| Один волк вырвал небольшой кусок мяса из ляжки лошади: кровь брызнула в лицо живописца. Но лошади все-таки скакали еще быстрее и наконец въехали в конец селения, где гуляющая крестьянская молодежь, увидав скачущих пару лошадей и гнавшихся за ними волков, подняли крик, и тут только волки остановились. У живописца не было шапки. Он крепко держался руками за верхний вязок дровней, от чего руки замерли, и их насилу расцепили. Его отвезли на квартиру к знакомому ему управляющему, где, конечно, его отогрели, напоили чаем с ромом и сделали все возможное для его успокоения. Но у него образовалась к полуночи лихорадка и к свету жар, а к вечеру горячка. Его отправили в больницу, там же, в селе Куракине, где он пролежал дней двенадцать, ничего не помня, потом, придя в себя, еще оставался там недели две. Когда выздоровел окончательно, то правая сторона волос на голове, бороде и усах была почти совершенно белая. Выздоровев совсем, он уехал, не помню куда, кажется, опять к Мясоедову. Об дальнейшей участи его мне ничего не известно. Что же с лесничим? После того как волки, погнавшись за лошадьми, перескочили чрез него и когда они удалились далеко, он, поспешно собрав ружья, связал их кушаком, взлез на близстоявшую курчавую березу, втащил на кушаке туда за собою ружья и заряды. Он просидел на дереве часа два-три и, видя, что волки не возвращаются, пошел к ближайшей сторожке, держа все три ружья наготове. Все любители охоты в описываемой местности с нетерпением ожидают разлития полой воды. При дружной воде и быстром таянии снега реки Хопер, Сердоба, Пяша и другие меньшие истоки и овраги сливаются в одну массу, образуя водное пространство верст на 20 и заливая расположенные по низине все луга и леса, лежащие по берегам этих рек. В уездный город Сердобск, отстоящий от Софиевского верст на 20 с лишком, в течение 8–12 дней можно было ездить во время крайней нужды только на лодках. Река Хопер в это время поднималась иногда выше своего обыкновенного уровня на 6–8 аршин, заливая прибрежные леса на сказанную высоту, оставляя несколько высоких бугров-курганов не занятыми водою. |
| Шилтов А. О бессмертии души. М., 1898 (авт. — русск. медик и религ. писатель). Эрдминн Б. Научные гипотезы о душе и теле/Пер. с нем. М., 1911. Ямпольский С. (Б. С. Бакулин). Эсхатология. 1972 (машинопись). 6. ПРОБЛЕМЫ ЗЛА, СВОБОДЫ И ПЕРВОРОДНОГО ГРЕХА Аверинцев С. С. Теодицея. — В кн.: Философская энциклопедия. Т. 5. М., 1970. А. И. Учение Лейбница о происхождении и сущности зла. — «Вера и Разум». 1905. Ном. 2. Бугров А. Православное учение о первородном грехе. Киев, 1904 (авт. — правосл. писатель). Буткевич Т., прот. Зло, его сущность и происхождение. Харьков, 1897. Введенский Д. Учение Ветхого Завета о грехе. Серг. Пос., 1901 (авт. — правосл. библеист и богослов). Велтистов В. Грех, его происхождение, сущность и следствия. М., 1885 (авт. — правосл. богослов). Волжский А. С. (Глинка). Проблема зла у Вл. Соловьева — «Вопросы религии», В. 1. 1906 (авт. — религ. публицист). Вышеславцев В. Миф о грехопадении. — «Путь». Париж, 1932. Ном. 36. Гутверлет К. Свобода воли и ее противники/Пер. с нем. М., 1906. Кремлевский А. Первородный грех по учению блаж. Августина Иппонийского. СПб., 1902. Левицкий С. А. Трагедия свободы. Франкфурт-на-Майне, 1958. Лейбниц Г. В. Теодицея/Пер. с нем. — В кн.: Вера и Разум. 1887-1888. Лосский Н. О. Свобода воли. Париж: YMCA, 1928. Навиль Э. Проблема зла/Пер. с фр. СПб., 1868. Покровский А. Библейское учение о первобытной религии. Серг. Пос., 1901 (авт. — правосл. богослов, библеист и историк Церкви). Соловьев И., прот. Учение православной Церкви о грехе, его сущности и происхождении. М., 1910. 7. СЛОВАРИ И СПРАВОЧНИКИ Полный православный богословский энциклопедический словарь Т. 1– 2, СПб., 1912. Православная богословская энциклопедия. Т. 1 — 12 (издание вышло до слова «Константинополь»). СПб., 1904-1912. Радлов Э. Философский словарь. М., 1913. Светлов П. Я. прот. Что читать по богословию? Систематический указатель апологетической литературы на русск., нем., фр. и англ. языках. Киев, 1907. Философская энциклопедия. Т. 1-5, М., 1960-1970. |
| Лошадь рванулась раз, другой, но все-таки не выбралась и опять села, как будто что-то обдумывала. – Что ж, брат, так неладно, – усовещевал Никита Мухортого. – Ну, еще! Опять Никита потащил за оглоблю с своей стороны; Василий Андреич делал то же с другой. Лошадь пошевелила головой, потом вдруг рванулась. – Ну! но! не потонешь, небось, – кричал Никита. Прыжок, другой, третий, и наконец лошадь выбралась из сугроба и остановилась, тяжело дыша и отряхиваясь. Никита хотел вести дальше, но Василий Андреич так запыхался в своих двух шубах, что не мог идти и повалился в сани. – Дай вздохнуть, – сказал он, распуская платок, которым он повязал в деревне воротник шубы. – Тут ничего, ты лежи, – сказал Никита, – я проведу, – и с Васильем Андреичем в санях провел лошадь под уздцы вниз шагов десять и потом немного вверх и остановился. Место, на котором остановился Никита, было не в лощине, где бы снег, сметаемый с бугров и оставаясь, мог совсем засыпать их, но оно все-таки отчасти было защищено краем оврага от ветра. Были минуты, когда ветер как будто немного стихал, но это продолжалось недолго, и как будто для того, чтобы наверстать этот отдых, буря налетала после этого с удесятеренной силой и еще злее рвала и крутила. Такой порыв ветра ударил в ту минуту, как Василий Андреич, отдышавшись, вылез из саней и подошел к Никите, чтобы поговорить о том, что делать. Оба невольно пригнулись и подождали говорить, пока пройдет ярость порыва. Мухортый тоже недовольно прижимал уши и тряс головой. Как только немного прошел порыв ветра, Никита, сняв рукавицы и заткнув их за кушак, подышав в руки, стал отвязывать с дуги поводок. – Ты что ж это делаешь? – спросил Василий Андреич. – Отпрягаю, что ж еще делать? Мочи моей нет, – как бы извиняясь, отвечал Никита. – А разве не выедем куда? – Не выедем, только лошадь замучаем. Ведь он, сердечный, не в себе стал, – сказал Никита, указывая на покорно стоящую, на все готовую и тяжело носившую крутыми и мокрыми боками лошадь. – Ночевать надо, – повторил он, точно как будто собирался ночевать на постоялом дворе, и стал развязывать супонь. |
| Из соседних районов приезжали еще жители в мологские леса за брусникой, ночевали в пустых деревнях и страшно боялись строителей-зеков, как их называли – «тюремщиков». Вряд ли стоило их бояться. Один из бывших «волгостроевцев» рассказывал: «Грамотные сидели люди, но такие скорей и погибали. Не могли перебороть несправедливость. Кормили плохо. Сколько их, бедных, схоронили здесь. До сотни в день гибло». Так рабским трудом заключенных Волгостроя НКВД СССР возводилась Рыбинская ГЭС и готовилось дно Рыбинского моря. 20 декабря 1940 года был официально упразднен город Молога – Указом Президиума Верховного Совета РСФСР, «в связи с предстоящим затоплением в районе строительства Рыбинского гидроузла». А 13 апреля 1941 года на Рыбинской ГЭС в Переборах был забетонирован последний пролет плотины, «и паводковые воды Волги, Мологи, Шексны, встретив на своем пути непреодолимую преграду, начали заливать русла, разливаться на пойму, затопляя Молого-Шекснинское междуречье...» «Лесные птицы и звери шаг за шагом отступают на более высокие места и бугры, – писала газета «Большая Волга» в репортаже «На Рыбинском море» от 19 мая 1941 года. – Но вода с флангов и тыла обходит беглецов. Мыши, ежи, горностаи, лисы, зайцы и даже лоси согнаны водой на вершины бугров и пытаются спастись вплавь или на оставшихся от рубки леса плавающих бревнах, вершинах и ветвях. Многие лесные великаны-лоси не раз попадали в весенний паводок и разлив Мологи и Шексны и обычно благополучно доплывали до берегов или останавливались на мелких местах до спада полых вод. Но сейчас звери не могут преодолеть небывалого, по размерам залитой площади, наводнения. Много лосей, прекратив попытки уйти вплавь, стоят по брюхо в воде на более мелких местах и напрасно ждут обычного спада воды. Некоторые из зверей спасаются на приготовленных к сплаву плотах и гонках, живя по нескольку недель. Голодные лоси объели всю кору с бревен плотов и, сознавая безвыходность своего положения, подпускают людей на лодках на 10–15 шагов...» Печальная картина библейского потопа – но зрелище не столь величественное, сколь жалкое. Не месяцы, а годы наполнялась водой огромная территория. Долгое время она представляла собой довольно некрасивую лужу, из которой тут и там торчали остатки строений, несрубленные деревья и кустарники. Только в 1955 году Рыбинская и Угличская ГЭС были сданы в эксплуатацию. Все это время здесь оставался Волголаг, и сотни тысяч заключенных продолжали трудиться на благо коммунизма, выполняя «великий сталинский план преобразования природы». |
| Помню, над последней сценой, то есть появлением майора без усов, мы оба очень смеялись. По-видимому, „Силе гипнотизма“ суждено было сделаться уморительнейшим и популярнейшим из русских фарсов, и я тогда же взял с Чехова слово, что он примется за эту вещь, не откладывая в долгий ящик» (Чехов в воспоминаниях, 1954, стр. 143). Когда, после постановки «Медведя», Леонтьев (Щеглов) напомнил о «Силе гипнотизма», Чехов ответил 2 ноября 1888 г.: «„Силу гипнотизма“ я напишу летом – теперь не хочется». «Когда несколько лет спустя, – вспоминал Леонтьев (Щеглов), – в одно из наших московских свиданий я попенял Чехову, отчего он не написал обещанного водевиля, Чехов задумчиво, как бы про себя, проговорил: – Ничего не поделаешь… нужного настроения не было! Для водевиля нужно, понимаете, совсем особое расположение духа… жизнерадостное, как у свежеиспеченного прапорщика, а где его возьмешь, к лешему, в наше паскудное время?.. Да, Жан, написать искренний водевиль далеко не последнее дело!» (там же, стр. 151). После смерти Чехова Леонтьев (Щеглов) сам написал пьесу: «Сила гипнотизма, шутка в 1 действии Антона Чехова и Ивана Щеглова» (1910). 9. «Гром и молния» (1888), водевиль. Замысел изложен в письме к Суворину 23 декабря 1888 г.: «Я придумал для Савиной, Давыдова и министров водевиль под заглавием „Гром и молния“. Во время грозы я заставлю земского врача Давыдова заехать к девице Савиной. У Давыдова зубы болят, а у Савиной несносный характер. Интересные разговоры, прерываемые громом. В конце – женю». Тексты подготовил, примечания составил и вступительную статью написал М. П. Громов; пьесу «Иванов», примечания к ней и часть вступительной статьи – И. Ю. Твердохлебов. Впервые – «Неизданная пьеса А. П. Чехова». Документы по истории литературы и общественности. Выпуск 5. Изд. «Новая Москва», 1923. (Текст приготовил к печати и снабдил предисловием и примечаниями Н. Ф. Бельчиков). Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Сохранившийся автограф пьесы – одиннадцать самодельных (сшитых нитками) тетрадей. В первой тетради утрачены два листа: начальный, где, по всей видимости, обозначено заглавие пьесы, и двенадцатый – с большей частью явления 4 первого действия. По авторской ремарке, в 4 явлении на сцене Анна Петровна, Глагольев 1, Венгерович 1, Войницев и Бугров. В сохранившемся тексте – лишь небольшой диалог Бугрова с Войницевым и никак не связанная с этим диалогом заключительная реплика Венгеровича 1. |
| Все лето этого года Разин дрался то с черкесами, то с персиянами, потерял своего товарища Сережку Кривого, но у Свиного острова разбил персиян наголову, обратил их хана в бегство, а красавицу, дочь ханскую, захваченную в плен, взял к себе наложницей и, обогащенный добычей, 7-го августа, разбил один из учугов (место рыболовли) волжских, принадлежавший митрополиту астраханскому, а затем, ограбив персидскую бусу (судно) на море, заложил стан на острове Четырех Бугров, в устьях Волги. Воевода астраханский, князь Иван Семенович Прозоровский, выслал против Разина своего товарища, князя Сем. Ив. Львова, на 37 стругах. Завидя такую силу, Разин ушел в море, был преследуем князем Львовым 20 верст и, настигнутый, принял милостивую грамоту царскую, обещал добить челом государю, сдать награбленное казенное имущество, все пушки, и возвратиться на Дон, явился лично в астраханскую приказную избу, положил там, в знак послушания, свой бунчук, пил и гулял с воеводами астраханскими, не упускавшими случая поживляться от него персидской добычей, и, 4-го сентября, отправился на Дон, по пути к которому, в Царицыне, Разин велел «оттрепать бороду» воеводе Унковскому за разные притеснения донских покупщиков царицынской соли. На Дону, Разин, выбрав место между станицами Ведерниковской и Кагальницкой, устроил земляной городок Кагальник, к которому направил силой торговлю, сосредоточившуюся прежде в Черкасске, за все платы честно торговцам, не трогал никого, но повелительно являлся в Черкасске, где, на Фоминой неделе 1670 г., велел утопить жильца 133) Евдокимова, привезшего из Москвы царскую грамоту, причем заметил грозно Корнилу Яковлеву, атаману войска донского и своему крестному отцу: «Владей своим войском, а я буду владеть своим». В мае, Разин поднялся Доном к Паншину, погромил калмыков, кочевавших между Доном и Волгой, приплыл Волгой к Царицыну, взял его, а воеводу утопил и, после месячного пребывания в Царицыне, продолжал плавание к Черному Яру, где встретил флотилию князя Сем. Ив. Львова, высланную из Астрахани против мятежников. |
| Близ горьких колодцев, или малых солоноватых озер, разбивают они юрты из черных овечьих шкур, вокруг шатра своих шейхов, которых коварного и корыстолюбивого гостеприимства избегают путники, пролагая стезю свою далеко от их пристанища. Дикие травы и колючие кустарники, местами растущие по степи, там, где почва земли более состоит из мелкого щебня, нежели из песков, служат пищей многочисленным верблюдам и содержат стада, составляющие с конями основание богатства бедуинов, приращаемого частными грабежами. Таковы пустыня и ее жители. В ней, более, нежели где-нибудь, можно постигнуть всю благость Провидения, наделившего каждый край свойственным ему животным, и соединившего Азию с Африкой созданием верблюда, по справедливости названного кораблем пустыни. Какое другое животное могло бы семь дней и даже долее переносить голод и жажду? Ибо во все время пути их кормят весьма мало и не поят ни разу. По вечерам дают им торбу сухих бобов, когда снимая вьюки, пускают их пастись в окрестную пустыню; но до самого эль-Ариша они должны нести в себе воду Нила, хотя на пути есть два колодца в Абу-Сейре и Катиэ. Близ оных всегда толпятся с водоносами жены арабов, в своих длинных синих покрывалах, посылаемые из соседних кочевьев к сим драгоценным для них ключам. Около шестидесяти часов совершенной пустыни между Бильбейсом и эль-Аришем. На ней не встречаешь никакого жилья, кроме ничтожной таможни Абу-Сейр, за 14 часов от Бильбейса, установленной пашою, для осмотра караванов. Там провел я первую ночь, и оттоле уже начинаются зыбучие пески, только изредка и на малое пространство перерываемые. Промеж высоких бугров ночевал я в другой раз, в виду малого оазиса пальм, наполненного кабанами, которых крик был издали слышен. Потом доехал я до большого пальмового леса Катиэ, островом лежащего среди пустыни, где стоят па страже 80 солдат паши. Далее караваны следуют по иссохшему руслу потока, вдоль которого, как говорят, было много пальм, ныне истребленных; но я еще два раза ночевал в пустыне, прежде, нежели достиг эль-Ариша. Не доходя 16 часов до сей крепости, дорога приближается к морю и пролегает обширными солончаками, которые во времена французов были еще наполнены водою; изредка видны близ них следы давнего жилья. Наконец, в малом расстоянии от крепости, начиная от принадлежащего ей колодца, рыхлая стезя совершенно идет вдоль песчаного поморья. |
| На берегу, возле избушек, повсеместно суетились фигуры рыбаков, «сидящих» на этих тонях. Видел я: кто-то чинит снасть, кто-то готовит и тешет колья, кто-то ремонтирует карбас. У рыбаков на тоне, на семужьем промысле практически нет свободного времени. За избушками вдоль всего берега, по краям леса, зелеными бесформенными кучами разбросан кустарник. За ним на бескрайнюю ширь и глубину распахивался бесконечный лес. Зеленые березы и рябины перемежались с темной зеленью елок. Ширились громады сосен. У меня было острое зрение, и в одном месте я рассмотрел между двух можжевеловых бугров, стоящих возле самого леса, что-то темно-бурое, округлое и, как мне показалось, живое. Я опять подошел к отцу, показал рукой на интересный предмет и сказал: - На Мишку уж больно походит. Отцу некогда было разглядывать берег, он мимоходом глянул в том направлении, махнул рукой и гаркнул мне: - Куст это, Пашко, куст, вот и все. Ты не выдумывай особо тут, мечтатель. Сам не видишь? Но меня что-то смущало. - А почему тогда он коричневый, куст этот? Отец сделал равнодушную физиономию и вообще отвернулся. Ему надо было соблюдать курс, а не заниматься всякой ерундой. А я его отвлекал. Коричневый куст вдруг поднялся на четыре лапы и пошел вдоль леса. Это была моя победа, и я радостно заорал. - Вот тебе и куст! Медведь это, медведь! Отец мой обернулся, тоже разглядел медведя и сбавил ход. Мы с ним вдвоем сделали из ладоней «козырьки» и разглядывали, как медведь крутил головой, как он глядел в нашу сторону, как шел вдоль моря, потом повернул в лес и скрылся за деревьями. Я повизгивал в карбасе, ведь я видел живого медведя в первый раз. А отец, видно что, маленько уязвленный своей невнимательностью, одобрительно на меня посмотрел и сквозь моторный треск прокричал важные для меня слова: - Настырный же ты, Пашка, выглядел ошкуя. А я, вишь, проморгал. Молодец, сын, растешь. Охотник из тебя, может, и получится. И радостно и желанно было для меня это отцовское одобрение. Тем более радостное, что он не очень-то был охоч на похвалы. |
| 1934 .III.1. Сковородино, ОМС. Дорогой Кирилл, в прошлый раз я не успел написать тебе и потому пишу тебе первому сейчас, с утра. Вот уже десять дней прошло, как мы приехали на ОМС, т.е. Опытную Мерзлотную Станцию, но время это пролетело так, что его и не заметили. С утра, т.е. с 8 часов и до 12, 12 1 / 2 , 1 ч. ночи нахожусь в лаборатории, выходя из нее только чтобы пообедать и изредка – на 1 / 2 часа заснуть после обеда. Изредка выходим наружу, посмотреть на великолепную, развивающуюся рядом со станцией, наледь. Станция – небольшое учреждение, из нескольких домов, каждый из которых раза в 2 больше нашего, или вроде нашего. От лаборатории до столовой шагов 30, шагах в 30 – дом, где живет директор. Только до бани подальше, минут 10 ходу, если не менее. Комната, в которой живем, отделена перегородкой от помещений лабораторных. Как видишь, здесь все близко и под рукою. Всегда я мечтал жить непосредственно рядом с лабораторией, в тишине и подальше от города. Но исполнение желаний приходит, можно сказать, всегда с неожиданной стороны; так и в настоящем случае. Правда, лаборатория только организуется, ни приборов, ни реактивов нет. Но пока что мы пользуемся местными ресурсами – морозом. В холодильном шкафу, пространстве между двумя оконными рамами, но специально устроенными, морозим воду и грунты во всевозможных комбинациях. Наблюдаю процессы кристаллизации, делаю зарисовки, многое уясняется и этими примитивными опытами. Малость и скудость лаборатории, пожалуй, приятны, по крайней мере в моем вкусе. Очень интересны образующиеся здесь наледи, растущие изо дня в день. Столярную мастерскую заделало льдом уже более чем на половину высоты. Вспухают большие и малые ледяные бугры. Лед постепенно завоевывает территорию и быстро растет вширь и ввысь, словно пухнет. Из трещин, образующихся на нем, вбрасываются газы, выступает вода. При вскрытии ледяного покрова на особенно приподнятых местах из отверстия бьет фонтан, например на 70 см. Местами выступает какой-то минеральный раствор, покрывающий пушистым налетом лед, какой-то карбонат, но, вопреки ожиданию, – не кальция. Образуются сложные системы мощных трещин в ледяной толще. Наледь угрожает полотну железной дороги и подбирается к столовой для рабочих. Как видишь, происходит много интересного. Разрез наледных бугров, правда, подслеповатый и чересчур мелкий, можешь посмотреть в «Физической Геологии» Мушкетова, изд. 3-е. 21 |
| – Стойте! – воскликнула Марья Николаевна. – Я хочу присесть и отдохнуть на этом бархате. Помогите мне сойти. Санин соскочил с коня и подбежал к ней. Она оперлась об его плечи, мгновенно спрыгнула на землю и села на одном из моховых бугров. Он стал перед нею, держа в руках поводья обеих лошадей. Она подняла на него глаза… – Санин, вы умеете забывать? Санину вспомнилось вчерашнее… в карете. – Что это – вопрос… или упрек? – Я отроду никого и ни в чем не упрекала. А в присуху вы верите? – Как? – В присуху – знаете, о чем у нас в песнях поется. В простонародных русских песнях? – А! Вы вот о чем говорите… – протянул Санин. – Да, об этом. Я верю… и вы поверите. – Присуха… колдовство… – повторил Санин. – Все на свете возможно. Прежде я не верил, а теперь верю. Я себя не узнаю. Марья Николаевна подумала – и оглянулась. – А мне сдается, место это мне как будто знакомое. Посмотрите-ка, Санин, за тем широким дубом – стоит деревянный красный крест? аль нет? Санин сделал несколько шагов в сторону. – Стоит. Марья Николаевна ухмыльнулась. – А, хорошо! Я знаю, где мы. Пока еще не потерялись. Это что стучит? Дровосек? Санин поглядел в чащу. – Да… там какой-то человек сухие сучья рубит. – Надо волосы в порядок привести, – проговорила Марья Николаевна. – А то увидит – осудит. – Она сняла шляпу и начала заплетать свои длинные косы – молча и важно. Санин стоял перед нею… Ее стройные члены явственно рисовались под темными складками сукна, с кое-где приставшими волокнами моха. Одна из лошадей внезапно встряхнулась за спиною Санина; он сам затрепетал невольно, с ног до головы. Все в нем было перепутано – нервы натянулись, как струны. Недаром он сказал, что сам себя не узнает… Он действительно был околдовал. Все существо его было полно одним… одним помыслом, одним желаньем. Марья Николаевна бросила на него проницательный взгляд. – Ну, вот теперь все как следует, – промолвила она, надевая шляпу. – Вы не садитесь? Вот тут! Нет, погодите… не садитесь. Что это такое? По верхушкам деревьев, по воздуху лесному, прокатилось глухое сотрясение. |
|
|
