| 25,26 Однажды, заметив, что Платон на роскошном пиру ост оливки 452 , он спросил: «Как же так, мудрец, ради таких вот пиров ты ездил в Сицилию, а тут не берешь даже того, что стоит перед тобою?» – «Клянусь богами, Диоген, – ответил тот, – я и в Сицилии все больше ел оливки и прочую подобную снедь». А Диоген: «За–м тебе понадобилось ехать в Сиракузы? Или в Аттике тогда был неурожай на оливки?» (Впрочем, Фаворин в «Разнообразном повествовании» приписывает эти слова Аристиппу.) В другой раз он повстречал Платона, когда ел сушеные фиги, и сказал ему: «Прими и ты участие!» Тот взял и съел, а Диоген: «Я сказал: прими участие, но не говорил: поешь» 453 . Однажды, когда Платон позвал к себе своих друзей, приехавших от Дионисия, Диоген стал топтать его ковер со, словами: «Попираю Платонову суетность!» – на что Платон заметил: «Какую же ты обнаруживаешь спесь, Диоген, притворяясь таким смиренным!» Другие передают, будто Диоген сказал: «Попираю Платонову спесь» – а Платон ответил: «Попираешь собственной спесью, Диоген». Именно за это Платон и обозвал его собакой (как пишет Сотион в IV книге). Диогену случалось просить у него то вина, то сушеных фиг; однажды Платон послал ему целый бочонок, а он на это: «Когда тебя спрашивают, сколько будет два и два, разве ты отвечаешь: двадцать? Этак ты и даешь не то, о чем просят, и отвечаешь не о том, о чем спрашивают». Так он посмеялся над многоречивостью Платона. 27 На вопрос, где он видел в Греции хороших людей, Диоген ответил: «Хороших людей – нигде, хороших детей – в Лакедемоне». Однажды он рассуждал о важных предметах, но никто его не слушал; тогда он принялся верещать по-птичьему; собрались люди, и он пристыдил их за то, что ради пустяков они сбегаются, а ради важных вещей не пошевелятся. 28,29 Он говорил, что люди соревнуются, кто кого столкнет пинком в канаву 454 , но никто не соревнуется в искусстве быть прекрасным и добрым. Он удивлялся, что грамматики изучают бедствия Одиссея и не ведают своих собственных; музыканты ладят струны на лире |
| 105:2)? Женщины, которые живут в недоступных теремах и нежнее воска, оставив свои закрытые чертоги, состязались в усердии с самыми сильными мужами, совершая пешком столь длинный путь; не молодые только, но даже состарившиеся; и ни немощь природы, ни изнеженность в образе жизни, ни спесь знатности не стали препятствием для этого усердия. Опять также сами начальники, оставив колесницы, жезлодержцев и копьеносцев, смешались с простыми. И к чему говорить о женщинах или начальниках, когда даже сама та, у которой облегает (голову) диадема и которая облечена в порфиру, в продолжение всего пути не дозволяла с ебе отстать на малое расстояние от останков, но, как служанка сопровождала святых, держась за раку и покров, лежащий (на ней), попирая всякую человеческую спесь, являясь пред таким множеством народа в средине зрелища, - та, которую даже всем евнухам, обращающимся в царском дворце, непозволительно видеть. Но влечение к мученикам, неограниченная (их) власть и пламенная любовь (к ним) побудили сбросить все эти маски, и выказать ревность относительно святых мучеников открытым усердием. И вспомнила она о блаженном Давиде, облеченном также в порфиру, и с диадемою, со скипетром еврейского народа, когда, оставив всю ту скинию, воздвигал он ковчег, прыгал, плясал и скакал, при большом восторге и веселии, прыганьем выражая свою радость, которую имел при совершении (перенесения ковчега). Если во время тени и образа нужно было, чтобы выражался такой пыл, то тем более во время благодати и истины, - так как и она поднимала ковчег, много лучший того Давидова. Не каменные скрижали в нём, но скрижали духовные, благодать цветущая, дар блистающий, кости, которые светлее самых лучей, или вернее, испускают из себя самую блестящую молнию. Глядя на солнечный луч, демоны нисколько не страдают; а не перенося исходящего отсюда блеска, они ослепляются, прогоняются и бегут с большого расстояния: такова сила даже пепла святых, которая не только покоится внутри, в останках, но и дальше простирается, прогоняет нечистые силы и освящает в большом изобилии приходящих с верою. |
| Собеседники были знакомы с его творчеством. Я сообщил, что «Алису» считают христианским роком, все были ошарашены. Далёкие от Церкви люди прекрасно поняли: Православие не может быть таким! Если бы я продолжил, сказав, что с «Алисой» сотрудничает некоторые православные священнослужители, то не дал бы никаких гарантий, что они когда-либо переступят порог храма. 1. У меня другие сведения и другое понимание. Но это не суть в данном случае. И Вуду ведь антихристианская вещь. И что меняется? 2. Согласен, Концепция не Предание. И все же - любой стиль может выражать христианскую веру. Вопрос: насколько полно может выражать тот или иной стиль. Если Вы не согласны, привидите какие-ниьудь аргументы. Как-то Вы должны объяснить, что в " сатанинскокм " роке есть такие строки, что я привел. 3. Не рецензировал Вашу статью. Между рецензией и рецензионным пропасть. Это была просто реплика в жанре рецензии. 4. Дело вовсе не в том, какая там духовность в конкретной песне (по мне, так веет демонизмом; но - демонизмом, а не сатанизмом). Моя претензия к подходу к текстам: берется строфа из стихотворения и нагружается смыслом - так нельзя делать - нечестно. 5. Вот этого я от Вас и ждал!!! Что, проняло? Сразу про полноту картины заговорили:)))))))) вот так оно и есть, пока нас не касается. А чо же Вы такую картину в статье нарисовали? отделались парой предложений, мол, ну, есть там что-то слушабельное и христианское. А Вы подумали, что Вас будут читать люди, далекие от рока? И что они после Вашей статьи будут думать о Кинчеве? Вы задумывались над словами, которые используете? Ведь сатанизм - это сознательное служение сатане. Вы готовы повторить это слово применительно к любому периоду Кинчева? Вот когда Костя будет проходить мытарства, как и все мы, знаете, с какой стороны юудут Ваши слова исходить? Мне кажется, есть над чем заудматься... 6. Так это Вам непонятно, для Вас этот язык изломан! Ничего не нахожу здесь непонятного и изломанного. Рифма спесь-взвесь очень удачная. Злоба и спесь делают человека слабым, воля становится именно взвесью, прелой взвесью. И таких людей просто выкидывает из жизни, из полноты жизни - половодья. такова жизнь без креста. Сказано сильно, точно, сочно и емко. Родина - это традиция, культура. К ним и обращается Костя. Вот если бы в песне к Богу обращался - что бы это было? Шут - человек искусства. Ведь не о себе только пишет. Что же, один кинчев с монахами и солдатами родину охраняет? По Вашей трактовке идиот какой-то получается. В шутовстве есть момент игры, что и есть зерно искусства светского. игра хоть у Пушкина, хоть у Кинчева. Уровни разные, но суть одна: откройте любую эстетику и прочитайте про игру - важнейшая категория. 7. причина неприятия понятна в принципе: Вам рок не нравится, в частности, Кинчев. А вот кокнретика неприятия непонятна. сейчас забью в поисковик Ваше имя и попытаюсь что-то узнать:) |
| Теперь, в заключение, позвольте сказать мне несколько слов об оценке того, что до сих пор я описывал как беспристрастный историк. Картина бурного вакхического восстания германизма во исполнение глубинной национальной мечты представляется мне не только величественной и потрясающей, но и глубоко трагической, и полной вселенского смысла. В зрелище современной Германии, над коей невидимая десница уже начертала мене, текел, мы видим, по меткому уподоблению Вяч. Иванова, все элементы античной трагедии Греки с непревзойденной глубиной чувствовали, что в основе трагической гибели лежит некая скрытая, часто неведомая вина, и одной из любимых завязок трагедии, естественных и почти осязательно ясных, была для греков ###, по-русски — надменность, спесь, направленная не против людей, а против богов. ### и составляет корень германской трагедии. Метафизическая спесь, впервые явленная Эккартом, проникает наиболее оригинальные отделы «Критики чистого разума». В Гегеле она раскидывается гениальным пожаром: В истекающем кровью Ницше переходит в трагическое безумие. И это безумие, как я четыре года тому назад доказывал, — закономерно, фатально За ### неизбежно следует ###, т. е. помрачение разума, трагическое затмение светлых сил разумения. Этому соответствует в германском народе переход ко всестороннему феноменалистическому самоопределению. Германское безумие проходит формы научные, методологические, философские и, наконец, срывается в милитаристическом буйстве. Величайшие счетчики мира вдруг просчитались по всем счетам и, сделав ряд «сумасшедших» дипломатических и стратегических промахов, ринулись прямо под меч карающей Немезиды. Медленно или быстро опустится этот меч, мы не беремся сказать. Во всяком случае, он уже занесен, и приход Керы, т. е. окончательной гибели, составляющей третий и последний момент трагедии, верим, не так уж далек. 1 Борьба за Логос. М., 1911 г., стр. 341 — И это величавое трагическое зрелище, в котором участвует in чуть ли не стомиллионный народ, имеющий за спиной своей века напряженной и интенсивной культуры, полно глубочайшего вселенского смысла. Путь германского народа, приводящий к неминуемой катастрофе, есть достояние и внутренний опыт всего человечества. Люциферианские энергии с крайним напряжением, особенно в последнем столетии, сгрудились в немецком народе — и вот, когда теперь нарыв прорывается, все человечество в согласном порыве ощущает всемирно-исторический катарсис. |
| Через некоторое время он оправился и рассказал нам следующее: – Я канатный плясун и эквилибрист. У меня не было ни знаний, ни фантазии, ни умения, чтобы выдумывать такого рода путешествия. Я сознаюсь в этом и не расхваливаю себя, но меня сильно раздражали заносчивость и спесь семи обыкновенных клоунов и танцовщиков по канату. И вот, чтобы сбавить их спесь, я решил подняться выше их. Теперь я, конечно, считаю себя родоначальником будущей авиации. Дней шесть или семь тому назад я поднялся на своем шаре в Англии, с мыса Принца Велийского, взяв с собой барана, чтобы потом сбросить его для потехи любопытных зрителей. Через несколько минут я был уже довольно высоко, и люди, которых я оставил на земле, казались очень ничтожными пылинками. Меня несло всё выше и выше. К моему несчастью, минут через десять после того, как я поднялся, ветер переменил своё направление и вместо того, чтобы отнести меня к Экзетеру, где я хотел спуститься, он понёс меня к морю. Мне стало так страшно, что я потерял сознание. Когда я очнулся, то увидел, что ветер гонит меня над морем. Густые облака мешали мне рассмотреть оставленную внизу землю. Какое счастье, что я не выбросил барана для потехи публики. На третий день сильный голод принудил меня убить его. Как это ни противно и совершенно чуждо для меня, но я вынужден был совершить такое преступление, потому что был поставлен в критическое положение. В это время мой шар уже успел подняться выше Луны. Я вспомнил одну интересную сказку, будто Луна сделана из чистого серебра. Её приятный свет ласкал меня, и я с большим наслаждением всматривался в её лицо, но не успел хорошенько насмотреться, так как почувствовал, что меня что-то сильно греет. Шар настолько приблизился к Солнцу, что оно беспощадно жгло мою спину и совершенно сожгло мои усы, ресницы и бороду. Кстати, я воспользовался солнечным теплом, положил убитого барана с той стороны, где солнце особенно сильно грело, – через каких-нибудь три четверти часа баран зажарился. Не знаю, чем объяснить, но мясо барана оказалось очень вкусным. Должно быть, это оттого, что оно изжарилось с помощью солнечных лучей. Этим мясом я питался всё время своего воздушного путешествия. |
| Я гляжу – а бока у нее – нагие, и колтун в седой голове, и нет креста… Скит Во всем вертограде я не нашла огня. Во тьме утопали мои пути. Боже милостивый, не строго суди меня, а если можно – сразу меня прости. И, прощая сразу, еще прости и за то, что отвечаю себе от Твоего лица: вроде того, что Ты сеял – сквозь решето, подковывал – наподобие кузнеца. Часики сердца – наподобье часовщика перебирал: близко держал у глаз, маятники раскачивал, раскручивал облака, выточенный и дивный вставлял алмаз. Потому и мир для меня получился – скит, одичалый заросший сад. Тикает, переливается, звенит, кипит, вторит: о сестра моя дорогая! о прекрасный брат!.. Но забвенье – с бельмами вместо глаз и черное у него лицо – ощупывает каждый куст, выказывает злость, спесь: нет ли того, кто был мне всего, всего дороже на целом свете – или еще он здесь? Да минуют вас обоюдоострые стрелы моей тоски, целящейся вслепую и напролом прущей сквозь все дозоры, переходящей пределы… Да не коснется вашей руки мой ангел черным крылом. Да минуют вас все шакалы с голосом человечьим, все скимны, делающие понимающие глаза в провалах пустых глазниц, все павианы, поющие вам льстивые гимны, распугивающие птиц… Да минуют вас приношенья – бездарных, спесь – неимущих, панибратство глумливых, поддержка крикливых, огни упований земных, в тесноте каморки пекуших свои жирные-жирные ночи и бледные ломкие дни. Да минуют вас страхи с глазами голодной рыси. Бездны, травой полевой прикрытые, занавешенные плащом, а еще – населенные голосами, глазами, ушами – выси, демоны воздуха, переплетающиеся плющом. И покуда тьма взбирается на котурны, примеряя маски свои ужасные, – в далекой вашей стране да минует вас тяжкий, безсвязный, бурный сон – обо мне! Гимн свету Слава зажигающему солнце и усмиряющему океан! Слава рассыпающему первую зелень на черных ветках, дунувшему – и стал ветер, дохнувшему – и стал туман, и в родовом колодце мы все отразились в предках. Слава согревающему зимнее детство, просветляющему юную кровь, защищающему нас от ночного страха своею дланью! Слава тому, кто женщинам дарит любовь, а мужчинам жалует вожделенное знанье! Слава украшающему юнцов и юниц, укрепляющему стариц со стариками, вскармливающему младенцев, выпускающему на волю – птиц, покрывающему наши низости высокими облаками! Слава посылающему на запад – снег и зной – на восток, ударяющему в тимпаны средь камней и пыли, избавляющему нас от черного дня, чтоб не копили – впрок, но странствовали налегке и царственно жили! Слава благословляющему пчелу и одевающему змею, слышащему любую цикаду в ночном чертоге! Слава, слава Тому, с Кем поем мы радость свою, а страданье и сами мы пели раньше, глядя под ноги! Похвала Ольге Из глубины души воззову, возжалуюсь, возрыдаю, ибо душа моя содрогается: вон и прядь у меня седая! Взбунтовались чувства мои, данью обложенные, выполнять повинности перестали, как древляне, подвластные граду Киеву, против князя его восстали. |
| Но забвенье – с бельмами вместо глаз и черное у него лицо – ощупывает каждый куст, выказывает злость, спесь: нет ли того, кто был мне всего, всего дороже на целом свете – или еще он здесь? Да минуют вас обоюдоострые стрелы моей тоски, целящейся вслепую и напролом прущей сквозь все дозоры, переходящей пределы... Да не коснется вашей руки мой ангел черным крылом. Да минуют вас все шакалы с голосом человечьим, все скимны, делающие понимающие глаза в провалах пустых глазниц, все павианы, поющие вам льстивые гимны, распугивающие птиц... Да минуют вас приношенья – бездарных, спесь – неимущих, панибратство глумливых, поддержка крикливых, огни упований земных, в тесноте каморки пекуших свои жирные-жирные ночи и бледные ломкие дни. Да минуют вас страхи с глазами голодной рыси. Бездны, травой полевой прикрытые, занавешенные плащом, а еще – населенные голосами, глазами, ушами – выси, демоны воздуха, переплетающиеся плющом. И покуда тьма взбирается на котурны, примеряя маски свои ужасные, – в далекой вашей стране да минует вас тяжкий, безсвязный, бурный сон – обо мне! Гимн свету Слава зажигающему солнце и усмиряющему океан! Слава рассыпающему первую зелень на черных ветках, дунувшему – и стал ветер, дохнувшему – и стал туман, и в родовом колодце мы все отразились в предках. Слава согревающему зимнее детство, просветляющему юную кровь, защищающему нас от ночного страха своею дланью! Слава тому, кто женщинам дарит любовь, а мужчинам жалует вожделенное знанье! Слава украшающему юнцов и юниц, укрепляющему стариц со стариками, вскармливающему младенцев, выпускающему на волю – птиц, покрывающему наши низости высокими облаками! Слава посылающему на запад – снег и зной – на восток, ударяющему в тимпаны средь камней и пыли, избавляющему нас от черного дня, чтоб не копили – впрок, но странствовали налегке и царственно жили! Слава благословляющему пчелу и одевающему змею, слышащему любую цикаду в ночном чертоге! Слава, слава Тому, с Кем поем мы радость свою, а страданье и сами мы пели раньше, глядя под ноги! Похвала Ольге |
| Разделы портала «Азбука веры» Художественная литература Вход Пожертвовать В.И. Даль Пословицы русского народа - Пословица – Поговорка В Избранное ( 35 голосов: 4.1 из 5) Оглавление Пословица – Поговорка Красна речь с притчею (с поговоркой). Поговорка – цветочек, пословица – ягодка. От пословицы не уйдешь. Пословицу и на кривой не объедешь. Пословицы ни обойти, ни объехать. Пословица ведется, как изба веником метется. Старинная пословица не мимо молвится. Пословица не на ветер молвится. Пословица недаром молвится. Без пословицы не проживешь. Пословица цыганским (задним) умом живет. Добрая пословица не в бровь, а прямо в глаз. Над кем пословица не сбывается ? На пословицу, что на дурака, и суда нет. На пословицу ни суда, ни расправы. Пословица несудима. Старая пословица век не сломится. Из поговорки слова не выкинешь. Для поговорки мужик в Москву пеши шел. Пословица плодуща и живуща. Не всякое слово пословица. На всякое слово есть пословица. Пословица не покормница, а с нею добро. На твою спесь пословица есть. Эта пословица не для Кузьмы Петровича. Эта поговорка не для нашего Егорки. На всякого Егорку есть поговорка. Эта пословица от Ивана Петровича (после Ивана Петровича). Не всякая пословица при всяком молвится. Хороша пословица в лад да в масть. Эта притча (Есть притча) короче носа птичья (т. е. пословица) . Глупая (Голая) речь не пословица. Рожь в поле не околица, а пьяного речь не пословица. Пень не околица, глупая речь не пословица. Спесь не дворянство, глупая речь не пословица. Белый свет не околица (не огорожен), а пустая речь не пословица. Пословицами на базаре не торгуют. На рынке пословицы не купишь. Загадка, разгадка, да семь верст правды. Пред. глава Оглавление След. глава Рекомендуем TG-kahaлы VB-kahaлы Комментировать Отменить ответ ещё Самое популярное Облако меток Афон Богородица Вера Воспоминания Врач Детям Дневники Женщина Жизнеописания Житие Зарубежная классика История Критика Молитва Монашество Новомученики О войне Очерки Паломничество Пасха Письма Повесть Пост Притчи Псевдоправославие Пьесы Рассказы Рождество Христово Роман Русская классика СССР Сказки Стихи Стихи о Рождестве Христовом Стихи о Пасхе Фантастика Философия Чудеса Школьнику Эсхатология Библиотека св. отцов и церковных писателей |
| Так Гегель, например, шиворот-навыворот говорил о «бессилии» природы «удержать себя в понятии», хотя, разумеется, надо говорить о неспособности понятия удержать реальность. Ведь «лингвоцентризм» есть просто современная перелицовка старого идеализма, «критической», «трансцендентальной» философии; ведь священный запрет лингвоцентризма на поиск референтного, втекстового есть старый идеалистический запрет на поиск внесознательного, внеопытного. «Текст», «дискурс» есть новые названия для «сознания», «опыта». «Все — текст» линговоцентризма есть старое идеалистическое «все — опыт, все — сознание». Лингвоцентристская спесь «не искать внетекстовой реальности» есть старая идеалистическая спесь «не искать внеопытного», старая боязнь «догматизма». Также как в «критической философии» такие вещи как «Бог», «душа», «мир» объявлялись «вещами в себе», чем-то таким, что не обретается в опыте, а значит их и нет, также и «линговоцентризм» в сущности проделывает туже операцию. Дерридианская деконструкуция лингвоцентизма возвращает в философию вещи вроде события мира, грядущего, мессианизма и пр. — также как и русская православная мысль XIX-XX вв. в своей критике идеализма приходила к сходным результатам. xxi Об анархокоммунизме даосов, моистов, киников, христиан — см. «Исихазм и анархизм» . Вкратце: киники, даосы критиковали Закон, опираясь на Природу, то есть на архэ, что, как мы видели, есть невозможная задача. Христиане же отрицали и Закон и Природу (архэ), ставя на благодать, то есть на грядущее. Вот где основание революционности (пост)христианского мира: не в ставке на архэ, а на грядущее, на благодать. Такая ставка дарит возможность преодолеть и Закон, и Природу. Христианское мышление не архео-логично, а эсхато-логично; мышление не о начале, а о конце, о грядущем. Архео-логическое мышление может только критиковать данное положение дел как ушедшее от архэ, но не может обосновать творческое, революционное действие. Это мышление отказа, а не революции. xxii Мы явно уходим в сторону, но как раз сингулярность, контингетность, ниоткуда-невыводимость мира — как раз есть основание всех «доказательств» бытия Божьего, см. об этом нашу статью «Бытие и техника» . Поделиться в соцсетях Подписаться на свежие материалы Предания — Фонд учрежден в 2009 году для сбора средств и помощи нуждающимся. © 2008-2022 Благотворительный фонд «Предание». 115162, Россия, г. Москва, улица Шухова, д. 17, корп. 2. Учётный номер в реестре НКО Распространение материалов сайта в печатных изданиях и интернет-ресурсах возможна только в рамках Пользовательского соглашения |
| Тот берет сухопутные войска и переправляется через Ионийское море, рассчитывая, наверное, что, взяв крепость Белград и важнейшие крепости в Македонии, он потом безнаказанно пройдет до самой Византии, и что, конечно, не найдется никого, кто бы, встретившись с таким огромным и так надежно вооруженным войском, благополучно отделался от него. Узнав об этом, царь не думал медлить, но решил употребить в дело и оружие, и деньги, и все меры, какие могла внушить ему его мудрость. Отсюда можно видеть, насколько сильнее мудрость оружия, и находчивость мириад войска. Сперва он употребил в дело огромные деньги, при посредстве которых вооружил против Карла сицилийского короля Фридриха, чтобы по крайней мере помешать отплытию морских сил Карла и озаботить его делами под рукою вместо дел вдали. Царь находил эту меру чрезвычайно важною и больше всего рассчитывал на нее. Итак, находчивость царя изменила назначенье морских сил Карла, возбудив вблизи их войну. После того, объявив, чтобы совершались молебствия по всем церквам, он посылает находившееся тогда у римлян войско против Росонсула. Впрочем, хотя оно и отправилось в поход, но царь не находил удобным и совершенно безопасным вести открытую войну против неприятелей, потому что они были весьма многочисленны, надежно вооружены и прекрасно защищены, но решил засадами, нечаянными нападеньями и стрельбой издали раздражать гордость и спесь их, чтобы вызвать с их стороны нестройное движение. У итальянцев испокон века так ведется: если они вступают в битву в порядке, то представляют из себя крепкую и несокрушимую стену, если же хотя немного нарушат обычный строй, то неприятели без всякого труда забирают и уводят их в плен. И не раз врожденная спесь и глупая гордость сильно вредили им, когда они не своевременно выходили из себя. Зная об этом издавна, римское войско прибегало к разным хитростям и уловкам: оно то из засад нападало на лошаков, подвозивших хлеб, и забирало находившееся при них продовольствие; то с возвышенностей стреляло в неприятелей, выходивших за водой. |
|
|
