| Они довольно долго стояли молча друг перед другом. Наконец, Иосиф поборол робость и поднял голову. Про себя он отметил, что девушка одета в скромное льняное платье, многократно стиранное. Руки, державшие кувшин, были небольшими, но крепкими, привыкшими к тяжелой работе. Кувшин оставил на ее волосах несколько комочков земли. «Ведь она всего–навсего обыкновенная девушка», — подумал Иосиф. Ее маленький рот, казалось, вздрагивал от сдерживаемой улыбки. Но все-таки он не решился посмотреть ей в глаза. Придавая голосу шутливый тон, чтобы подстроиться под ее веселость, он спросил: — Что за неудобное ведро тут у вас? Разве в городе нет плотника, который мог бы сделать лучше? Она засмеялась легко, без стеснения. В ней, должно быть, было много радости, которая стремилась вырваться наружу. — Этот плотник должен рубить дрова, а не делать ведра. Но даже он ушел из города, и теперь у нас нет никого. Руки болят от такой тяжести. Нелегко зачерпнуть воды. — Я наберу тебе воды, если хочешь. — Буду тебе признательна. Иосиф не спеша опускал ведро. Робость еще не совсем прошла. Он уверял себя, что эта девушка, присутствие которой он ощущал за своей спиной, совершенно обыкновенная. Без колебания она приняла его помощь. В памяти всплыли слова Саддока о женщине, улыбающейся чужому мужчине. Зажглось воспоминание о том, сколько раз ему приходилось слышать плохое мнение о здешнем городе. Однако все предостережения тотчас погасли, как огонь, которому не хватило воздуха. От девушки веяло такой чистотой, что любая мысль о чем-то недобром замирала прежде, чем успевала сформироваться. Ведро, ударившись о поверхность воды, перевернулось и, громко чмокнув, затонуло. Когда Иосиф стал тащить его за веревку, он понял, что жалоба девушки на тяжелое ведро не была лишь предлогом для просьбы о помощи. Необходимо было действительно напрячь все силы, чтобы вытащить из колодца наполненный водою пень. — Как бы ты его вытащила, если б меня здесь не было? — спросил Иосиф, ставя ведро на край колодца. — Когда надо, я вытаскиваю, — ответила она весело. — Не такая уж я слабая. Только руки потом болят. |
| Остальные, напившись молока, также по одному перешли к колодцу, что-то их там заинтересовало. Она же продолжала стоять возле подойника, не зная, что лучше — уйти с глаз долой или еще подождать? Но все-таки надо, наверно, чтобы здесь был хозяин, который куда-то запропастился и не показывается. Или он не видит, кто к ним пожаловал, с досадой подумала Степанида. — Богатька! — снова окликнул ее Свентковский. — Германский фельдфебель желает отведать вашей воды. Будьте добры, принесите ведро. — Ведро? Сейчас… «Добрались-таки наконец», — начиная раздражаться, подумала она, вбегая в сени. Там она сдавленно-тревожным голосом крикнула «Петрок!» и, выплеснув остатки воды в бадейку, вынесла им во двор новое цинковое ведро, которое у нее перехватил тот, помоложе, в очках. Пристегнув ведро к цепи, он ловко раскрутил ворот и, как только ведро в глубине коснулось воды, начал легко поднимать его, вращая железную ручку; остальные неподвижно стояли возле колодца — ждали. На нее они снова перестали обращать внимание, и она подумала, что все-таки надо вытолкать сюда Петрока. Но именно в этот момент он и сам появился из сеней, в опорках на босу ногу прошел мимо нее к колодцу и с какой-то боязливой почтительностью снял с головы суконную, с обвислым козырьком кепку. — Ага, хорошая водичка, знаете… — дрогнувшим от волнения голосом заговорил он, обращаясь к немцам. Тем временем немцы уже вытащили ведро воды и переливали ее в какой-то плоский зеленый сосуд, сдержанно переговариваясь между собой. Никто из них, кроме разве Свентковского, даже не взглянул на хозяина хутора, и, только когда учитель что-то сказал по-немецки, рябой немец смерил Петрока неопределенным медленным взглядом. Тот поклонился еще раз, и тогда молодой, в очках, стоявший к нему ближе других, вынул из кармана пачку сигарет, сначала взял одну сигарету сам, а другую протянул Петроку. Петрок, все комкая кепку, неловко, заскорузлыми пальцами взял сигарету и стоял, будто не зная, что с нею делать. Немец прикурил от зажигалки, Петроку, однако, прикурить не дал. |
| — Не помню. Вообще-то он меня не баловал… Я проводил ее до самого дома. Семушку пришлось взять на руки и отнести на второй этаж. Он не сопротивлялся. Лежал безжизненно, отвернув от меня голову. — Вообще-то он сам поднимается, — виновато улыбалась Ольга. Распрощавшись, я побежал к метро. Дюжина пожилых женщин выставили прямо на асфальте плоды своих дачных трудов. Народ спешно проходил мимо, не задерживаясь и не глядя на выставленный товар. Я пробежал глазами по кучкам грибов, стеклянным банкам с домашними солениями, пучкам зелени и связанным веткам калины. Одна старушка стала уговаривать купить у нее огромную тыкву. В конце ряда я наконец увидел двух женщин с цветами. У обеих были хризантемы. Одинаковые, не очень пышные, в отличие от огромных голландских. Простые, осенние — те, что сажают почти у каждой дачи. У одной женщины оставалось два небольших букета по семь цветов. У другой хризантемы стояли в синем пластмассовом ведре. Обе наперебой стали предлагать мне цветы, расхваливая их достоинства. Я прервал их хвалебные оды и сказал, что куплю все и даже ведро. Хозяйка ведра опешила и стала что-то говорить о невозможности возвращения домой без ведра. — Да что ты, Зин, — перебила ее соседка. — Выручай человека. Куда ж ему без ведра! Вон хозяйственный. Щас купишь новое, — она махнула рукой в сторону магазина. — А за ведро заплатите? — недоверчиво спросила Зина. Я молча протянул деньги. Ольгин подъезд оказался запертым, а я не посмотрел, какой у нее номер квартиры. Пришлось поджидать кого-нибудь из жильцов. Я вырвал из блокнота лист и написал на нем: «Простите, Ольга, незабудок не было». Лист вложил в цветы. Буквально через минуту к подъезду подошла девушка. Она с удивлением посмотрела на мое ведро и вдруг спросила: «Продаете?» Я засмеялся и отсчитал ей семь хризантем. Она стала отказываться. И вдруг настороженно спросила: «А вы к кому?» Я вздохнул: — Не бойтесь. Я не маньяк. Маньяки ходят с букетами, а у меня ведро. Эти цветы прислали мальчику Семушке со второго этажа. Знаете такого? Девушка радостно закивала. |
| Ведро воды поднять можно, а вот ведро ртути нельзя. Объем тот же, а масса сильно отличается, поскольку плотность ртути при нулевой температуре в тринадцать раз больше, чем у воды. Ртуть, конечно, не стоит повсюду, налитая в ведра, но наш школьный физик с некоторыми учениками именно так и шутил. Фото: megworden.com «Принеси, – говорит, – сюда ведро ртути. Оно там, в углу стоит». Ученик встает из-за парты, начинает двигаться в указанную сторону, и вдруг слышит: «Садись. Два» - За что? - За то, что не умеешь думать. Если бы там и стояло это ведро, ты бы его не принес. Слишком уж оно было бы тяжелым» Объем тот же, плотность разная. Отвлечемся от жидкостей и снова вернемся к времени. Оно тоже течет (рядом со мной, мимо меня и всегда – насквозь). Если оно похоже на жидкость одним из свойств (текучесть), то почему бы ему не иметь свою плотность? И думается мне, что время плотность имеет. Один и тот же день, состоящий из двадцати четырех часов, может быть совершенно по-разному наполнен, по-разному плотен. Здесь плотность – качество проживания, степень насыщенности. Один земной день никогда не бывает одинаково плотен ни у двух разных людей, ни у одного и того же человека, – если сравнивать событийную и смысловую плотность «вчера» и «позавчера». У Господа Бога, напоминает нам верховный апостол Петр, «один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день». Это он говорит во втором Соборном послании, чтобы христиане разбавили мысль о скором Втором Пришествии мыслью об ином протекании времени для Бога. Нам может казаться, что уже давно пора, а Он видит, что всё только начинается. Отсюда у торопливых людей – возможная эсхатологическая горячка, по завершении которой наступает смесь сомнений и разочарований, и многие даже начинают в вере колебаться. Поэтому сказано и апостолам непосредственно перед Вознесением: «Не ваше дело знать времена и сроки. Сидите в Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше». Времена, в смысле дат, не предсказаны заранее. Предсказаны события (да и то – прикровенно), – то есть время должно наполниться. |
| Когда Марья и Дарья вышли на зады, кругом был снег, точно белый саван. Совсем рядом от калитки, шагах в пяти, из-под снега торчала человеческая рука. Сестрам стало страшно. Они вскричали соседям. Собрался народ. Откопали замерзшего солдатика. Он шел с войны в родной дом, к родным сестрам. А они просидели на горячей печи, поленились слезть, одна другой не уступили и братца у родной хаты погубили. Выходной день. В семье решается вопрос, куда ехать отдыхать. «За город», – кричит что есть силы мальчик. «Нет, лучше в городской парк», – старается перекричать его девочка. «Нет, нет, лучше на озеро, на пляж», – кричит еще сильнее вторая девочка. И в семье завязалась ссора: каждый настаивал на своем и доказывал, что там непременно лучше отдыхать, веселее. Никто не хотел уступить, но желал, чтоб было только по его. Если бы не вмешались в это дело родители, то дети бы подрались. Наконец выбор все-таки сделали, но так как долго спорили и не хотели друг другу уступить, то на электричку опоздали и не попали ни в парк, ни на озеро, ни за город, и все остались дома. Отдохнули? Бывает подобное и с нами. Подходит воскресный день. Одна детка говорит другой: «Поедем в Лавру к Преподобному». А другая говорит: «Нет, мы там недавно были. Лучше поедем в Елоховский». А третья говорит: «Не в Лавру и не в Елоховский, а самое лучшее – в Скорбященский». Начинается спор. Каждая доказывает свое, не уступает другой – как маленькие дети. Время идет, возбуждение и недовольство возрастают. И, наконец, не достигнув согласия, разъезжаются кто куда. Одна едет в Лавру, другая в Елоховский, а третья в Скорбященский. И думают там помолиться. А душа-то и не молится. Благодати нет, потому что не уступила, и на сердце не мирно. Да, велик грех неуступчивости, очень велик. А вот теперь посмотрим, как благотворна для души уступчивость и как приятно Богу незлобие. Две духовные сестры прожили в одной келии двадцать лет и ни разу не поссорились. И вот однажды сестра Мария говорит сестре Зинаиде: «Зина, мы с тобой ни разу в жизни не ссорились, давай хоть раз поссоримся, хоть понарошку». – «А как?» – спрашивает Зина. «А вот как: я поставлю посреди келии ведро с водой и скажу, что это ведро мое. А ты скажешь: нет, не твое, а мое это ведро. А я скажу: ничего подобного, это мое ведро. Так и поссоримся, может быть, и подеремся». |
| Если у попавшего в беду человека названных медицинских и ювелирных средств и фильтров при себе не оказалось, а именно так чаще всего и случается, воду следует тщательно прокипятить. Как минимум – 10 мин. В тайге для большего обеззараживающего эффекта в ведро воды можно добавить 100—200 г молодых веток ели, сосны, пихты, кедра или можжевельника и кипятить их 10—30 мин. Осевший на дне ведра бурый, плохо растворимый осадок пить нельзя. С той же целью можно использовать кору ивы, вербы, дуба, бука, молодую бересту из расчета 100—150 г на ведро воды и кипятить 20—40 мин или настаивать в теплой воде 6 час. В тундре и лесотундре в кипящую в ведре воду можно добавить 2–3 горсти хорошо промытого ягеля. В горах – лишайник (каменный мох), кору лесного или грецкого ореха – 50 г на 10 л воды с последующим 10–20-минутным кипячением, траву арники или календулы – 150—200 г на ведро, кипятить 10—20 мин или настаивать не менее 6 час. В степной зоне с той же целью можно использовать траву ковыля, перекати-поля, тысячелистника или полевой фиалки из расчета 200—300 г на ведро воды с получасовым кипячением. В пустыне – верблюжью колючку или саксаул. Устранить неприятный запах воды можно с помощью добавления в нее при кипячении древесного угля из костра и последующего отстаивания в течение 30—40 мин. Ну а если у человека, потерпевшего аварию, не нашлось спичек, чтобы развести костер, а пить ему тем не менее хочется? Тогда можно попытаться профильтровать воду. Простейший фильтр представляет собой пустую консервную банку с двумя-тремя небольшими отверстиями, пробитыми в днище, на две трети заполненную мелким песком. Вода заливается сверху и, пройдя сквозь толщу песка, вытекает в отверстия. Для большей надежности процесс фильтровки лучше повторить многократно. Если вода очень загрязнена, песок в банке следует периодически менять на более чистый. А если банку заполнить разбитым на мелкие кусочки углем, взятым из прогоревшего костра, то получится более технологичный угольный фильтр! Более чистый уголь получается, если дрова прожечь в какой-нибудь емкости на сильном огне. |
| Наскоро оборудованная операционная, кабинеты врачей, приемная. Позже больницу перевели в двухэтажное здание железной дорог . Там уже были палаты для больных, кабинеты врачей, операционная и пр. В первый день моей практической работы в больнице я приняла “боевое крещение”. Ид т операция ампутация ноги. Оперирует Саша. Ногу бросают в ведро, и доктор, т.е. Саша, говорит мне: “Возьми ведро с ногой, пойди в задний двор и похорони е, т.е. закопай”. Это было сказано твердо и абсолютно . Я немного растерялась, но поняла, что эта неприятная работа должна быть выполнена мною безоговорочно. Я послушно взяла ведро, сняла с себя операционный халат, маску и пр. и пошла искать место для захоронения ноги и лопату, как вдруг появляется кто-то из медперсонала и со смехом забирает у меня ведро и уносит ногу. В операционной все смеялись и потешались надо мной, а мне не было смешно. Вот такой наивной и доверчивой я была и, вероятно, осталась до сих пор. Возвращаюсь к своим экзаменам и получению аттестата зрелости. Как потом выяснилось, наши выпускники Русской хайларской гимназии получили возможность продолжать свое образование в Харбине в высших учебных заведениях. Мы избежали изучения истории советской коммунистической партии и выиграли целый год, потому что в дальнейшем все школы Харбина должны были повторять последний год гимназии и проходить его по советской программе. Итак, время нестабильное, город в разрухе, но жизнь постепенно начинает входить в обычное русло. Как я уже писала, у папы был в компании с Ф.П. Рябковым кожевенный и шубно-пимокатный завод и магазин, в котором сбывался товар с завода – шубы-“борчатки”, валенки, сапоги, ботинки и пр. В городе таких заводов было несколько. Когда пришла Красная армия и все перешло в советские руки, все эти заводы были объединены в кооператив. Папу назначили директором кооперативного общества. Мы жили на Острове вблизи нашего завода. После его закрытия все заводы перешли в огромное помещение за городом, нам пришлось купить большой дом в городе, в одной половине которого была контора. Дом купили у М.М. Воронцова (прилагаю расписку). Дом большой, бревенчатый, в русском стиле. Прихожая, гостиная, столовая, две спальни, уборная, ванная и кухня. Во второй половине было три комнаты, отведенные для конторы. Говорили, что этот дом строили для атамана Сем нова, и в связи с этим по городу ходили легенды о его личной жизни. Моя спальня была смежной с конторой, в которую открывалась дверь. В конторе всегда работал бухгалтер Георгий Смирнов. Папа в конторе находился не постоянно, потому что много времени проводил на заводе и в разъездах. |
| Жизнь людей подчас обнажает уникальные истины, хотя проявляются они самым обыденным образом. В 2006 году умер бывший чилийский диктатор 91-летний Аугусто Пиночет. За год до его смерти бывший лидер чилийской компартии 90-летний Луис Корвалан, всю жизнь боровшийся с Пиночетом, заявил, что ради принципа переживет Пиночета. И вот наступил день, когда, казалось бы, исполнилось давнее желание, но Корвалан неожиданно признался: «Я страшно удивился, когда меня известили, что Пиночета больше нет. Когда умирает самый главный враг твоей жизни, то появляется смутное чувство, словно чего-то недостает… Я столько лет ждал этого, ну вот теперь вдруг дождался… и что дальше?» Представьте: всю жизнь ненавидеть своего противника, бороться с ним, а после его смерти вдруг увидеть, что ты не приобрел ровным счетом ничего, нисколько в этом не выиграл, а напротив, как бы даже потерял единственный смысл своей жизни. Нужен ли нам такой смысл? И почему мы все время вредим друг другу, вместо того чтобы осмыслять жизнь чем-то чистым, ясным, светлым, святым, чтобы и другие могли почерпать от нас радость, вдохновение к жизни? Есть притча о том, как некий человек купил себе новый дом с фруктовым садом. А рядом жил завистливый сосед, который постоянно пытался испортить ему настроение: то мусор под ворота подбросит, то еще какую-нибудь гадость сотворит. Однажды проснулся человек в хорошем настроении, вышел на крыльцо, а там – ведро с помоями. Человек взял ведро, вылил помои, вычистил до блеска ведро, насобирал в него самых больших, спелых и вкусных яблок и пошел к соседу. Сосед, услышав стук в дверь, злорадно подумал: «Наконец-то я достал его!» Открывает дверь в надежде на скандал, а человек протянул ему ведро с яблоками и сказал: «Кто чем богат, тот тем и делится!» « Добрый человек из доброго сокровища сердца своего выносит доброе, а злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое» (Лк. 6: 45), – это универсальный закон человеческих отношений. Нам не дано других вариантов: либо быть злыми и делать зло другим, либо стараться быть добрыми и нести нашим ближним добро. |
| Евсеич поднял такой крик, что испугал меня; Сурка, бывший с нами, начал лаять. Евсеич стал просить и молить моего отца, чтоб он поймал плавающее удилище. Отец поспешно исполнил его просьбу: поднял камень в лодку и, гребя веслом то направо, то налево, скоро догнал Евсеичево удилище, вытащил очень большого окуня, не отцепляя положил его в лодку и привез к нам на мостки. В этом происшествии я уже принимал гораздо живейшее участие; крики и тревога Евсеича привели меня в волнение: я прыгал от радости, когда перенесли окуня на берег, отцепили и посадили в ведро. Вероятно, рыба была испугана шумом и движеньем подъезжавшей лодки: клев прекратился, и мы долго сидели, напрасно ожидая новой добычи. Только к вечеру, когда солнышко стало уже садиться, отец мой выудил огромного леща, которого оставил у себя в лодке, чтобы не распугать, как видно, подходившую рыбу; держа обеими руками леща, он показал нам его только издали. У меня начали опять брать подлещики, как вдруг отец заметил, что от воды стал подыматься туман, закричал нам, что мне пора идти к матери, и приказал Евсеичу отвести меня домой. Очень не хотелось мне идти, но я уже столько натешился рыбною ловлею, что не смел попросить позволения остаться и, помогая Евсеичу обеими руками нести ведро, полное воды и рыбы, хотя в помощи моей никакой надобности не было и я скорее мешал ему, — весело пошел к ожидавшей меня матери. Покуда я удил, вытаскивая рыбу, или наблюдая за движением наплавка, или беспрестанно ожидая, что вот сейчас начнется клев, — я чувствовал только волнение страха, надежды и какой-то охотничьей жадности; настоящее удовольствие, полную радость я почувствовал только теперь, с восторгом вспоминая все подробности и пересказывая их Евсеичу, который сам был участник моей ловли, следовательно, знал всё так же хорошо, как и я, но который, будучи истинным охотником, также находил наслаждение в повторении и воспоминании всех случайностей охоты. Мы шли и оба кричали, перебивая друг друга своими рассказами, даже останавливались иногда, ставили ведро на землю и доканчивали какое-нибудь горячее воспоминание: как тронуло наплавок, как его утащило, как упиралась или как сорвалась рыба; потом снова хватались за ведро и спешили домой. |
| Вошли в штабной барак и сразу же — в надзирательскую. Там разъяснилось, как Шухов уже смекнул и по дороге: никакого карцера ему не было, а просто пол в надзирательской не мыт. Теперь Татарин объявил, что прощает Шухова, и велел ему вымыть пол. Мыть пол в надзирательской было дело специального зэка, которого не выводили за зону, — дневального по штабному бараку прямое дело. Но, давно в штабном бараке обжившись, он доступ имел в кабинеты майора, и начальника режима, и кума, услуживал им, порой слышал такое, чего не знали и надзиратели, и с некоторых пор посчитал, что мыть полы для простых надзирателей ему приходится как бы низко. Те позвали его раз, другой, поняли, в чем дело, и стали дергать на полы из работяг. В надзирательской яро топилась печь. Раздевшись до грязных своих гимнастерок, двое надзирателей играли в шашки, а третий, как был, в перепоясанном тулупе и валенках, спал на узкой лавке. В углу стояло ведро с тряпкой. Шухов обрадовался и сказал Татарину за прощение: — Спасибо, гражданин начальник! Теперь никогда не буду залеживаться. Закон здесь был простой: кончишь — уйдешь. Теперь, когда Шухову дали работу, вроде и ломать перестало. Он взял ведро и без рукавичек (наскорях забыл их под подушкой) пошел к колодцу. Бригадиры, ходившие в ППЧ — планово-производственную часть, — столпились несколько у столба, а один, помоложе, бывший Герой Советского Союза, взлез на столб и протирал термометр. Снизу советовали: — Ты только в сторону дыши, а то поднимется. — Фуимется! — поднимется!… не влияет. Тюрина, шуховского бригадира, меж них не было. Поставив ведро и сплетя руки в рукава, Шухов с любопытством наблюдал. А тот хрипло сказал со столба: — Двадцать семь с половиной, хреновина. И, еще доглядев для верности, спрыгнул. — Да он неправильный, всегда брешет, — сказал кто-то. — Разве правильный в зоне повесят? Бригадиры разошлись. Шухов побежал к колодцу. Под спущенными, но не завязанными наушниками поламывало уши морозом. Сруб колодца был в толстой обледи, так что едва пролезало в дыру ведро. И веревка стояла колом. |
|
|
