| —376— ваясь, с ограды сквозь отворённую дверь до самого верха башни. Это последнее мнение подтвердилось в последствии, когда в башне устроен был водоём, и дверь с ограды заперта. С тех пор ни на ограде, ни снаружи, под стенами башни, никаких звуков не слышно. При рассуждении об этом случае, наставник мой Ф.А. Голубинский, собиравший сведения об отношениях усопших к живым, склонялся на мнение о стонах самоубийцы, а товарищ его, профессор П.С. Делицин, считал причиной звуков действие сквозного ветра. В том же 1827 году почтенный наставник мой Ф.А. Голубинский вступил в брак с сестрой своего учителя и друга – Василия Ивановича Кутневича (тогда протоиерея Московского Архангельского собора, а позднее протопресвитера армии и флотов и члена св. Синода), Анной Ивановной. Он должен был оставить казённую квартиру в Академии, как человек женатый, и поселился в наёмной квартире, потому что оба помещения в казённом академическом доме в Ильинской слободе были заняты двумя семейными профессорами. Тогда, при жалованье довольно скудном, не выдавалось квартирных денег; впоследствии наставники Академии стали получать пособие по этому предмету. Выше сказал я, что в шестом курсе я был знаком с весьма многими (почти со всеми) студентами, но из числа их были приняты покойной матушкой весьма немногие, а именно: Василий Потапович Знаменский, пользовавшийся особенным покровительством Ф. А. Голубинского. Он был уроженец г. Ярославля и постоянно занимал в разрядных списках первое место. При переходе в старшее отделение он отличился стихотворениями, написанными на посещение Лавры и академии императором Николаем Первым. Привожу для ознакомления с этими песнопениями две строфы первого из них: Когда, как гром, раздался глас: «Благословенный взят от нас!» И свет очей от нас сокрылся, И день нам в ночь преобразился, И, мнилось нам, земля тряслась, —377— И буря над главой неслась, – И мы, питаяся слезами: «Почто его от нас Ты взял, Утеху Россиян отъял? » Вопили к Вышнему сердцами: Тогда Благословенный в век, |
| с 1918 г. – следователь Нижегородской ЧК; с 1919 г. – зав. орготделом Казанской ЧК; с 1920 г. – инспектор, помощник начальника организационного и административного отделов ВЧК (г. Москва); с 1922 г. – зам, пред Абхазской ЧК; с 1923 г. – уполномоченный, начальник отделения ЭКУ ОПТУ (г. Москва); с 1924 г. – начальник погранотряда Крыма; с 1925 г. – начальник ОО ОГПУ Черноморского флота; с 1926 г. – старший инспектор ПП ОГПУ Крыма; с 1930 г. – начальник Винницкого окружного отдела ОГПУ; с 1931 г. – инспектор политотдела ГИМ ОГПУ; с 1933 г. – сотрудник для особых поручений ЭКУ ОГПУ; с 10 июля 1934 г. – старший инспектор Отдела наружной службы ГУРКМ НКВД СССР; с 15 июня 1935 г. – помощник начальника политотдела ГУПО НКВД СССР; с 29 января 1939 г. – помощник начальника ГУЛАГа НКВД СССР; с 29 марта 1939 г. – старший уперуполномоченный Контрольно-инспекторской части при заместителе Наркома внутренних дел СССР В.В. Чернышове; с 7 октября 1939 г. – начальник Контрольно-инспекторской части при заместителе Наркома внутренних дел СССР В.В. Чернышове; Спецзвание: с 15 сентября 1936 г. – капитан гб. БАРАБАНОВ Василий Арсентьевич (родился в 1900 г.), уроженец села Алтуфьево Коммунистического района Московской области, русский, партстаж с 1922г., чекстаж с 1924 г., образование – высшее (Ленинградская военно-хозяйственная академия в 1924 г.); с 1 июня 1924 г. – помощник уполномоченного ОО ОГПУ (г. Москва); с 30 мая 1925 г. – уполномоченный там же; с 1 июля 1926 г. – помощник начальника отделения там же; с 1 января 1929 г. – зам. начальника отделения ОО ОГПУ Средне-Азиатского военного округа (г. Ташкент); с 15 декабря 1929 г. – начальник отделения ОО ОГПУ 1 корпуса (г. Москва); с 1 мая 1931 г. – помощник начальника отдела ОО ОГПУ МВО (г. Москва); с 10 августа 1932 г. – зам. начальника управления войск ОГПУ Московской области (г. Москва); с 1 апреля 1933 г. – начальник 3 отдела и зам. начальника Дмитровского ИТЛ ОГПУ; с 1 апреля 1935 г. – начальник промысла Ухто-Печорского ИТЛ НКВД (г.Ухта Коми АССР); |
| По словам татарского писателя, XVI века «Булгары стали даже неискренними магометанами и сделались славны своим развратом. Ученые законными уловками разрешали брать проценты, а равно много было у них прелюбодеяния и смертоубийств; по причине же пьянства оставляли джуму (моление в пятницу), оставили обряды, употребляемые после пятикратных молитв, стали считать позволительными пить бузу и пиво, оставили соборное моление; порицали имама (Шафи), говоря, что его слова – пустословие, оставили также аид (праздник по окончании месяца рамазан и праздник жертвоприношений – курбан-байрам)». Будто бы видя эту развращенность Булгар, новый ревнитель магометанства Аксак Тимур (или Тамерлан) в три дня разрушил г. Булгар, хотя в нем было будто бы до 10 тысяч домов. Булгарский царь и большинство его сыновей были убиты, ученые повешены, женщины и девицы взяты в плен, а прочие жители разогнаны в разные страны с запрещением обитать в г. Булгарах 35 . Это было около 1400 года. Тогда же были разрушены и другие города прежнего Булгарского царства: Суварь, Бюляр, Кашан. Но вскоре все эти Булгарские города оправились, и Булгары через несколько лет стали нападать даже на Русские города и в 1429 году взяли Галич 36 , Кострому и увели отсюда многих в плен, но только на дороге они были отбиты у Булгар Русскими князьями. В 1431 году Великий князь Василий посылал князя Феодора Давыдовича Пестрого с войском на Волжских Булгар, который уже окончательно разрушить г. Булгар и всю землю завоевал 37 . Эти успехи Московского князя подавали надежду, что Булгария скоро войдет в состав Русского государства. Но к половине XV века обстоятельства сложились так, что Москве еще на 100 лет была положена преграда усиливаться на счет Булгарии. На Волге, в западных пределах собственно Булгарской земли, образовалось новое, сильное Татарское царство Казанское. В состав этого царства вошли прежние булгарские владения, с прибавкою новых земель в нынешних губерниях Вятской, Пермской и в Башкирии. Это новое царство Москва не скоро поборола; самим Московским владениям пришлось выдержать многие разорения от Казани. |
| В 1607 году Царь и Великий Князь Василий Иоаннович основал особенную, доныне продолжающуюся, Епархию Астрахани из церквей, отделённых от Казанской Епархии. Сперва были там Архиепископы, потом, с 1667 года, Митрополиты, а с начала XVIII века Епископы и ныне же Архиепископы. В прежние времена именовалась они Астраханскими и Терскими; потом, с 1728 года, начали называться Астраханскими и Ставропольскими, а с 1799 года – Астраханскими и Моздокскими, с 1803 года – Астраханскими и Кавказскими. В 1621 году началось Архиепископство Сибирское. Архиереи Епархии сей до 1768 года сохраняли достоинство Митрополитанское и именовались Сибирскими и Тобольскими, а потом, как и ныне, – Тобольскими и Сибирскими, но с 1768 года там уже Архиепископы. В 1639 году в город для оставшихся непреклонными к Унии и православных Христиан, завоёванных Поляками, по силе постановления Польского же Сейма, учреждено православное Епископство под именем Оршанского, Мстиславского и Могилёвского, после Епископы сии с 1755 года назывались Могилёвскими, Мстиславскими и Оршанскими, с 1795 года – Могилёвскими и Полотскими, а с 1797 года – Белорусскими и Могилёвскими, с 1803 года – Могилёвскими и Витебскими. В 1663 году Царь и Великий Князь Алексей Михайлович основал Епархию Вятскую и Велико-Пермскую, в которой после первого Епископа были два Архиепископа, а с 1719 года Государь Царь Пётр Алексеевич указал быть по-прежнему Епископам. Прежние Архиереи все именовались Вятскими и Велико-Пермскими, а с 1799 года именуются Вятскими и Слободскими. В 1672 году уставлена была Митрополия в Нижнем Новгороде и продолжалась по 1719 год. После были туда определяемы разные Архиереи, которые сперва именовались Нижегородскими и Алаторскими, а с 1799 года – Нижегородскими и Арзамасскими. В 1682 году Царь и Великий Князь Феодор Алексеевич основал Епархию Холмогорскую и Важскую, в которой после Архиепископов были поставляемы Епископы, именовавшиеся сперва Холмогорскими и Важскими, потом, с 1731 года, Архангельскими и Холмогорскими, а с 1787 года Архангельскими и Олонецкими, а с 1799 года – по-прежнему доныне Архангельскими и Холмогорскими. |
| После многих лет духовного одиночества владыка нашел в нем созвучного своей душе собеседника, благодарного читателя и надежного человека. Вскоре Севастьяновы становятся его духовными детьми. Когда они приходили 648 , чувствовалось их любовное отношение к епископу (не потому, что старались всегда принести гостинец, – это был лишь знак, выражавший внутреннее сопереживание). В разговорах на духовные темы всплывали фантасмагории окружающей действительности. «Вчера Лидия Ивановна, – записывал дядя Коля, – рассказывала про сестру (врачом служит на юге). Когда «ликвидировали кулака как класс», и ее взяли. У них был хутор. В ГПУ чего-то от нее допытывались. Потом стали мучить. Посадили в одиночку, напустили воды, в которой плавало множество голодных крыс, бросавшихся на нее. От применения этого изобретательного средства воздействия она сошла с ума. Была в психотделении. Стала поправляться, но врач-коллега сказал: «Будет комиссия, и на экспертизе я советую вам вести себя по-прежнему, это облегчит вашу судьбу». Она так и сделала. Ей дали пожизненную инвалидность и выпустили» 649 . В советской реальности приличный, достойный человек мог быть только сумасшедшим. За нормальными людьми велась охота. Вскоре дворник, испугавшись за себя, отказался брать деньги, а значит, сообщил куда следует о нарушителе режима большой зоны. Василий Михайлович днем стал скитаться по знакомым, часть времени проводил у Зины и под покровом темноты возвращался домой (жили они на улице Саксаганского). За его квартирой началась слежка. Однажды ночью нагрянули с проверкой, и он, чудом оставшись незамеченным, вынужден был уйти. Пошел на вокзал, а там также облава... Вырвавшись из милицейского оцепления, всю ночь блуждал по городу. Зина устроила его к своим родственникам, в семью военного, тайного христианина, жившего на Печерске; там гонимый пожилой человек 650 поселился безвыходно. В ночь на 21 июля 1952 года (на «летнюю Казанскую») 651 владыка неожиданно сказал Вере: – Ты знаешь, у нас умер кто-то очень близкий. |
| Фирсов, стр. 219 и 118–128). Одно из двух: или автор не читал книги, которую не раз цитирует, или же молча отвергает ее положения; в первом случае он поступает слишком мудрено, во втором слишком просто, ибо, зная о существовании мнений, противоположных его выводам, не удостоивает их опровержения. Последнее предположение, впрочем, менее вероятно. Мы сейчас видели положения, может быть впервые высказываемые в нашей исторической литературе, о меньшей устойчивости татарского магометанства пред влиянием христианства в сравнении с финским язычеством. Чрез несколько страниц, сделав очерк христианского миссионерства в Пермском крае и Сибири, автор пытается указать препятствия, мешавшие успешному действию христианства между инородцами, и здесь (стр. 36) читаем, что в магометанских местностях этому мешало магометанское духовенство, что «в Казанском крае и Сибири пропаганда последнего среди инородцев была так сильна, что надолго одержала перевес над христианской миссией». Можно только объяснить происхождение этих положений, но не примирить их с тем, что говорил автор немного выше. Слова его о силе магометанской пропаганды выписаны с легкой переделкой из книги того же г. Фирсова, у которого взята и подтверждающая их цитата, хотя сам он не процитирован на этот раз нашим автором. Он повторяет высказанную в одной статье «Православного собеседника» мысль, что христианство на Руси в первые века является по письменным памятникам в более чистом виде, нежели в последующее время, в XVI и XVII веках. Но необходимо было бы рассмотреть, насколько участвует в этом положении, с одной стороны, простой недостаток известий об уровне христианского сознания в первые века сравнительно с последующими, а с другой-дальнейший рост этого сознания. Более развитое поколение всегда находит более недостатков в своем времени, нежели его предки; из этого, однако ж, вовсе не следует, что это последнее время лучше первого. Если бы наш автор разобрал выставленный им факт с этих двух сторон, он признал бы его, может быть, одной из исторических фикций, основанных на недоразумении, на недостаточном анализе явлений. |
| Читаем, например, у автора (стр. 25), что по р. Суре тянулась вотчина Спасо-Евфимиева мона стыря, пожалованная ему в 1393 году нижегородским князем Борисом, которая в XV и XVI веках была уже заселена монастырем. Справляемся с процитированными при этом тремя актами Археографической экспедиции (т. 1, 12. 18 и 21) и находим: 1) что в них речь идет не о суздальском Спасо-Евфимиевом, а о нижегородском Спасо-Благовещенском монастыре и 2) что в 1393 году пожалована этому монастырю по первому из указанных трех актов вовсе не та вотчина, о заселении которой говорится в двух остальных. Неверно воспроизводя отдельные факты, автор приходит иногда к невозможным выводам Образчики их были указаны в первых главах его исследования, в настоящей главе встречаем новые. В очерке распространения христианства в Казанском крае автор уверяет, что «открытую враждебность русские встретили более в среде финских племен, нежели татар», ибо «казанские порядки близко подходили к московским», что поэтому «татары редко принимали участие в движении инородцев против Москвы»; что, напротив, вполне развитый общинный быт финских племен сплотил их и в религиозном отношении, отчего они менее (то есть нежели татары) поддавались влиянию миссионеров (стр. 28 и 29). На чем основаны или откуда извлечены все эти положения, автор не указывает. Но в изложении русско-христианского влияния на инородцев Северо-Восточной России автор не раз цитирует без возражений сочинение г. Фирсова («Положение инородцев в Московском государстве»). В этом исследовании доказывается совершенно противное выводам автора: здесь читаем, что русско-христианское влияние встретило наиболее противодействия именно там, где преобладал татарский элемент, что причина этого заключалась в силе аристократического элемента и в прочной организации духовенства, – в особенностях, которыми характеризовался быт татарских юртов, а не финских племен и которые ставили жизнь первых в противоречие основам русской жизни, что, наконец, именно татарские князья, мурзы и муллы и становились двигателями и вождями мятежей и заговоров против Москвы (г. |
| Но как проникновенно оказывается учение о «лицах» Божества, коему нас научили Вселенские соборы и которого, судя по записанным Эккерманом «Разговорам», не понимал и решительно отрицал даже Гете. «Никогда три не будут одно». Между тем до такой степени очевидно, что, например, семья, брак, весь исторический Renaissance просто не умещаются «в том же Лице», в коем сосредоточены гроб, смерть. И между тем гроб и рождение — обои есть, и есть как вечный и святой факт. Радость свящ. Петрова и вообще оптимистов тогда основательна и только не туда адресована; как и белый флаг нашего корабля истинен же, но только не при том и не туда направлении корабля. В Апокалипсисе обещаны всем, без исключения всем людям, зеленые пальмы и «убеленные одежды» и, наконец, обещано же «Древо Жизни». Вот истинный путь исторического корабля, и некоторое примирение наших скорбей и радостей… Черточка к черточке М. Г. «Вчера я прочел вашу статью «Случай в деревне», помещенную в «Мире искусства» за 1900 г. В ней вы мимоходом говорите, что любите собирать «случаи в жизни», коллекционировать «раритеты», подобные приведенному вами там же казанскому «случаю». Я беру на себя смелость переслать вам с этим письмом заметку из газ. «Знамя» 158, 14 июня 1903 г.), в которой сообщается о попытке одной девушки на самосожжение «в припадке фанатизма». Этот прискорбный факт имел место под Петербургом, на ст. Сергиево Балт. ж. дор. (Сергиевская пустынь). Примите уверения и пр. Сергей К-ов. Весною будущего 1904 года я кончаю здешний Университет по математическому разряду физико-математического факультета. Моя специальность — небесная механика, или, в более широком смысле — астрономия; и в том же году я намерен, с Божьею помощью, стать — по нашей терминологии — «жильцом могил», т. е. принять сан иноческий, а затем поступить в Спб. Духовную Академию. С. К. С.-Петербург, среда, 2 (15) июля 1903 г.» Примечание. Передача факта самосожжения перенесена мною ниже, в отдел «Купол храма». Но интересно, что увидел неофит, приблизясь к «живым могилам». |
| Вы скажете — «случай живописи»… Ну, послушайте: «случай» да «случай», но почему же мне вас, возражающего, принять не за «случай», и, напротив, тех — за закон, но которого вы, как случайное исключение, просто не понимаете? Есть Захарьин и есть лекари, лекаришки; конечно, лекаришек много, а Захарьин — один на много лет, и на целый век 5—6 Захарьиных. Однако, очевидно, наука медицины воплощается в шести вековых «Захарьиных», а вовсе не в 60 тысячах ежегодных докторишек. В этих фресках, в том казанском юноше, в приазовских староверах выразились, во всяком случае, некоторые специалисты, которые без рассеяния думали о том самом, о чем и мы думаем, но рассеянно, занятые литературой, политикой и проч. У нас — плевелы; мы — дорога, на которую пало зерно и расклевано птицами: тогда как душа тех есть, очевидно, тучная, рыхлая земля, и мы качество зерна собственно и можем наблюдать только на той рыхлой почве, «специальной, уготованной». Знаем ли мы христианство? понимаем ли его? Вот к чему я хочу свести эти наблюдения. II Несколько времени тому назад вышла, в течение одного года четвертым изданием, книжка священника Петрова «Евангелие как основа жизни». Ее первое издание произвело на меня впечатление, и я написал по ее поводу статью «Религия как свет и радость». Статья кой-кому понравилась, кой-кому не понравилась. Между письмами, мною полученными по поводу ее, было одно замечательное из Рязани, от человека, очень углубленного и очень страдающего, которого я никогда не видел и знаю только из переписки. «Религия света и радости… вы — отрекаетесь от христианства, вы — не знаете христианства», вот общий смысл его пространного и убедительного письма . Нужно заметить, что написать статью у меня был один личный и вместе теоретический интерес. Он — следующий. Я давно заинтересован, от какого собственно «сатаны» должен отрекаться младенец при крещении? то есть меня берет сомнение не о бытии сатаны, а о том, куда мы должны относить «сатанинское лицо» в эту минуту, — вопрос не только не разъясненный, но, кажется, никогда и не поднимавшийся. |
| Сегодня — случай, вчера — случай; так уж выходит не случай, а — закон. Из житейских разговоров I О «случае» этом было напечатано в газетах. Один «фанатик», размышляя о спасении души своей, сжег себя живым: он «из борисовских поселян Екатеринославского уезда, старик 51 года», Авксентий Данилов Бабенко… Вообразив себя великим грешником, Бабенко решил «искупить свои грехи жертвою и для этого решил предать самого себя сожжению». «Забравшись, — рассказывает далее хроникер, — к себе на двор, он вкопал в землю большой столб, обложил его со всех сторон сухим хворостом и соломой, а затем привязал себя к этому столбу и зажег свободною рукою хворост. Огонь запылал, и через несколько минут яркое пламя охватило этот жертвенник, на котором корчился в судорогах несчастный. Семейство Бабенко, заметив огонь, выбежало на двор, но было уже поздно. Веревки, которыми был обвязан безумный, перегорели, а сам он, весь обгорелый, с обуглившимися ногами, лежал и жарился в догорающем хворосте. Тотчас же была извещена полиция. Бабенко был отвезен в больницу, где и скончался в ужасных мучениях». На вопросы о причине, побудившей его на этот ужасный поступок, он «прошептал, что хотел искупить свои большие грехи». Больше он не мог говорить. «Бабенко страдал, очевидно, помешательством на религиозной почве и, как почти всегда у нас в провинции, оставался на полной свободе». Это — мнение и освещение хроникера: «нам некогда! дальше!» Но можно задуматься, позволительно задуматься вослед «хронике» и дальше. Ведь писали же чуть не год о «Мультановском жертвоприношении» у вотяков, и не находили ни неуместным, ни несвоевременным. А тут русское дело и русская кровь. Я люблю собирать «случаи» из жизни, и кой-кто из моих добрых друзей, зная мою страсть к коллекционированию «раритетов», прислал года два тому назад вырезку из одной казанской газеты. В вырезке говорилось об одном, на этот раз образованном, молодом человеке, который, «вдавшись в религиозные размышления, заснул однажды — и вот в сонном видении ему явился Иисус Христос». Объятый необыкновенным восторгом, пламенный юноша — все во сне — спросил: «Господи, чтó мог бы я отдать тебе?» — «Отдай очи», — ответил Христос. Видение исчезло. Юноша проснулся. Он затеплил лампаду и наставил глаз на огонь. Глаз вытек. Юноша был найден окровавленный, но живой — и рассказал то, чтó он видел и как поступил. |
|
|
