| Еще сырые здешние фотографии Аглаи Петровны лежали на специальном пюпитре, сильно и мягко освещенном матовыми лампочками. Все еще пожевывая губами — такая уж у нее была привычка, когда занималась она делом, — фрау Мизель довольно легко нашла в конверте «брюнетки» фотографию женщины с широко открытыми, чуть косо посаженными глазами, с высокими скулами, с косой, уложенной короной, и с длинной подписью: «Устименко Аглая Петровна, г.р. 1902, март, м.р. деревня Каменка Унчанск. уезда, член ВКП(б) с апреля 1918 г., посл. должность завоблнаробразом, член бюро обкома ВКП(б), вдова чекиста, замужем за каперангом Степановым Р.М., популярна, известна, опасна как организатор, расхождений с т.н. „генеральной линией“ не имела, взысканиям не подвергалась. Обр. высшее, спец. партийное также. Предположительное местонахождение — подполье». Над фотографией имелся шифр: «Гр. — I». Это означало — по опознании и получении сведений подлежит негласному уничтожению. Швырнув в бездонный рот круглую зеленую мятную конфетку, Собачья Смерть еще раз взобралась на свой крутящийся стул, специальным, тоже портативным полевым дыркоделом со шнурком, автоматически сброшюровывающим папку, обработала документы, завязала шнур бантиком, запечатала узел сургучной печатью со свастикой и литерой “Ц”, привела в порядок свою прическу цвета прошлогодней соломы и, заперев криминалистический архив на два ключа, пошла по коридору к комнате шесть, где «занимался» штурмбанфюрер Венцлов, недавно переведенный сюда за какую-то мальчишескую шалость с аллеи Шуха, из Варшавы, из знаменитого тамошнего гестапо. Фольксдейч — немец из Прибалтики — он был настоящим полиглотом: знал польский, русский, украинский, по-чешски болтал как чех, парижане считали его уроженцем Прованса, англичане принимали за йоркширца. В двадцать шесть лет он был принят Гиммлером, в двадцать восемь имел удостоверение «ПК», что означало «Гестапо внутри гестапо, или личный уполномоченный Гиммлера». По слухам, бриллианты в Варшаве испортили ему карьеру, атласная карточка «ПК» была у Венцлова изъята без объяснения причин. Теперь ему было нужно вновь набрать недостающие очки в этой большой игре. Здесь он мог, разумеется, полностью развернуться. |
| В период между тем, как я снял фильм и тем, как он получил «Золотых львов» в Венеции, у меня было ощущение, что я ничего не знаю про эту вещь: заслуживает она внимания, нужна ли кому-нибудь?.. А тут вдруг случилась обратная связь, да еще с избытком. 15 минут венецианских аплодисментов говорят тебе: «Давай, двигайся дальше, все, что ты сделал – правильно, это нужно зрителю!». Такая обратная связь дает тебе силы идти дальше. Что же было в ящике? — Есть какая-то внутренняя проблема, которую вы пытаетесь решить, снимая кино? — Нет. Ты прочел материал, он тебя сильно взволновал и ты понимаешь, что посредством этой истории можешь сказать какие-то важные вещи, ты понимаешь, что просто обязан это воплотить. Так было и с «Изгнанием», и с «Возвращением». — У вас там весь фильм разбит на дни, отец погибает в пятницу, в субботу его тело уплывает от мальчиков в лодке – но на субботе фильм заканчивается, за ней не следует воскресенья? — Воскресенье – это первый день недели, а вовсе не последний, как многие к этому привыкли. И если смотреть фильм внимательно, там в самом начале есть такой титр: «воскресенье». Если же говорить о финале, отец воскресает в них, в этих ребятах, которые признают его, наконец, своим отцом, они находят эту связь, эту вертикаль. В них он возрождается – я это так понимаю. А новое, следующее воскресенье – это черно-белые фотографии в конце фильма. На это можно смотреть и так. — А в начале фильма пустая лодка под водой — это не ассоциация с пустым гробом? — Я предпочитаю не говорить об этом, потому что, понимаете, в фильме есть все, что автор туда заложил, но и всегда есть большее, есть прибыток, потому что есть взгляд другого, восприятие зрителя, который, так сказать, наполняет этот сосуд своим содержанием. Поэтому без зрителя нет фильма. Для кого-то это просто лодка, или что-то неразборчивое на дне реки. А у вас, видите, какая сильная ассоциация. Кто-то мне говорил, что надо ящик, который отец на острове выкопал, и который утонул вместе с ним в рундуке лодки, разрушить, чтобы зрители увидели, что там за бриллианты. Видите, какие мы разные, мы – зрители. Кому пустая гробница, а кому «свиной хрящик» |
| В 1994 году, – второй раз в жизни, – я встретил в Суроти старца Паисия, тоже незадолго до его отшествия, и он мне тогда сказал: «Сейчас твоя душа чиста, ты сияешь как бриллиант! Уже не вижу на тебе сатанинского действия магии, как в прошлый раз, когда мы виделись. Но запомни на всю жизнь: удар за удар – бьёт тебя лукавый, но после бей и ты, всегда давай ему сдачи, и так до последнего издыхания!». Подведение итогов В наши дни дьявол молотит себе урожай с лёгкостью, потому что люди дали ему полномочия своей многогрешной жизнью. Сам по себе он не имеет силы. Но те, кто живёт вне Церкви и её святых Таинств – лишены защитного покрова и легко становятся добычей врага, и злодейства магии. Если такие люди потом прибегнут к помощи экстрасенсов и колдунов, то предоставляют сатане большие полномочия, так что могут потом стать одержимыми и бесноватыми, и потребуется уже очень много труда, – многолетние и болезненные усилия, – для возвращения обратно, ко Христу. Бесы входят в человека толпами, а выкурить их потом бывает очень непросто, всё больше в единичном порядке и с тяжёлой борьбой. Кроме личной борьбы потребуются в помощь и праведные люди, которые могли бы молиться, вымаливать таких людей. Мне очень-очень повезло, что я встретил на своём пути Старца Порфирия! Если бы я не поехал к нему в Милеси, то очень сомневаюсь, что остался бы в живых. Всё, что в книгах написано о нападениях дьявола, всё испытал я в высшей мере на своей многострадальной главе! Если бы я стал подробно описывать все свои страдания, то и всей книги этой не хватило. Только спустя много лет я осознал пользу духовного подвига, как это потрясающим образом сформулировано в Священном Писании словами Христа: «Сей род изгоняется только молитвой и постом» 22 ! Дьявол словно лев каждодневно маниакально ищет кого бы заглотить 23 . Христианину необходима крепкая вера, смиренное и каждодневное соблюдение заповедей Христа, и искреннее послушание своему духовному отцу. В противном случае – он в опасности. Сейчас, всякий раз, когда я встречаюсь с большими трудностями в своей жизни, – беру в руки маленькую фотографию Старца и жалуюсь ему, как живому: «Батюшка мой, ты говорил, что любишь меня, но сейчас мне кажется, что ты обо мне позабыл!» – и он всегда мне помогает. |
| Бриллианты загорелись в глазах молодого человека, и он в один взмах исчеркал еще одну страницу. – Правда ли, что это вызовет мировой переворот в животноводстве? – Что это за газетный вопрос, – завыл Персиков, – и вообще, я не даю вам разрешения писать чепуху. Я вижу по вашему лицу, что вы пишете какую-то мерзость! – Вашу фотографическую карточку, профессор, убедительнейше прошу, – молвил молодой человек и захлопнул блокнот. – Что? Мою карточку? Это в ваши журнальчики? Вместе с этой чертовщиной, которую вы там пишете. Нет, нет, нет… И я занят… попрошу вас!.. – Хотя бы старую. И мы вам ее вернем моментально. – Панкрат! – закричал профессор в бешенстве. – Честь имею кланяться, – сказал молодой человек и пропал. Вместо Панкрата послышалось за дверью странное мерное скрипенье машины, кованое постукивание в пол, и в кабинете появился необычайной толщины человек, одетый в блузу и штаны, сшитые из одеяльного драпа. Левая его, механическая, нога щелкала и громыхала, а в руках он держал портфель. Его бритое круглое лицо, налитое желтоватым студнем, являло приветливую улыбку. Он по-военному поклонился профессору и выпрямился, отчего его нога пружинно щелкнула. Персиков онемел. – Господин профессор, – начал незнакомец приятным сиповатым голосом, – простите простого смертного, нарушившего ваше уединение. – Вы репортер? – спросил Персиков. – Панкрат!! – Никак нет, господин профессор, – ответил толстяк, – позвольте представиться – капитан дальнего плавания и сотрудник газеты «Вестник промышленности» при совете народных комиссаров. – Панкрат!! – истерически закричал Персиков, и тотчас в углу выкинул красный сигнал и мягко прозвенел телефон. – Панкрат! – повторил профессор. – Я слушаю. – Ферцайен зи битте, герр профессор, – захрипел телефон по-немецки, – дас их штёре. Их бин митарбейтер дес Берлинер тагеблатс … – Панкрат, – закричал в трубку профессор, – бин моменталь зер бешефтигт унд кан зи десхальб этцт нихт эмпфанген ! Панкрат!! А на парадном входе института в это время начались звонки. |
| Валерий Лизунов: Сейчас началась новая волна: «Давайте мы будем развлекать диковинными решениями», увиденными в основном в социальном интернет-сервисе Pinterest. И вот заказчик просит: «Давайте потолок сделаем в бутылках или в ложках». Заказчики хотят создать ярмарку впечатлений, вау-эффектов, чтобы развлечь людей, чтобы человек ходил и все время удивлялся, а потом разместил фотографию в инстаграме. Каждый заказчик спрашивает: «Где мы сделаем селфи-плейс? Давайте какую-нибудь скульптуру поставим». Анжела Моисеева: Во-первых, у людей исчезли шальные деньги. Во-вторых, количество наличных денег значительно уменьшилось. Работать мы стали больше, а зарабатывать меньше. Это общая тенденция. Для того, чтобы люди не расстраивались от вида позолоты, хрусталя и бриллиантов, нужно было перевести все в другое русло. И общество пришло к скандинавскому стилю и дереву — все функциональное, удобное. Не роскошь, не излишество, а то, что необходимо, но в хорошем качестве. Валерий Лизунов: В общественных интерьерах начала возникать тенденция к объединению людей. Но есть, конечно, интерьеры-интроверты, в которые ты приходишь и для тебя важны только твой собеседник и то, что тебе положили в тарелку. Анжела Моисеева: Есть стремление к объединению в большие форматы. Глобализация наступает. Пример — гастромаркеты, когда люди сидят вместе, едят в верхней одежде, порой даже в шапках. Чем проще, демократичней и быстрее, с большим выбором, тем лучше. — Получается, храм мыслится противоположностью этому, как место, где лучше оставаться надолго, снять пальто… Анжела Моисеева: Именно. Литургическая жизнь сама собой подразумевает, что человек останавливается и размышляет о себе, о жизни и о Боге. За пределами храма — суета жизни, телевизор, интернет, дети, семья, работа — все это не дает возможности остановиться и сосредоточиться. Да что говорить, утреннее и вечернее правило люди слушают в машине или в метро, потому что у всех дефицит времени. Храм — это то место, где ты хотя бы раз в неделю можешь остановиться на полдня и подумать. |
| Знаете, как я впервые воочию увидела православный гламур здорового человека? Нет, не священство на мерседесе, не лиловая атласная подкладка рясы, не бриллиантовые брошки. В начале 2000-х годов в Петербург первый раз привозили мощи святого великомученика и целителя Пантелеимона. Народ стоял в очереди сутками – лично я была делегирована от семьи, стояла день, ночью с перерывами спала в машине. Через несколько человек от меня всё это время стояла женщина, которые в начале нулевых еще редко встречались на улице в открытом доступе: ухоженная до кончиков ногтей, макияж на высоком уровне, стильные кольца, дорогая одежда и аксессуары, при этом никаких ботоксов и т. д. Молодая, приятная, позже к ней подъехали муж и сын. Она сутки стояла на своих естественных каблуках, отходила за едой, гуляла, звонила кому-то – и при этом была погружена в Ожидание Встречи. Нет, никаких «особых лучистых православных глаз» или «особо благочестивых платьев» у нее не было (да вообще в джинсах была), самая обычная женщина. Я ее спустя несколько дней случайно в метро встретила – точно такая же: то спокойная, то весёлая, то с гримаской, то с улыбкой. Естественная, в общем. При всём очевидном гламуре и достатке. Я, наверное, сейчас тоже не очень права в том, что вообще пишу этот текст (тоже по-идиотски разлапистый и не структурированный), привлекая лишнее внимание, устраивая новый виток этой истории. Но дело в том, что проблема православного гламура в целом и тождества «православный гламур=лицемерие и ханжество» на самом деле назрела. А теперь еще и с вопросом «почему об этой проблеме смогли заговорить только сразу же путём хайпа, хейта и скандала». И что теперь с этим делать. Ну и потому, конечно, что я хочу быть крутым православным журналистом и всю жизнь получать гонорар. А пока пойду-ка выложу в «Инстаграм» фотографию котика под иконами. Тем более что я не матушка, мне можно. Поделиться в соцсетях Подписаться на свежие материалы Предания — Фонд учрежден в 2009 году для сбора средств и помощи нуждающимся. © 2008-2022 Благотворительный фонд «Предание». |
| Он заставил себя вспомнить их первую встречу в Аркашонском саду — ему было тогда двадцать пять лет, — устроенную одним из его коллег. Но внутренним взором видел не юную невесту тех далеких дней, не эту выцветшую, блеклую фотографию, а совсем другой образ — молодую женщину в полутрауре, ликующую оттого, что он запоздал, и радостно устремившуюся к другому — к кому? Доктор почувствовал острую боль в груди, на секунду остановился и вдруг бросился бежать, чтоб увеличить расстояние между собой и тем человеком, которого любила Мария Кросс. Он и в самом деле испытывал облегчение, не подозревая, что с каждым шагом приближается к своему неведомому сопернику... Именно в тот вечер, в столовой, когда Раймон сцепился с Баском, доктору бросилась в глаза разительная перемена в сыне — он вдруг увидел, как нежданно расцвел и возмужал этот незнакомый ему человек, которого он произвел на свет. Поднялись из-за стола. Дети подставили лбы под рассеянные поцелуи взрослых и отправились по своим комнатам в сопровождении матери, бабушки и прабабушки. Раймон подошел к застекленной двери в сад. Доктора поразило, с какой привычной уверенностью его сын взял из кожаного портсигара сигарету, размял ее пальцами и закурил. В петлице у него красовался бутон розы, складка на брюках была безупречно отглажена. «Удивительно, — подумал доктор, — до чего он похож на моего покойного отца...» Да, это была копия хирурга Куррежа, который чуть ли не до семидесяти лет растрачивал на женщин состояние, нажитое им благодаря его врачебному искусству. Он первым в Бордо воспользовался благами антисептики. Никогда он не обращал ни малейшего внимания на своего сына и называл его не иначе как «малыш», словно не мог вспомнить его имя. Однажды вечером его привела домой незнакомая женщина: рот у него был перекошен и сочился слюной; при нем не оказалось ни часов, ни бумажника, ни бриллиантового перстня на мизинце. «Я унаследовал от него только сердце, подверженное страстям, но не способность нравиться... она досталась его внуку». Доктор наблюдал за Раймоном, глядевшим в сад, — тот молодой человек был его сыном. После всего пережитого сегодня ему хотелось расчувствоваться, излить душу, хотелось спросить мальчика: «Почему мы никогда не говорим друг с другом? Думаешь, я не смогу тебя понять? Так ли уж велико расстояние между отцом и сыном? Неужели двадцать пять лет, разделяющие нас, имеют такое большое значение? У меня все то же сердце, что и в двадцать лет, а ты — плоть от моей плоти, — вполне возможно, что у нас с тобой одинаковые склонности, вкусы, искушения... Кто первым прервет затянувшееся между нами молчание?» Мужчина и женщина, как ни различны они по своей природе, соединяются в любовном объятье. И даже мать может дотянуться до лба своего взрослого сына и поцеловать его; но вот он, отец, не может ничего, разве только положить руку на плечо мальчику, что и сделал сейчас доктор Курреж. Раймон, вздрогнув, обернулся. Отец отвел взгляд и спросил: |
| В «Исправдоме», где содержались оставшиеся в живых осужденные на «Петроградском процессе 1922 г.», режим был сравнительно мягкий, и ректор смог присутствовать на акте закрытия института 24 мая, где встретил профессоров А. И. Бриллиантова и П. П. Мироносицкого, а также студентов, собравшихся для получения дипломов и пришедших с новыми институтскими значками на груди. О. Макарий отслужил молебен, студенты пели. Затем Щербов сообщил, что настоящее собрание является актом окончательного закрытия института. В характеристике ректора он отметил его громадный педагогический опыт, большой такт и открытый дружественный характер, вследствие чего получилось весьма редкое в жизни семинарий и академий явление – полное единение корпорации, а в отношениях с ним как проректором – полная согласованность и ни единой размолвки не только в вопросах больших, но даже и в мелочах. Затем один из студентов выступил с речью, в которой благодарил ректора, и. о. ректора и всю корпорацию и поднес протоиерею Н. К. Чукову и И. П. Щербову фотографии группы студентов, снявшихся при окончании курса. Говорил также о. В. Лозинский, который еще раз отметил добрым словом простые отношения ректора к студентам, создававшие взаимную искренность и дававшие общий тон «духовного аристократизма» . Протоиерей Н. К. Чуков поблагодарил сотрудников за добрые чувства к нему и за дружную работу и поздравил студентов с окончанием курса . Духовную академию восстановить не получилось, так как по «делу православных братств» в мае-июне 1922 г. в Богословско-пастырском училище были арестованы и высланы инициаторы восстановления иеромонахи Лев и Гурий (Егоровы), епископ Иннокентий (Тихонов) и некоторые учащиеся . Протоиерей Н. К. Чуков писал 3 июня 1922 г.: «Леонид Дмитриевич Аксенов пишет, что с ночи на вчера Пр[еосвященные] Николай и Иннокентий разделяют нашу участь на Гороховой… Говорят, что арестован в Лавре и отец Гурий… 28 сентября/11 октября. О сидевших на Гороховой дошли до нас слухи, что еп[ископа] Иннокентия (он с о. Львом уже опять на Шпалерной) назначили в ссылку в Оренбург, о. Льва – в Тюмень, о. Гурия – в Архангельск» . |
| – Ну и фабрику ты себе выбрал! – Я ведь тебя насильно не тащил на эту фабрику. Не нравится – поищи себе другую работу. – Обойдусь без твоих советов. Сам знаю, что делать. На этом разговор оборвался, и они молча подошли к фабричным воротам. Начался обычный трудовой день. Матиуш стоит за станком и думает о своей сказке, которую вчера кончил. «Надо Фелеку прочесть, может, он успокоится». Когда он писал свою сказку, то вспоминал о дикарях, о Молодом короле, о товарищах по тюрьме, и ему казалось, она должна смягчить сердце самых черствых людей. Задумался Матиуш, а руки сами выполняют нужные движения. Он так погрузился в свои мысли, что не замечает ничего вокруг. И вдруг слышит крик: – Пусть мастер сам это делает! Тоже нашел дурака! Я его не боюсь! Дальше – больше. – Дурак! Старый осел! Идиот! Дошло до того, что Фелек замахнулся на мастера. Матиуш подскочил – хвать Фелека за руку. – Фелек, что ты! Опомнись! А Фелек как толкнет Матиуша. – Остановить мотор! – Снимай ремень! – На помощь!.. Все произошло в мгновение ока. Мотор остановили. Матиуш лежал в луже крови. – Дышит… – За доктором скорей! Фелек стоит рядом, смотрит не мигая, словно глазам своим не верит. А вокруг него образовалась пустота – все отпрянули, отодвинулись от виновника несчастья. Воцарилась мертвая тишина. Все замерли в ожидании. Был среди собравшихся старый рабочий. За тридцать лет многое повидал. И он первый произнес вслух то, о чем думали все. – Конец… Матиуш лежит в больнице, в отдельной палате. Операция прошла удачно. К нему вернулось сознание, и в благодарность за то, что он еще жив, он пожал доктору руку. Нехорошо умереть внезапно, ничего не сказав напоследок. Матиуш закрыл глаза, словно вспоминает, что ему нужно сказать. Но он очень ослабел, и его сморил сон. – Принесите, пожалуйста, мою шкатулку, – сказал он, проснувшись. Автомобиль мчится к дому Матиуша. И весть о том, что Матиуш пришел в сознание, что появилась надежда, облетела весь город. – Он будет жить, мы его спасем, – говорят доктора. В шкатулке, переложенные тоненькой зеленой бумагой, лежали: ракушки, камешек, засохший листок салата, черный как уголь кусочек сахара, фотография матери, бриллиантовый перстень и серьги королевы. |
| Она любила покрасоваться – тем более что красота ее буквально «зашкаливала» на советском фоне, это была настоящая, потрясающая, «голливудская» красота. Красота уровня какой-нибудь Греты Гарбо, если угодно – Мерлин Монро, кто там еще есть? Хоть кого назовите, я готова выложить материнские фотографии той поры, она всех за пояс заткнет. Поэтому она любила и наряжаться – все было ей к лицу. Она любила рестораны – ЦДЛ, Дома кино, ВТО, любила блестящих талантливых людей – Семена Кирсанова с его раскрасавицею молодой женой, Ахмадулину с кем угодно, Евтушенко, Вознесенского ну и т. д. Поэтому и дом ее был так хлебосолен, весел, раскрыт для всех: «Жизнь – это вечный праздник!» Потом брат мой стал сниматься в кино – она ездила с ним на съемки, вкладывала свою энергию в него. Он играл во многих фильмах, подчас это были даже главные роли, но запомнилась всем одна – в «Бриллиантовой руке», где он – сын главного героя (Никулина) стреляет в Миронова из пистолета мороженым. Меня тоже брали на кинопробы, и я чуть было не снялась в фильме «Дневные звезды» с Аллой Демидовой. Я должна была играть там маленькую убиенную дочку Ольги Берггольц. Но что меня особенно привлекало, так это то, что главной героине, всякий раз когда она вспоминала свою дочку, мерещился убиенный царевич Димитрий, которого тоже должна была играть я: лежать в кроваво-красном камзольчике и высокой, отороченной соболем шапке во гробе с длинной свечой в руках. Но я как раз попала с больницу с тяжелой формой аппендицита, провалялась там два месяца и чуть было сама не угодила во гроб. И на роль царевича взяли другую девочку… Меня еще приглашали сниматься, но это были уже какие-то скучные советские девочки, пионерки, и мне не хотелось. Кроме того, я как-то отчетливо понимала, что вообще это дело – не мое. А потом я стала писать стихи, и мама живо подключилась ко мне. А я – что? При всем при том, обиженный, между прочим, ребенок, брошенный, можно сказать. Когда мой брат родился – недоношенный, мне было четыре года. Мама тут же принялась его выхаживать, а меня отдала на пятидневку в литфондовский детский сад, а на лето – с этим детсадом в Малеевку на все три месяца. |
|
|
