атаманы, нужны, — проговорил Разин. Повернулся к Калязину: Молодец! Ну что же — ступай. Стал атаманом — ходи в атаманах. Желаешь будь Разиным. Желаешь — Калязиным. Зовись хоть горшком, хоть ухватом. Не дело на имени держится. Имя на деле держится. Откупились Сотник Матвей Веригин с отрядом казаков вёз Разину захваченную в одном из уездов казну. Хранились деньги в ларцах. Медные — в одном. Из серебра — в другом. Проехали казаки самые опасные места, миновали стрелецкие заставы, заслоны. Казалось, что все преграды уже позади. Как вдруг в лесу наткнулись они на засаду. Завязался между стрельцами и казаками ружейный бой. Стрельцов и числом больше, и в пулях нет недостатка. У казаков же свинец на исходе. Понимает Веригин: плохи дела. Лежат разинцы за дубами, берёзами, отбиваются. Стрельнули раз, стрельнули два. А в третий и стрельнуть у многих нечем. Подполз к сотнику тот, кто залёг от него правее: – Батька, свинца более нет. Подполз тот, кто лежал по левую руку: |
| Я передал им привет от всех закавказских духоборов и сообщил им, что жёны ихние пообещались будущей весной приехать к ним на Нотору, а также передал привет от Петра Васильевича и сообщил, что он разрешил всем духоборам есть рыбу и вступать в брак и всё, что П. В. передал кавказским духоборам. Духоборы жили на Ноторе. С помощью заработков они несколько улучшили своё положение. Они стали хоть понемногу намолачивать своего хлеба, развели больше коров, с которых пользовались молоком, сажали картофель, завели более 20 лошадей, а потом построили кузницу и конную мельницу, так что жить было можно. Но положение ихней жизни изменилось тем, что братья Веригины послали прошение губернатору, прося позволить им переехать к своим братьям на Нотор. Просьба их была уважена. Они, как только приехали на Нотор, сразу стали оказывать свою власть; распоряжались каждый по своему и расстроили всех ноторских духоборов и рассорились сами между собою. Василий с Иваном завели между собою такую злобу, что не могли смотреть друг на друга. Но Василий одержал победу над Иваном, уступил и сам уехал в скопческое село. Все ноторские духоборы до крайности опечалились поведением братьев Веригиных. Они радовались сначала, когда ожидали их. Они думали, что братья Веригины ободрят их своим присутствием, но вышло как раз наоборот. Братья Веригины не хотели работать так, как работают все, да и не хотели пить кирпичный чай без сахару и есть ту скудную пищу, какую едят все ноторские духоборы. Они хотели пользоваться отдельно, несмотря на то, что старики и малые дети пользовались наравне со взрослыми. Ноторским духоборам такие требование братьев Веригиных настолько были противны, что они не могли терпеть. Они заявили братьям Веригиным, что они совсем не признают их за управителей, а только за равных себе братьев, а потому должны работать все одинаково и пользоваться все одной пищей и всем, что они имели. Но Василий Веригин, несмотря на такое заявление, требовал от духоборов подчинения, а в противном случае грозил кулаком. Мы уж раньше сказали, что все братья Веригины очень сильны физически и способны драться так, что двое или трое они могут переколотить десятки людей, да и духоборы не того настроения, чтобы драться – они скорее бросят своё нажитое и уйдут. Такой уж был случай. Василий Веригин так исколотил Петра Светлищева за противоречие, что тот был несколько времени болен. Тогда все ноторские духоборы, видя такое самоуправство, начали один за другим удаляться из Ноторы. Одна партия, семь человек, взяли часть скота и лошадей и начали устраиваться жить отдельно, отойдя с версту в сторону, а другие совсем бросили всё, что приобрели, и уходили, кто куда попало, зарабатывая себе пропитание. |
|
|
