| А что? Приход у него — пять старух, и те лишь по воскресеньям да по праздникам, а всю неделю — сиди себе в одиночестве в глуши деревенской, жди-дожидайся, когда какая бабуля почиет в Бозе. Нет, хорошо, конечно, — почище любого скита, если вкус иметь к отшельнической жизни и непрестанной молитве. Но отец Никифор тогда еще до этого не дозрел — он сам был из многодетной семьи, постриженник большого общежительного монастыря со множеством братии, с задушевными монашескими духовными беседами после ужина, и как-то ему там, в этом захудалом селе, стало тоскливо. К тому же и домик его церковный был прескверный — и покатый весь какой-то, и щелястый. Посидел он там, посидел, полистал «Лествицу», и такая тоска стала на него нападать, что хоть плачь от уныния, хоть пей до самозабвения, хоть прочь беги без оглядки на огоньки сияющие. Искушение! Вот и стал он бегать — выйдет, сядет в машину и через два — три часа — пожалуйста, он уже в Москве у Вассы Фроловны в носках по ковру расхаживает. Ну и жили они как бы одной духовной семьей — он ей деньги давал на покупки хозяйственные, огурцы они вместе солили, картошку сажали, варенье на зиму заготавливали и даже яблочный сидр делали. А зайдет к ним кто в церковный домик летним временем, а там эта Васса босоногая бегает в ситцевом халатике, хлопочет, банки закручивает: «Ой, — смутится, — что это я как глупенькая…», — стесняется, показывая на голые свои ноги, — так ведь это и смущало многих, и разные вызывало толки. Особенно когда выходят они вместе из церковного домика к машине — в Москву ли ехать, на речку ли, так отец Никифор сперва откроет ключиком дверь Вассину, а как воссядет она там, как на троне торжественном, захлопывает с осторожностью. Стала эта Васса Фроловна отца Никифора потихонечку подзуживать да подначивать — почему это, мол, старостиха от молебнов дает ему полкопеечки, почему за требы платит малую толику, а за отпевания подает, как милостыню? А он от нее отшучивается, отмахивается: сама посуди, не монах ли я, обет давал нестяжательности. Другое дело было бы, кабы семейный: не для себя бы просил прибавки… И так далее. |
| Я не говорю, что технологии – какое-то объективное зло, но иногда я теряю свободу 20 марта в Лектории «Правмира» совместно с Татьянинским творческим содружеством состоялась открытая лекция инокини Васса (Лариной) «Церковность и современный мир интернета и социальных медиа». Инокиня Васса — доктор богословия, преподаватель Института литургических исследований Богословского факультета Венского университета, автор и ведущий знаменитого шоу «Кофе с сестрой Вассой». «Правмир» предлагает читателям текст и видеозапись этой лекции. Добрый вечер! Я очень рада быть в Москве. Я здесь очень редко бываю, но, может быть, в скором будущем буду бывать почаще. Спасибо «Правмиру» за то, что пригласили меня сюда. Я буду говорить на тему «Церковность или церковное предание и интернет», именно, о том, как влияет интернет на этот феномен – на церковное «предание». Немножко расскажу и о нашей программе , почему мы это вообще затеяли. Прошу заранее прощения, я не выросла в России, поэтому мой зарубежный русский язык иногда хромает. Предание и технология Сначала объясню, как я вообще понимаю церковное предание. Об этом много пишется в XX веке богословами, особенно заграничными. Потом мы поговорим о том, как интернет влияет на нашу частную жизнь, в частности на нашу духовную, личную жизнь, и на церковное восприятие. Слово «предание» означает нечто, что передается, как и латинское слово «traditio» от «tradere» – передавать или доставлять. Предание состоит из двух очень важных частей. Первая – это то, что неизменяемо, это содержание нашей веры, это вечное неизменяемое, вневременное откровение Бога Своей Церкви, откровение о Себе. Это неизменяемые истины. Но предание также состоит из изменяемой части, и вот в этом мы не всегда отдаем себе отчет. Изменяемая часть предания – это именно способ, как передается это неизменяемое содержание, в культурном и историческом контексте. Тут есть изменяемые явления, например, язык, даже язык Священного Писания. Мы же не читаем Священное Писание (даже с самого его возникновения) в оригинале, на оригинальном языке. Мы знаем, что Христос не говорил со Своими учениками по-гречески, так что это уже перевод. Вот это изменяемая часть предания. |
| – Помнишь, Витя, – продолжила завуч, – Женя Архипов приносил в понедельник в школу кулич? Я удивился. Какой-то неожиданный вопрос. – Булку? – уточнил я. – Кулич! – Танечка поправила меня таким противным голосом, что стало понятно, именно в этом куличе все и дело. Я кивнул. – Что ты киваешь? – вдруг зашипела Танечка. – Языка нет? На вожатку это было не похоже. Обычно она со мной говорила приветливо и даже уважительно. Не так, как со всеми остальными. Я торопливо сказал: – Я помню, как Архипов приносил булку… кулич! – Танечка! Не надо на Витю кричать, – Васса старалась говорить помягче, но у нее это плохо получалось. Просто вместо обычного металла в голосе звучал… наверное, какой-нибудь мягкий металл. Свинец, например. – Он же не виноват, – продолжила завуч. Я вообще перестал что-нибудь соображать. В чем виноват? Что мы эту булку… кулич ели не в столовой? – Но это же вопиюще… – начала Танечка, но Васса не дала ей договорить. – Виктор, – сказала она своим обычным командирским голосом, – расскажи нам, пожалуйста, как все было. Я честно рассказал все. Как Женька притащил булку, как всех угощал, как все ели. И даже Ирку Воронько угостил, хотя они перед этим поругались. И меня угостил. Булка была вкусная, сладкая, только немного подсохшая. Всё. – А о чем вы при этом говорили? – с угрозой спросила пионервожатая. – Не помню, – откровенно признался я, подумав. – Вы говорили о бабушке Архипова, – сообщила мне Васса. – Да! Точно! – я обрадовался, что вспомнил нужное. – Он говорил, что она булку испекла! Две пары глаз так и впились в меня. – А зачем она испекла этот… эту булку, ты помнишь? – голос завучихи звучал вкрадчиво. Я вспомнил. Мне стало жарко. Теперь понятно, почему меня вызвали. – Нуууу… – начал я. – Просто так… Кажется… – Вот! – обличающе подняла палец старшая пионервожатая. – Вот тлетворное влияние! Витя! Ты же никогда не врал! Ты же председатель совета отряда! Отличник! У тебя папа партийный работник! Мне стало совсем плохо. Я действительно впервые в жизни врал старшим товарищам. Но правду мне говорить совсем не хотелось. Поэтому я решил молчать. |
| – Как стало известно буквально сегодня, Любовь Александровна Архипова, бабушка Жени, была активной участницей партизанского движения. Вот теперь можно было и паузу сделать. Я обвел класс взглядом. Танечка морщила лоб, не понимая, что это за новости в регламенте пионерского собрания. Васса замерла совершенно неподвижно. Воронько отвесила челюсть. Многие таращились на меня, как на инопланетянина. Многие хорошо знали бабу Любу и представить ее партизанкой никак не могли. Даже Женька моргал удивленно – похоже, он о бабушкином прошлом тоже не догадывался. Только один человек улыбался понимающе, и именно к нему я обратился. – Рассказать об этом я попросил Льва Залмановича… «Ура! – подумал я. – Не перепутал!» И тут же спохватился: «Ой, а фамилия-то его как?». – Льва Залмановича… который в годы войны был комиссаром партизанского отряда. Пожалуйста, Лев Залманович, расскажите, как все было. Он вышел к доске, повернулся к классу и виновато улыбнулся. Васса посмотрела на меня с откровенным подозрением: Лев Залманович был еще меньше похож на партизана, чем баба Люба. Но тут он заговорил. – Я молодой тогда был. Шестнадцать лет. Но боевой, горячий. На железку раз десять ходил. Лев Залманович прищурился, глядя куда-то в свое прошлое, расправил плечи, улыбнулся уже широко… и вдруг я ясно его представил – молодого и горячего. – А еще языкастый был – ужас! – он покачал головой. – Наверное, за это меня комиссаром и назначил наш командир. Он суровый был. Майор, из окруженцев. Парамонов Селиван Антонович. И однажды меня отправили на задание. Я покосился на класс. Все, даже Танечка, тоже поверили в партизанское прошлое Льва Залмановича и теперь с интересом слушали историю про войну. Только завуч так и сидела в позе рассерженного сфинкса. – Нужно было провести агитработу среди евреев нашего гетто. Мы узнали, что гетто будут ликвидировать, вот меня и послали предупредить наших… Хотя нет, кажется, я сам вызвался… Ну, уже неважно. Я пришел, говорю: «Братцы, надо в лес уходить, убьют вас всех». А они головой качают: «Ты, Лева, большевиков наслушался. Никто нас не тронет». Так никого и не уговорил. |
| Пока одевалась, я все равно дочитывала вчерашнюю форумскую ругню. И тут глаз вдруг зацепился за то, что в ящике, оказывается, есть личное сообщение. Я открыла и… сердце заколотилось часто-часто. От Ястреба… Сообщение было коротеньким. «Привет! А у тебя парень есть?» – но у меня прям руки затряслись. Ястреб заходил на форум редко, но метко. Иногда как напишет что-нибудь, как пошутит, так все и сбегаются читать. А однажды он даже стихи свои написал. Ястреб – просто мечта всех девчонок. В личке часто только и обсуждали, что Ястреб новенького напишет. А главное, никто-никто не знал, кто он на самом деле. То, что Ястреб написал мне, Синичке, это было просто как гром среди ясного неба. – Оля, ты в школу собираешься? – Щас! Ох, и зачем только куда-то уходить, если вот она, настоящая жизнь. Сейчас бы сесть, спокойно придумать ответ, написать. А потом выведать номер его аськи и болтать, болтать ночами… я аж зажмурилась от счастья. А потом взяла портфель и угрюмо поплелась к двери. Витя, 10 апреля 1980 года, утро Четвертая четверть – самая классная. До летних каникул остается совсем чуть-чуть, каких-то полтора месяца. А самое главное – до подведения годовых отметок. Я очень люблю апрель, а еще больше – конец мая. Еще пара контрольных, сбор дневников… и открываешь последнюю страницу, а там – твердые, заслуженные пятерки. И похвальный лист в нагрузку… Нет, я не задаюсь, но приятно все-таки. Честно говоря, когда меня вызвали к завучу, не сомневался, что услышу что-нибудь приятное. А когда вошел и увидел в кабинете старшую пионервожатую, то решил, что это приятное будет связано с моей должностью в отряде. Может, в совет дружины введут? Было бы здорово! Но угадал я только наполовину. – Садись, Витя, – строго сказала Тамара Васильевна, наш завуч по прозвищу Васса, – у нас с Таней к тебе разговор как к председателю совета отряда! Я сел, автоматически подумав: «Перед „как“ запятая не нужна, потому что тут оно в значении „в качестве“». Танечка и Васса смотрели на меня строго. Теперь было видно, что речь пойдет о каком-то важном, но не очень приятном деле. Возможно, о внеплановом сборе металлолома в честь открытия новой комсомольской стройки. |
| Несса закрыла глаза. Попыталась представить свое распластанное тело внизу, на обозрение прохожим. И сразу же усилием воли прервала безобразную картину. Встала. Заставила себя двигаться: влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо… Женщина — маятник. Жизнь — маята. — Я буду защищаться. Я должна защищаться, — сказала вслух. И потом — шепотом, будто опасаясь, что кто-то посторонний услышит ее, произнесла: — Бог защитит меня, — и опустилась на колени прямо перед окном, в котором виднелся кусок черного неба и безымянная звезда, и произнесла в тишине: — Господи, помилуй! Эти слова и смысл, заключенный в них, показалось, когда-то давно были близки ей, но утрачены, и с тех пор, не отдавая себе отчета, она скучала по ним, сильно скучала. Между утратой и обретением их всегда — битва, и поле той битвы — душа человеческая. Так, кажется, говорил Федор Михайлович. Уж он-то понимал, кто с кем сражался. «И странно, — подумала Несса теперь, — что черт у Достоевского невероятно схож с человеком: и интеллектом, и логикой своей, и низостью, и самовозвышением»… Ванесса вышла на террасу, вдохнула ночной, посвежевший воздух: «Сейчас можно, сейчас — не опасно», — подумала и взглянула вниз, преодолевая ослабевший соблазн. Отчаяние, испробовав одну за другой каверзы свои и не помутив ее рассудка, сникло и на этот раз, отступило. Опять, как и в то утро, перед заключением в «Желтом круге», почувствовала она, что некто пытается помочь ей. Подает надежду. Тот голос, что тянул ее вниз, не принадлежал ей, а приходил извне — сейчас она определенно ощущала это. Все негативное, злонамеренное исходило от кого-то другого, кто почему-то, по неведомым причинам хотел ее постыдного конца. Васса советовала, что в минуты страха и одиночества нужно молиться, нужно просто сказать: «Помилуй, Господи!». Когда человек произносит: «Помилуй, Господи!», Господь отвечает ему: «Милую!». Да, и еще говорила Васса, что Господь отвечает: «Милую!», но и от человека ждет милости к душе своей. Не станет душить ее грехом. Но как прожить даже один день без жалости к себе? Без лжи. Без зависти. Без злобы. Без уныния. Без гордости. Без болезненного «Я». |
| В тот вечер, когда он в первый раз поднял на нее руку, хотел ударить, но она увернулась, и удар пришелся в стену, он повредил кисть — в тот вечер повредилось также что-то важное между ними, из области совсем нефизической. Хотя охлаждение началось раньше, гораздо раньше, с тех самых пор, наверное, как приступы его ревности стали невыносимы, тогда и она понемногу стала отстраняться. Но до того, в самом начале их совместной жизни, она только и делала, что любила и искала в его словах, движениях, в отношении к ней, в интимности с ним свое собственное отражение, как будто только то, что исходило от него, могло подтвердить или оправдать ее существование. Но в тот момент, в момент удара она вдруг увидела его настоящего — раздраженного, самолюбивого, ненавидящего ее человека, с которым неизвестно почему связала свою жизнь. Тогда, после того жестокого жеста и произошел окончательный разрыв. До того момента она не задавалась вопросом, что кроется за жгучим обворожительным взглядом, за надменной посадкой головы и вздрагиваниями во сне. Кому отдает она безоглядно, нет, не прикосновения свои, не улыбки, не руки, не глаза, не страсть, не заботу только, но дыхание, волю, кровь, душу и всю себя? Дед не одобрял ее выбора, «переживал», сказала тогда Васса, значит, понимал все с самого начала. Не пара они. Да и кому она пара? Может, у нее и нет пары на этом свете! Что ж спаривать себя с кем попало! От слабости только, от страха ли перед одиночеством? Вся история человека — попытка соединиться с кем-то или с чем-то и дополнить себя. Вот за этим люди и женятся и выходят замуж. Но Васса восполняла свою недостающую часть молитвой и была счастлива, тихо, по-настоящему покойна. И Дед всеми силами держался за Бога. А она сама? От одного ушла, которого чуть ли не боготворила, живет с другим, почти боготворящим ее? Ей ли не знать, как опасно такое обоготворение? «Не сотвори себе кумира…». Вот он, бывший кумир ее, сидит сейчас перед ней, похожий, скорее, на погорельца, пришедшего просить милостыню. |
| Самая естественная потребность в мире – молиться друг за друга перед сном. Это так же естественно, как поцеловать детей перед сном Сестра Васса (Ларина) продолжает объяснять смысл вечернего богослужения и самых важных его элементов. В сегодняшнем выпуске её «сенсационного шоу» можно узнать о том, что такое прокимен, почему так важно помнить о красоте и какая потребность в мире – самая естественная. Всем привет! Меня зовут сестра Васса, и как обычно я пью свой утренний кофе в Вене, Австрии, потому что… Ну, потому что я тут живу. Сегодня мы продолжим увлекательное обсуждение византийской вечерни (вечерней службы). Но перед тем как начать, я должна сказать вам, мои многочисленные слушатели, нечто очень важное. Скоро я буду выступать в Соединенных Штатах, в следующих городах: Лавлэнд, штат Огайо (там пройдет конференция РПЦЗ в честь Святого Германа); Вэйн, штат Западная Виргиния; Энн Арбор, штат Мичиган; Гошен, штат Индиана; Элмхерст, Иллинойс, – это все в окрестностях Чикаго. А затем в Калифорнии, в Даймонд Спрингз, Ирвин (район Лос-Анджелеса). То есть практически по всей Америке. Да, я забыла! Еще я буду в Атланте, штат Джорджия. Так что если вы живете в одной из этих областей, проверяйте даты на нашем новом сайте www.srvassa.com . Пожалуйста, присоединяйтесь, если вы живете в этих районах! И еще одна новость, коротко расскажу о ней. У нас вышла новая серия «Перерыв на кофе» , «кофебрейк». Это мини-эпизоды всего на две минуты. Если вы их еще не видели, посмотрите! Особенно когда у вас нет настроения слушать меня целых десять минут. Продолжаем нашу программу и возвращаемся к теме вечерни. Пожалуйста, вернитесь к прошлому эпизоду и посмотрите его, если вы не смотрели раньше, чтобы знать, о чем будет идти речь сегодня. Кофе с сестрой Вассой: Введение в вечерню Я перехожу ко второй части вечерни, которая начинается после молитвы «Сподоби, Господи!» (мы упоминали эту молитву на прошлой неделе). После этой молитвы мы слушаем ряд гимнов на темы грядущего церковного дня, которые называются «стихиры на стиховне». |
| Св. Григорий служит примером для нас всех, а особенно для тех из нас, кто живет среди суеты этого мира На третьей неделе Великого поста инокиня Васса (Ларина) рассказывает о святителе Григории Паламе. Здравствуйте. Я сестра Васса, и сегодня я пью кофе перед тем, как пойти на работу, здесь, в Вене, Австрии. Прошу прощения за то, что этот эпизод выходит с небольшим опозданием, но вы знаете, наши писатели несколько перегружены церковными делами во время Великого поста, а также их регулярными встречами анонимных наркоманов. Да к тому же все заразились так называемой «печалью (унынием) середины поста», так что они немного устали, и мы несколько ворчливы, и тому подобное. Но хорошая новость состоит в том, что это 3-я неделя Великого поста, и я рада сообщить, что уже похудела на 3 килограмма – чуть более 6 фунтов! Пожалуйста, не надо аплодисментов. Мой диетолог и личный тренер Эдельтраут тоже очень довольна. Сегодня, как обычно, я возьму кое-какую еду с собой на работу. Здесь у нас салат из чечевицы с нарезанными помидорами. В чечевице содержится много клетчатки, и, поев ее, вы долго ощущаете себя сытым. Кроме того, тут у нас хумус без масла, который тоже очень полезен, и рисовые хлебцы с низким содержанием калорий. А это редис на закуску. Редис очень богат витамином С и очень полезен для кожи. Это «аскетическое» упражнение, которым мы все занимаемся, называется «Великий пост». А «аскетизм» означает (в переводе с греческого) «тренировка» или «дисциплина». Полезно подходить к физической стороне этого упражнения как к некоторой здоровой диетической дисциплине, как будто у нас «тренировка» по какому-то виду спорта. Эта 3-я неделя Великого поста начинается с воскресенья, дня памяти Св. Григория Паламы, богослова 14 века, который рассказал нам многое о теологии тела, – то есть о значении нашего тела в молитвенной жизни. Так что сегодня наше отмеченное наградами шоу – и я напоминаю вам, что это действительно отмеченное наградами шоу, – будет посвящено Святителю Григорию. Григорий Палама, – «Палама» это его фамилия – родился в Константинополе в 1296 году. Его отец, который был служащим при византийском императорском дворе, скончался, когда Григорию было всего 6 лет, и сам византийский император, Андроник II Палеолог, позаботился об образовании мальчика. Григорий обучался в эллинистической светской системе образования своего времени, которая включала физику, логику и философию – в основном Аристотеля, но не Платона, потому что Григорий решил оставить школу в 17 лет, как раз до начала изучения Платона. Григорий решил стать монахом и считал светскую философию и светское образование несовместимыми с монашеством. |
| «Родная моя, как соскучился по тебе… Когда увижу? Когда?» Мария работала по вызовам, и в поселке ее знали и уважали в каждой семье. Она была терпеливой и знающей нянечкой, ухаживающей за пациентом с чувством непоколебимой уверенности в его выздоровлении. Кормление свежим, протертым, лечебным, проветривание комнат, переодевания в сухое и чистое, покой, тишина — все способствовало быстрому излечению. И вот уже через несколько недель мой Дед, молодой и окрепший — на ногах, и сам ходит по тихому палисаднику в окружении ярких бабочек и стрекоз, потирая отходящие от немоты пальцы рук и думая, тяжело думая о пережитом. И вдруг, как бы прислушиваясь к чему-то, замирает, вглядываясь в голубоватое оконное стекло, сквозь которое проступают черты любимого лица той, что осталась ждать и уповать только на Божью милость. Сны о доме, о жене и маленьком сынишке мучили и радовали его, и, пытаясь пересказать их Марии, он изобретал новый язык — смесь русского с норвежским, и оба смеялись иногда неуклюжим выражениям и жестам. Прошло полгода, Дед окреп настолько, что стал подумывать о возвращении домой. Мария познакомила его с людьми, знавшими обстановку в Европе и России, как могла поддерживала и казалась вполне согласной с решением. Но однажды, в полдень, уйдя на вызов к больному, вечером не вернулась домой. Дед, переделав дела по хозяйству и подождав в тревоге какое-то время, не выдержал и пошел искать. Старик, которого Мария должна была посетить, сообщил, что она ушла три часа назад. Страх спустился в сердце. «Может, с того и любовь началась, — сказала Васса задумчиво. — Как нашел ее у речки в слезах, уже и не отступить, и не отпустить… Так и просидели ночь в горе и радости… Иван хотел, чтобы ты знала и про Марию, и про сына их. Да все не решался, поди, открыться тебе, а мне сказывал, Иванка, мол, поймет, простит. А еще думал, может, разузнала бы о них что-нибудь. Жизнь большая. О сыне тосковал, Дмитрием назвал, Митенькой. Пятый годок ему был, когда Иван уехал от них… — Васса заплакала. — Такую-то муку терпеть». И было не ясно, к кому относились эти слова: к многострадальному моему Деду; к мальчику, с которым он разлучился на всю оставшуюся жизнь, к Марии или ко всем троим… |
|
|
