| —657— своих собраний». 2470 Обыкновенно, «надувание» хлыстовок сопровождалось пророчеством. Напр., «Ольга Б-ва во время радений надувалась и пророчествовала, хотя ей 14 лет». 2471 По заявлению Супоневского причта, на радениях местных хлыстов в 1899 году происходило следующее: «Одна из пророчиц ложится на земь или на лавку посреди хаты и старается раздуть свой живот как можно больше и, как говорят, раздувается до невозможных размеров; затем, теряет сознание и лицо ее синеет (так продолжается ½ часа); наконец, опадает живот, возвращается сознание, расчесывают ей волосы и поют трижды «Христос воскресе». Когда пророчица раздувается, в это время все молчат, а Михаил Д-н, оскаля зубы, смотрит в кадку с водою; затем, пророчица идет по кругу и начинает пророчествовать. В это время она старается как можно сильнее мотать руками. Васса Д-на, напр., так пророчествовала: «собирались, собирались, думали, думали, что Дух св. посетит вдову Матрону, но не пришлось, но не пришлось». Эти слова ею были сказаны после того, как Матрона не сумела так раздуться, как она». 2472 Сектантский наблюдатель Орловской епархии Георгиевский, в своей экспертизе по делу Супоневских хлыстов, отнес «вздутие женщинами живота» к числу богослужебных обрядов, практикуемых сектантами. «Богослужебные собрания их, – говорить он, – состоят в чтении и изъяснении слова Божия, пении разных церковных песней и духовных стихов, неистовых кружениях или радениях, плясках и других телодвижениях, разных других странных обрядах, в роде вздутия себе женщинами живота и т.д.». 2473 Подобными образом, когда-то Мельников, на —658— основании слов Радаева: «Дух Божий кладет меня навзничь крестом, иногда приводит меня в восторженные телодвижения», – дал такое описание хлыстовского «крестообразного радения»: «лежа навзничь крестом, болтать руками и ногами и стучать головою о пол». 2474 Иначе взглянули на это обстоятельство эксперты-врачи. Они с полным правом признали в сектантском «раздувании живота» истерический метеоризм или тимпанит. 2475 Это болезненное явление Реньяр объясняет параличом мускульных волокон, сокращающих кишечник, вследствие чего «пища дурно циркулирует в кишечнике больных, газы накопляются за пищевой массой, страшно растягивая пищеварительный канал, и несчастные кажутся раздутыми, как бурдюки, так что с трудом дышат». 2476 Искусственное воспроизведение этого состояния считается невозможным. «Правда, фокусники, – говорит проф. Анфимов, – при исключительном упражнении, иногда добиваются умения по произволу напрягать и расслаблять отдельные мышечные группы живота. Но чтобы ясно понять, о каком «надувании» живота говорится в настоящем деле, необходимо ознакомиться с этим явлением в клинике или, по крайней мере, в описаниях большой истерии в наших медицинских анналах. В специальных сочинениях на рисунках со старых гравюр, особенно в монографиях французских невропатологов, можно видеть – до каких чудовищных размеров достигает это болезненное увеличение живота у истеричек. Во всяком слу- |
| Подхожу к нему, а он говорит: «Ну, как живем, как спасаемся?» У меня все перевернулось — Никита Сергеевич показал, что он свой в доску. «Спасаемся? Ну сейчас я тебе скажу, как мы спасаемся». И отвечаю: «Никита Сергеевич, вы знаете, я хочу вас спросить: вы английский язык изучали?» — «Ask!» — «Я вам на ваш вопрос отвечу двумя словами из английского лексикона, если вы меня поймете, мы будем с вами друзьями не разлей вода, и для вас сегодняшняя встреча будет действительно приобретением. Если вы меня не поймете, я все равно проведу экскурсию, покажу вам все, что нужно – все палаты, к иконе вас подведу. Но у нас с вами ничего общего не будет». Никита Сергеевич смотрит на архимандрита, который поставляет его перед каким-то выбором: «Ну, так что же, как спасаемся, как дела?» — а тот говорит: «У меня, собственно, две проблемы: кастинг, билдинг».» Кастинг – это, стало быть, персонал, послушники, трудники, служащие священники — ротация кадров. Кастинг. А билдинг – вечное строительство. (Я бы сказал не «билдинг», а constructing; «билдинг» – это уже выстроенное здание.) Когда Никита Сергеевич услышал от него «кастинг, билдинг», он расхохотался, бросился ему на шею, стал мять ему ребра, целовать его. Они подружились. Вот такой юродивый архимандрит. Еще о психиатрии в пастырстве Резюме: если мы видим, что люди зашорены, закованы, играют какую-то роль, как взрослые дети, прячутся за процедурой, слова живого не услышишь, и главная радость – единение во Христе – совершенно отсутствует, потому что все на откуп отдано каким-то внешним параметрам — здесь есть место чему-то, что явно выбивается за эти условности. Может быть, это и можно назвать своего рода юродством, какая-то озоринка, какая-то искорка, которая пробуждает людей. О.Д. Батюшка, две истории: про Вассу Железнову, которой был нужен Феофан Затворник и про псевдоматушку – остались без финала. И теперь уже придется рассказать, чем и та, и другая закончились. Почитала Васса Железнова Феофана Затворника? Вернула ли она его потом? О.А. Что касается первой истории, то там, конечно, присутствовала если не половина, то четверть диагноза. Но у меня мама – удивительно милая и радушная, подружилась с этой женщиной, спросила, как ей халат, и эта дама впоследствии у нас бывала дома. У нее тяжелая жизнь, неудавшаяся судьба возрастного сына. Она несколько лет как-то у нас на горизонте (не хорошо говорить) маячила. Я с ней контачил, то есть, как священник мог поговорить по-человечески. Дело не разошлось, но имело определенное мирное продолжение. |
| В «Чудаках» (1910) Горький пытается декларировать тот принцип отображения жизни, который связан с преимущественным вниманием к доброму и светлому. Главный персонаж пьесы писатель Мастаков горячо говорит: «Мне нравится указывать людям на светлое, доброе в жизни, в человеке… Я говорю: в жизни есть прекрасное, оно растёт, — давайте любовно поможем росту человеческого, нашего! Человеческое — наше, нами создано… да!» (13,93). И: «Мне просто до боли жалко людей, которые не видят в жизни хорошего, красивого, не верят в завтрашний день… Я ведь вижу грязь, пошлость, жестокость, вижу глупость людей, — всё это не нужно мне! Это возбуждает во мне отвращение… но — я же не сатирик! Есть ещё что-то — робкие побеги нового, истинно человеческого, красивого, — это мне дорого, близко… Имею я право указать людям на то, что люблю, во что верю? Разве это ложь?» (13,107). Но вот интересно: как он понимает это добро. Мастаков задумывает и пишет рассказ, его содержание он подробно излагает жене: некоей старухе, которой во всех окружающих видятся одни рабы, весьма понравился бездомный бродяга, но не раб, а только озорник (давняя авторская приязнь к босяку вновь дала себя знать). Старухе почему-то кажется, что у её дочери и этого бродяги родятся смелые и гордые дети, и она предлагает бродяге жениться. Бродяга «не хочет связывать свою свободу», и тогда старуха — «помолясь Богу» — разрешает молодым людям «жить не венчаясь». Она умоляет Бога возложить на неё грех дочери, потому что «любит Бога и не может без скорби и гнева видеть, как в человеке попирается божественное» (13,102). Одобрившая этот бредовый замысел жена Мастакова высказывает пожелание, чтобы подобное было возможно не только в литературе, но и в жизни. Сожительство вне брака выражает, таким образом, стремление к свободе и светлые стороны жизни — и с апелляцией к имени Божьему. Не явная ли утрата подлинных нравственных ориентиров? Наиболее значительное создание Горького-драматурга в этот период — первый вариант пьесы «Васса Железнова» (1910), рассказ о судьбе сильной характером женщины, которая ценою утраты душевного покоя становится вдохновительницей двух преступлений — ради сохранения материальной основы существования своего вырождающегося семейства. |
| «Господи, огради меня от людей некоторых и бесов…» Значит, есть у нее шанс выиграть эту неравную борьбу! И потом, когда-нибудь… рассказать о Небе — каким она увидела его однажды и навсегда с террасы фешенебельного нью-йоркского дома. Глава 26. Блаженная нищета Мой легендарный Дед и великая нищенка — святая Васса — терпеливо и усердно учили меня тому, что знали сами, чем во внешней бедности богато жили — общению с Богом. Но семя веры не прорастало в терние моего самоцентризма. Жизнь, которой я жила, находилась в неразрешимом противоречии с жизнью, какую желала. Этот непоправимый диссонанс начался давно. В одном могу согласиться с психиатрами, терзающими меня вопросами о первых эмоциональных потрясениях: внутренние конфликты, действительно, часто зарождаются в детские годы. Нас всех в той или иной мере лечит или калечит детство. Мое же — до поры до времени было сущим раем, а виноградное поле — непременным его атрибутом. Виноградники хранили в себе тайну, являли некий символ, без которых казалось невозможным постичь мир. Что же произошло с русской девочкой по имени Ваня в то утро, когда их выкорчевали? Случился нервный срыв, какие нередко бывают у детей после внезапной потери близкого человека, любимой кошки или собаки. Но и нечто другое, смысл чего ей никак не удавалось ухватить. Уничтожение виноградных кустов произошло по воле людей — в этом состояла главная трагедия. «Значит, — думала она, поправляясь после болезни, — люди — злы, но самое страшное в них даже не само зло, а способность при этом казаться добрыми». Тот тракторист, что рубил виноград, потом приходил проведать и принес конфет, и девочка не могла смотреть на него, боялась, что, как оборотень, он вот-вот превратится в волка. Взрослые, большинство из них, что-то ужасное прячут внутри… — Деда, почему я не умерла тогда вместе с виноградом? — Господь с тобой, Ваня! Ты что говоришь такое! Жизнь твоя только началась. Ии-и всякое в ней еще будет. — А я не хочу всякого. Хочу, чтобы виноград снова был, и мы с тобой его охраняли, как раньше… |
| И все-таки странны эти ажурные видения, неизвестно откуда приходящие и терзающие мучительно идеальным счастьем. Что-то же они значат, какой-то смысл должен же быть в них? Или они — всего лишь досадная подсознательная ее попытка представить желаемое за возможное? Артур вполне мог уже давно стереть и из памяти, и из сердца неправильное имя ее вместе со всем темным, с чем оно ассоциировалось — надрывом, депрессией, изменой и потерей ребенка; вполне мог принять решение остаться в Эквадоре: ведь говорила его мать, мисс Файнс, со слов дальних родственников, побывавших в тех краях туристами прошлым летом, что приглядывал Артур дом в окрестностях Кито. Ванесса вспомнила, как нотки глухой, годами запертой в темнице тоски вперемежку с горьким, пространным смирением, прозвучали тогда в голосе несостоявшейся ее американской свекрови: «И что мне делать со своей жизнью без него, что делать? — совсем не знаю…». Всегда, до последнего вздоха, Ванесса будет чувствовать себя виновной в том, что рассорила и разлучила их — близких, мать и сына, которые ни при каких обстоятельствах не должны быть рассорены и разлучены. «Да, вернется же он, вернется», — начинала она обнадеживать себя, когда и вина, и стыд уже становились невыносимыми, хотя не могла бы сказать, к чему это «вернется» относилось. Куда вернется? В Штаты? К кому? К матери или к ней самой, к Ванессе — и так трудно было даже в мыслях назвать себя его женой. Матушка Агафья спозаранку на ногах. В 5.30 утра — первая служба, до следующей, в полдень — дела по хозяйству. Несса окрепла настолько, что вызвалась помогать. Монахиня, улыбаясь, покачивала головой, радовалась, как заботливая мать радуется выздоровлению долго и тяжело болевшего ребенка. С прошлой осени в кладовой стоят три фляги меда, до которых ни у кого за зиму так и не дошли руки. И вот Ванесса, повязав по-крестьянски, квадратиком, как носила Васса, платок, опоясавшись передником и помолившись, принялась за «сладкое» послушание. Скатерть на столе белоснежная, с гладкой малиновой вышивкой по краям; пахнущий цветным, чистым раздольем янтарь переливается сначала из фляги в вычищенный до блеска цинковый таз и оттуда поварешкой — в стеклянные банки. Забытое наслаждение физического труда! |
| Еще мгновение, и свершится непредвиденное — обморок, падение вниз, к земле, вместе с которой закручусь в бешеном ритме, оставляя уже в иной реальности бедлам небоскребов, прохожих и реклам. Непростительная оплошность — обморок в чужой стране в первый день прибытия без единого существа, способного идентифицировать твою личность. …Не знаю, сколько дней и ночей носила меня карусель смятенного рассудка по сыпучим хребтам памяти. Спелый виноград, запах сырой земли, мое погребение, плачущий Дед, несущий на руках полумертвого ребенка с поля, Андрей, уходящий к другой, Васса с окровавленной марлей на разбитой голове, небо в малиновых подтеках заката — все мелькало, прыгало и взывало. Но в какой-то момент стихло, исчезло — ни лиц, ни дат, ни образов. Пустота, немота. Я иду по знойной пустыне, но уже не одна: кто-то другой, другая — порождение моего воспаленного сознания — другая, но и близкая странной, болезненной близостью, явилась и пошла рядом, взяла на себя ношу, с которой я уже не в силах была справиться, разделила и страдание мое — молча, почти обреченно, и мысли, и чувства, и саму жизнь. Кто теперь я и кто она? Как могла я отдать ей свое «я»? Почему разделилась надвое? Не потому ли, что мне нужно было что-то забыть… Но что именно мне нужно было забыть? Не помню, уже все забыла. Память ушла… А вместе с памятью ушла и я сама… Годы спустя, мучительно воскресая, обретая себя заново, я с особым интересом изучала психологию в американском университете, и феномен раздвоения личности, о котором исписаны сотни страниц учебников, не переставал занимать меня. Этот феномен, уже ставший привычным и весьма распространенным в нашем разъединенном мире, всегда в той или иной мере присутствует при глубоких душевных травмах, но в редких случаях, один из которых выпал мне, сопровождается амнезией. Однако главного я так и не нашла в претенциозных учебных текстах — чем соединяется раздробленная душа, как собрать распавшиеся ее фрагменты в единое целое — не разум только, но надломленный и расщепленный дух. И только с верой пришел нужный ответ и ниспослано было желанное исцеление. Глава 9. В желтом заведении Ванесса — разновидность необычайной бабочки, совершившей труднейшую миграцию из Африки в Россию и названная «бабочкой судьбы» за выносливость и редкую окраску. Из записок натуралистов — Не могли бы вы назвать имя президента Соединенных Штатов? |
| «Я есмь истинная виноградная лоза, — много лет спустя читала мне вслух из Евангелия удивительная женщина, мудрая Васса, борясь с моей депрессией, борясь за несчастную душу мою всею своею непоколебимой верой, — а Отец мой — Виноградарь, всякую у меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает, а всякую, приносящую плод, очищает, чтобы больше плода приносила… Я есмь лоза, а вы ветви и плоды». Так говорил Бог, и всякий из нас прошедший мимо, ушел в пустоту. Глава 1. Прекрасный Алконост В древнерусской мифологии Алконост — полуптица-полуженщина, олицетворение божественного промысла. Я долго боялась выходить из дома, а когда однажды решилась, то увидела за оградой через дорогу пустырь — голое, израненное поле. На краю, на кочках сидел Дед в старом своем тулупе. Он выглядел воином, проигравшим битву, — взлелеянную и бережно охраняемую им много лет землю разрушили варвары. — Деда, почему ты здесь сидишь один? Дед оглянулся. — А я и не один, — сказал, сразу улыбнувшись, — иди сюда, — и распахнул тулуп, — ты же замерзнешь. Осень уже… Нет, я не один, — добавил Дед, укутывая меня в овчинную теплую, как печка, подкладку, — ты у меня есть. — Деда, а зачем они это сделали? — устраиваясь в уютном убежище, спросила я. — Бог их знает зачем. Кукурузу будут садить… — Я что, кукуруза важнее винограда? — Нет, не важнее, Иванка. Виноград важнее. Намного важнее. — Тогда почему они его зарезали? — Видишь, Ваня, некоторые люди, ничего не понимают в винограде. Не понимают, что без винограда им не выжить. — И без виноградарей? — И без виноградарей… — А я, деда, когда вырасту, виноградарем буду, как ты… — Будь, Ваня, будь. Я стану молиться об этом… — Ведь правда, Деда, если винограда и виноградарей не будет, люди сами в кукурузные кочаны превратятся? — Правда, внуча, так оно и будет… — А я хочу, хочу, хочу, чтобы все они в кочаны превратились… Дед посмотрел грустно, и глаза его затянулись голубым туманом. — Пойдем домой, — встал и взял меня за руку. — Нас там уже, наверное, давно потеряли. Дед шел медленно, осторожно растаптывая ногами заиндевелые от первых холодов куски земли с прожилками искромсанных стеблей, приговаривая тихо: «Ээх, этакую лозу загубили, ээх, нечистая их сила…». |
| Ориген объединяет в своем труде все сказанное в прежних апологиях Иустина, Афинагора, Феофила и др. Некоторые возражения опровергаются очень кратко. Христианское учение обосновывается спекулятивно. Эллинскую философию Ориген почитает очень высоко, но она для него только подготовительная ступень к познанию высочайшей истины христианства, в будущей победе которого он твердо убежден. Сочинения Оригена против еретиков или, правильнее, протокольные записи устных бесед с еретиками утрачены. Из таких бесед разные источники указывают на следующие: Вопросы (и беседы) к Бериллу Бострийскому (Ζητσεις (και διαλξεις) προς Βρυλλον; Euseb., Hist. eccl. VI, 33.3; Hieron., De vir. ill. 60). В сохраненном Руфином (De adulterat. libr. Orig.) фрагменте послания к александрийским друзьям (epistula... ad quosdam caros suos Alexandriam 743 ) Ориген свидетельствует, что он имел (вероятно, в Афинах) спор с одним еретиком, протоколы которого впоследствии были извращены его противником: quae voluit addidit, et quae voluit abstulit, et quae ei visum est permutavit 744 [он, что захотел – добавил, что захотел – убрал, и что ему рассудилось – изменил]. На основании сообщения Иеронима, заимствованного из того же письма (Apol. adv. Rufin. II, 18), по-видимому, можно думать, что это был dialogus Origenis et Candidi Valentinianae haereseos defensoris [диалог Оригена с Кандидом, защитником валентинианской ереси] (Hieron., Apol. adv. Rufin. II, 19), или dialogus adversus Candidum Valentinianum [диалог против Кандида валентинианина]. Каких-либо сведений о Кандиде мы не имеем. Спор между ним и Оригеном вращался около проблемы происхождения Сына от Отца и вопроса, может ли диавол спастись (Hieron., Apol. adv. Rufin. II, 19). 3) «Диалог с Агномоном (?) Вассом» (Διλογος προς τον " Αγνμονα (γνμονα?) Βσσον), в котором Ориген приводил одно место из истории о Сусанне по греческому тексту книги Даниила; известен из переписки между Оригеном и Юлием Африканом (Jul. Afric., Epist. ad Origen. 1; Origen., Epist. ad Jul. Afric. 2). «Агномон» могло быть другим именем Васса, но могло быть и нарицательным: τον αγνμονα – «непонятливый Васс». Повод и предмет спора неизвестен. |
| — Только не отчаиваться! Но отчаяние долго терзало её, покуда не навалилась усталость, а вместе с ней всё больше и больше охватывало матушку тёплое и спокойное равнодушие. Она не сбавляла шагу, но ей уже было спокойно на душе, что так и надо, Господь всё делает правильно, Он либо выведёт её на путь правильный, либо заберёт к себе. Оставалось только ждать. Когда наступила ночь, тело сковало сильной немощью. — Вот оно, наконец-то, — шептала матушка. Но ещё продолжала некоторое время идти. Наконец остановилась, несколько раз из последних сил перекрестилась, прошептала «Царю небесный!» и, теряя сознание, блаженно и уютно упала в сугроб. 104 Её весь день искали по всему селу, обошли все дома, нигде не обнаружили попадью. — Ну где же она, ну где же она, моя ласточка! — причитал отец Александр. — Ведь никогда такого не бывало! Он всё ждал, что иным зрением увидит её, но всё никак да никак. — Письмо! Письмо от матушки! — раздался крик Евы. — Как письмо? — обрадовался отец Александр. — Откуда? Куда она мотанула-то? — В Евангелии у неё я нашла, вот, написано: «Отцу Александру!». Батюшка дрожащими руками взял конверт, вытащил из него и развернул лист бумаги, сложенный в четверо. Вот что он там прочитал: «Дорогой и любимый мой муж Саша! Когда мы ездили с тобой в последний раз в Сырую низину, я там, по-видимому, подхватила инфекцию. По всем признакам, мне известным, это тиф. Я не имею права подвергать тебя и наших детей смертоносной опасности. Прошу вас не искать меня, а молиться о моём ангельском упокоении. Я решила просто уйти в лес куда глаза глядят и там найти свой безропотный конец!…» Не читая дальше, отец Александр закричал: — Найти её! Она ушла в лес умирать от тифа! Понимаете, чтобы нас не заразить! Готовьте сани, лыжи! Он заставил всех шевелиться, действовать по его указам, хотя все дети его и так были утомлены поисками. Все Торопцевы были тоже здесь — и Николай Николаевич, и Васса Петровна, и Катя, и Надя, и даже восьмилетний Костик. И учитель Комаринский. — Как же мы будем искать её? — спросил Николай Николаевич. — Ведь мы даже не знаем направлений. |
| — Как же ты далеко зашла, моя девочка, как далеко! бормотал себе под нос священник Он уже выбился из сил, но продолжал идти туда, куда его вело нечто необъяснимое. Внезапно он остановился. Это были те самые деревья, которые он отчётливо видел над матушкой, когда она ложилась в сугроб. — Нельсон! Ночка! Ищите! Ищите матушку Алевтину! Собаки постояли, некоторое время внимательно глядя на отца Александра, чтобы как можно точнее понять задачу. Вдруг поняли и стали пружинисто рыскать, вальсируя кругами по сугробам. Люди в надежде смотрели на их озадаченное кружение, тяжело дыша после столь трудного, изнурительного пробега. И тут Нельсон стал хрюкать, внюхиваясь в один из сугробов, чихать и рыть, рыть. Ночка тотчас присоединилась к нему. — Что там, Николай Николаевич, подойдите вы! — затаив дыхание, попросил отец Александр. Торопцев и Комаринский бросились туда, где рыли собаки, тоже стали рыть снег. — Нашли! — крикнул Торопцев. — Здесь она! — крикнул Комаринский. — Живая? Молчание. — Живая? — Увы! Отец Александр встал в снег на колени и посмотрел в чёрное, полное звёзд и лунного света небо. «Звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас» — почему-то вспомнилось ему. И показалось каким-то отчуждённо нелепым. И всё вдруг стало отчуждённым и нелепым вокруг отца Александра. Он смотрел, как его самые близкие друзья укладывают окоченевшую его жену Алюшку на салазки, и в голове у него было пусто и звонко, как в ледяном шаре. — Постойте! — Он встал с колен, подъехал на лыжах. Наклонился над спящим лицом покойницы. Осторожно произнёс: — Талифа куми! Ничего не произошло. Господь дал только одно чудо, состоявшее в том, что они ее нашли. 105 На рассвете трое изнурённых лыжников со скорбной поклажей добрались до своего села. Два гроба были ещё в сорок первом заготовлены отцом Александром для себя и любимой жены. Они хранились на колокольне под лестницей, и теперь настал черёд одного из них. Пока ещё было утро и все малые дети спали, Васса Петровна, Надя, Катя и Ева с трудом раздели Алевтину Андреевну, обмыли её ледяной водой, обтёрли спиртом. Сами растёрлись этим простейшим дезинфицирующим средством. Обрядили покойницу в лучшее платье, надели белые носки и летние туфли. Вчетвером уложили полнотелую попадью в гроб. Отец Александр наблюдал за этим со стороны. И казался безучастным ко всему происходящему. |
|
|
