| АНЕКДОТ С БОРОДОЙ Почти то же самое можно сказать и о жизни его ближайших друзей-славянофилов: братьях Киреевских, отце и сыновьях Аксаковых, Самарине, Кошелеве, Языкове. Но все они, так или иначе, когда-то «переболели» «охотой к перемене мест», страстью к чужестранной философии или литературе. После «выздоровления» это отзывалось у них подчеркнутой, доходящей иногда до крайностей критикой всего «западного». Противники часто использовали в спорах эту их слабость, для того, чтобы лишний раз выставить славянофилов на смех. Хомякова же, при всем желании, невозможно было уличить в шовинизме. Он легко отдавал должное заслугам и святыням других народов, они лишь укрепляли его веру в самобытное русское начало. Но вот в борьбе за признание и торжество этого начала со своими «объевропеившимися» соотечественниками Хомяков был бескомпромиссен. И здесь он не боялся показаться смешным. Так в середине 1840-х годов Алексей Степанович начинает появляться в лучших московских и петербургских гостиных… с бородой. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Впервые со времен Петра I, законодательно предписавшего бритье не только дворянам, солдатам и чиновникам, но всем мало-мальски значимым в России лицам, кроме купцов и духовенства, представитель благородного сословия осмеливается показаться обросшим. И где?! Не в своем имении, не на походном бивуаке, а в свете! Хомяковская борода стала и сенсацией, и манифестом, который сразу подхватили остальные славянофилы. К бороде постепенно прибавились меховые шапки, сапоги, кафтаны, поддевки и архалуки, отороченные мехом зипуны. Отчаянный Константин Аксаков некоторое время даже ходил в красной рубахе и заправленных в сапоги плисовых шароварах. Это было уже чересчур. Ведь целью демонстрации этого своеобразного модельного ряда было не облачить помещиков в некий абстрактный «народный костюм», а вернуть им традиционный для русского дворянского сословия внешний вид. А там, глядишь, появятся и связь с собственным народом, и интерес к его внутренней жизни. Те самые, которые были потеряны после Петра. |
| — Пусть воссядет на сие сооружение тот рыцарь, у которого достанет для этого храбрости. — Только не я, — прервал его Санчо, — во-первых, у меня не достанет для этого храбрости, а во-вторых, я не рыцарь. А дикарь продолжал: — Если же у рыцаря есть оруженосец, то пусть он сядет на круп, и пусть оба вверят себя доблестному Злосмраду, ибо за исключением меча Злосмрадова никакой другой меч и ничье коварство не властны причинить им зло. Стоит только повернуть колок, вделанный в шею этого коня, и он перенесет по воздуху и рыцаря и оруженосца туда, где их дожидается Злосмрад, но чтобы от высоты полета у обоих не закружилась голова, им надлежит завязать себе глаза и не снимать повязки, покуда конь не заржет, каковое ржание явится знаком, что путешествие окончилось. Засим дикари оставили Клавиленьо и чинно направились туда, откуда пришли. Горевана, как скоро увидела коня, почти со слезами обратилась к Дон Кихоту: — Доблестный рыцарь! Злосмрад исполнил свое обещание: конь — вот он, между тем бороды наши все растут и растут, и каждая из нас каждым волоском бороды своей тебя заклинает остричь ее и сбрить, и того ради тебе надлежит лишь сесть на коня вместе с твоим оруженосцем и положить удачное начало необычайному вашему путешествию. — Я так и сделаю, сеньора графиня Трифальди, вполне добровольно и по собственному моему хотению, и, чтобы не задерживаться, я даже не возьму подушки для сиденья и не надену шпор, — так сильно во мне желание увидеть вас, сеньора, и всех прочих дуэний с гладкими, лишенными растительности лицами. — Ну, а я так не сделаю, — объявил Санчо, — ни добровольно, ни принудительно, никак не сделаю. Если же это бритье может быть произведено только после того, как я сяду на круп коня, то мой господин может тогда искать себе в спутники другого оруженосца, а сеньоры дуэньи — другой способ лощить себе лица, а я не колдун, чтобы находить удовольствие в летании по воздуху. Да и что скажут мои островитяне, когда узнают, что их губернатора ветер носит? А потом еще вот что: отсюда до Кандайи три тычячи с чем-то миль, и если конь притомится или же великан рассердится, то на возвратный путь мы потратим лет этак шесть, а тогда, стало быть, всякие там острова да разострова мне улыбнутся. И ведь не зря говорится, что промедление опаснее всего, а еще: дали тебе коровку — беги скорей за веревкой, и, да простят мне бороды этих сеньор, хорошо апостолу Петру в Риме, — я хочу сказать, что мне и здесь хорошо: меня в этом доме держат в холе, а от хозяина я ожидаю великой милости, то есть назначения губернатором. |
| Его фигура скользнула, как тень, по светлой, залитой солнцем улице, такой веселой и, однако, такой торжественной в это раннее летнее утро, и скрылась медленно из виду. Наконец неумолимый хронометр возвестил, что Уолтер должен повернуться спиной к Деревянному Мичману; и они отправились – он сам, дядя и капитан – в наемной карете к пристани, откуда пароход доставил их вниз по реке к некоему Пункту, название коего, как объявил капитан, было тайной для всех сухопутных жителей. По прибытии к этому Пункту (куда корабль пришел накануне с ночным приливом) они были осаждены толпой неистовых лодочников и среди них знакомцем капитана, грязным циклопом, который, несмотря на свой единственный глаз, высмотрел капитана на расстоянии полутора миль и с той поры обменивался с ним непонятными возгласами. Доставшись в качестве законного приза этому субъекту, который устрашающе хрипел и органически нуждался в бритье, все трое были препровождены на борт «Сына и наследника». А на «Сыне и наследнике» «шла суматоха: грязные паруса были расстелены на мокрой палубе, люди спотыкались о ненатянутые канаты, матросы в красных рубахах бегали босиком туда и сюда, бочки загромождали каждый фут пространства, а в самом центре кутерьмы находился черный кок в черном камбузе, увязший по уши в овощах и полуослепший от дыма. Капитан тотчас увлек Уолтера в уголок и с великим усилием, от коего лицо у него очень раскраснелось, вытащил серебряные часы, которые были так велики и так плотно засунуты в карман, что выскочили оттуда как пробка. – Уольр, – сказал капитан, протягивая их и сердечно пожимая ему руку, – прощальный подарок, мой мальчик. Переводите их на полчаса назад каждое утро и примерно на четверть часа вечером, и вы будете гордиться этими часами. – Капитан Катль! Я не могу их принять! – вскричал Уолтер, удерживая его, ибо тот хотел убежать. – Пожалуйста, возьмите их. У меня есть часы. – В таком случае, Уольр, – сказал капитан, внезапно засунув руку в один из карманов и вытащив две чайных ложки и щипцы для сахара, которыми он вооружился на случай такого отказа, – возьмите вместо них вот эту мелочь из столового серебра. |
| 7:18. Вретище. Вретище, которое было знаком траура и покаяния, делалось из грубой козьей или верблюжьей шерсти и было неудобной одеждой. Во многих случаях оно лишь покрывало бедра. Этот обычай не только отстранял человека от нормальной жизни, но и постоянно напоминал о горечи потерь, поскольку вретище больно кололо тело. 7:18. На головах – плешь. Несмотря на запрещение этой практики во Втор. 14 (см. коммент. к Втор. 14:1,2 ), бритье головы в знак траура было распространенным обычаем (см.: Иов. 1и Иер. 48:37 ). Оно составляло также часть обряда очищения больного ( Лев. 14:8,9 ) и обета назорейства ( Чис. 6:9 ). В Месопотамии известен обычай обривания половины головы, когда человека хотели предать публичному унижению. 7:23. Цепь. В египетском и месопотамском искусстве узники часто изображаются в цепях. Например, на рельефе, обнаруженном в Рамессее в Фивах, изображены пленники из Азии, Эфиопии и Африки, которых чередой проводят перед Рамсесом II. В Мединет-Абу аналогичная сцена с хананейскими и филистимскими пленниками высечена на стене заупокойного храма Рамсеса III. 7:24. Осквернение святынь. Упоминание об осквернении храма в Иерусалиме ( Пс. 73:7 ) и о систематическом разрушении Иосией языческих высот на всех подвластных ему территориях и в Вефиле ( 4Цар. 24:8–15 ) показывает, что святилища не избежали разрушения от руки мстителей или в результате целенаправленной кампании. В древних старовавилонских текстах из Мари и на «Цилиндре Кира» персидской эпохи описывается разрушение храмов и захват статуй богов в качестве «заложников». В видении Иезекииля показано, что незаконные жертвенники и святилища, устроенные израильтянами, будут сметены и уничтожены разгневанным Богом. 7:26. Видение, закон, совет как средства избавления. Пророческое видение представляет весть от Бога, которая иногда подкрепляет и вселяет надежду на избавление. Наставления священника здесь – возможно, просто ритуальные предписания, указывающие путь к примирению с Богом. Советы старцев считались важными, они способствовали принятию решений под водительством божественной мудрости. В смутное время и во времена бедствий страна оставлялась без направляющего попечения Бога. Все традиционные средства и способы получения водительства Божьего были утрачены или потеряли свою силу (см. о советниках в Иер. 26:7–17 ). Ситуация, с которой предстоит столкнуться Иудее, напоминает картину, нарисованную в египетском «Видении Неферти» (XX в. до н. э.), где автор сокрушается, что «никто не управляет страной», а те, кто «мог говорить, уничтожены» (ср. бессилие Саула в 1Цар. 28:6 ). 8:1–11:25 Перенесение пророка в видении в Иерусалим |
| 492 В то же время... в земле закопан. – Второй сын Аввакума Прокопий родился в 1647 г.; вместе с матерью и братом Иваном с марта находился в земляной тюрьме на Мезени (с 1670 г.). 493 ...якоже Филипп каженика древле. – Апостол Филипп, по рассказу Деяний апостолов (8:38), крестил евнуха-эфиопа, странствуя из Иерусалима в Газу. 496 Приидоша в село мое... отпустил в поле. – События, описанные Аввакумом, датируются, по-видимому, августом 1647 г. Аввакум борется со скоморошескими забавами, следуя идеям московского кружка «ревнителей благочестия», стремившегося к упорядочению церковной жизни и к введению благочестия в разных сферах русского общества. Видимо, под влиянием идей этого кружка в 1648 г. появляется специальный указ царя Алексея Михайловича воеводам, запрещавший под угрозой телесных наказаний всякие выступления скоморохов с медведями и музыкальными инструментами. 497 ...Василей Петровичь Шереметев, плавучи Волгою в Казань на воеводство... – Боярин В. П. Шереметев (ум. в 1659 г.) отправился в Казань из Москвы 8 августа 1647 г., в сентябре он проезжал недалеко от Лопатищ; тогда и произошла описанная Аввакумом встреча. 499 ...благословить сына... блудолюбный образ. – Бритье бороды осуждалось на Руси как греховное западное влияние, потворство блудникам. 502 ...у царя на сенях со мною прощались... – Неизвестно, насколько это известие о том, что будто бы Шереметевы просили прощения у Аввакума, соответствует действительности. Царские сени – большие украшенные помещения – находились непосредственно перед палатами; в них происходили встречи придворных и приглашённых во дворец лиц. 503 ...брату моему меньшому бояроня Васильева и дочь духовная была. – Неясно, о каком из своих младших братьев пишет здесь Аввакум: все три его брата – Козьма, Герасим и Евфимий – служили в разных дворцовых храмах; Козьма и Герасим – священниками (следовательно, один из них был духовником боярыни), Евфимий – псаломщиком. 505 Аще меня задушат... причти мя с Филиппом, митрополитом Московским... – Личность митрополита Филиппа (в миру Федора Колычева, 15071560), задушенного Малютой Скуратовым по приказу Ивана Грозного, была очень популярна в XVII в.: в 1647 г. |
| Такая забота Стоглава о жизни христианина нашла продолжение и завершение в другом памятнике древнерусской письменности, современном данной эпохе – Домострое, написанном священником Сильвестром, сподвижником Митрополита Макария. Немаловажным является и тот факт, что, по мнению исследователей, он принимал участие в создании Стоглава 264 . Этот памятник дает «широкие» рекомендации – как устроить свой дом так, чтобы зайти в него – было «как в рай войти» (§ 38). В «Домострое» перед читателем развертывается грандиозная картина семейного идеального быта и идеального поведения хозяев и слуг 265 . Все это вместе свидетельствует о проникновении церковности в структуру древнерусской жизни и быта, о воцерковлении мира. На Соборе 1551 г. были утверждены некоторые особенности, которые в XVII в. были преданы проклятию. Имеется в виду двоение Аллилуиа (гл. 42, с. 313), двоеперстие при совершении крестного знамения (гл. 31, с. 294–295), постановление о нестрижении бороды (гл. 40, с. 301–302), что до настоящего времени удержано в старообрядческой среде 266 . Сомнения о правильности пения Аллилуиа имели место еще в Новгороде при архиепископе Геннадии (1484–1504), причем обычай двоить Аллилуиа был некогда и в Греческой Церкви. Таким образом, Стоглав только унифицировал имевшиеся в Русской Церкви разногласия в богослужебной практике 267 . То же самое можно сказать и о перстосложении 268 . Что же касается брадобрития, то оно непременно ассоциировалось на Руси с уподоблением латинянам или же с безнравственностью и было при этом поводом для нареканий. Ф. Буслаев по этому поводу говорит следующее: «Борода, занимающая такое важное место в греческом и русских подлинниках, стала, вместе с тем, символом русской народности, русской старины и предания. Ненависть к латинству, ведущая свое начало в нашей литературе даже с XI века, и потом, впоследствии, ближайшее знакомство и столкновение наших предков с западными народами в XV и особенно в XVI веке способствовали русскому человеку к составлению понятия о том, что борода, как признак отчуждения от латинства, есть существенный признак всякого православного, и что бритье бороды – дело неправославное, еретическая выдумка на соблазн и растление добрых нравов» 269 . |
| Некоторые императоры покровительствуют даосизму, тогда как другие – буддизму, тот и другой являются во всеоружии разного рода книг для чтения, посвященных разным предметам и правилам в жизни; со временем, при распространении массы сих книг в народе, предписания и законы конфуцианских классиков мало-помалу ослабевают в их силе. д) Даосизм и буддизм, по мере своих завоеваний, являются участниками в правительственной сфере деятельности, продолжают уживаться, хотя не без антагонизма, имея всегда в народе массы своих приверженцев, и силясь всегда удерживать свое влияние самыми разнообразными способами. е) У буддистов замечается особенное развитие церемоний, с преобладанием монашества, тогда как даосы имеют свои фаланги ученых, магиков, заклинателей, алхимиков, астрологов, монахов и монахинь, оказывающих свое влияние на народ. Анализируя таком образом сознание народной массы, замечаем крайнее разнообразие и противоположности в воззрениях и обычаях, придающих особенную нервозную жизненность и смесь. Эдкинс, характеризуя даосизм в вопросе о пустынной жизни и монашестве его последователей, говорит, что Лао-цзюнь спокойствие и самоограничение поставляет целью жизни, для этого «все страсти должны быть как можно более сдерживаемы и ограничиваемы», что «сила и прогресс заключаются в концентрированном равновесии способностей, хранении их в спокойствии». Ревностные последователи, объясняют это учение в пользу пустынной и уединенной жизни, хотя не признают для всех абсолютно необходимым целибатство, бритье головы, всякого рода уничтожение в себе животной жизни, соединенной с физическими требованиями природы, как того требуют буддисты. Даосы употребляют все усилия к сохранению своего здоровья и долговечности, для этого верят в универсальный жизненный эликсир и заботятся самое тело сделать бессмертным, любят также хорошо покушать и выпить, повеселиться. Если они стремятся к уединению или пустынножительству, то не для чего иного, как для самоуглубления, очищения от греха, и возведения души к идеальной высоте к совершенству, как учил Лаоцзы. |
| Совершенно новым и наиболее оригинальным разделом явился знаменитый 17-й («пенальный») титул Эклоги. Будучи лишь одним из восемнадцати, из которых состоит сборник, этот титул тем не менее занимает 1/5 часть всего объема и 1/3 часть общего количества глав. 259 Предложенная Эклогой пенитенциарная система во многом отлична от той, которая действовала в прежнем законодательстве. Она предусматривает для различных категорий уголовных преступлений, связанных, например, с нарушением святости алтаря и права церковного убежища, с клятвопреступлением, вероотступничеством, разграблением и осквернением могил, подделкой монет, с похищением и обесчещением, прелюбодеянием и т. д., телесные и членовредительские наказания (битье палками или плетью, отрезание носа, вырывание языка, отсечение рук, ослепление, бритье головы, выжигание волос и др.). И хотя сами по себе такого рода наказания не были, по-видимому, новшеством (см., например, гл. 13 новеллы 134 Юстиниана, из которой явствует, что в ходу была даже такая зверская форма увечья, как отсечение у преступника всех четырех конечностей), то масштабы и широта спектра их применимости – это характерная черта именно Эклоги. Скорее всего, в уголовном праве исаврийцев отразилось обычное народное право, согласно которому преступник должен наказываться потерей той части тела, при помощи которой он совершил преступление. 260 Несмотря на всю свою варварскую жестокость, подобные наказания вполне могли рассматриваться законодателями в качестве провозглашенных «исправлений в духе большего человеколюбия»: ведь они, как правило, были заменой смертной казни. В некоторых случаях, правда, они были введены вместо денежных штрафов, предусмотренных в соответствующих казусах законодательством Юстиниана. И даже в тех случаях, когда за те или иные правонарушения в Эклоге сохраняется смертная казнь (например, за кровосмешение между близкими родственниками, гомосексуализм, умышленный поджог, отравление с летальным исходом, волшебство, убийство, разбой, а также за некоторые ереси), мы наблюдаем тенденцию к отказу от особо жестоких способов казни, а именно распятия, сожжения и т. д. Лишь при умышленном поджоге внутри города и разбое сохранялась казнь через сожжение или соответственно повешение, с тем, вероятно, чтобы повысить устрашающее воздействие наказания. В целом же Эклога представляет собою первый законодательный памятник, пенитенциарная система которого ясно и недвусмысленно предусматривала обе основные цели наказания – служить средством возмездия за причиненный вред или искупления вины и средством устрашения (превентивная функция наказания). 261 |
| Первое написано в 1705 г. в опровержение мысли раскольников, что будто бы чрез бритье бороды искажается образ Божий в человеке. Другое сочинение, более обширное и более содержательное, направлено вообще против раскольнических заблуждений и состоит из трёх частей: в 1-й доказывается, что вера раскольников неправа, в 2-й – что учение их душевредно и в 3-й – что дела их не богоугодны. Оно написано святителем не за долго до смерти († 1709 г.) в пособие священникам его епархии и в списках разослано им, а в 1745 г., после предварительного рассмотрения синодальным членом Платоном, архиеп. Крутицким, напечатано. Отличительною чертою «Розыска» служит строгая последовательность в раскрытии мыслей. Раскол рассматривается здесь с догматической и нравственной стороны и опровергается не только в первоначальном своём происхождении, но и в позднейшем раскрытии. Из обрядовых вопросов в первых двух частях наиболее подробно раскрыт вопрос о кресте (стр. 20–21, 386–466. М., 1855), менее обстоятельно – о перстосложении (стр. 466–92), об имени Спасителя (стр. 41–8) и молитве Иисусовой (стр. 37–41). При этом св. Димитрий не столько оправдывает содержимые православными обряды, сколько раскрывает несостоятельность раскола вследствие его несообразности с духом евангелия, стараясь показать, к каким нелепостям и заблуждениям он приводит или как безразлично в деле веры и спасения то или другое раскольническое мнение. На ряду с достоинствами есть немало в «Розыске» и недостатков. Встречаются там противоречия сочинениям его собственным и других полемистов. Напр., по вопросу о подножии креста (стр. 402–3) автор не согласен с Ч.-Минеями (предисл. к Ч.Минеям за декабрь), а говоря, что прямое древо креста означает Отца и Сына, поперечное же – Св. Духа (стр. 436), противоречит Скрижали (стр. 34). Есть в «Розыске» обмолвки. Так, благословение, преподанное Иисусом Христом при вознесении на небо, автор считает началом крестного знамения (стр. 467). Так как автор мало обращал внимания на обряды, то многое у него не разъяснено. |
| Мнение наше находит себе подтверждение и в самом взгляде арабов на волосы. Если бы они смотрели на длинные волосы, как, на нечто позорное и зазорное, то еще можно было бы усомниться, чтобы они избрали для замены важнейшей жертвы, жертвы человеческой, презренную часть головного убора. Но на самом деле было те так. Арабы с глубочайшим уважением относились к естественному украшению своей головы. В схолиях на Хамасу говорится, что арабы очень уважали длинные волосы и для позора своею противника, а также для удовлетворения собственной гордости и тщеславия, у пленников отрезали волосы, чтобы впоследствии хвастаться ими 2176 . Даже ныне, не смотря на религиозную санкцию ислама брить голову, многие бедуинские колена новее не исполняют этого, почти всеобщего, у других мусульманских народов, обычая. Так, например, арабы колена энезов никогда не стригут себе волос, а заплетают их в длинные косы, которые и распускают по спине 2177 , такой же обычай ношения длинных волос существует и у некоторых других колен арабов 2178 . В пользу нашего мнения говорит также почти повсеместно господствовавший обычай стричь волосы именно в связи с известными религиозными обрядами, обычай, господствовавший у многих языческих народов. Особенно же замечательно в этом обычае пострижения волос у языческих народов, что весьма часто волосы приносились в жертву божеству взамен жизни человека, или в благодарность за спасение своей собственной жизни. 2179 Это уже ясно показывает, что жертва волос, заступила место человеческой жертвы благодаря смягчающему влиянию духа времени. Все это заставляет нас не признать того взгляда, какой высказывает относительно этого обычая К. Бёттихер, именно, что это символически означало посвящение себя и своих мыслей божеству, 2180 нам кажется, что в этом несомненно можно видеть остаток глубокой старины, приносившей жертвы человеческие, которые со временем заменились приношением волос. Таким образом, на основании сказанного о человеческих жертвах и видоизменении их у арабов с несомненностью можем заключить, что в более древние времена в Аравии существовали человеческие жертвы, непосредственно закалавшиеся на жертвенниках идолов. Потом они, с течением времени, были заменены приношением вместо целого человека только его волос. В полном виде они сохранились только как погребение заживо дочерей, впрочем, утратив даже и при этом большую часть своей связи с идольским культом. В таком положении находились человеческие жертвы, когда явился Мухаммед со своим исламом, который хотя и уничтожил окончательно человеческие жертвы, воспретив погребение живых дочерей, но сохранил их символическую замену, пострижение или бритье волос при совершении хаджа в Мекку. |
|
|
