| Теперь у него о. Вакх» (этот о. Вакх был очень странный, все искал великих подвигов; потом, как говорили, попал в Саров и в 20х годах заболел психически). Она сказала мне: «Будь у батюшки, пока он тебя благословит». У батюшки была огромная грыжа, временами она ущемлялась, теперь было неполное ущемление. Я поселилась у батюшки. У него было три комнаты и ожидальня: спальня, приемная (довольно большая) и для келейника — маленькая. Батюшка думал, что я буду ночевать в приемной, но я попросилась в ожидальной, так мне было удобнее. Келейник Вакх читал правило, молились мы все вместе: батюшка, лежа в постели. Лечили мы батюшку вдвоем с доктором Казанским (он приехал из Кронштадта, очень опытный, и хороший человек; ко мне он относился очень хорошо). Несмотря на все наши старания, болезнь все ухудшалась. Батюшка все бледнел, слабел. Я сказала о. архимандриту Исаакию, что болезнь очень серьезная, — как он думает насчет схимы. Отец архимандрит предложил батюшке. Положение больного было очень тяжелым: он ничего не ел, состояние было такое — вроде бреда. Видно, организм постепенно отравлялся. Во время пострига он был так слаб, что не в состоянии был сам держать свечку, а голос был едва-едва уловимый. Мало было надежды на выздоровление. Прошло несколько тяжелых дней, и — Господь дал — батюшке сделалось немного лучше, он мог кое-что есть. Теперь на батюшке была надета скуфейка с белым крестом. Бывало, бережешь сон батюшки, чтобы не стукнула дверь, ведь ему так необходим сон. А стучат часто, всё спрашивают, нельзя ли видеть. Не брала я на себя этой обязанности — впускать, говорила: это дело келейника, а о. Вакх строго запрещал. Как жаль, что я не вела тогда записок! Теперь все забыла. Помню, что батюшка, несмотря на свою болезнь, все заботился, есть ли у нас с келейником что поесть? А когда стал немного подниматься, — велит приготовить обед и сам из каждого кушанья попробует и благословит нас… А келейник о. Евстигней все еще был болен и лежал в больнице. Когда батюшка немного окреп, но еще лежал, я, сидя на скамеечке около его постели, иногда читала ему. |
| Оказывается, еще при жизни мамы отец увлекался одной мечтательницей и сумасбродкой, княгиней Столбуновой-Энрици. У этой особы от отца есть мальчик, ему теперь десять лет, его зовут Евграф. Княгиня – затворница. Она безвыездно живет с сыном в своем особняке на окраине Омска на неизвестные средства. Мне показывали фотографию особняка. Красивый пятиоконный дом с цельными окнами и лепными медальонами по карнизу. И вот все последнее время у меня такое чувство, будто своими пятью окнами этот дом недобрым взглядом смотрит на меня через тысячи верст, отделяющие Европейскую Россию от Сибири, и рано или поздно меня сглазит. Так на что мне это все: выдуманные капиталы, искусственно созданные соперники, их недоброжелательство и зависть? И адвокаты. – И все-таки не надо было отказываться, – возразила Анна Ивановна. – Знаете, зачем я вас звала, – снова повторила она и тут же продолжала: – Я вспомнила его имя. Помните, я вчера про лесника рассказывала? Его звали Вакх. Не правда ли, бесподобно? Черное лесное страшилище, до бровей заросшее бородой, и – Вакх! Он был с изуродованным лицом, его медведь драл, но он отбился. И там все такие. С такими именами. Односложными. Чтобы было звучно и выпукло. Вакх. Или Лупп. Или, предположим, Фавст. Слушайте, слушайте. Бывало, доложат что-нибудь такое. Авкт или там Фрол какой-нибудь, как залп из обоих дедушкиных охотничьих стволов, и мы гурьбой моментально шмыг из детской на кухню. А там, можете себе представить, лесовик-угольщик с живым медвежонком или обходчик с дальнего кордона с пробой ископаемого. И дедушка всем по записочке. В контору. Кому денег, кому крупы, кому оружейных припасов. И лес перед окнами. А снегу, снегу! Выше дома! – Анна Ивановна закашлялась. – Перестань, мама, тебе вредно так, – предостерегла Тоня. Юра поддержал ее. – Ничего. Ерунда. Да, кстати. Егоровна насплетничала, будто бы вы сомневаетесь, ехать ли вам послезавтра на елку. Чтобы я больше этих глупостей не слышала! Как вам не стыдно. И какой ты, Юра, после этого врач? Итак, решено. Вы едете без разговоров. Но вернемся к Вакху. Этот Вакх был в молодости кузнецом. Ему в драке отбили внутренности. Он сделал себе другие, из железа. Какой ты чудак, Юра. Неужели я не понимаю? Понятно, не буквально. Но так народ говорил. |
| Две тому причины: праздники Диниса, большие и малые, подавали повод к торжественным и шутливым процессиям народа. Искусство же в Греции простирало всегда дружелюбную руку жизни. А самые предметы пластическими формами приходились по мысли ваяния. Шумное упоение обнимало все возрасты человека и оба пола. Младенцы, иногда бескрылые, иногда крылатые в виде амуров, фавны отроки, юноши и мужи, и старец Силен - все покоряется здесь могуществу веселья и вина. Звери свирепые и неукротимые: львы, тигры, барсы, быки, слоны, верблюды, смиряются на этих торжественных шествиях Диниса. Но вот что достойно внимания и чего, кажется, не заметили до сих пор исследователи искусства. Сам Динис, виновник этого упоения и шума, является середи веселых торжеств с важною думою на челе; в чертах его упоенного лица скорее выражается глубокая грусть, нежели безумная радость. Силен всегда представляет противоположность с Вакхом, как грубое опьянение чувств с высоким возбуждением духа, как пьяная веселость с важною, скорее печальною думою. В доказательство взглянем на некоторые горельефы Ватикана, относящиеся к тому же предмету. Они послужат нам средством к объяснению того произведения, которое мы хотим исследовать. Вот вакхическое жертвоприношение . Фавны его совершают. Силен, на одном конце рельефа, упился и падает, едва поддерживаемый двумя фавнами и эгипаном. На другом конце, грустный и задумчивый, стоит сам Вакх, опираясь на плечо Фавна. Дума и печаль склонили его голову. Он отворотился от фавнов, которые варят ему на жертву свинью в котле и обдирают козленка. Вот торжественная процессия Вакха : впереди две маски, трагическая и комическая, едут в колеснице, запряженной двумя барсами; пьяного Силена тащат неровно два осла: один упирается, другой рвется вперед; Вакх едет последний, в положении грустном и задумчивом, ведомый двумя бодрыми тиграми. Вот еще поезд Вакха с Ариадною : впереди два Фавна тащат пьяного Силена, который не в силах идти; за ним едет Ариадна, а Вакх, сидя на колене у Семелы, грустно и важно закинул правую руку на голову, увенчанную богатыми кудрями и виноградом. |
| Ясно, что эта группа противополагается браку Вакха: там пламенная чувственность, здесь спокойный разум. Жаль, что голова Ариадны несколько потерпела от времени; а потому и нельзя сличить лица ее с лицом женщины остальной группы. Надобно предполагать, что это одно и то же лицо, в различных только моментах жизни. Можно также думать, что это или Церера, или Прозерпина. Изображение Геркулеса пьяным встречается на немногих памятниках, по свидетельству Винкельмана, Крейцера, Висконти и других археологов. Со стороны изящества, фигура Геркулеса - верх совершенства. В выражении силы и крепости мышц никакое искусство не может сравниться с ваянием. Какое ж значение этого горельефа? - Миф Вакха - самый многосложный, и сказания о нем чрезвычайно разнообразны. В этом имени слились поверья и Индии, и Египта, и Греции: оттого столько преданий о Вакхе, соответствующих той или другой стране, согласно с религиею и нравами жителей. Рождение этого божества, жизнь и подвиги были предметом ученых изысканий Крейцера, в его Символике, и в особом сочинении « Dionysius », и Ролля в « Recherches sur le culte de Bacchus ». Одни, по свидетельству Диодора, признавали одного Вакха, другие трех; Цицерон упоминает о пяти Вакхах. Очевидно, что Греки давали имена своих богов божествам других народов, и свои религиозные понятия смешивали с преданиями иноземными. Заимствуем изъяснение мифа о Вакхе из ученого исследования об Элевзинских таинствах самого владетеля памятника. В этом рассуждении, по сличении и соображении различных мнений, выводится следующее заключение. Древность представляет нам собственно трех Вакхов: Zagreus , Dionysius и Iacchus . Первый Вакх - сын Юпитера и Прозерпины. Так думает схолиаст Пиндара , Арриан принимает Иакха за сына Юпитера и Прозерпины. Очевидно, он смешивает Иакха с Загревсом, списанным с Озириса. Список близок к подлиннику: формы его грубые, совершенно Египетские. Вакх Загревс, растерзанный Титанами, соответствует Озирису, умерщвленному Тифоном. Этот Вакх присутствовал при таинствах Дионисиаческих, и должен считаться древнейшим из всех проявлений Вакха. |
| Из обители науки вы переходите в музей искусства, сверху освещенный. Он теперь еще достойнее этого имени. Стены покрыты алою краскою, поразительно отделяющею художественные произведения Финелли - изображения Минервы и Цереры, и Кановы - прелестные женские группы. В четырех углах помещены четыре времени года. По сторонам произведений Финелли и Кановы приготовлены места для заказанных в Италии бюстов: Рафаэля и Микель-Анжело, Данте и Макиавелли, Ариоста и Тасса. Но лучшим украшением музея служит новое приобретение, о котором мы уже упоминали, а теперь расскажем подробнее. Это саркофаг овальной формы - произведение высокого Греческого ваяния. Этот художественный памятник куплен владельцем в Риме. Он иссечен из Паросского мрамора; длиною три аршина, шириною аршин с четвертью, вышиною аршин и два вершка; весом около ста пудов. Поставлен он посредине Музея, на подножьях из пестрого зеленого Итальянского мрамора. Вышина подножий полтора аршина, и на одном из них следующая бронзовая надпись: Romae , anno MDCCCXLIII ; а на другом: ex aedibus Altempsianis . Драгоценность памятника составляет барельеф, которым он опоясан. На барельефе можно насчитать более тридцати цельных фигур. На обеих сторонах главным лицом группы изображен Вакх. На одной вы видите просто Вакха, сына Семелы, окруженного всегдашними его спутниками: Силеном, Фавнами и Сатирами. Это настоящая Вакханалия. Тут в особенности замечателен пьяный Сатир, которому юноша Фавн вынимает из ноги занозу. Удивительная группа по выразительности, произведение резца великого художника. Забавен хмельной парень Сатир. - На другой стороне представлен также Вакх, но Вакх таинств ( Bacchus Jacchus ) , в длинной мантии, подобно Аполлону Музагету, Барберини. Возле Вакха лежит распростертый по земле Геркулес. Художник, вероятно, хотел символически выразить, что и необыкновенная телесная сила побеждается страстями, в настоящем случае излишним употреблением вина. Геркулес пьяный изображен на весьма немногих памятниках, как замечают Винкельман, Крейцер, Висконти и другие Археологи. И эта группа отделана usque ad unguem совершенно художнически. Вообще изящество, богатство и разнообразие барельефа в целом, высокий вкус и необыкновенная отчетливость отделки в частностях дают этому памятнику место в первых рядах художественных произведений древнего Греческого ваяния. |
| Эвры волосы взвевали, Перевитые плющом; Нагло ризы поднимали И свивали их клубком. За нею Силен идет бодро, с тирсом в руке. Между Сатиром, стоящим около Ариадны, и занозившим ногу, есть также очевидное соответствие. В наслаждении - заноза, грусть, а в грусти начало Трагедии. Вот почему Вакх, бог вина, бог чувственного упоения , становится и богом высокого трагического искусства. И вот он таков, на другой стороне овальной урны. Здесь он облечен уже в таинственные одежды иерофанта и препоясан. Его пеплос покрыт барсовой кожей. На голове венок из винограда и мирта. Лицо и одежды напоминают музу Мельпомену в Ватиканской зале Муз. Фавн и Силен, первый с свирелью, а второй с тимпаном, идут за ним. Важны и печальны их лица. Вакх отворотился от полуобнаженной женщины, которая простерта на полу и лицом выражает чувственность. Барс лапою сдирает одежду с ее колена. Но Вакх торжественно движется вперед с своим увенчанным тирсом, а сосуд с вином обращает на женщину. Возле него, по левую сторону, им как будто не замеченный, лежит на горе пьяный Геркулес. Чудная фигура! Он упал на львиную кожу; булава выпала, а вместо ее в руке пряжа с тремя узлами. Фавн и два Сатира окружают его с чувством изумления и грусти. Маленькой Фавн показывает на пряжу, а другой пьет из меха, предлагаемого ему Фавном постарше. Далее Фавн с флейтою и Вакханка с лирою заключают группу: это самые слабейшие фигуры, принесенные в жертву художником повороту овала. Внизу козлиная голова на жертвеннике - сим вол трагедии. Фигура Вакханки сходится с фигурою Силена, который с той стороны замыкает шествие. Кругом группы Геркулеса миртовые деревья. По случаю этого пьяного Геркулеса, Винкельман упоминает об Альтемпской урне в одном из своих сочинений . Миртовые деревья, несколько раз встречающиеся на этом памятнике искусства, имеют отношение к мистериям. Из Аристофана видно, что сии последние совершались в миртовых рощах . Сила чувственная, изображаемая здесь Геркулесом, отяжелела от вина и побеждена им; но сила духа, сила художественная, в лице Вакха, восторжествовала над чувственностью, над вином и следствиями упоения, и вылив чашу на предмет своей неги, торжественным шагом двинулась вперед. Здесь на этом рельефе все, относящееся к Вакху, исполнено высокой грусти и важности. Остатки оргии пьяной все отнесены к Геркулесу. |
| Отдадим себе отчет в значении этой группы. Мы сказали, что дитя на руках Пана изображает Вакха-младенца. Действительно, змеи и корзинки принадлежат к признакам Вакха: змея - эмблема возрождения природы, а корзина - историческое воспоминание, относящееся к мифу Вакха. После взятия Трои, повествует Павзаний , при разделе добыч между героями Греции, Эврипиду досталась статуя Вакха, работы Вулкана, хранившаяся в корзине, или ящике, дар Зевесов Дардану. Вакху, под этим видом называвшемуся Эсимнетесом, учреждены были особые празднества. В ящике, как принадлежности таинств, хранились различные предметы жреческие: tacita secreta cistarum , Апулея. У Оппиана находим другое объяснение этой принадлежности Вакховых таинств. Вакх, говорит он, по рождении своем был спрятан в корзине Нимфами, преследуемый гневною Юноною. Они поставили корзину в пещеру, плясали вокруг юного бога, стараясь шумом кимвалов заглушить крик дитяти. Вакханки - всегдашние спутницы Вакха на его празднествах. У Аристофана в Облаках (ст. 605) хор так взывает к Вакху: «Ты, окруженный женами Дельфийскими, в исступлении пляшущими, пролей на нас твои благодеяния». Маска - один из признаков драматической поэзии, и происхождение трагедии относится к празднествам Вакха. Бычачья голова - эмблема покровителя земледелия, или Вакха Египетского, которого смешивали с Озирисом. Диодор Сицилийский приношение в жертву Вакху быка объясняет тем, что Вакх под видом быка поражал рогами Титанов. Рассмотрим другую группу горельефа, на задней стороне памятника. Тут изображен брак Вакха с Ариадной. На картоне Рафаэля, в кабинете Порецкого замка, представлен другой момент того же торжества. Всех фигур в этой группе тринадцать. Главное лицо - сам Вакх, цветущий силою, полный, свежий юноша, слегка прикрытый по плечу и лядвеям мантиею, с тирсом, или жезлом, плющом обвитым, в правой руке, стоит в раздумье. Левая его рука, в которой он держит опрокинутую кружку, эмблему благодеяний, изливаемых Вакхом на род человеческий, покоится на плече Фавна, умильно склоняющего его к наслаждению и указывающего на Эгипана, внизу их стоящего, с выражением огненной чувственности. Возле и Купидон, с пламенником в одной руке, а другою призывающий Вакха к радостям жизни. Вверху Эгипана возлежит Гименей, а пониже склонившаяся на руку Ариадна, супруга Вакха, которую встретил он на острове Наксосе, оставленную Тезеем, на возвратном пути из Индии. Покров головной Ариадны приподнимает дитя-Фавн. По другую сторону Вакха два Фавна: один с перевязью по плечу из миртов и винограда, с посохом в руке, другой, едва видный из-за него, с маскою на голове. Внизу у них барс, жаждущий чувственного упоения. Сюда принадлежит эпизодическое изображение Фавна, осторожно вынимающего занозу из ноги Эгипана, облокотившегося на дерево, под которым голова Силена и свирель. |
| Содержание произведения взято из цикла сказаний о Вакхе или Динисе. Поклонение Динису происхождения чувственного, как и вся религия языческой Греции. Динис с своею свитою эгипанов, фавнов, вакханок, менад и Силена, бог упоения, само вино в образе человека, веселье чувств, укрепление членов, возбуждение духа, с своими последствиями в крайностях: чувственною веселостью, сладострастием, безумием, буйством, опьянением до потери сил. Динис прибыл из Азии в Грецию, конечно вместе с виноградом. Но Греция, восприняв в себя всю чувственную сторону религий древнего Востока, стремилась к тому, чтобы своим художественным духом облагородить и возвысить всю эту плотскую чувственность. Ни в чем это так не видно, как в поклонении Динису, который из бога вина становится богом трагедии. В самой истории изображений его видно постепенное возвышение идеи Диниса. Древнейшие Греки довольствовались тем, что изображали его одним фаллическим гермом. Обычай ставить отдельные головы Диниса, или даже маски, сохранился навсегда в Греческом искусстве. Отсюда образовался величавый лик древнего Диниса, с роскошными кудрями, сдержанными повязкою, с цветущими чертами лица, в пышно-богатой женской одежде востока, с рогом вина в руке. Но Пракситель усовершенствовал тип Диниса: его резцу принадлежит тот светлый образ, в котором юношество и мужество сочетались воедино, где мужеские формы тела смягчены женственною природою самого бога, и в чертах лица блаженное упоение слилось с неясным, неопределенным желанием. В городе Элисе славен был Вакх Праксителя; другой, его же, литой из меди, описан Софистом Каллистратом. В женской одежде является Вакх иногда и в позднейших произведениях искусства. Предметы, относящиеся к мифологии Вакха, принадлежат к числу любимых предметов, одушевлявших резец древних ваятелей. Процессии менад, пляшущих в безумном упоении, колесниц, запряженных зверями, в которых едут две маски: трагическая и комическая, Силен и Вакх, и покорно идут свирепые звери; исступленные пляски фавнов с вакханками; оргии и вакхические жертвоприношения; торжественный поезд Вакха и Ариадны, и особенно первое свидание с нею после похода Индийского - вот что весьма часто встречается на горельефах древнего резца. |
| — Конечно, нет. Во-первых, ты сама говоришь, что это сказка, фольклор. Во-вторых, и фольклору-то в мамины годы, как она говорила, было уже лет за сто. Но к чему так громко? Старик услышит, обидится. — Ничего он не услышит, — туг на ухо. А и услышит, не возьмет в толк, — с придурью. — Эй, Федор Нефедыч! — неизвестно почему, мужским величаньем понукал старик кобылу, прекрасно, и лучше седоков, сознавая, что она кобыла. — Инно жара кака анафемска! Яко во пещи авраамстии отроци персидстей! Но, чорт, непасёный! Тебе говорят, мазепа! Неожиданно он затягивал обрывки частушек, в былые времена сложенных на здешних заводах. Прощай главная контора, Прощай щегерь, рудный двор, Мне хозяйской хлеб приелси, Припилась в пруду вода. Нимо берег плыве лебедь, Под себе воду гребё, Не вино мене шатая, Сдают Ваню в некрута. А я, Маша, сам не промах, А я, Маша, не дурак. Я пойду в Селябу город, К Сентетюрихе наймусь. — Эй, кобыла, Бога забыла! Поглядите, люди, кака падаль, бестия! Ты её хлесь, а она тебе: слезь. Но, Федя-Нефедя, когда поедя? Энтот лес прозвание ему тайга, ему конца нет. Тама сила народу хресьянского, у, у! Тама лесная братия. Эй, Федя-Нефедя, опять стала, чорт, шиликун! Вдруг он обернулся и, глядя в упор на Антонину Александровну, сказал: — Ты как мозгушь, молода, аль я не учул, откеда ты таковская? А и проста ты, мать, погляжу. Штоб мне скрезь землю провалиться, признал! Признал! Шарам своим не верю, живой Григов! (Шарами старик называл глаза, а Григовым — Крюгера.) Быват случаем не внука? У меня ли на Григова не глаз? Я у ем свой век отвековал, я на ем зубы съел. Во всех рукомествах — предолжностях! И крепежником, и у валка, и на конном дворе. — Но, шевелись! Опять стала, безногая! Анделы в Китаях, тебе говорят, аль нет? Ты вот башь, какой энто Вакх, не оной кузнец ли? А и проста ты, мать, така глазаста барыня, а дура. Твой-от Вакх, Постаногов ему прозвище. Постаногов Железно брюхо, он лет за полета тому в землю, в доски ушел. А мы теперь, наоборот, Мехоношины. Име одна, — тезки, а фамилие разная, Федот, да не тот. |
| Вот Вакх, увенчанный виноградом, торжественно возвращается из Индии , с тирсом в руке, сам полуобнаженный. Катуллов эпитет: florens , здесь олицетворен резцом: жизнью блещут все члены его тела. Он облокотился рукой на Фавна, который склоняет его к неге. Особенно выразительно лицо этого Фавна: сама жизнь, через резец, очевидно вошла в этот мрамор. Амур указывает Вакху на лежащую Ариадну. Пламенник зажжен, огонь горит и поджигает крылья Амуру. Сатир около женщины, и лицом и всем телом, изображает одну низкую чувственность. Но на верху, над Ариадною в высоком упоении, уже не чувственном, сидит Гименей, держась рукою за таинственное миртовое дерево. Чистое наслаждение брака облекает его каким-то светлым торжеством. Тело его прекрасно и целомудренно. Ариадна полузакрыта. Ее положение сходно с известною статуею в Ватикане. Лицо ее, к сожалению не сохранившееся, облечено покровом, в знак стыдливости, но маленькой Фавн его приподнял. Вакх стоит, задумчив и важен . Все кругом его раздражает его чувства, но он выше того. По другую его сторону еще стоят два Фавна, из которых один с перевязью из роз. У спутника же его лежит поднятая на голове трагическая маска. Внизу живая чудная группа: Сатир занозил ногу, а Фавн вынимает у него занозу. Кажется, резец достиг здесь крайних пределов совершенства. Сатир стиснул зубы от боли и сделал гримасу как живой. Из-под камня, на котором он присел, выглядывает комическая маска, а возле нее видна свирель. Между этой маской внизу, и той трагической, которая сверху на голове Фавна, есть заметное соответствие. Этот предмет нравился древним. В Ватикане встречаем отдельную группу: Сатира, который вынимает занозу из ноги Фавна . Группа на урне, если бы вынуть ее из рельефа, могла бы одна быть счастливым произведением резца, а она только прекрасная часть в многосложном целом. Горельеф с этой стороны заключается Вакханкой и Силеном. Одежды Вакханки развеваются по ветру. Это лучшая статуя рельефа по драпировке. Смотря на нее, припоминаешь стихи Батюшкова: |
|
|
