| Уча сему прикровенно притчами, Он не убедил их. Ибо они смежиша очи свои, чтобы не видеть, и ушима тяжко слышаша ( Мф.13:15 ), потому и не озарил их свет евангелия. О странное упорство не святых священников! Они сами себя осуждали, не ведая, что сами на себя произносят приговор. Ибо, быв спрошены, как поступит господин с делателями, они невольно сказали правду: злых зле погубит их ( Мф.21:41 ), – ибо поистине справедливо пострадать тому, кто сделался злым по своей воле, – а виноград предастъ иным делателям, иже воздадят Ему плоды во времена своя ( Мф.21:41 ). Они пророчествуют как иереи и имеющие священный сан, хотя и не знающие истины. Ибо виноград, народ Господень, передан был другим делателям, то есть апостолам, которые отдали Владыке обильный и многочисленный плод. Во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их ( Пс.18:5 ). У них красны ноги, как благовествующих мир, благовествующих благая ( Ис.52:7 ; Рим.10:15 ). Они, как овцы ходя среди волков, волков обратили в овец, древних гонителей язычников сделали овцами Христовыми и приобрели Господу народ избранный, ревнующий о добродетелях (1Тит. 2. 14 -?). Итак, братия моя, получив имя веры, сподобившись именоваться народом Христовым, не презрим призвания нашего, не запятнаем веры непристойными делами. Не достаточно считаться только верным, но покажем веру нашу делом. Ибо два сына, – сказано, – были у одного отца; и он сказал одному из них: иди днесь делай в винограде моем. Этот обещался, но не исполнил обещания. Другой же отказался на словах, но на деле исполнил то, что ему повелено было. И первый порицается, последний же восхваляется ( Мф.21:28 и сл.). Итак и мы вспомним отречение, сделанное при крещении; отречемся диавола, и аггел его, и всего служения его, и всего студа его; соблюдем отречение, дабы не возвратиться нам, как псу, на свои блевотины. Дела же диавола суть следующие: прелюбодеяние и любодеяние, нечистота, зависть, убийства, ссоры, прекословия, лицемерие, клеветы, лукавство, ярость, злопамятство, хулы, припевы, прибаутки; неверия признаки, немилосердие, пристрастие, отвращение, скупость, пирушки, пьянство; диавольская пышность, тщеславие, самомнение, надменность, спесь, хвастовство, украшение телесное. Отрекшись от общения со всем этим, мы обещали Богу противоположные им дела. Возлюбить чистоту, целомудрие, нищету, терпение, мир, любовь, сострадательность, милостыню, подаяние нищим, благоустроенный внешний образ, и одежду, и поступь, истинное слово, смирение, ко всему этому поношение Христа, дабы, сделавшись участниками Его страданий, мы могли участвовать и в Его славе, будучи приводимы Богу и Отцу в жертву чистую, в церкви первенцев, где веселящихся всех жилище ( Пс.86:7 ). |
| «Ведь вы знали, что они будут нам петь? – говорили мне малыши Потоцкий, Теремецкий, Зайцев, Клипин, Климов и другие, прямо нападая на меня за мой, Орлова и Ш 2 «такт». – Чего стоило пропеть им десять номеров таких, чтобы они прикусили языки? Пропеть бы им «Credo» или номер из «Stabat Mater» 4 Палестрины, либо 4 из Реквиема Моцарта, либо даже концерт Львова «Приклони, Господи» – куда бы они девались?» и т. п. В 1902 году я как-то завел разговор об этом посещении с мальчиками Капеллы и был отчасти удивлен, отчасти и раздосадован теми их суждениями, которые, очевидно, были внушены им тогда же о пении Капеллы и о пении Синодального хора. Этим мальчикам теперь уже по 17–18–19 лет, почему, если предположить некоторую долю личных их воспоминаний об этом состязании, то следует все же признать, что общее вполне одинаковое ими изложение их впечатлений было, должно быть, вложено в них весьма крепко. Даже до сегодня, когда Капелла уже слишком развенчана мною и когда с нее уже очень сбита спесь, еще сильная, однако, до сих пор, – даже до сих пор эти юноши никак не могут вообразить себе, чтобы на свете могло быть что-либо выше Капеллы, что ученье в понимаемом мною смысле совсем не надобно и что было какое-то странное появление в Капелле Синодального хора, осмелившегося о себе думать что-то и затем блистательно провалившегося на безумной попытке сопоставить свое пение с искусством Капеллы. Юноши меня пресерьезно уверяли, что они отчетливо помнят, как Синодальный хор, исполняя на эстраде Капеллы Херувимскую Музыческу, ухитрился спуститься на один тон и даже едва ли не более, как мы пели какие-то «неграмотные регентские сочинения» и т. п. Второй концерт был еще удачнее первого, и я был глубоко удовлетворен, увидав, как во время пения «Вечери Твоея» заплакал великий князь Константин Константинович... Вечером же в этот день, после трогательнейших оваций расходившихся семинаристов, временами принимавших довольно бурный характер в виде неистовых и многократных «качаний», мы выехали домой. Ликование и удовольствие наше от удачи было просто безгранично – это был сущий праздник. Насколько все подтянулись до часа отъезда от дома обер-прокурора после последнего концерта, настолько же все развернулись, и началось такое веселье, такое одушевление, что я счел за лучшее отпустить мою команду на самую полную свободу. Поэтому я остался в Петербурге. Я воспользовался и тем, что остался здесь же и Ш 2 , которого я вызвал наконец на объяснения по поводу всяких его шпилек... Несмотря на мою вполне откровенную беседу с ним и по поводу наших прелиминарных споров о проекте устава училища, несмотря на все мои доводы и уговаривания, Ш 2 не сдавался, и недавнее мое ликование от удачи концерта выродилось в глубокое уныние. |
| Говоря все это, Виктор ходил взад-вперед по курилке, не видя лица подполковника. А когда закончил и посмотрел ему в глаза, увидел в них полное непонимание и родовую политручью спесь. Лучше бы и не смотрел… Еле сдерживая раздражение, подполковник с металлом в голосе произнес: — Товарищ капитан! Сейчас ровно девять часов. В девять тридцать вы соберете весь личный состав офицеров и прапорщиков эскадрильи. Солдат мы соберем позже. Я поговорю с людьми, проверю на вскидку конспекты, пусть все придут со своими партийными билетами, хотя они и без напоминания должны быть у каждого с собой. — Товарищ подполковник, я вас предупредил, а вы не согласились. Теперь пеняйте на себя, — Виктор повернулся и вышел, провожаемый вдогонку криком уже почти не владеющего собой подполковника: — Вот это расхристанность! Личный состав начал собираться в классе не в девять тридцать, а на час позже. Сорок пять минут Виктора, стучавшего во все комнаты, спрашивали в своем ли он уме, не ранен ли в голову, а если нет, то ему надо эту голову тотчас оторвать, и тут же всем, что попадалось под руку, стремились выполнить угрозу. В четырех комнатах из шестнадцати сразу пообещали лишить жизни, если зайдет еще раз, а в двух — резонно заметили, что если подполковнику надо, то пусть сам приходит. Войдя в единственный на всю „Скобу“ класс, Виктор доложил хмурому, раздувшемуся от гнева проверяющему, что сделано все возможное. К двенадцати часам из восьмидесяти шести человек по штату в классе сидело девятнадцать. Почти все были неумытые, нечесаные, спросонья, в тапочках, курили в кулак и, не обращая внимания на подполковника, без конца переспрашивали: — Витек, надолго эта тягомотина? Вместо конспектов в руках виднелись только пачки с папиросами. Подполковник произнес одну-единственную фразу: — Коммунисты среди вас есть? — Кто? — переспросил, зычно икнувший и не пришедший в себя после сна, один из летчиков. А Гена из поисково-десантной группы, видимо, не поняв сути вопроса или думая о чем-то своем, с готовностью ответил, привстав: |
| Я радуюсь… Правде. Такую Правду увидят и Альбион с бывшей страной индейцев — я всегда любил индейцев, но… не американцев. Полу-чат..! Я рад, что сбивается спесь с гордых, снимают лишнюю шкурку с толстокожих, хоть тут, м. б. и некоторые интересы и нетолстокожих пострадают… — но — “круговая порука ответственности” _ж_и_в_а: ты совершил… так — помни! — за _э_т_о_ — и… _в_с_е_м. Значит: не греши, помни о… сугубой ответственности, под-расти!!! морально. Вот — философия полк. Шеметова, — он же сумасшедший дальше в “Это было”. Об этом м. б. и в “Путях” будет сказано. Только смотря _т_а_к, можно примириться с “несправедливостью” (еще римский Сенека 656 ставил этот — ?): по виду-то страдают ма-ленькие! Нет, приходит срок — и отливается сугубо — и… не-маленьким. В этом великая Правда, Божия. Для Господа нет ни больших, ни маленьких. Да, страдание… _з_д_е_с_ь… — и _э_т_о_ — новое доказательство того, что _з_д_е_ш_н_и_м_ _н_е_ кончается. Будет — тамошнее. Вот _т_о_г_д_а_ — _к_а_к_-то — и возмерится, итог будет подведен. И все воспоют: “Слава Правде Твоей, Господи!” Рад был умному письму мамы. Она — удивительно чуткая. Она понимает наши отношения. И не находит нужным вмешиваться. Это ее ответ на мой вопрос — как мне вести себя в отношении тебя, ибо я томлюсь порой, что много смуты, м. б., внес в душу твою, Оля. Но ведь и _с_в_е_т_л_о_г_о_ оба мы нашли, не правда ли? Теперь, если бы — вдруг, _б_е_з_ _т_е_б_я… ?! Да это — тьма беспросветная для меня… и — для тебя, Олюша, да? Ведь в наших чувствах друг к другу… разве греховное? я нежно, молитвенно о тебе мечтаю, в мечтах ласкаю. _Л_ю_б_л_ю_ тебя!!! Олечка, вот уж и весна… и тихо-грустно мне, вдали от любимой. Будем жить верой в благой исход _в_с_е_г_о. Будем надеяться, Оля. Ты будешь сильной, здоровой. Ты будешь жить, писать, — это твоя _с_у_д_ь_б_а. Ты должна жить, и ты, ты только… возьмешь заботу о моих книгах. Я _т_а_к_ хочу. Я так прошу тебя. Не падай духом: я с тобой, каждый миг с тобой, возле тебя, Оля, — мое сердце, моя _в_о_л_я_ — “Оля, ты будешь, ты должна быть сильной, здоровой, радостной”. |
| — Нечего толковать об этом, отец, — сказала мисс Сквирс, когда глава семейства собрался отвечать. — Что это за человек? — Твой отец вбил себе в голову дурацкую мысль, будто он сын бедного джентльмена, недавно умершего, — сказала миссис Сквирс. — Сын джентльмена? — Да, но я ни единому слову не верю. Если он и сын джентльмена, то он находка, вот мое мнение. Миссис Сквирс хотела сказать «найденыш», но, как частенько замечала она, делая подобные ошибки, через сто лет это не будет иметь никакого значения, — такою философическою истиной она даже имела обыкновение утешать мальчиков, особенно пострадавших от дурного обращения. — Ничуть не бывало! — возразил Сквирс в ответ на приведенное выше замечание. — Его отец женился на его матери задолго до его рождения, и она еще жива. Да хотя бы и так — нас это не касается: мы приобрели доброго приятеля, взяв его сюда, и если ему нравится учить чему-нибудь мальчишек, а не только присматривать за ними, то, право же, я не возражаю. — А я повторяю, что ненавижу его, как чуму! — с жаром заявила миссис Сквирс. — Если он тебе не нравится, моя милая, — отозвался Сквирс, — я не знаю никого, кто бы лучше тебя мог выразить свою неприязнь, и, разумеется, имея дело с ним, нет никакой причины ее скрывать. — Я и не намерена скрывать, не беспокойся, — вставила миссис Сквирс. — Правильно! — сказал Сквирс. — А если есть у него капелька гордости — а, по-моему, она есть, — то я не думаю, чтобы нашлась во всей Англии другая женщина, которая быстрее, чем ты, могла бы сбить спесь с человека, моя милочка. Миссис Сквирс вдосталь похихикала в ответ на эти лестные комплименты и выразила надежду, что в свое время она укротила двух-трех гордецов. Воздавая лишь должное ее характеру, надлежит сказать, что в союзе со своим уважаемым супругом она сломила дух многих и многих. Мисс Фанни Сквирс старательно запоминала и этот и дальнейший разговор о том же предмете, пока не ушла спать, а затем расспросила голодную служанку обо всех мелочах, касающихся наружности и поведения Николаса; на эти вопросы девушка дала такие восторженные ответы, присовокупив к ним столько хвалебных отзывов о его прекрасных темных глазах, нежной улыбке и стройных ногах,особенно напирала она на это последнее качество, так как в Дотбойс-Холле преобладали кривые ноги, — что мисс Сквирс не замедлила узреть в учителе весьма примечательную особу, или, как выразительно высказалась она сама, «нечто из ряда вон выходящее». И мисс Сквирс приняла решение на следующий же день самолично увидеть Николаса. |
| Песнь Моисеева по прехождении Чермного моря Пою Всесильного! – Он славой воссиял! Он рек – и в бездну вод и конь и всадник пал! Господь, Владыка мой предвечный, – Господь мне был покров! – Бог сердца моего! – прими хвалы сердечны! Прими мои хвалы, Хвала моих отцов! Кто грозных браней Сокрушитель? Кто сильный сильных Усмиритель? Егова держит мир; – Егова мир трясет, – Егова рек – и злобных нет! – Где воинства твои, тиран ожесточенный? Где колесницы воскриленны? Где сонмы избранных твоих?.. Как камень бурею оборван с гор крутых, Погрязли в бездне волн седых. Твоя рука, Твоя – тиранство наказала! Десная, Господи, рука Твоя в сей час Чудесной крепостью и правдой воссияла. Смутил врагов Твой глас; Как воспаленный вихрь плоды полей цветущих, Твой гнев пожрал бегущих! Ты яростью дохнул на море с облаков, – И воды расступились, И в стены став, скрепились, – Уснуло мертвым сном стремление валов! Враг рек: пойдем! постигнем, поженем, Корысти разделим! – се жертва нам обильна! Упейся меч в крови противника безсильна! Господствуй, отягчись, рука моя, на нем!.. Враг рек, пойдем! но восшумел Твой Дух; Пучина вздулася, и хлынет с ревом вдруг; Как олово, погряз строитель наших мук! Где боги варваров? – где боги чужеземны? Кумиры гордости в своем величье темны, Да станут пред Тобой, Всесильный Бог богов! Тираны мертвые слепых своих рабов Да явятся еще пред нашими очами! Бог Велий – Бог Един! – Кто равный постоит?.. Ты страшен славою, Ты дивен чудесами, Твое величие смущает и живит!.. Ты руку простираешь – Земля пожрала злых! Ты кротко провождаешь В пути детей Своих! Ты шествуешь пред нами С любовью и громами! Промчался всюду слух о Имени Твоем, Народы сильные со ужасом внимают: Бледнеет Филистим в сиянии своем; Владыки Моовит на тронах воздыхают; Едомлян горду спесь вдруг трепет оковал, И тучей мрачною на Ханаан упал. Пошли на них Твой страх, Простри десницу разъяренну На всю строптивую Вселенну И ужас насади в сердцах! Как скалы, к сердцу гор от века пригвождены, Без силы, без движенья бледны, |
| «Тип миссионера-спорщика сослужил свою историческую роль и теперь должен быть оставлен только про запас, на случай нужды. Он возник в ту пору, когда не только люди со средним образованием, но и с высшим едва о сектантстве слышали, а в полемике и вовсе ничего не смыслили, потому что ее и не было, — когда апологеты сектантства чувствовали под собою девственную почву и открыто царили, не встречая себе оппонентов. Сбить их спесь, поднять престиж церковного учения и нужны были миссионеры-спорщики, нужны были преимущественно всенародные диспуты, чтобы всенародно показать ничтожество апологетов сектантства и оставить их безответными. И тогда это было очень удобно и ко времени. Тогда вопросы полемики дышали интересом и свежестью новизны. Сектанты, особенно раскольники, валом валили на " беседы " ; собиралось народу чуть не тысячи; бойцы-сектанты и бойцы-миссионеры нарочито выписывались издалека; публике эти бои доставляли удовольствие, не хуже кулачных. Ныне уж не то. Бои эти теперь почти утратили свой захватывающий интерес, к ним привыкли, их видали и знают. Сектанты даже неохотно идут на них, а придут — то плохо и разговаривают, и " беседы " по необходимости превращаются в монолог или проповедь миссионера. Современное сектантство по части полемики стало, как улитка, уходить в свою скорлупу, — лучше сказать, как неприятель, укрываться в недоступные для выстрелов казематы: артиллерийский бой полемики над ним шумит, а он лежит себе, ворча и проклиная махинации " слуг антихриста " . Это не то значит, что не надо громов полемики и миссионеров-диспутантов, но значит только то, что тип миссионера должен видоизмениться несколько» . Вот и я со временем отошел от специально анти-сектантских тем и лекций, и предпочел строить беседы позитивно, полемику с сектантами оставляя на вопросо-ответную часть встречи. Нельзя быть «сектоедом» и миссионером. Если ты громишь сектантов — ты точно не можешь быть ими воспринят как наставник. Тем более, что живем мы в прозрачном мире, и сказанное в одной аудитории быстро доносится до совсем иных пространств и ушей. Поясню на светском примере. Монархистски настроенный публицист А. Суворин говорит, что 8 марта 1881 года император Александр lll-й на совещании в Гатчине на предложение о конституционной реформе ответствовал так: «Конституция? Чтоб русский царь присягал каким-то скотам?» Став известным, такое мнение русского царя о русском народе умножает ли ряды монархистов или наоборот? |
| Вот любопытно, как обозначить ту грань, где заканчивается смирение, и начинается попустительство? Сначала стоит разобраться, какое желание у меня преобладает, - причинить добро этому типу или сбить с него спесь. Это просто, надлежит проверить, насколько мирно я настроен. Надобно избавиться от раздражения, иначе получу вред от своих разрушительных эмоций. Предположим, сумею найти нужные слова с миром в душе, то, «приобрету брата своего».(Мф. 18, 15). Для этого желательно соответствующее духовное состояние, иначе бессмысленно начинать. Для начала попросить прощения, прости мол, друг, за личную неприязнь. Ага, щас, может ещё пол в салоне помыть? Делать больше нечего, как исправлять чужие изъяны. За другого вписаться, ещё куда не шло. В сложившейся ситуации получается слишком мелочно, улыбка, видите ли, не понравилась. Может у него воспаление лицевого нерва, а я тут с мировой гармонией. Лучше отступиться от бедолаги и подумать о своём несовершенстве. Если он действительно хам, достаточно удержаться от осуждения. Святитель Игнатий Брянчанинов так пишет: «не покусись остановить его немощною рукою твоею». Вот я молодец! Уже готов признать себя слабым, лишь бы соскочить со скользкой темы. Теперь понятен распорядок действий: Я стараюсь возвести себя в мирное устроение, расплачиваюсь с водителем, посылаю ему мысленно мир и любовь. Уж сколько имею, недостаток последних покроет денежный эквивалент. Главное - помолиться, непременно молча.Правильное решение нашёл, но неудовлетворённость остаётся. Вот кабы после моего взгляда, исполненного духовных переживаний, на лице водителя появились бы признаки смущения, тогда другое дело. Вот и разгадка. Мне важен результат - здесь и сейчас. Несколько ошеломленный столь однозначным выводом, я некоторое время ехал без всяких мыслей. Потом вспомнил выражение из записей священника Александра Ельчанинова, что нет случайных встреч, каждый человек посылается нам Богом. Пора подытожить: конечно, пользу я получил, ибо, прежде чем «обратить грешника от ложного пути», сыскал в себе недостатки. |
| Подвергшийся безумному обхождению Мальволио». Оливия Записка в самом деле от него? Шут Да, госпожа. Герцог Я в ней безумия не замечаю. Оливия Пойди за ним сейчас же, Фабиан. Фабиан уходит. Мой государь, коль вы согласны видеть Во мне свою сестру, а не супругу, Мы в этом доме две счастливых свадьбы Отпразднуем в один и тот же день. Герцог Я с радостью приемлю приглашенье. (Виоле.) Ваш господин освобождает вас. Но вы так долго службу мне несли, Столь несовместную с девичьим нравом И с вашим благородным воспитаньем, Меня своим властителем считая, Что вот моя рука: отныне вы Становитесь владычицей владыки. Оливия А мне сестрою. Возвращается Фабиан с Мальволио. Герцог Это — ваш безумец? Оливия Да, государь. — Мальволио, ну как ты? Мальволио Сударыня, я вами оскорблен, Жестоко оскорблен. Оливия Помилуй, чем же? Мальволио Я оскорблен, графиня. Вот письмо, — Его писали вы, не отрекайтесь. Печать, и почерк, и слова, и мысли — Все ваше, это каждый подтвердит. Так объясните мне, во имя чести, Зачем вы, намекая на любовь, Велели мне носить подвязки накрест, И желтые чулки, и улыбаться, И сэра Тоби презирать, и слуг? Зачем, когда, надеждой окрыленный, Исполнил я все ваши повеленья, Вы заперли меня в кромешной тьме, Священника прислали и меня На посмеянье отдали? Скажите, Зачем понадобилось это вам? Оливия Увы, Мальволио, но этот почерк Не мой, хотя и очень схож с моим; Письмо написано рукой Марии. Она-то и сказала мне о том, Что ты безумен. Вдруг приходишь ты. Одетый, как указано в записке, Все время улыбаешься… Послушай, С тобой сыграли очень злую шутку, Но мы узнаем имена виновных, И будешь ты судьею и истцом В своем же деле. Фабиан Госпожа моя, Дозвольте мне покаяться — в надежде, Что брань, и препирательства, и ссоры Не запятнают праздничных часов, Которым я свидетель. Эту шутку Придумали мы вместе с вашим дядей, Чтоб наказать Мальволио за спесь. Письмо по приказанью сэра Тоби Своей рукой Мария написала, — За это Тоби обвенчался с ней. В ответ на эту каверзу смешную Мальволио не должен был бы злиться, |
| Крепкий, непокладистый человек был генерал, но это уже и его вымотало. Теперь хоть и не говори ни слова, а отправляйся туда же вслед за ним к Сергию и в Новый Иерусалим. А примет ли еще он там? — это опять бог весть. Скажут: устал с дороги, отдохнуть нужно, беспокоить не смеем; или говеет, к причастию готовится; или с отцом наместником заняты… Да вообще конца нет претекстам . И это такому-то человеку, который и сам кипит и любит, чтобы вокруг него все кипело и прыгало!.. Черт знает, что за глупое положение, и все из-за чистейших пустяков, и притом в правде, потому что служение он видел нехорошее, пение безобразное и хотел обратить на это внимание, так как это у него в городе. Генерал давно уже был не рад, что он все это поднял: крепкий и крупный во всех своих неразборчивых поступках, он ослабел и обмелел от этой святительской гонки, которая так не так, еще пока и до объяснения не дошла, а уже внушала ему необходимость известной разборчивости. Даже ухарская бодрость его подалась и спесь поспустилась до того, что он стал панибратственно спрашивать людей малых: как они думают, что лучше — немедленно ли ему ехать вслед за владыкой или подождать — пусть он отдохнет, начнет служить, и тогда… прямо к обедне, да от обедни под благословение, — подделаться на чашку чаю и объясниться. Как мышь могла оказать великую услугу льву, так и тут случилось нечто малопозволительное: у мелкого человека нашлось ума и сообразительности больше, чем у крупного. Малый советник сказал, что прямо от обедни генералу к митрополиту являться нехорошо, раз — потому, что его высокопреосвященство в такую пору бывает уставши, а во-вторых, что и дело-то требует свидания тихого и переговора с глаза на глаз, «чтобы если и колкость какую выслушать, то по крайней мере не при публике». Это было первое упомянутие о колкости, но оно было принято без удивления и без спора. Очевидно, все иначе и думать не хотели, что без колкости дело обойтись не может. Вопрос мог быть только в том: какая? — У него ведь это все применяется, — говорили советники, — что простецу, что ученому, что духовному, а что военному человеку… Особенно ученым строго; он вон иерея Беллюстина вызвал , посмотрел на него, да опять пешком в Калязин прогнал. |
|
|
