| В Харбине у ген. Крещатицкого мне отвели комнату. Здесь я прожил зиму 1919–1920 года. Ген. Хорват предоставил мне должность заведующего приемкой лесных материалов на ст. Именьпо. Когда я собрался ехать к месту назначения, хлопотал о вагоне для семьи, возникла на железной дороге забастовка. Через неделю забастовка окончилась, я добыл вагон, и отправился к месту моего служения. Я еще находился в Харбине, по на ст. Именьпо, узнав о моем назначении, обсуждали этот вопрос. (На жел. дор. было брожение, не окончившееся с забастовкой). Решили, что я не кто иной, как полковник из отряда атамана Семенова. На совещании было постановлено: мой вагон-теплушку, по прибытии его на ст. Именьпо, загнать в тупик и устроить так, чтобы он был разбит. И действительно: когда мы, прибыли в Именьпо, наш вагон был отцеплен и поставлен на запасный путь к порожнему составу. И вот, как будто случайно, при маневрах паровоза, вагон получал такие сильные толчки, что опасность крушения была весьма вероятна. Все мои семейные плачут. Я велел им лечь на нары, сам же стал у открытой двери. При одном таком толчке свалилась чугунка и стоявший на ней чайник едва не обварил мою маленькую внучку. Я обратился к начальнику станции с просьбой обеспечить мне с семьей безопасность. Чувствовалось, что затевается какое-то злое дело. Начальник станции велел поставить вагон в материальный склад, где я и прожил с семьей, пока не подыскали комнату, в которую и перебрались. О том, что было намерение погубить меня с семьей, – рассказал мне потом один станционный сторож. Стал заниматься по должности. Подчинен я был заведующему материальным складом. Приходилось ездить с поездом в лес, к сопкам, с поездом, в составе 14-ти двойных вагонов. Работа была опасна из-за хунхузов. Китайцы-рабочие, в преобладающем большинстве, были людьми добрыми. Однажды хунхузы забрали было меня в плен. Я пришел с поездом в лес, расставил вагоны, начали погрузку. Вижу, из леса выходит шайка хунхузов в составе 30–40 хорошо вооруженных людей. Я, распределяя лес, ходил около вагонов. Хунхузы приняли меня за крупного железнодорожного служащего и повели с собой в горы. Спас меня сторож-китаец, который, подбежав к начальнику шайки, начал с ним о чем-то говорить. Поговорив между собой, они оба подошли ко мне. Предводитель хунхузов, протягивая мне руку, спросил на довольно хорошем русском языке: – «Вы не капитан». – «Какой же я капитан», отвечаю я, – «езжу с рабочими поездами в лес, принимаю дрова и шпалы». – «Не надо, отпустить», – сказал предводитель и меня освободили. |
| Каждый год, 17 декабря Вера Николаевна ездила на поклонение к мощам Св. муч. Варвары в Киев. Когда пришла война, она вновь собралась в паломническую поездку. Села в 1-й вагон – бомба попала в последний (вагон), дальше они поехали на другом поезде, села в последний вагон, бомба попала в первый (вагон). Пересела в следующий поезд, и здесь их задержали немцы. Ей пришлось говорить с их начальником, он был с переводчиком. Вера Николаевна увидела на ремне, на бляшке начальника надпись – «С нами Бог!» И сказала ему: «Снимите ее. Бог не с вами, а с нами!» Переводчик предупредил ее, что так говорить нельзя, иначе ее могут убить. Но Вера Николаевна безбоязненно исповедала свою веру. И вдруг начальник заговорил на русском языке. Он сказал, что уважает ее веру. Дал ей пропуск и продукты. Господь вновь сохранил её, и она беспрепятственно добралась до Киева. Там шла служба. Каждый год на праздник вмуч. Варвары ее переоблачали в новые одежды, а старые разрезали на маленькие кусочки и раздавали верующим…После службы батюшка всех одарял частицей облачения от мощей вмуч. Варвары, а ей в этот раз ничего не дал. Она очень в тайне огорчилась, но вдруг батюшка выносит ей из алтаря рукавичку, что была надета на мощи Великомуч. Варвары.(Эта рукавичка сейчас лежит под стеклом в храме Александра Невского, прихожанкой которого последние годы жизни была Вера Николаевна, рядом с этим храмом, в ограде церковной она и похоронена. Варварушкина рукавичка, так ее все называют в храме.) Вера Николаевна помогала многим людям, для своей семьи она руковичку мало использовала. И вот однажды, когда ее дочь Людмила еще была маленькой, у нее на лице появилось небольшое пятно. Которое вероятно беспокоило и приносило неудобство девочке. И вдруг в доме появилась женщина (как видение) и Вере Николаевне было сказано: «Что же ты, имея такую Святыню, не приложила ее ребенку?!» Вера Николаевна поспешила приложить Варварушкину рукавичку к дочке. После чего обернулась, но никого уже не было в комнате. Девочка же после этого исцелилась. |
| — А вы-то, дяденьки, откуда взялись? — спросил я. — Да вон у матери его гостевали и на тебя набрели, — ответил старший. — Завтра вечером почтовый на твой Лысоград идёт, так что соберись — за тобой придём с билетом до Вологды. Будь готов, пацан. Назавтра мы повстречались против станции за складским сараем, как сговорились. Младший принёс от своей матки гостинец — завёрнутые в холстинку три круглые ржаные ватрушки, называемые по-местному шаньгами. После поглощения этой вкуснятины меня посвятили в дело. Я по своему билету занимаю место в вагоне и «бдительно кемарю» около часу. На третьем перегоне после Вожеги, когда все в вагоне успокоятся, перейду в следующий через открытые скачками двери и буду там торчать у каптёрки лагаша, ближе к сортиру. Ежели услышу подозрительные шумы в каптёрке или звуки открывающейся двери — громко закашляюсь и постараюсь смыться в свой вагон. А если вдруг лагаш схватит меня, то скажу, что я из соседнего вагона, сортир там занят, а мне невтерпёж… Вагон, в который меня поселили по билету, оказался забитым морячьём. Заняв своё боковое место, почему-то спиной почувствовал, что не всё может ладно выйти у моих скачков. Коли весь поезд занят здоровыми поддатыми бугаями — это опасно: если что не так — они свирепеют. Предчувствие моё, к сожалению, оправдалось. Соседний вагон также заполняли «морские волки», ехавшие в отпуск. Когда за Вожегою я там появился, вагон храпел всеми переливами ночного оркестра. Всё вроде должно пройти нормально. В темноте поначалу я почувствовал, а затем разглядел старшего в центре вагона. Он знаком велел мне стоять на стрёме у логова лагаша. Второй скачок явно приготовился к пробежке с целью забрать по дороге выставленные «углы». Я, прижавшись к стенке, не снимал глаз и ушей со щели кондукторского обиталища. Из него слышалось сопение с прихрапом. Как вдруг в глубине вагона раздался басовитый голос: — Стоп, поганец, попался! В щели лагаша послышалось шевеление. Я закашлялся. Дверь кондукторской резко раздвинулась, из неё выскочил хозяин и, оттолкнув меня к сортиру, бросился внутрь вагона. |
| Из путевых записок Игоря Иванова: Туман... Лишь выехали с Русского Севера, с Заволжья, прогрохотав по мосту над Волгой-рекой, и от Нижнего Новгорода до самого Подмосковья - туман, густой и недвижный, глушащий звуки, чмокающий под ногами непривычной февральской сыростью, так, словно ты попал в середину апреля, - а в воздухе влажно и свежо. И ночная Москва погружена в него, и так до самого Ужгорода - туман, не признающий человеческих границ... Перед тем как зайти в вагон, наблюдаю сценку: девчушка лет 18 перед самой посадкой обнаруживает, что её билет был взят на вчера. И - слёзы ручьём, рёв на весь перрон! Стоящие у входа в вагон взрослые сразу принимают на себя роль патронов и родителей: утешают девушку и уговаривают проводницу, кто-то даже предлагает ей деньги, но та неумолима. Решаюсь побыть родителем и я: «Слезами делу не поможешь, давай-ка бегом в кассы, ещё полчаса до отправления, успеешь!» Тут же находятся провожающие, согласные посторожить вещи, - и девочка мчится на вокзал покупать новый билет. Взрослые же продолжают на украинском языке обсуждать ситуацию, вспоминать похожие случаи и жалеть. Спустя пятнадцать минут девушка возвращается с новым билетом: вся сияет, но запыхалась так, что руки бьёт крупная дрожь, от волнения она не может ни вытащить билет, ни говорить. «Ти будеш?» - спрашивают её курящие мужики; ясно, что вагон на Ужгород, и перрон перед ним они воспринимают уже фактически как родную территорию Украины. Но тут выясняется, что девочка не очень-то разумеет, о чём её спрашивают, - она русская, из Перми, и едет в Закарпатье. «А кто там у тебя?» - уже по-русски интересуются мужики. «Любимый!» - с достоинством и каким-то отчаянным вызовом восклицает она. Буквально все стоящие возле вагона тут же расплываются в улыбках, а девочка от смущения поскорее заскакивает в вагон. Сутки, которые мы ехали, она без устали щебетала с соседями и сошла, кажется, в Сваляве. Полупустой состав, медленно ползущий по Закарпатской железной дороге, останавливался на всех полустанках, выполняя роль поезда пригородного сообщения. |
| Конец первой части. Часть вторая. Вечное движение Колёса тоже не стоят, Колёса… Вертятся, пляшут жернова, Вертятся… В. Мюллер Глава 1. Корабли Архипелага От Берингова пролива и почти до Босфорского разбросаны тысячи островов заколдованного Архипелага. Они невидимы, но они — есть, и с острова на остров надо так же невидимо, но постоянно перевозить невидимых невольников, имеющих плоть, объём и вес. Черезо что же возить их? На чём? Есть для этого крупные порты — пересыльные тюрьмы, и порты помельче — лагерные пересыльные пункты. Есть для этого стальные закрытые корабли — вагон-заки . А на рейдах вместо шлюпок и катеров их встречают такие же стальные замкнутые оборотистые воронки . Вагон-заки ходят по расписанию. А при нужде отправляют из порта в порт по диагоналям Архипелага ещё целые караваны — эшелоны красных товарных телячьих вагонов. Это всё налаженная система! Её создавали десятки лет — и не в спешке. Сытые, обмундированные, неторопливые люди создавали её. Кинешемскому конвою по нечётным числам в 17.00 принимать на Северном вокзале Москвы этапы из бутырского, пресненского и таганского воронков. Ивановскому конвою по чётным числам к шести утра прибывать на вокзал, снимать и держать у себя пересадочных на Нерехту, Бежецк, Бологое. Это всё — рядом с вами, впритирочку с вами, но — не видимо вам (а можно и глаза смежить). На больших вокзалах погрузка и выгрузка чумазых происходит далеко от пассажирского перрона, её видят только стрелочники да путевые обходчики. На станциях поменьше тоже облюбован глухой проулок между двумя пакхаузами, куда воронок подают задом, ступеньки к ступенькам вагон-зака. Арестанту некогда оглянуться на вокзал, посмотреть на вас и вдоль поезда, он успевает только видеть ступеньки (иногда нижняя ему по пояс, и сил карабкаться нет), а конвоиры, обставшие узкий переходик от воронка к вагону, рычат, гудят: “Быстро! Быстро!.. Давай! Давай!..”, а то и помахивают штыками. И вам, спешащим по перрону с детьми, чемоданами и авоськами, недосуг приглядываться: зачем это подцепили к поезду второй багажный вагон? Ничего на нём не написано, и очень похож он на багажный — тоже косые прутья решёток и темнота за ними. Только зачем-то едут в нём солдаты, защитники отечества, и на остановках двое из них, посвистывая, ходят по обе стороны, косятся под вагон. |
| И. Перцова встала в дверях и не пустила его. Данилов обратился за содействием к главному кондуктору поезда. Пропустив последнего в вагон, В. И. Перцова, обозвав кондукторов нахалами, оттолкнула одной рукой Данилова, следовавшего за главным кондуктором, а другой нарочно захлопнула дверь, чтобы он не мог попасть в вагон, причем дверью раздробила ему большой палец правой руки. О действиях же госпожи Перцовой был составлен протокол и препровожден мировому судье. На разбирательство обвиняемая не явилась и уполномочила защищать свои интересы дворянина В. Ф, Кубышкина От Перцовой он, Данилов, получил 15 руб. на лечение, но лечение и температурная невозможность работать отняли у него гораздо больше Главный кондуктор показал, что Перцова не пускала его в вагон, несмотря на то что он был в своей форме и она очевидно знала, что он начальник поезда. В своем заключительном слове защитник В. И. Перцовой указал на то, что его доверительница молода, ей всего 25 лет и просил вызвать свидетелей, которые могут удостоверить, что Перцова не ругала кондукторов. В списке значатся: дочь д т с Наталья Яковлевна Грот, вдова отставного стрелка Хиония Ивановна Гуркина и священник Андреевского собора в Кронштадте о. И. И. Сергиев. Мировой судья постановил вызвать просимых указанных свидетелейевидно, в данном случае отец Иоанн ошибается, излагая суть дела со слов самой Перцовой. Вот в каком виде оно было представлено в суде: «15 декабря 1902 г., около 8 час. вечера, на станции “С. – Петербург” Балтийской железной дороги, в одном из вагонов ?-го класса сидел о. И. Кронштадтский. В дверях коридора этого вагона стояла дама, оказавшаяся впоследствии дочерью подполковника Верой Ивановной Перцовой и за известную плату (от 10 до 20 руб.) пропускала многих частных лиц из публики в купе к о. Иоанну. Так как поезд должен был через несколько мииут отправиться, то кондуктор , крестьянин Андрей Данилов, хотел войти в вагон, чтобы удалить оттуда публику, но В. И. Перцова встала в дверях и не пустила его. Данилов обратился за содействием к главному кондуктору поезда. |
| - Начальник! Хоть беременную-то выведи! Плевать этому начальнику на всех беременных, что он и дает понять выражением своего затылка. Сколько-то времени еще натикало? полчаса? час? - Ребята! Качай! - Кто сказал?! — это глухонемой наш мучитель немедленно среагировал. Ну уж где тут разберешь в общем галдеже, кто что сказал? Молодой мужской голос, но мужчин в нашем вагоне, наверное, человек семьдесят. Что означает это крамольное “качай”, я узнаю на следующей же минуте: зэки начинают раскачивать вагон. Все вместе, в такт, отшатываясь от одной стены клетки к другой. Вагон так набит людьми, что это дает результат почти немедленно. Этак можно запросто свести вагон с рельс, а поезд, соответственно, под откос. Вбегает начальник конвоя. - Кто зачинщик? Фиг тебе зачинщика — качает весь вагон. И я качаю — одна в своей клетке. Не угодно ли тебе вместе с нами на тот свет, отъевшаяся твоя рожа? Нет, явно не угодно — появляются двое с ключами. Первой открывают ту дверь, где беременная. Ее проводят мимо меня; заплаканное маленькое личико, клок волос из-под застиранной косынки. Бунт стихает. Громыхают ключи и решетки, и вот каждый проходит в полушаге от меня, туда и обратно. Сколько же их, Боже мой? Следовало бы пересчитать, ведь дала же я себе слово, входя в самую мою первую камеру, ничего не пропустить! Наблюдать, запоминать — все до капли! Когда-нибудь это все пригодится — не одни голые эмоции, а факты и цифры. Однако мне сейчас не до цифр: серые лица, серые телогрейки. Только глаза разные. Ко мне заглядывают все: политическая высокий титул! - Иринка, как дела? Улыбаюсь. Глаза в глаза. И на обратном пути — глаза в глаза. Стою возле самой решетки. Какие у вас сроки, ребята? Кто выйдет живым из лагеря, кто выйдет калекой или психом? Кто у вас остался дома и дождутся ли? И у многих ли вообще есть дом? Какой родится ребеночек у той беременной? Какие слова начнет первые говорить — ему ведь тоже расти в лагере… Я еще не знаю, что каждый восьмой такой ребенок в том же лагере умрет. Так много я еще не знаю, хоть и читала книжки. Вот вы какие, зэки, мои современники. Поглядим друг на друга с неположенной улыбкой! Это тоже подогрев. |
| Усадили нас снова на тех же извозчиков: на одного Шнейдер и Гендрикову, на другого меня с невооруженным солдатом. Привезли на вокзал. Солдат сказал, чтобы мы остались на извозчиках, он же пойдет искать наш вагон. Стало темнеть. Сидя на пролетке, я думаю: – «Куда-то везут: видимо не миновать смерти». Слез с извозчика, подошел к Шнейдер и Гендриковой, и тихо говорю «слезайте». Они делают знаки, что отказываются. Вернулся солдат, побранился, что нет никакого порядка, никто ничего не знает. Вновь отправился искать поезд. Я опять предложил моим спутницам сойти с экипажа и тихонько уйти. Они не согласились. Без них же уйти я не решился, опасаясь, что Гендрикову и Шнейдер тотчас после моего бегства, расстреляют. Возвратился солдат и повел нас в арестантский вагон, который уже был полон народом из нашей, Екатеринбургской тюрьмы. Была здесь княгиня Елена Петровна, ездившая повидаться с мужем, князем Иоанном Константиновичем, бывшим в Алапаевске. Узнав, что ее муж и другие Алапаевские узники введены на тюремный режим, Елена Петровна не хотела уезжать из Екатеринбурга. Тогда из гостиницы ее доставили в тюремный вагон. С княгиней вместе была арестована и сербская миссия в составе майора Мичина, солдат Милан, Божича и Абрамовича. Секретарем миссии состоял С. Н. Смирнов. Всех нас в вагоне было 33 человека. По пути к нам в вагон посадили еще двух крестьян, арестованных, по-видимому, за работой, следы которой на их одежде и руках были ясно видны. В Пермь мы приехали 14/27 июля. Восьмерых нас: меня, Гендрикову, Шнейдер, кн. Елену Павловну и миссию посадили в одну тюрьму, остальных – в другую. В Пермской тюрьме В Пермской тюрьме мы впервые узнали об убийстве и государя. В газетах сообщалось только о нем одном, об убийстве же остальных членов семьи не говорилось ни слова. Смотритель тюрьмы оказался очень добрым и благожелательным человеком. Кормили очень плохо, но спасало то обстоятельств что у сербов, с которыми я сидел в одной камере, были деньги, на которые и покупалось для всех нас продовольствие. |
| Двинулись… – Передние, короче шаг! Задние, подтянись! Старые знакомые – «черные вороны» – уже ждут нас. Но сейчас нас не запирают в клетки-одиночки. Изоляция кончилась. Сейчас нас грузят навалом. Чем больше в каждую машину, тем лучше. Выезжаем из ворот тюрьмы. Час стоит закатный, точно такой же, как в тот летний день, когда мы въезжали сюда два года тому назад. В неплотно закрытые двери битком набитых машин нам видно сейчас все здание нашего одиночного корпуса. Вот он, наш Шлиссельбург, в большой перспективе! Трехэтажная, багрово-красная кирпичная могила с высоченными деревянными щитами вместо окон. Неужели я провела здесь два года? И выхожу живая? Двухлетний срок казался тогда огромным. Масштаб десятилетий был еще непривычен. Колымской шутки – «Трудно только первые десять лет» – мы еще тогда не слыхали. Мы еще не знали, куда нас везут. Но зловещее слово «Колыма» уже порхало над машинами, прорываясь в тревожных вопросах друг к другу, в воспоминаниях о бутырских разговорах тридцать седьмого года. Правда, это слово еще не особенно пугало нас тогда. Великое дело – неведение. Товарный состав, ожидавший нас на вокзале, ничем не отличался от обычных товарных поездов. Разве только тем, что на вагонах чьим-то размашистым почерком было написано «Спецоборудование». Белым по красному. Я успеваю заметить, что вагон, куда меня втиснули, помечен номером семь. Народу натолкали в него столько, что, кажется, негде будет даже стоять. Теплушка. Но от этого настроение улучшается. Ведь закон тюрьмы – «чем теснее, грязнее и голоднее, чем грубее конвой – тем больше шансов на сохранение жизни». До сих пор это оправдывалось. Так да здравствует же этот телячий вагон и грубые, «тыкающие» конвоиры! Подальше от столыпинских вагонов, одиночных камер, нижних карцеров и вежливых Коршунидзе! Грохот. Дверь вагона заложили огромным болтом. Толчок… Поехали… Часть II Глава первая. Седьмой вагон Надпись «Спецоборудование» на вагоне я заметила еще во время посадки. На минуту подумала, что это осталось от прежнего рейса. Ничего удивительного. Товарный вагон. Ну и везли в нем какое-то оборудование. |
| «Вот я какой счастливый! Билет я взял! Не простой билет, а туда и обратно. Уф! Уф!» Петька все время молчал. Я со злостью сказал ему: — Нечего выбирать вагон. Теперь все равно. Пошли в этот. Петька остановился и промямлил: — Может, возьмем?.. А? На лице его уже не было выражения храбрости и презрения. Оно стало беспомощны а» и очень честным. Но тут я не удержался. Я захохотал, я заплясал на платформе и сказал сквозь зубы: — О! Теперь-то мы не возьмем. Я тебе покажу акул и лоцманов. Пошли! Я прыгнул на площадку и вдруг на полу прямо перед собой увидел два желтых билета с большими черными цифрами «5». Они лежали рядышком и были такими ровными, ни капельки не смятыми и чистыми, что я мгновенно сообразил: сегодняшние! Действительны! Петька сказал шепотом: «Ура, ура!» — и сразу же вбежал в вагон и занял место у окна. Я поднес оба билета к глазам. Маленькие дырочки проколов стали голубыми на фоне неба. Они обозначали дату выдачи билетов. «Сегодняшние! Действительны!» — радостно сказал я про себя и тоже зашел в вагон. Но как только я взглянул на пассажиров, сердце у меня екнуло. Я покраснел н остановился в проходе. Я подумал: «Надо было перейти в другой вагон. Ведь люди, потерявшие билеты, едут в этом вагоне. Может быть, вон те девушки с книжками? Или устало вздремнувшие парни? А может, высокий строгий старик и бабушка в темных очках? Или двое военных? Кто же? Ведь наверняка люди, потерявшие билеты, едут в этом вагоне». Я взглянул на Петьку. Удобно устроившись, он уже не обращал на меня внимания. В ту минуту я ненавидел Петьку за все его плутовские системы. Только назло ему, хотя мне очень не хотелось этого делать, я крикнул на весь вагон: — Кто потерял два билета? Дремавшие парни вздрогнули и полезли в карманы. Ничего не сказав, они снова задремали. Одна из девушек встряхнула книжку над скамейкой и облегченно вздохнула. Бабушка в темных очках что-то сказала строгому старику. Он презрительно улыбнулся и закрыл глаза. Наверно, это означало, что он не допускает даже мысли о потере билета. А Петька, схватившись за голову, раскачивался из стороны в сторону. Я понял, что он проклинает меня. |
|
|
