| После Ватерлоо боевой путь Давыдова не прервался. Он сражался с персами и поляками, а в окончательную отставку вышел в высоком чине генерал-лейтенанта, пройдя с победами дорогами нескольких войн. Болтышев Виктор Николаевич. Давыдов в бою у Салтановки. 1812 г. Многодетный помещик Это в стихах он представлял своего лирического героя разгульным и бесприютным, в жизни Давыдов был состоятельным помещиком и многодетным семьянином, хотя и небезгрешным. Денис Васильевич купил богатую усадьбу на Пречистенке. В советские времена в этом приметном здании располагался райком. Но содержать такой дом было трудновато, да и располагавшаяся по соседству шумная пожарная команда мешала поэту. Тогда он тряхнул стариной — и сочинил прошение в стихах в Комиссию по строениям: Помоги в казну продать За сто тысяч дом богатый, Величавые палаты, Мой Пречистенский дворец. Тесен он для партизана! Сотоварищ урагана, Я люблю — казак-боец — Дом без окон, без крылец, Без дверей и стен кирпичных, Дом разгулов безграничных И налетов удалых… Всё чаще отставной гусар жил со своей многодетной семьёй в отдалённых имениях, отдыхая от шумных сражений, от неугомонной Москвы. Пожалуй, Денис Давыдов был и остаётся самым многодетным из выдающихся русских поэтов: супруга Софья Николаевна, дочь генерала Чиркова, родила ему девятерых детей. Воин идей В отставке Давыдов, вспоминая удалую молодость, писал стихи о воинских походах, о гусарских вольностях. А временами снимал маску простодушного усача. Тогда он включался в войну идей, обличал влиятельных либералов и русофобов (в те годы это слово писало с двумя «с» — «руссофобия»). И писал «Современную песню» — остроумный и язвительный приговор либералам. Злободневный во все времена, стоит только заменить кое-какие «приметы эпохи»: Всякий маменькин сынок, Всякий обирала, Модных бредней дурачок, Корчит либерала… А глядишь: наш Лафайет, Брут или Фабриций Мужиков под пресс кладет Вместе с свекловицей… Давыдов был сильным сатириком. Прав И. И. Лажечников: «Хлестнёт иногда в кого арканом своей насмешки, и тот летит кувырком с коня своего». Более всего это относится к «Современной песне». |
| Анна, тебе пора в автобус. Серёжа, беги за дядей Эньлаем. Вам надо ехать. — А что было дальше? Что с учениками?! — почти взмолился Серёжа. — Да… — рассеянно поддержал профессор… Дальше… Научишься читать и прочитаешь сам. Идите. Я не спал, — улыбнулся профессор Макару. — Я знаю. — Ну, дайте мне оружие. Я готов. — Михаил Давыдович бодро поднялся. — Оно у тебя в руках. — Что? — не понял сначала профессор. — Оружие у тебя в руках. И оружие и защита. Профессор понял и посмотрел на Евангелие, которое держал в руках. — А что же дальше? — не унимался Серёжа. — Деяния, Послания и Апокалипсис, — Макар присел на корточки, взял мальчика за плечи. — Послания кому? — Нам. Тебе. — Ух ты… — Пусть он едет с ними и читает. — Это был голос Никонова, который вышел из коридора, спустившись по лестнице со второго этажа, где следил за парком. — Пусть едет. Проку здесь от него будет мало. Пусть едут быстрей. Эньлай хотел вернуться. Они уже идут. Точнее — тоже едут. — Ты видел? — спросил Макар. — Когда в пустом городе заводят несколько автомобилей одновременно, видеть не обязательно. Через четверть часа будут здесь. Езжай, Михаил Давыдович, прочитай Серёже всё до конца… Михаил Давыдович стоял в явной растерянности, прижимая к груди книгу. Он понимал, почему здесь остаются его друзья. Он хотел что-то возразить, но Никонов его упредил: — Не рви душу, Давыдович, и не тяни время. — Да… да… — неуверенно сказал профессор, потом вдруг в резком порыве обнял Макара, затем Никонова и пошёл на выход, вытирая слёзы. Олег одобрительно кивнул ему вслед. В автобусе Михаил Давыдович удивился, как смогли поместиться столько людей. Хоть он и был большим — туристическим, но, казалось, разместить в нём всех больных, девушек, которые ушли с Никоновым из гостиницы, и просто пришедших из окрестных домов будет невозможно. Но, так или иначе, вошли все. Профессор сел на последнее свободное кресло впереди и посадил на колени Серёжу. Рядом оказалась Галина Петровна. Пантелей был на месте экскурсовода, рядом с водителем, а Даша вообще села на ступеньки у выхода. |
| — В некотором царстве, в некотором государстве… 5 Посреди ночи бесовская сила подбросила Михаила Давыдовыча на топчане. Он буквально подпрыгнул, широко открыл глаза и осмотрелся. Понял, что уснул в каморке Макара, и мысленно выругался. Сколько они вчера попробовали дорогого алкоголя? Впрочем, неясную, но всё же хоть какую-то картину можно было составить по количеству початых бутылок текилы, коньяка, виски и ещё какой-то очищенной серебром водки. Зашли, что называется, напоследок в магазин. Потом Михаил Давыдович вспомнил Аню и очень пожалел, что не утащил её в свою квартиру, а позволил идти с этим правильным до изжоги воякой. Ещё этот, — Михаил Давыдович с ухмылкой посмотрел на спящего Макара, — потащил его от греха подальше за собой, прекрасно зная, в каком расположении духа проснётся профессор. Сколько раз приходилось здесь оставаться на ночь, но никогда не приходилось слышать, что Макар храпит или даже посапывает. Грудная клетка вздымалась едва-едва, отчего с первого взгляда могло показаться, что могильщик мёртв. «У клиентов научился», — зло подумал Михаил Давыдович, схватил первую попавшуюся бутылку и сделал несколько глотков из горлышка. Поморщился, постоял, ожидая живительного тепла в желудке, снова сделал несколько глотков и вышел на улицу. Ночь и день, похоже, превратились в ленту Мёбиуса. Белая ночь и серый день — близнецы. Во всяком случае — двойняшки. Другое дело, что ночь почему-то женского рода, а день мужского. Тут можно было пофилософствовать, накрутить, так сказать, онтологических страстей или что-нибудь на тему влияния апперцептивности на сенсорную картину окружающей действительности. Хотя действительности ли? Эх, пропало звание академика… В стоялом воздухе явственно припахивало сероводородом. Михаил Давыдович брезгливо поморщился и направился к допотопному деревянному строению, на котором бессмысленно было писать «М» и «Ж», потому как дверь была одна. — Каменный… нет, деревянный век! — сказал Михаил Давыдович и сам порадовался своему остроумию. Избавив организм от лишней жидкости, профессор с видом начальника решил прогуляться по кладбищенским аллеям, проведать старых знакомых, попробовать голос — пошалить ораторским искусством. Настроение у него было прекрасное, страхи отступили, нервы не шалили, свежий алкоголь приятно обжигал нутро, и неугомонная натура требовала хоть какой-то деятельности и удовольствий. Город мёртвых не возражал, напротив, Михаилу Давыдовичу казалось, что лица с овальных фотографий на памятниках, а то и высеченные на монолитах, смотрят на него с надеждой и обожанием. |
| В 1830-м запылала вольнолюбивая Польша. Война начиналась с чувствительных щелчков по имперскому самолюбию России. Многим собратьям Давыдова по перу – партизанам вольнолюбивой богемы вроде князя Вяземского – польская война казалась несправедливой, позорной для России. Душа Давыдова не покрылась коростой антиимперского снобизма. Позором он считал слабость и поражения державы, а стремление к защите интересов России воспринимал как должное. В автобиографии Давыдов напишет хлёстко: «Тяжкий для России 1831 год, близкий родственник 1812, снова вызывает Давыдова на поле брани. И какое русское сердце, чистое от заразы общемирского гражданства, не забилось сильнее при первом известии о восстании Польши? Низкопоклонная, невежественная шляхта, искони подстрекаемая и руководимая женщинами, господствующими над ее мыслями и делами, осмеливается требовать у России того, что сам Наполеон, предводительствовавший всеми силами Европы, совестился явно требовать, силился исторгнуть – и не мог!». Началась полоса поражений и полупобед, от которых, по выражению Пушкина, «потирали руки» недруги России. Фельдмаршал Дибич, давний знакомец Давыдова, действовал против поляков так неудачно, что на его смерть Денис Васильевич откликнется чуть ли не злорадно. «Клеймо проклятия горит на его памяти в душе каждого россиянина», – так оценивал Давыдов действия Дибича в кампании 1831-го. Давыдов был назначен в корпус генерала Крейца, командиром отдельного отряда, составленного из Финляндского драгунского и трех казачьих полков. Войска Давыдова займут Владимир-Волынский. «Я поставил здесь все вверх дном и отбил навсегда охоту бунтовать». 28 августа, на берегу Вислы, Давыдов дал последнее в своей жизни сражение. За польскую кампанию Давыдов будет награждён щедро: орден Анны первой степени, Владимира – второй… В окончательную отставку уйдёт в более, чем достойном чине. Вскоре он напишет записки о польской войне 1831-го – не вполне объективные (хладнокровия Давыдову не хватило), но блистательные. Военную прозу Давыдова будут читать и в XXII beke, она не ветшает. Многоликий герой был и признанным поэтом на несравненном Парнасе русского литературного Золотого века. В эпицентре лихой гусарской лирики Давыдова – водка, вакхические забавы: |
| В таком виде это происшествие доведено было до сведения синода и обер-прокурора; в таком же виде было оно представлено Государю Нечаевым, который, кроме того, доложил ему, что он отнесся к министру внутренних дел с просьбою обратить особое внимание на ход сего дела, а преосвященному тульскому предложил уведомить его о том, как оно будет решено. Государь на докладе Нечаева написал следующие грозные слова: «Г. Чернышеву велеть послать флигель-адъютанта узнать все подробности сего; а буде окажется справедливым хотя и в десятую долю, то помещика Давыдова арестовать, содержать под строгим караулом и судить без очереди военным судом. Донести, что за Давыдов». 35 Чернышев послал для производства следствия гвардии ротмистра Бутурлина, который представил это происшествие в другом свете, много смягчающем поступок Давыдова, хотя сущность факта, именно, что диакон Терентьев действительно был им высечен, осталась неопровержимою и засвидетельствована самим следователем. Вот что донес Бутурлин Чернышеву: «1) Помещик Давыдов, в чистосердечном раскаянии и полагаясь на милость Его Императорского Величества, показал: что действительно он заставил людей своих сечь пришедшего к нему в дом в пьяном виде диакона и обидевшегося за то, что он, Давыдов, не пригласил его в ту комнату, где были у него гости, а именно: того села священник и Новосильского уезда помещик Дементьев, а приказал токмо впустить его, диакона, в особенную комнату и ему подать туда травнику. Помянутый-же диакон, хотя в ту минуту и оставил дом Давыдова, но, выходя со двора, ругал его, и Давыдов, весьма пьяный и будучи подстрекаем помещиком Дементьевым, приказал диакона втащить в избу людскую. Вслед за сим диакон, увидя вошедшего в ту избу Давыдова, начал его ругать и, бросившись на него, разорвал на нем все платье, 36 после чего Давыдов, по наущению Дементьева, приказал собранным по его приказанию крестьянам вытащить на двор и сечь диакона, покрыть полотном его и обливать вином. В продолжение сечения Дементьев неоднократно кричал на людей: «Секи его, вора, мошенника; он того стоит», а диакону приговаривал: «Живи ладнее с помещиком». |
| В 1833 году в тульской епархии случилось следующее происшествие: благочинный Новосильского уезда, села Богоявленского, по донесению ему того же села диакона Антония Терентьева и сотского Васильева, представил тульскому епархиальному начальству, что 26-го июня тамошний помещик Давыдов, быв у приходского священника Григорьева, сделал находившемуся там помянутому диакону Терентьеву выговор за не поздравление его, Давыдова, с приездом из Воронежа и пригласил его тогда же к себе, сказав, что имеет к нему надобность. Когда диакон и случившийся тут же села Троицкого священник Иванов пришли к Давыдову, то он вышел к ним навстречу в сени и велел им обоим несколько времени подождать в людской. Священник Иванов не захотел дожидаться, диакон же остался в людской, куда вскоре вошел Давыдов и ударил его в щеку, будто бы за непокорность местному своему священнику. Когда-же диакон, желая уйти, выбежал на двор, то Давыдов приказал догнать его своему старосте Никитину и пяти дворовым людям, которые схватили диакона у самых ворот, где и начали его раздевать; вслед за сим вошли во двор 20 человек крестьян, положили обнаженного диакона на землю и стали бить палками, а Давыдов из своих рук поленом и ногами по голове и бокам, приговаривая: «Покоряйся священнику». Потом Давыдов, вылив на диакона две бутылки вина и покрыв его намоченным полотном, велел его сечь витыми солеными розгами. В это самое время сотскому Васильеву случилось идти мимо дома Давыдова и быть свидетелем бесчеловечного истязания диакона. На вопрос сотского Давыдову: что он делает? последний спросил его, что он за человек и, схватив его за руку, сказал, чтоб он шел, куда идет, а то и ему будет тоже. Васильев побежал к церкви, ударил в набат и, взяв находившихся подле неё у житниц караульных, пошел с ними к дому Давыдова, но по дороге встретил едва движущегося диакона, которого, за приключившимся ему припадком, не могли они отвести домой и положили близ церкви. При освидетельствовании благочинным со священно- и церковнослужителями двух сторонних сел, диакон Терентьев найден едва живым и до того избитым палками и иссеченным розгами или плетьми, что все его тело было покрыто смертельными ранами. |
| Когда среди молодежи, увлекавшейся философией (см. в следующей главе о «философских кружках»), стало ярко проявляться поклонение Шеллингу, Давыдов стал отдавать «предпочтение» Шеллингу, давал читать воспитанникам университетского пансиона произведения Шеллинга. Работая рядом с упомянутым выше Павловым, горячим и искренним шеллингианцем, Давыдов, эклектик по существу, уделял много внимания Шеллингу, и в этом смысле ему принадлежит немалая заслуга в развитии шеллингианства в Москве — достаточно, например, вспомнить, с каким увлечением отдавался шеллингианству будущий историк М. Погодин, с которым нам еще придется встретиться позже. Но Милюков прав в своем резком суждении о Давыдове, когда пишет: «в философии Давыдов оказался таким же оппортунистом, каким был он в житейских отношениях, — и уже из одного того, что Давыдов счел нужным приспособлять свои взгляды к философии Шеллинга, мы можем заключить, что шеллингианство входило в моду. Когда в правительственных русских кругах стал утверждаться официальный национализм, Давыдов написал статью, в которой решительно высказался против того, чтобы русская философия примыкала к немецкому идеализму… Давыдову нельзя отказать в знании истории философии, ни в известной философской проницательности, но все это не дало никаких ценных плодов в смысле творчества. Заслуги Давыдова исчерпываются его влиянием на молодежь — и этим определяется и его место в истории русской философии.» 9. Для общей оценки русского шеллингианства недостаточно материала, до сих пор разобранного, — лишь после того, как мы ознакомимся с московскими и петербургскими философскими кружками, с творчеством кн. В. Ф. Одоевского и других мыслителей мы можем дать общую оценку русского шеллингианства. Сейчас же, заканчивая настоящую главу, коснемся лишь тех представителей раннего русского шеллингианства, которые принадлежали первым десятилетиям XIX–ro века. Прежде всего надо помянуть К. ЗЕЛЕНЕЦКОГО (1802–1858), преподававшего в лицее в Одессе, который издал «Опыт исследования некоторых теоретических вопросов». |
| Давыдово: История про священника и детей с синдромом Дауна ‘Перестать надеяться на РПЦ’ призывает Александр Семин, супруг Эвелины Бледанс и отце маленького Семена в своей статье о том, что надо делать в России, чтобы дети с синдром Дауна не были изолированы от общества. 30 ноября, 2012 ‘Перестать надеяться на РПЦ’ призывает Александр Семин, супруг Эвелины Бледанс и отце маленького Семена в своей статье о том, что надо делать в России, чтобы дети с синдром Дауна не были изолированы от общества. «Перестать надеяться на РПЦ» призывает Александр Семин, супруг Эвелины Бледанс и отец маленького Семена в своей статье о том, что надо делать в России, чтобы дети с синдром Дауна не были изолированы от общества. Много фактов, с которыми не поспоришь. Действительно, Семин и Бледанс за последние полгода создали огромное количество информационных поводов о синдроме Дауна, взять хотя бы огромную публикацию в журнале «7 дней», который читает вся страна. То, что просто делать известным людям из шоу-бизнеса, невозможно сделать священнику Владимиру КЛИМЗО из села Давыдово Ярославской области. Аутизм, синдром Дауна, ДЦП — дети с этими диагнозами каждый год приезжают сюда на летние каникулы. Они здесь счастливы. И еще сюда приезжают и обычные дети, часто с родителями. Потому что в Давыдово много любви. Скажите, вы много слышали об отце Владимире и Давыдово? Много ли читали о нем в глянцевых изданиях? Священник Владимир Климзо: Об особых детях Беда в том, что на этих «особых» детей часто смотрят как на скотину, хотя и не осознают этого. Видят в них только физиологию и потребности, не предполагая, что у них, помимо души, есть и дух, как у всякого человека. Их принимают за скотину, а они ведь, — ну, многие из них — могут молиться круче тех, кто так на них смотрит. О чистой молитве Этого не знают, об этом не думают! А у них ведь если есть вера, то она совершенно проста, нерасчлененна, без всяких оговорок, которыми заморочены интеллектуальные миряне. Обычный человек пребывает в непрестанной суете, а некоторым из этих детей, замкнутых в том своем мире, который нам кажется темницей, — доступна более чистая, прямая молитва, чем нам. Но это, конечно, тайна каждого, мы этого видеть и вычислить не можем, и не можем этого сказать обо всех и за всех… |
| Михаил Давыдович в момент появления вооружённых хлопцев Садальского в больнице как раз испытывал мучительные сомнения: он не мог вспомнить, какой он сегодня — хороший или плохой. С ним такое уже не раз случалось. Вдруг наступало просветление, — от которого кружилась до тошноты голова, — приносившее кроме осознания своей ущербности из-за этих «туда-сюда» ещё и радость чувства освобождения. Такое состояние не могло длиться долго, ночью Михаил Давыдович всё равно становился кем-то. Чаще всего — плохим. Очень плохим. Именно в состоянии этого счастливого детского непонимания его застали в коридоре больницы вооружённые люди явно не «никоновского покроя». Проще говоря, тёмные силы, как водится, появились совсем не вовремя. Профессора застигли врасплох в коридоре, когда он предавался внутренней медитации и абсолютно не был готов реагировать на форс-мажорные обстоятельства. Единственное, что его не подвело в этот момент, — изворотливый ум, который, ещё не успев включиться, сработал на инстинктивном уровне и на вопрос «ты кто?» ответил: «я свой», тут же оправдав себя неким внедрением во вражеский стан, чтобы помочь настоящим своим. Командиру отряда Михаил Давыдович перечислил свои научные заслуги, его быстренько упаковали в машину, отвезли на приём к самому Садальскому, где Михаил Давыдович пленил нового чрезвычайного руководителя ораторским даром и знанием психоаналитики, после чего был назначен «главным по бабам». Помимо деления их на группы, «согласно физических и умственных данных», в обязанности профессора входила агитация и психологическая подготовка слабого пола к строительству нового мира в эпоху выживания. При этом концепцию-обоснование всей этой полигамии Михаил Давыдович родил Садальскому за каких-то десять минут. Опыт демократической демагогии в этом случае ему очень пригодился. Леонид Яковлевич почувствовал в нём не то чтобы своего, но одного из тех хитромудрых попутчиков, которые всегда сопровождают любую власть, с собачьей преданностью обосновывая любые её шаги с точки зрения морали и науки. |
| Слог есть способ выражения, свойственный каждому писателю; впрочем, по главным способностям души, слог бывает троякий: философский, изобразительный и одушевленный; кроме того, еще народ, как отдельная собирательная личность, имеет свой слог... Для всех сочинений вообще существуют только четыре формы: монологическая, эпистолярная, диалогическая и смешанная; впрочем, сочинения ученые излагаются еще иногда в виде речи и в форме аллегорической. – Все правила изложены таким образом; только что автор успеет сказать: нужно, как на той же странице спешит прибавить: а впрочем, пожалуй, и не нужно. Даже относительно надобности изучения словесности он говорит точно так же; сначала – «правила необходимы», – а потом: «впрочем, пожалуй, они и не важны сами по себе». Словом, руководство г. Архангельского есть какой-то литературный Мижуев: 2 «На первый взгляд в нем есть как будто какое-то упорство; а кончится всегда тем, что в характере его окажется мягкость, что он согласится именно на то, что отвергал, глупое назовет умным и пойдет потом поплясывать, как нельзя лучше, под чужую дудку». По нашим понятиям, Мижуев еще хуже Ноздрева, потому что он находится под влиянием Ноздрева, признает его нравственное превосходство и, по его настоянию, может решиться на какую угодно мерзость, хотя сам по себе имеет не столько дурных навыков; как Ноздрев. Так точно, по нашему мнению, «Руководство» г. Архангельского хуже даже «Чтений о словесности» Ив. Давыдова. Как бы для довершения сходства в нашем сравнении, руководство никак не может освободиться от влияния «Чтений» и беспрестанно толкует об образцовых сочинениях их автора. Кто отличается у нас правильностью речи? – Ив. Давыдов (стр. 67). Кто точностью? – Ив. Давыдов (стр. 91). Кто пишет образцовые некрологи? – Иван Давыдов (стр. 206). Кто служит образцом в философических и педагогических рассуждениях? – Ив. Давыдов (стр. 245). Кто основал у нас ученую критику? – Ив. Давыдов. Чьи лучшие речи академические? – Ив. Давыдова (стр. 306). Какое сочинение представляет образец изложения науки? – «Чтения о словесности» Ивана Давыдова. |
|
|
