| Вспоминаю слова поэта: «Ты, страдание, производишь истинных людей». А другой поэт прибавляет: «Ничто не возвышает нас так, как великое страдание». И вот я вижу третью, самую великую причину страданий. Она является не только светом среди мрака и обмана жизни, не только врачевством от жизненных заблуждений, – она оживотворяет и возвышает душу. Я чуть было не сказал, что она вновь ее создает; она вкладывает в нее красоту, трогательное величие, каких не в силах придать ей сама добродетель. Замечательно, что на нашей печальной земле не выходило никогда ни великого человека, ни великого произведения без страданий. Ни гений, ни слава, ни добродетель не были достаточны, чтобы [придать] человеку величие. Страдание являлось всегда необходимым. Пусть человек соединил на главе своей несколько венцов; человечество посмотрит на него, но, прежде чем признать его великим, подождет, чтобы он принял крещение страдания. Сама добродетель, добродетель в счастье, явилась не самой великой вещью, которой можно восхищаться на земле. Всегда такой добродетели не хватало того несравненного совершенства, которое дает только страдание. Словно в царственной мастерской, где образуются великие души, гений, слава и добродетель способны создать [лишь] первоначальный абрис 15 , а последние черты, те, которые венчают произведения, накладывает сам великий мастер путем страдания. Отчего так? Скажут: это тайна. Да, но тайна эта разрешима. Мы – малые существа, потому что мы ограниченные существа. И чем добровольнее мы соглашаемся на эти границы, чем больше в них заключаемся, тем мы меньше. Чтобы быть великими, надо выйти из этих границ, надо их сломать, надо со страшным усилием вырваться из этого жалкого круга. А для этого надо страдать. Это можно сравнить с тем кругом горящих угольев, которыми индейские дети обкладывают опасное насекомое. Оно старается выйти из этого круга, но, отступая пред болью, не смеет этого сделать и умирает. Так бывает и с мелкими душами, а крупные выходят из круга, подвергая себя действию огня. |
| Правда, много говорилось о любви, о любви гения к какой-то особе, но, признаюсь, это вышло несколько неловко. К небольшой толстенькой фигурке гениального писателя как-то не шло бы рассказывать, на мой взгляд, о своем первом поцелуе... И, что опять-таки обидно, эти поцелуи происходили как-то не так, как у всего человечества. Тут непременно кругом растет дрок (непременно дрок или какая-нибудь такая трава, о которой надобно справляться в ботанике). При этом на небе непременно какой-то фиолетовый оттенок, которого, конечно, никто никогда не примечал из смертных, то есть и все видели, но не умели приметить, а «вот, дескать, я поглядел и описываю вам, дуракам, как самую обыкновенную вещь». Дерево, под которым уселась интересная пара, непременно какого-нибудь оранжевого цвета. Сидят они где-то в Германии. Вдруг они видят Помпея или Кассия накануне сражения, и обоих пронизывает холод восторга. Какая-то русалка запищала в кустах. Глюк заиграл в тростнике на скрипке. Пиеса, которую он играл, названа en toutes lettres, 1 но никому не известна, так что об ней надо справляться в музыкальном словаре. Меж тем заклубился туман, так заклубился, так заклубился, что более похож был на миллион подушек, чем на туман. И вдруг всё изчезает, и великий гений переправляется зимой в оттепель через Волгу. Две с половиною страницы переправы, но все-таки попадает в прорубь. Гений тонет, — вы думаете, утонул? И не думал; это всё для того, что когда он уже совсем утопал и захлебывался, то пред ним мелькнула льдинка, крошечная льдинка с горошинку, но чистая и прозрачная, «как замороженная слеза», и в этой льдинке отразилась Германия или, лучше сказать, небо Германии, и радужною игрой своею отражение напомнило ему ту самую слезу, которая, «помнишь, скатилась из глаз твоих, когда мы сидели под изумрудным деревом и ты воскликнула радостно: „Нет преступления!“. „Да, — сказал я сквозь слезы, — но коли так, то ведь нет и праведников“. Мы зарыдали и расстались навеки». — Она куда-то на берег моря, он в какие-то пещеры; и вот он спускается, спускается, три года спускается в Москве под Сухаревою башней, и вдруг в самых недрах земли, в пещере находит лампадку, а пред лампадкой схимника. |
| Наука как христианское дело, или об удивлении, смирении и яблоках Больше четверти века назад в кабинете физики провинциальной школы города Кисловодска имени В. И. Ленина, среди бесчисленных цитат классиков марксизма – ленинизма, украшавших стены всех ее кабинетов, глаза выхватили странные слова, принадлежавшие человеку в парике 4 января, 2011 Больше четверти века назад в кабинете физики провинциальной школы города Кисловодска имени В. И. Ленина, среди бесчисленных цитат классиков марксизма – ленинизма, украшавших стены всех ее кабинетов, глаза выхватили странные слова, принадлежавшие человеку в парике Больше четверти века назад в кабинете физики провинциальной школы города Кисловодска имени В. И. Ленина, среди бесчисленных цитат классиков марксизма – ленинизма, украшавших стены всех ее кабинетов, глаза выхватили странные слова, принадлежавшие человеку в парике: «Не знаю, как меня воспринимает мир, но сам себе я кажусь только мальчиком, играющим на морском берегу, который развлекается тем, что время от времени отыскивает камешек более пёстрый, чем другие, или красивую ракушку, в то время как великий океан истины расстилается передо мной неисследованным». Тогда я еще не знал, что этот человек – сэр Исаак Ньютон, но эти слова, в отличие от других цитат, запомнились навсегда и их парадоксальность со временем только возрастала. Взрослея, я все точнее и точнее понимал, как именно его воспринимал мир. Младший современник Александр Поуп для его эпитафии предложил такие строки, например: Исаак Ньютон Кромешной тьмой был мир укутан, И в тайны естества наш взор не проникал, Но Бог сказал: «Да будет Ньютон!» И свет над миром воссиял. Они понятны, потому что для современников умер, ни много ни мало, «новый Моисей». Прошло больше ста лет и уже в викторианскую эпоху исследователь Уильям Уивел подвел итог своему чтению ньютоновского opus magnum в не менее возвышенных тонах: «мы ощущаем себя так, как если бы оказались в древнем арсенале, где хранится оружие воинов-гигантов, и не перестаем удивляться, каким должен был быть тот, кто мог этим воевать, тогда как мы едва способны лишь взвалить это на плечи». С тех пор восприятие его миром, в сущности, не изменилось: гений как гений, носитель, как сообщает нам его подлинная эпитафия, «почти божественного разума». Эта же эпитафия призывает нас: «Пусть смертные радуются, что существовало такое украшение рода человеческого», и хотя прошло уже почти 300 лет, за этим призывом последовать нетрудно. Но его слова о мальчике перед таинственным океаном тоже не потеряли силу и вовсе не кажутся моралистическим примером похвальной скромности. Скорее, они свидетельствуют о нетривиальном родстве смирения и удивления перед тайной творения, и свидетельство это тем весомее, чем точнее мы понимаем гениальность свидетеля. |
| Но сей Аристотелевой причины недовольно; поелику люди имели слабость обоготворить многие несравненно худшие вещи. Итак, в сем случае нет другой причины, кроме предрассудков обладающих весьма часто слабыми умами. Тут надобно еще заметить несколько о гении Сократовом. Может статься, что просвещеннейший, полезнейший и почтеннейший сей философ Греции под откровением своего гения понимал нечто другое, а не чихание. По крайней мере сие подтверждает какой-то Тересий из Мегар , которого Плутарх следующим образом заставил говорить: « Гений Сократа содержался в чихании, или в собственном его, или и другого: ибо если он имел какое-нибудь намерение и когда кто чихнул — находясь у него на правой стороне или за ним, то сие служило ему хорошим предзнаменованием к исполнению своего намерения; но ежели кто чихнул на левой стороне, то сие было знаком, что он должен оставить свое предприятие. Что же касается до его собственного чихания, то оно значило одобрение предприятия, ежели случалось ему чихнуть при самом начатии; но когда происходило оно уже во время действия, то сие было предостережением, дабы оставить свое предприятие». Сии слова крайне огорчают Плутарха, и он никак не может согласиться, чтобы толико прославленный гений Сократа мог состоять из такого ничтожного мнения и чтобы столь умный и рассудительный муж мог заняться подобными нелепостями. Но кто без слабостей? Мало ли видим мы и в теперешнем просвещенном веке, когда светило образования так сияет, мало ли видим людей, которые, прошедши несколько десятков учебных зал и наполнивши голову свою всеми познаниями, не оставляют самых грубых предрассудков? Почему и великий Сократ в таком веке, когда мифология, повести героических времен и картины обильные стихотворцев столько подкрепляли суеверие, не мог иметь своих слабостей? Век Сократа наполнен был бездною суеверных выдумок; многие философские системы, вместо того чтобы искоренять, еще поддерживали их; чудные заключения древних физиков, богослужебные обряды, предсказывания по полету птиц, по внутренности животных, пророчества оракулов, гадание по звездам, одним словом, все обстоятельства соединилися и запутали гордиев узел суеверия так крепко, что нельзя было его развязать иначе, кроме как решительным ударом божественного меча Откровения. |
| Я Алексеева знал с 1901 года по совместной службе в Академии Генерального Штаба, когда он еще был полковником, профессором этой Академии. Теперь, при встречах с Алексеевым-Главнокомандующим, меня занимал вопрос: сохранит ли он на высоком посту всегда до этого времени отличавшие его простоту, скромность, общедоступность. С первых же слов при встрече с ним я понял, что Михаил Васильевич остался тем же, каким я знал его 20 лет тому назад. На мое приветствие с высоким назначением он смиренно ответил: – Спасибо! Тяжелое бремя взвалили на мои старые плечи... помолитесь, чтобы Господь помог понести его... Совещание происходило в то время, когда страшная гроза уже висела над нашим фронтом. Северо-западный фронт не успел вполне оправиться после январского несчастья; на Юго-западном фронте начался отчаянный натиск неприятеля. Наши армии стояли безоружными; всего недоставало: и ружей, и пушек, и пуль, и снарядов. Было над чем задуматься. Великий князь ехал на совещание сумрачным, подавленным... На обратном пути великий князь был неузнаваем. Задумчивость и скорбь исчезли. – Вы повеселели. Слава Богу! – сказал я за обедом великому князю. – Повеселеешь, батюшка мой, поговоривши с таким ангелом, как генерал Алексеев, – ответил великий князь. – Он и удивил, и очаровал меня сегодня, – продолжал великий князь, обращаясь к начальнику Штаба. – Вы заметили, какая сразу разница во всем: бывало, что ни спросишь, либо не знают, либо знают кое-что, а теперь на все вопросы – точный ответ; всё знает: сколько на фронте штыков, сколько снарядов, сколько в запасе орудий и ружей, продовольствия и одежды; всё рассчитано, предусмотрено... Будешь, батюшка, весел, поговоривши с таким человеком! Потом мы узнали, что в этот день великий князь перешел с Алексеевым на «ты». Это была высшая великокняжеская награда талантливейшему военачальнику. За всю войну никто другой не удостоился такой награды. Генерал Алексеев принял фронт в невероятно трудный момент. Никакой талант, даже гений военачальника, не смог бы сделать безоружную армию победоносной. История скажет, каким крестным путем шла, с какими сверхчеловеческими трудностями боролась летом 1915 г. наша армия. Объезжая фронт, я в июне этого года слышал от одного начальника дивизии. «Солдат у меня достаточно, но оружия мало, а снарядов совсем нет... Вооружу солдат дубьем, будем отбиваться». И было тогда обычным явлением, что наши войска дубьем и камнями отбивались от вооруженного с ног до головы неприятеля; ходили с этим «снаряжением» в атаки, иногда наступали и даже кой-какие победы одерживали. Чего стоили эти победы, – одному Богу известно. |
| Нина Архипова, Анна данилова Лео Бокерия – гений сердца Великий кардиохирург о душе, работе, любви и смерти 22 декабря 2019 года главному кардиохирургу России, академику РАН, почетному президенту Национального медицинского исследовательского центра сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева Лео Бокерии исполняется 80 лет. Предлагаем читателям интервью со знаменитым доктором. Оно было впервые опубликовано на «Правмире» в декабре 2015 года. Мы встречаемся с Бокерия в операционной. Он работает сосредоточенно, тихо переговариваясь короткими фразами с другими врачами и медсестрой. – Зажим дай. Левый подключай. На аппарате искусственного кровообращения начинает работать один из сегментов: идет подключение к кровеносной системе пациента. Поговорить удается в перерыве перед следующей операцией. Лео Антонович моет руки, меняет специальные очки с дополнительными окулярами: предстоит оперировать ребенка 7 месяцев, нужна более мощная оптика. Мы идем в соседний бокс. больше 5000 операций на открытом сердце сделал Бокерия года у операционного стола операций делает Бокерия в день, однажды за день он сделал 7 операций «Правмир»: Лео Антонович, что за операцию вы сейчас проводили? Бокерия: У пациента с 1983 года мерцательная аритмия. По-научному – фибрилляция предсердий. Сердце за 32 года расползлось и клапаны увеличились до размеров, примерно в 2,5 раза превышающих норму. И у него никаких шансов вернуться к нормальному ритму, кроме как через операцию, которую мы разработали, нет. Поэтому операция состояла в том, чтобы изолировать зоны аритмии и привести в нормальное состояние клапаны, что мы и сделали. С учетом того, что сердце очень большое, 1 час и 10 минут мы подключали аппарат искусственного кровообращения, против обычных 40-45 минут. «Правмир»: Операцию разработали в вашем Центре? Бокерия: Тот, с кем вы говори те, разработал, – улыбается Лео Антонович. «Правмир»: Как вы считаете, сердце – это просто орган тела, или нечто большее? Бокерия: Сердце – это орган. Главный орган любого живого организма, потому что он обеспечивает кровообращение. Не зря ему дали название «мотор». |
| Но гений нашего Глинки и Чайковского, как и самого русского народа, не может долго безмолвствовать, оставаясь в коварном забытьи, и рано или поздно, если сохранить самодостоинство, он встанет в защиту Истины и красоты Святорусской и снова запоет: «Боже Царя храни!» и «Славься, славься, наш Русский Царь! Господом данный нам Царь-Государь! Да будет безсмертен Твой Царский род! Да им благоденствует русский народ!» Романов Игорь Анатольевич, Романова Владислава Николаевна , Центр церковно-государственных отношений «Берег Рус» Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. Комментарии Оставьте комментарий Закрыть Закрыть 5. Автор.... ....в своем репертуаре. Не надо бы трогать Александрова,и тем более Чайковского с Глинкой. И уж совсем не надо бы трогать русские смыслы авторам. Вообще. Мне кажется,надо прислушиваться ,как и каким образом они нас трогают, смыслы эти. И трогают ли.... 4. На 1 комментарий Ну так ведь не секрет, что у нас имеется некоторое количество особо креативных граждан, мечтающих провести в России решительную " декоммунизацию " и " десоветизацию " по прибалтийско-украинскому сценарию с запретом всей советской символики с приравниванием её к нацистской, с отменой Дня Победы 9 мая и празднованием дня окончания войны 8 мая, с объявлением 23 августа " Днём памяти жертв коммунизма и нацизма " , с установкой памятников гитлеровским прислужникам Краснову, Шкуро, Власову и т.д. Часть этих граждан придерживается радикально-либеральных взглядов, а друга часть- да, увы, радикально-монархических. Что есть- то есть. И это, несомненно, бросает очень большую тень на саму идею Монархии. 3. хотели как лучше, а получилось... В Вашингтоне близ Капитолия и Белого Дома исполняется российский дореволюционный гимн. Хористы в военной форме или баптистские певчие старательно и красиво поют на ломаном русском (изредка на английском) вступительную и заключительную часть этого яркого произведения Чайковского....Старательно и прочувствованно выводят всё то, что задумал в этом произведении, написанном в честь освящения Храма Христа Спасителя, великий русский композитор....... |
| И наконец, Наполеон. Уже больше ста лет спорят с Толстым защитники и поклонники Наполеона. Но в этом ли дело? Для Толстого Наполеон не столько историческое лицо, сколько символ. И вглядываясь в этот символ, Толстой пророчески предвидел грядущее. До Наполеона был культ королей, культ патриархальный, который зиждится на наивной вере в Помазанника Божия, получающего власть свою по наследству. С Наполеоном в мир приходит новая власть, новый культ — культ политического вождя. Но, впрочем, не угодно ли послушать: «Разве он не знал всей бури, которая поднимется против него за смерть герцога?.. Он знал, что ему придется за эту одну голову воевать со всей Европой, и он будет воевать, и опять будет победителем, потому что… он великий человек. Смерть герцога была необходима. Он гений, а гений тем и отличается от простых людей, что действует не за себя, но для человечества. Роялисты хотели опять зажечь внутреннюю войну и революцию, которую он подавил. Ему нужно было внутреннее спокойствие, и он казнью герцога показал такой пример, что Бурбоны перестали интриговать… Законна только народная воля, а она изгнала Бурбонов и передала власть великому Наполеону». Это речь Пьера Безухова, тогда еще поклонника Наполеона, на вечере Анны Павловны Шерер . Замените собственные имена — и ее может произнести поклонник любого из больших «гениев» — Ленина, Сталина, Муссолини, Гитлера, Мао Цзе-дуна. И любого из маленьких «гениев»: Франко, Тито, Насера. Или одного из новоявленных арабских спасителей человечества. Та же необходимость, якобы оправдывающая самые гнусные зверства, та же «народная воля», якобы избравшая вождя, то же понятие исторического величия, покрывающего всякую гнусность. И Толстой, провидя наступающий культ вождя, ищет противовес и находит: «Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды» (т. 4, ч. 3, гл. 1). Толстой, однако, направляет свой удар не только против ложного величия политических вождей. Уже в «Войне и мире» он наносит удар по самому главному чудовищу, без которого политические вожди бессильны, наносит сильнейший удар по государству, по самой идее государства. Выше мы говорили, что государство по Толстому — это мнимость. Но это не просто «мнимость» — это бесовское наваждение, это дьявольщина, которая охватывает человека со всех сторон. Ссылкой на государственную пользу оправдываются самые невероятные преступления, самые невозможные злодейства. И первым, кто указал на это, был Л.Н. Толстой. |
| До сих пор то и дело находят очередное неизвестное произведение Антонио Вивальди. Каждый год пишутся его новые биографии. Но главное в характере и судьбе этого композитора до сих пор остается загадкой. Монах, который стал сочинять оперы. Гений, забытый на три столетия. Как такое могло случиться? Антонио Вивальди родился 4 марта 1678 года До сих пор то и дело находят очередное неизвестное произведение Антонио Вивальди. Каждый год пишутся его новые биографии. Но главное в характере и судьбе этого композитора до сих пор остается загадкой. Монах, который стал сочинять оперы. Гений, забытый на три столетия. Как такое могло случиться? К началу XVIII века, когда ценители музыки впервые услышали о священнике Антонио Вивальди, Венецианская республика прошла пик своего торгового могущества. Число жителей сократилось на четверть (до 140 тыс.). Морская империя теряла население и острова, зато у гондольеров росли чаевые. Как водится, в период упадка многократно увеличилось число завсегдатаев опер, любителей кьянти и ночных прогулок, и город наводнило невиданное количество аристократов и просто бездельников со всей Европы, проматывающих фамильные достояния. Всех сводили с ума чад этих продуваемых насквозь тратторий, еженедельные премьеры опер, ошметки карнавальной мишуры, плавающей в каналах. Если бы не Великий пост, когда театры закрывались, могло бы показаться, что карнавал здесь никогда и не кончается, иногда только меняют замусоленные скатерти в ресторанах, а сам праздник тлеет круглый год, порой вспыхивая фейерверками, пожарами, выездом дожей, скандальным представлением. В эту счастливую для музыкантов эпоху даже слава никому из них не обеспечивала безбедное существование, но и любители легко могли найти неплохую подработку. Музыкой жили так, как сегодня — сериалами или футболом. Непрерывно в разных концах города звучали тенора, колокола, струны. А замолкали профессионалы, становилось слышно, как на канале дерет глотку гондольер или в ближайшей окне на бегу высвистывает модную арию официант. |
| Кому неизвестны, с младенчества, сии знаменитые эпохи Истории? Но самый состав Сицилии, находившейся под властью разных тиранов, должен был либо придти в одно целое, что и было всегдашним предметом Сиракузян, либо разрушиться. История Сиракуз исполнена высокой политики. Ни Дион, ни Платон, ни великий гений свободы – Тимолеон, ни сверхъестественный гений Архимеда, не удержали великого здания, падующего от безпрестанных замыслов развратившихся граждан, которые посягали на свободу республики. С падением Сиракуз, вся Сицилия покорилась Римскому оружию: Тота enim insula in una urbe superata. est, – говорит краткоречивый Флор 25 ; Римляне назвали тогда сей остров своего провинцией, разделив его на две квестуры, называемые: Сиракузская и Лилибейская 26 . Но побежденная Сицилия сделалась матерью-кормилицей Рима. Но и сам Рим исчез с лица земли! С разрушением Западной Империи, остров сей, находившийся дотоле под владычеством Юстиниана I , был завоеван Генсериком, Царем Вандалов. Через несколько времени, (в 628 году) Сарацины, отрасль Арабов, прельщенные сим обетованным краем, переплыли из Африки и завладели оным, постановя в нем, для управления, Эмиров. Пребывание сего народа, в течение почти двух с половиной столетий, оставило в Сицилии неизгладимые следы восточных обрядов и обычаев. В 1072 году, толпы воинственных Норманов, предводимые двенадцатью сыновьями Графа Танкреда Готевильского, из коих знаменитейшим был Роберт Гискар, – изгнав Сарацинов, завоевали всю Сицилию, и доблестный род Танкредов возсел на трон сего государства (в 1139 году). Безпрестанные войны и возмущения, возжигаемые происками Пап и алчностью соседних Государей, подвизавшихся овладеть сей страной, долго ее потрясали; – но мужество Танкредов торжествовало над всеми препятствиями. – Храбрый Роберт, победитель Музульманов в Сицилии, и Христиан, в Неапольских владениях, порабощенный духом времени, и не смотря на неприязненные расположения Пап к дому Танкредов, – желал примириться с главой Церкви, Николаем II, который, в следствие возженной им самим несправедливой войны против Роберта, – попался даже к нему в плен. Миролюбивые предложения сего последнего были слишком выгодны для пленника Папы, и Николай II поспешил ими воспользоваться. Роберт, снискавший мужеством, доблестьми и любовью народа, трон Сицилии, желал еще освятить права свои соизволением Папы, – и, по жалкому суеверию, признал себя зависящим от него, полагая таковой поступок малозначущим. В самом деле, при жизни Роберта, влияние Папы на дела Сицилии не было заметно; но наследники сиьно почувствовали сию ошибку его, которая едва ли не была единственной в славное сие царствование. |
|
|
