| «Придет пророк Амос (15 июня) – пойдет в рост и овес». 16 июня, на Тихонов день (Тихон Толока), начинали затихать певчие птицы; один соловей пел до Петрова дня. На Тихона во многих селах устраивались «толоки» – помочи, все торопились унавозить поля под пар. Вечером этого дня молодежь «в назьмы играла»: хороводы водила. Пройдут еще сутки, а там празднование иконы «Молении о русском народе» и Боголюбской иконы «Федул (18 июня) на двор заглянул: пора серпы зубрить, к жнитвам готовиться загодя» (Федул и Ипат). С 19 числа Зосима Пчельник, пчелы начинали меда запасать, соты заливать. В этот же день вспоминали св. Иова Патриарха. На Мефодия Перепелятника и в день Косинской (Моденской) иконы Божией Матери (20 июня) охотники готовились ловить перепелов, следили за приметами – носится ли тенетник-паутина над ржаным полем, вьется ли кучами мошкара над хлебами. Все это – приметы того, что летом будет много перепелов. В этот день перепелятники старались изловить непременно хоть одного перепела: это залог верной удачи на все лето. Если кому выпадало счастье поймать белого «князь-перепела», то он навсегда был обеспечен ловлей: «перепела-де сами так и летят к тому, чуть в руки не валятся». В старину завзятые охотники целыми неделями искали такого счастья. «За Мефодием-перепелятником Ульянов день (21 июня) Ульяну кличет». 23 июня – день Аграфены Купальницы, «лютые коренья». Этот и следующий (Ивана Купала) дни были окружены в народном представлении множеством поверий, обычаев и обрядов (см.: Иванов день). Празднование Владимирской иконы Божией Матери. В этот же день праздновали память св. отрока Артемия Веркольского. «На Тифинскую», Тихвинскую Ягодницу (26 июня), в день явления Тихвинской иконы Пресвятой Богородицы, по приметам, созревала земляника. Если на Самсонов день, Самсон Сеногной прошел дождь, то быть всему лету мокрому, по народной примете, вплоть до бабьего лета (до самого сентября). Если же на Самсона сухо, 7 недель засуха стоять будет. В Сибири, по словам старожилов, в 40-х гг. |
| Мальчик. Если я… если я… говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. Если (Начинает плакать. Девочка тоже плачет) имею… если имею дар… Картина вторая. Квартира Прокофьева. Кроме хозяина в ней находятся Войтюк и Самсонов. Самсонов. Вторая неделя пошла, а я все от спектакля не отойду. Войтюк. Вообще-то не ты один. Когда Лазукина перед залом на колени встала у меня у самой ноги подкосились. За занавес схватилась… думала, что сердце остановится. Да, бедная Томка. И никаких званий не надо: не приведи Господь ношу такую в сердце носить. Самсонов. И не говори. Иной раз читаешь книгу и только диву даешься, насколько автор все закрутил. И все равно не интересно. А жизнь такую штуку выкинет… Войтюк. Тоже мне — журналист: закрутил, штуку выкинет. Ты нормальным языком можешь говорить? Впрочем, нужны ли здесь слова? Говорят, люди из зала выходили словно окаменевшие. Я уверена, никогда Одуев нашу “Грозу” не забудет. Самсонов. Это уж точно. Слушай, Коля, пошли к нам. Посидим, все обсудим. Войтюк. И впрямь, пойдем. Прокофьев. Спасибо, ребята. Войтюк. За что? Прокофьев. За то, что вы у меня есть… Получается, что я очень счастливый человек. Серьезно. Помню, маме, говорил: Вера Ивановна… Самсонов. Не понял, кому ты говорил? Маме или Вере Ивановне? Войтюк. Слушай, инвалид по жизни, ты можешь хоть раз помолчать? Самсонов. Вот, сразу ругаться… Прокофьев. … Вера Ивановна, я свободный человек. Мир огромен и прекрасен, неужели он сошелся клином на вашем Одуеве? А оказывается, настоящая свобода (показывает себе на грудь) — вот здесь. Поверьте мне, можно быть свободным в тюрьме, и невольником здесь, на воле, имея все, что твоей душе захочется. А человеку, ребята, надо совсем немного: чтобы тишина на сердце была, под ногами клочок луга, над головой кусочек неба синего и чтобы обязательно было с кем поделиться — и печалью, и радостью. Самсонов. А как же насчет того, чтобы построить дом, посадить дерево и вырастить ребенка? Прокофьев не успевает ответить, — в комнату входит Лазукина. Лазукина. Простите. Я стучала, наверное, вы не слышали. Войтюк. Здравствуйте. Мы пойдем, Коля. Помни свое обещание: мы ждем тебя у нас. |
| Козлова. Ты что, Ивановна, такое говоришь? Рощина. Что надо то и говорю. (Обращаясь к Прокофьеву). Вот увидишь, все будет хорошо. Филатова. В каком смысле? Рощина. Во всех смыслах. Ты, Коля, парень у нас выдающийся. Сам говорил, у тебя есть… как это? На “х” называется? Женщины. (Хором). Вера Ивановна! Рощина. А что вы подумали? Коля, ты сам скажи, что у тебя есть. Прокофьев. (Смеется). Дорогие женщины! Вера Ивановна имела в виду харизму. Самсонов. Это что-то вроде способности очаровывать людей. Рощина. А я что говорю? (Прокофьеву). Считай, Томку у Ильина ты уже отбил. (Войтюк). Ирина Леонидовна, по-моему, собрание прошло очень успешно. Завтра начнем репетировать, а сейчас закрывай заседание. Войтюк. Торжественное собрание, посвященное… Что я несу? Совсем голову потеряла. Одним словом, по домам, народ! Картина третья. Явление первое. Маленькая закусочная в центре Одуева. Все места стоячие. Прокофьев и Самсонов расположились у одного из столиков. Перед каждым из них по стакану портвейна. Из окна открывается чудесный вид на бульвар. Самсонов. (Громким шепотом). Коля, я не буду пить эту гадость. И вообще, давай отойдем куда-нибудь в уголок. У меня такое ощущение, что все пальцем показывают. Прокофьев. На кого? Самсонов. На меня, разумеется. Здесь родители моих учеников. Прокофьев. Ну и что? Им можно, а тебе нельзя? Самсонов. Прошу тебя, давай хотя бы отойдем в сторону. Прокофьев. Неужели тебе не нравится вид за окном? Знаешь, май и сентябрь — мои любимые месяцы. Впрочем, давай сначала выпьем. Твое здоровье, брат. (Выпивают). Хорошо. Так вот, ты не задумывался над тем, что характер народа во многом зависит от климата? Самсонов. Не задумывался. Я же математик, Михалыч. Прокофьев. Понятно. Почему душа русского человека так непредсказуема. А ты посмотри на нашу погоду: март, апрель — не поймешь что, то снег и собачий холод, то припекает на солнышке. Но вот приходит май. Посмотри, Петруха, посмотри. Все цветет, но без пышности, зато так душевно, чисто. Соловьи поют. Лягушки квакают. Благодать. А погода, погода: ни жарко, ни холодно, в самый раз. “Сыплет черемуха снегом” — это ведь только русский поэт мог написать. А потом лето. Пыль, комары, жара… И вдруг — сентябрь. Боже, какой месяц! В воздухе так тихо, что видишь, как пролетает каждая паутинка. Леса — в золоте, а в синем небе — курлы — курлы, — это журавли улетают на юг… |
| Козлова. Точно, я. Войтюк. И я ее помню. Хорошо стихи читала. Жаль, никак не может в театральный поступить. А девушка красивая. Пока они говорят, Прокофьев вновь медленно поворачивает голову в их сторону. Прокофьев. 85 лет, говорите? Рощина. 85, Коленька. Прокофьев. Думаете, справлюсь? А вдруг, не оправдаю вашего доверия? Войтюк. Ты — и не оправдаешь? Прокофьев. Ну, если вы так просите… Филатова. Вспомнила! Томка Лазукина! Она гуляет с Виталиком Ильиным. У них через два месяца свадьба. Рощина. Тьфу на тебя. Идиотка! Филатова. А что я такого сказала? Войтюк. Кажется, понимаю. Прокофьев, неужели? Рощина. Тишина в классе! За два месяца все может измениться. Особенно если вместе репетировать. Козлова. Ты что, Ивановна, такое говоришь? Рощина. Что надо то и говорю. (Обращаясь к Прокофьеву). Вот увидишь, все будет хорошо. Филатова. В каком смысле? Рощина. Во всех смыслах. Ты, Коля, парень у нас выдающийся. Сам говорил, у тебя есть… как это? На “х” называется? Женщины. (Хором). Вера Ивановна! Рощина. А что вы подумали? Коля, ты сам скажи, что у тебя есть. Прокофьев. (Смеется). Дорогие женщины! Вера Ивановна имела в виду харизму. Самсонов. Это что-то вроде способности очаровывать людей. Рощина. А я что говорю? (Прокофьеву). Считай, Томку у Ильина ты уже отбил. (Войтюк). Ирина Леонидовна, по-моему, собрание прошло очень успешно. Завтра начнем репетировать, а сейчас закрывай заседание. Войтюк. Торжественное собрание, посвященное… Что я несу? Совсем голову потеряла. Одним словом, по домам, народ! Картина третья. Явление первое. Маленькая закусочная в центре Одуева. Все места стоячие. Прокофьев и Самсонов расположились у одного из столиков. Перед каждым из них по стакану портвейна. Из окна открывается чудесный вид на бульвар. Самсонов. (Громким шепотом). Коля, я не буду пить эту гадость. И вообще, давай отойдем куда-нибудь в уголок. У меня такое ощущение, что все пальцем показывают. Прокофьев. На кого? Самсонов. На меня, разумеется. Здесь родители моих учеников. Прокофьев. Ну и что? Им можно, а тебе нельзя? |
| Войтюк. Коля, а может, Нина Ивановна попробует? Вера Ивановна смогла, и она сможет. Прокофьев. Еще раз повторяю, мне Козлова нужна как Феклуша. Без ярких эпизодических ролей спектакль никогда не получится… И самое главное, что я хочу сказать: мы не будем восстанавливать ту “Грозу”. Войтюк. Не будем? Прокофьев. Это вы можете сделать и без меня. Не обижайтесь, но мне не интересно то, что однажды уже было сделано. Тем более, мы все стали другими, одни в большей, другие в меньшей степени, но другими. Евграфыч. Что же мы будем делать в таком случае? Прокофьев. Ставить новый спектакль. Без греческих мантий и лучей света в темном царстве. Евграфыч. Но мы тогда говорили, что для вечности даже сто лет — один миг. Что, пятнадцать лет прошло и все заново? Самсонов. Эх, Евграфыч, для вечности сто лет — миг, а для человека пятнадцать могут стать вечностью. Прокофьев. Стоп, ребята. Обо всем этом поговорим на репетиции. Сейчас я спрашиваю вас: вы согласны рискнуть? Войтюк. А чем мы рискуем, Коля? Конечно, согласны. Прокофьев. Чем рискуем? Каким был бы день, если бы Господь не различал цветов? Какой была бы наша жизнь, не будь в судьбе каждого из нас “Грозы”? Но, пожалуйста, не забывайте: мы тогда были молоды. И про древнюю мудрость не забудьте: в одну реку нельзя войти дважды. Вот чем мы рискуем. Войтюк. Это не риск, Коля, это наш шанс. Прокофьев. Шанс? Что ж, об этом я не подумал. Васильев. Ребята, я знаю, почему мы поставим этот спектакль! Евграфыч. Постановщик, ядрена вошь! Васильев. Молчи, старик. Ребята, если мы выйдем на сцену, значит, нас не сломали, понимаете? Ни жизнь эта треклятая, ни время — непонятно какое. А люди придут, посмотрят… И мы… мы им силы дадим, понимаете? Евграфыч. Давальщик, ядрена вошь! Самсонов. Постой, Евграфыч, он правильно говорит. Не очень складно, но верно. Так только сердцем можно говорить… Васильев. Спасибо, Петр. Да Евграфыч и сам все понимает. И лучше меня скажет об этом, только не мне или тебе, а дубу нашему одуевскому. А я хочу громко. Михалыч, веди нас! Не поверите, я себя панфиловцем почувствовал. Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва. |
| Ильин. Ошибаюсь? Лазукина. Силой никого нельзя удержать, каменный ты мой. Надеюсь, у меня будет время тебе это объяснить… Побежали, мы уже опоздали. Действие второе Картина первая. Репетиционный зал в местном Доме культуры. На стульях полукругом сидят актеры народного театра, репетирующие “Грозу”. Перед ними, думая о чем-то своем, ходит взад-вперед Прокофьев. Прокофьев. Ну что, все в сборе? Филатова. Тихона, то есть Лядова нет. Прокофьев. Опять с дежурства не отпустили? Филатова. Нет, на этот раз хуже. Соседи говорят, что запил. Брата в армию проводил, и запил. Прокофьев. (Рощиной). Наши действия, Вера Ивановна? Рощина. Что, у нас в Одуеве артистов больше нет? Завтра тебе такого Тихона приведу — закачаешься. Евграфыч. Это кого Ивановна? Рощина. Сергея Васильева, нашего участкового. Евграфыч. Рыжий такой, косит немного? Рощина. Да ну тебя, это пожарный косит. Участковый у нас в “Ревизоре” ЛяпкинаТяпкина играл. Прокофьев. Все, проехали. Остальные, надеюсь, на месте? Филатова. На месте. Прокофьев. А чья это маленькая девочка там за сценой сидит? Лазукина. Ой, это моя сестренка Соня. Она дома одна не хочет оставаться, вот и пришла сюда. Николай Михайлович, можно… Прокофьев. Можно. Итак, господа актеры, у меня две новости. Хорошая и плохая. С какой начнем? Все. (Дружно). С плохой. Прокофьев. У нас ни черта с вами не получается. Самсонов. А хорошая какая, брат Никола? Рощина. С вами все в порядке, Петр Петрович? Самсонов. Не уверен, но думаю, что да. Извините, умолкаю. Прокофьев. У меня есть такая примета: все, что начинается плохо — хорошо заканчивается. Это меня обнадеживает. Рощина. Вы действительно считаете, Николай Михайлович, что все началось плохо? Прокофьев, не отвечая ей, берет свободный стул и садится перед актерами. Прокофьев. Думаю, прежде всего — это моя вина. У нас нет команды. Мы не единомышленники. Кто-то играет лучше, кто-то хуже, но каждый сам по себе. Как и я — сам по себе. Войтюк. Что же делать, Коля? Лазукина. А мне казалось, у нас начинает получаться. |
| Прокофьев. Понимаю, чтобы пропесочить. Войтюк. Дурак! Прокофьев. Где-то это я уже сегодня слышал. Филатова. Можно мне? Вера Ивановна, а может и впрямь не будем комедию ломать? Напишем для райкома протокол, как все мы клеймим этого… этого… ну, подскажите слово! Войтюк. Зарвавшегося типа. Филатова. Точно. Спасибо, Ирочка. Зажравшегося, тьфу ты, зарвавшегося типа и… Козлова. Мне все это писать? Самсонов. И я согласен. Официально осудим, а в секретном приложении, для себя, выразим высокую оценку его мужественной позиции. Рощина. Это надо же, Петр Петрович, у вас, оказывается чувство юмора имеется? Прокофьев. (Аплодирует). Молодец, брат Петруха. Только я предлагаю наоборот: что секретно — отправим в райком, а о том, как шельмовали… Филатова. Клеймили, Коля, клеймили! Передергиваешь. Все зашумели. Рощина пытается восстановить порядок, но тщетно. Наконец, она что есть силы бьет рукой по столу. Все сразу умолкают. Рощина. Тихо! (Прокофьеву). Вот, Коля, чем в России заканчивается демократия бар-да-ком! (Ко всем). Никаких секретных материалов. Правильно сказала Светлана Георгиевна, мы этого типа заклеймили — ради его же блага. Войтюк. (Прокофьеву). Ты же нам потом спасибо скажешь. Рощина. Как же, вы от него дождетесь! Через год махнет нам ручкой — и забудет, как звали. Филатова. Это правда? Войтюк. Вот это да! Самсонов. Коля… Козлова. Я совсем запуталась, что мне писать? Рощина. Слушайте, вы, как малые дети. Учителя называются. Николай Михайлович вам потом сам все объяснит. Но, в любом случае, еще годик ему придется нас потерпеть. И мы не ограничимся одними осуждениями. Думаю, выражу общее мнение: во многом проблемы Прокофьева проистекают оттого, что он не участвует в общественной жизни школы, города. И мне кажется, что мы можем для него придумать кое-что интересное. Как известно, наш древний город славен среди прочего и тем, что в самом конце прошлого века силами преподавателей и учащихся старших классов первой городской гимназии был создан народный театр. Именно он дал России известного актера Преображенского, с успехом выступавшего на подмостках многих провинциальных театров страны. |
| Рощина. Я тоже поняла. Только кого мне играть, Николай Михайлович? Супостатку, или… Прокофьев. Мы с каждым разберем его образ. Пока же скажу, что ваш, Вера Ивановна, по важности — второй после Катерины. Не надо играть супостатку, играйте женщину, которая когда-то тоже была лучом, и который… Рощина. …погас? А стекляшкой оказался Дикой. К примеру. Можно такое представить? Прокофьев. (Радостно). Нужно. Я не хочу, чтобы вы стали глиной в моих руках или руках Островского. (Лазукина вздрагивает и переглядывается с Ильиным). Лепить надо образ, который вы будете играть. Оправдывайте своего героя, или осуждайте это ваше право. Я только буду немного помогать вам. И все. (Встает). А теперь начнем работать. Картина вторая. Прошло почти два месяца. На городском бульваре появляется группа людей, в которых мы узнаем Прокофьева, Самсонова, Войтюк, Лазукину и Ильина. Войтюк. Хотите, верьте, хотите, нет, а мне уже жалко, что репетиции заканчиваются. Сыграем спектакль пару раз — и разбежимся. Самсонов. Как это разбежимся? Я только во вкус начал входить. Попросим Михалыча что-нибудь авангардное для нас подобрать, из современной жизни. Прокофьев. Спасибо, Ира, что напомнила. Сегодня забыл сказать. Через три дня генеральная. Всем быть в полной боевой форме. Войтюк. Так ты нам это говорил. Прокофьев. А вот то, что на нее приедет Заславский, я еще не говорил. Войтюк. А кто это? Прокофьев. Режиссер областного театра, заслуженный деятель искусств РСФСР. Все. Ого! Самсонов. Он нас смотреть будет? Прокофьев. Я через друзей попросил его об этом. Заодно он должен принять решение: посылать нас на районный конкурс народных театров или нет. Войтюк. Все будет хорошо, Коля, вот увидишь. Прокофьев. Надеюсь. Ильин. А у меня тоже объявление. Лазукина. Виталик, может не сейчас? Ильин. Именно сейчас. Мы с Томкой посмотрели: все очень удачно получается. В следующую пятницу мы в Доме культуры спектакль играем. Войтюк. И юбилей театра отмечаем. Ильин. Правильно. А на следующий день всей “Грозой” милости просим к нам на свадьбу. (Прокофьеву). Николай Михайлович, можно вас на минуточку? (Отходят в сторону). |
| Рощина. Одним словом, и ты попробовал. Прокофьев. И ведь понравилось! Рощина. И сердито, и дешево. Ладно, ты мне зубы не заговаривай, я тебя насквозь вижу. Прокофьев. А если видишь, что спрашиваешь? Рощина. Ох, послушает кто нас со стороны — потеха. То ко мне на ты обращаешься, то на вы. Вера Ивановна, товарищ директор, теть Вера. Прокофьев. Так я же по просьбам трудящихся. (После паузы). Обещаешь, о моей страшной тайне никому не рассказывать? Рощина. Могила. Прокофьев. Беру я, значит, свою котлетку… Рощина. И стакан портвейна в придачу. Прокофьев. Это святое, товарищ директор. Выпиваю. Закусываю. Беру второй. Не смотри так, больше — ни грамма. И когда по телу начинает растекаться тепло, а серый наш Одуев мне уже кажется каким-нибудь Баден-Баденом, появляется она. Рощина. Кто — она? Прокофьев. Откуда я знаю? Незнакомка, видение, мечта. (Неожиданно начинает декламировать). И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?), Девичий стан, шелками схваченный В туманном движется окне… Рощина. Интересно, интересно. Каждый вечер, говоришь, движется? Значит, из медучилища. Оно как раз через дорогу от закусочной. Прокофьев. Какой мудрый человек это спланировал? Рощина. А какие-то особые приметы имеются? Прокофьев. У видения? Побойся Бога, Вера Ивановна. Впрочем, я заметил одну особенность. Когда она идет, то у нее часто тетрадки к груди прижаты, будто она текст наизусть учит. Рощина. Томка Лазукина! Она. И впрямь, красивая деваха. Два года в театральный вуз поступала и все неудачно. Но девчонка упрямая: все равно, говорит, поступлю. А пока она в медучилище… Прокофьев. Ты что замолчала? Рощина. А ведь это мысль. Прокофьев. Какая мысль? Рощина. Это я о своем. Раздается стук в дверь. В ее проеме появляется голова Войтюк. Войтюк. Мы пришли, Вера Ивановна. Картина вторая. Те же, Войтюк, Филатова, Козлова, Самсонов. Рощина. Вот и чудненько. Проходите девчата. Прокофьев. (Уже догадавшись, в чем дело, Самсонову). И ты, Брут! То бишь, брат Петруха. (Цитирует). “И я один. Все тонет в фарисействе”… |
| Войтюк. (Подняв руку, и сразу став похожей на школьницу). Вера Ивановна, можно мне? Рощина. Ты же председатель собрания! Войтюк. Понятно. Слово предоставляется мне. Николай Михайлович, Коля! Поверь, это будет просто здорово. Мы давно уже и роли все распределили. Ну, почти все. Я — Варвара. Сергей Сергеевич, наш физрук — Дикой. Филатова. Я — Глаша. Нина Ивановна — Феклуша. Прокофьев. Кто будет играть Кабаниху, не говорите: я догадался. Войтюк. Вера Ивановна, не поддавайтесь на провокацию. Мещанина Кулигина сыграет Евграфыч. Прокофьев. Наш городской аптекарь? Вот это в точку. Всю жизнь эликсир бессмертия изобретает… Филатова. Между прочим, он в народном театре уже много лет. Помнит… Прокофьев. Неужели Преображенского? Войтюк. Я продолжу, с вашего разрешения. Пока нет актеров на роль Бориса и… Рощина. Как это нет? (Показывает на Самсонова). Вот — готовый Борис. Самсонов. (Робко). Извините, но я… У меня с детства… боязнь сцены. Козлова. Вылечим, Петр Петрович. Партия сказала надо, комсомол ответил есть. Прокофьев. Вот, брат Петруха, не рой другому яму, сам в ней окажешься. Войтюк. Так, с Борисом решили. Хотя, честно сказать, у меня есть сомнения по этой кандидатуре… Остается Катерина. Рощина. Кажется, я знаю, кто бы мог нам помочь. Нина Ивановна, ты выпускала два года назад Томочку Лазукину? Козлова. Точно, я. Войтюк. И я ее помню. Хорошо стихи читала. Жаль, никак не может в театральный поступить. А девушка красивая. Пока они говорят, Прокофьев вновь медленно поворачивает голову в их сторону. Прокофьев. 85 лет, говорите? Рощина. 85, Коленька. Прокофьев. Думаете, справлюсь? А вдруг, не оправдаю вашего доверия? Войтюк. Ты — и не оправдаешь? Прокофьев. Ну, если вы так просите… Филатова. Вспомнила! Томка Лазукина! Она гуляет с Виталиком Ильиным. У них через два месяца свадьба. Рощина. Тьфу на тебя. Идиотка! Филатова. А что я такого сказала? Войтюк. Кажется, понимаю. Прокофьев, неужели? Рощина. Тишина в классе! За два месяца все может измениться. Особенно если вместе репетировать. |
|
|
