| В эпоху, когда на Западе царствовал культ прогресса, индийская реинкарнация “наложившись на теософский эволюционизм, приобрела неожиданно оптимистическое звучание” 308 . Ведь “Будда побеждает смерть именно как переход к мукам новой жизни, или побеждает смерть через уничтожение самого субстрата, которым питается смерть, — самой жизни. Лишь западное сознание, когда оно соприкоснулось с этим учением, могло — в силу аксиоматической ценности для него жизни — впасть в заблуждение, приняв учение о переселении душ за благую весть о своеобразном бессмертии, о большей полноте жизни”, — пишет проницательный русский философ С. Л. Франк 309 . Но нет этого оптимизма в индийских религиях. В психологии порой человеку предлагается взглянуть на рисунок, в котором математически равно представлены одинаковые белые и черные фигурки (например, шахматная доска). И предлагается сказать, какой цвет кажется преобладающим. В зависимости от собственного настроения в один день человек скажет, что фоновый цвет этого узора черный (с белыми вкраплениями), а в другой час тот же самый человек склонен будет считать, что основа все-таки – белая (хотя и не без пятен). Вот и перед нашим взором проходит череда рождений и умираний: Человек средиземноморских (западных) традиций при виде этого коловращения находит повод для оптимизма: ну и что ж, что осень уже на пороге у нас – это значит, что скоро снова будет весна, а потому – «следует жить!». Совсем иначе смотрит на тот же узор индус: раз уж пришла новая весна, то, значит, неизбежна новая тягота осени… В идее множества жизней европеец видит обещание множества весен, множества выпускных балов. «Я люблю тебя, жизнь!». Индус же в предстоящих жизнях прозирает будущие болезни, старения, агонии… А потому, если подойти к европейцу и убедить его в том, что он еще много раз будет жить на Земле, то он обрадуется и даже попросит добавки. Но если с таким же прогнозом остановить индуса, то он скорее опечалится: «За что?». Ведь ему известно, что новое рождение, новая жизнь – это удел глупцов и грешников: «Если кто лентяй, обжора и соня, если кто лежа вертится как большой боров, накормленный зерном, тот, глупый, рождается вновь и вновь» (Дхаммапада, 325). |
| В абсолютно другом духе выдержано сравнительно раннее стихотворение «Несовершенное наслаждение», трактующее тему временной импотенции: Предстала обнаженною она. Я был влюблен, она была нежна. Сражения мы ждали в равной мере, Заранее готовы на потери. Коринна, в предвкушении забав, К упругим персям грудь мою прижав, Язык из уст в уста ко мне заслала — Гонцом, с которым пылко оглашала Любви незамедлительный указ: Не здесь идти на сечу, но сейчас! Душа моя, с лобзаньем и объятьем, Парила, припадая к пышным статям, Но прежде чем Коринна, не спеша, Туда ввела, где тоже есть душа, В победный бой рванувшуюся рать, Я кончил всё, что не успел начать! Хватило мне простых прикосновений Ее боков, и ляжек, и коленей, И взгляда с высоты холма в обрыв… Смешком за торопливость осудив, Прильнула пуще прежнего Коринна, Шепча меж ласк: «Мужчиной будь, мужчина! — И плача: — Восхищенью отдал дань, Ну а теперь — для наслажденья — встань!» А я, в ответ на это изобилье, Не чаял распахнуть былые крылья, Лобзая лишь затем, чтоб скрыть бессилье. Я всё еще желал ее — умом; Я знал: загвоздка лишь во мне самом — И стыл я, брюхом вверх, как снулый сом. Персты Коринны дивно деловито (Способные смутить и еремита, И в скалах высечь звонкие ключи), Но тщетно ворошили прах в печи. Дрожа, стыдясь, тоскуя и горюя, Я знал: холодным пламенем горю я! Ведь то, что было раньше как алмаз, Десятки стекол рассекавший враз, Та кровью девства смазанная шпага, Та сок из ран сосавшая бодяга, Предмет, в любви не ведавший преград, Не разбирая, перед или зад, Паж или дама, девка иль прелат, Всегда со всеми твердо одинаков — Теперь свернулся, словно кот наплакав! Растратчик, дезертир и мародер Съел страсть мою, питая свой позор. Чьи чары, чье бесовское заклятье Развратника поймали на разврате? Какая из последних потаскух Повинна в том, что светоч мой потух? Какая стародавняя погрешность Вдруг выплеснулась в слабость и поспешность? Как площадной буян и горлопан Прохожих задирает, зол и пьян, И всех храбрее выглядит как будто, Но, чуть война случится или смута, Он, трус, не кажет носа из закута — Так мой предатель громче всех орал, Был в уличной возне весьма не мал, А здесь, заслышав зов, на бой не встал! Бич горожан, любимчик горожанок, Теперь пиявок требует он, банок. Ну нет уж! Если вдруг не можешь ввысь — Как боров, ляг в грязищу — и усрись! Да чтоб тебя всего разворотило! Да чтоб ты с кровью слил свои белила! Да чтоб тебя на плаху, под топор! Да чтоб твои заряды — на запор! Коринне же, невинной до сих пор, Соитий пожелаю полновесных С десятком тысяч скотников окрестных. 2 |
| Перед нами нач. адм. части Соловецких лагерей особого назначения Васьков, человек-горилла, без лба и шеи, с огромной, давно небритой тяжелой нижней челюстью и отвисшей губой. Эта горилла жирна, жирна, как боров. Красные, лоснящиеся щеки подпирают заплывшие, подслеповатые глаза и свисают на воротник. В руках Васькова списки, по которым он вызывает заключенных, оглядывает их и ставит какие-то пометки. Сначала идет перекличка духовенства. Вызванные проходят мимо Васькова, потом мимо выглядывающего из будки Ногтева и сбиваются в кучу за пристанью. Наблюдение за проходом духовенства, видимо, доставляет Ногтеву большое удовольствие. – Какой срок? – спрашивает он седого, как лунь, епископа, с большим трудом ковыляющего против ветра, путаясь в полах рясы. – Десять лет. – Смотри, доживай, не помри досрочно! А то советская власть из рая за бороду вытянет! Подсчет духовенства закончен. Наступает очередь каэров. – Даллер! Генерального штаба полковник Даллер размеренным броском закидывает мешок за плечо и столь же размеренным четким шагом идет к будке Ногтева. Вероятно так же спокойно и вместе с тем сдержанно и уверенно входил он прежде в кабинет военного министра. Он доходит почти до окна и вдруг падает ничком. Мешок откатывается в сторону, серая барашковая папаха, на которой еще видны полосы от споротых галунов, – в другую. Выстрела мы сначала не услышали и поняли происшедшее, лишь увидев карабин в руках Ногтева. Два стоявших за будкой шпаненка, очевидно, заранее подготовленных, подбежали и потащили тело за ноги. Лысая голова Даллера подпрыгивала на замерзших кочках дороги. Труп оттащили за будку, один из шпанят выбежал снова, подобрал мешок, шапку отряхнул о колено и, воровато оглянувшись, сунул в карман. Перекличка продолжалась. – Тельнов! Я сидел с ним в одной камере Бутырок и слушал его сбивчивые, несколько путаные, но полные ярких подробностей рассказы о Ледовом походе. Поручик Тельнов не лгал, он не раз видел смерть в глаза. Трудно испугать угрозою смерти того, кто уже проходил страшную грань отрешения от надежды на жизнь. Но теперь он бледнеет и на минуту замирает на месте, устремив глаза на торчащее из окна будки дуло карабина. Потом быстро, размашисто крестится и словно прыгает с разбега в холодную воду. Пригнувшись, втянув голову в плечи, он почти пробегает двадцать шагов, отделяющих строй от будки. Пройдя ее, распрямляется и снова размашисто крестится. |
| «Забраться по цепи по куполу осмотреть крест могут только люди привычные и молодые, и у многих это вызывало боязнь и страх; а 80-летний архимандрит говорил: «С Божией помощью доберусь, а быть необходимо " », – вспоминала она. Производил отец Иларион и тяжелые каменные работы: проложил выход из храма через алтарь – была пробита стена толщиной около метра; расширил вход на хоры. Батюшка благоустроил артезианский колодец в ограде храма, поставил над ним железный навес и вделал в боров подшипники. Жёлоб на крыше колодца был сделан чугунный – из особой тавровой балки, помост застелен дубовыми бревнами и простоял более двух десятилетий. У себя в келии старец устроил «обогревательную систему» – отвел от керосинки узенькую железную трубочку через всю келию. М. Ш. обращает внимание на удивительное умение старца производить точный расчёт при возведении того или иного сооружения, без всяких чертежей, а также на его особое чутьё, как вести процесс работы. «Физический труд в области применения повседневных бытовых предметов, в обработке дерева, металла и других материалов для духовного старца было исключительным и очень редким случаем, – замечала она. – За свою удивительную добросовестность отец Иларион приобрел большое уважение и внимание и вызывал у многих удивление. Через его золотые руки, как некоторые выражались о нем, проходили починка костюмов, карманных и стенных часов, кладка печей со всевозможными приспособлениями, починка железных крыш и т. д. и т. п. Причем так выполнялись просьбы, что приходилось прямо удивляться не столько добросовестному труду, сколько особой продуманности и хорошему выполнению работы. А какая награда за это?! «Большое спасибо, батюшка» – у неимущих. И с таким награждением оставался он нередко. Сколько же было мужества и любви к людям! Однажды пришлось наблюдать его работу по ремонту обрушенного пола за ветхостью переводов. Хозяин дома (это было в селе Виноградове) попросил кстати сделать люк в подполе. «Пожалуйста, пожалуйста!» – ответил батюшка. И вот когда была закончена работа, хозяин, немного смущенный, сказал: «Батюшка, а я просил вас, чтоб открывались три половицы, что-то я не вижу никаких признаков!» – «Дайте мне ввернуть колечко в доску», – ответил архимандрит. И когда оно было ввёрнуто, то три доски, так точно слаженные и незаметно пригнанные, поднялись. |
| Алексей Александрович постоял на пороге люськиной комнаты. Повздыхав для самоуспокоения, вошёл – дочка очень не приветствовала вторжения в её жизненное пространство. Никогда не раскладываемый диван-книжка с идеально застеленной постелью, стол с раскрытым ноутбуком меж аккуратных стопок книг, альбомов, тетрадей. Винтажный эсэсэровский красный торшер, который Люська реквизировала из бывшей «родительской», а теперь его спальни-кабинета. Окно за жёлтыми жалюзи, обои старые, розовые с ещё детскими динозавриками из мультиков. И по этим, из детства, обоям вразброс наколоты плакаты-постеры уже молодёжной тематики: рокеры, байкеры, Эйфелева башня. Героев «Гарри Потера» сменили герои «Властелина колец». Люська, Люсенька. Вытянет ли он? Похоже, хрупкое перемирие с Москвой, тянувшееся уже почти семь лет, заканчивалось. Хитрущий боров Порошенко тормозил и путал, как мог, всё и всех, вялотекущая полувойна его бизнес в обеих странах вполне устраивала. А вот нынешний скользкий крысёнок Зеленский, похоже, не представляет в чём разница между кетчупом в кино и кровью в реальности. Последние два-три года все, кто только мог, ездили из Счастья на очень даже неплохо оплачиваемые министерством обороны фортификационные работы с возведением бетонированных глубинных блиндажей и дотов, с рытьём и оборудованием долговременных траншей. Кому что объяснять – не зря ж такое бабло в землю зарывают. Да и сами ЗСУ на глазах менялись, множились контрактниками, усиливались техникой. В районе счастьенского жэдэ-вокзала развернули мощную автобазу на сотню разномастных автомобилей, на площадке яслей «Ивушка» поставили зенитную батарею из двух «Буков», а в гостинице «Северный Донец» заселились польские и английские советники. По утрам их, предводимые бэтээрами, джиповые кортежи, с помпезным гаишным миганием и покрякиванием, разъезжались по ближним воинским частям, а вечерами украинские захысныки устраивали своим верным союзникам бурные пирушки с подвозимыми из Лисичанска «девочками» и прочим. Люська, Люсенька... Вытянет ли он? Защитит ли?.. Может, всё же надо было ему надавить на мать, чтобы забрала дочь к себе, и на дочь, чтобы попросилась к матери… Надавить, перешагнув через свои амбиции и обиды, через принципы. Но теперь-то рассуждать нечего. Да и, если честно, тогда Алексей Александрович очень даже самодовольничал, не потакая, а … попуская люськиной протестной дерзости. Ну, а куда девалась его самодовольность теперь? Хотя бы самооправдание?.. |
| Скребутся между бревен мыши. Где-то далеко, наверху, потрескивают редкие ночные мины. Желтобородый гном сидит на мухоморе и курит длинную заковыристую трубку с крышкой. Ангел летит по густому чернильному небу. Удивленно смотрит на опрокинутую чернильницу мопс. Гитлеру кто-то приделал бороду и роскошные мопассановские усы, и он похож сейчас на парикмахерскую вывеску. В соседнем блиндаже лежат раненые. Все время пить просят. А воды в обрез, два немецких термоса на двадцать человек. За день мы отбили семь атак и потеряли четырех человек убитыми, четырех ранеными и один пулемет. Я смазываю пистолет маслом и кладу его в кобуру. Вытягиваюсь на койке. — Что — спать, лейтенант? — спрашивает Чумак. — Нет, просто так, полежу. — Слушать надоело? — Нет, нет, рассказывай. Я слушаю. И он продолжает рассказывать. Я лежу на боку, слушаю эту вечную историю о покоренной госпитальной сестре, смотрю на лениво развалившуюся на койке фигуру в тельняшке, на ковыряющиеся в пистолете крупные, блестящие от масла пальцы Карнаухова, на падающую ему на глаза прядь волос. Сгибом руки, чтоб не замазать лица маслом, он поминутно отбрасывает ее назад. И не верится, что час или два назад мы отбивали атаки, волокли раненых по неудобным, узким траншеям, что сидим на пятачке, отрезанные от всех. — А хорошо все-таки в госпитале, Чумак? — спрашиваю я. — Хорошо. — Лучше, чем здесь? — Спрашиваешь. Лежишь, как боров, ни о чем не думаешь, только жри, спи да на процедуры ходи. — А по своим не скучал? — По каким своим? — По полку, ребятам. — Конечно, скучал. Потому и выписался на месяц раньше. Свищ еще не прошел, а я уже выписался. — А говорил, в госпитале хорошо, — смеется Карнаухов, — жри и спи… — Чего зубы скалишь? Будто сам не знаешь, не лежал. Хорошо, где нас нет. Сидишь здесь — в госпиталь тянет, дурака там повалять, на чистеньких простынках понежиться, а там лежишь — не знаешь, куда деться, на передовую тянет, к ребятам. Карнаухов собирает пистолет, — у него большой, с удобной для ладони рукояткой, трофейный «вальтер», — впихивает его в кобуру. |
| – Нет, у тебя-таки совсем вывернуты мозги, – отчаялся Рубин. – Ну, определи лучше. – Да хоть какой-то смысл будет сказать так: скептицизм есть форма глушения фанатизма. Скептицизм есть форма высвобождения догматических умов. – И кто ж тут догматик? Я, да? Неужели я – догматик? – большие теплые глаза Рубина смотрели с упреком. – Я такой же арестант призыва сорок пятого года. И четыре года фронта у меня осколком в боку сидят, и пять лет тюрьмы на шее. Так я не меньше тебя вижу. И если б я убедился, что все до сердцевины гниль – я бы первый сказал: надо выпускать «Колокол»! Надо бить в набат! Надо рушить! Уж я бы не прятался под кустик воздержания от суждений! не прикрывался бы фиговым листочком, скепсисом!.. Но я знаю, что гнило – только по видимости, только снаружи, а корень здоровый, а стержень здоровый, и значит надо спасать, а не рубить! На пустующем столе инженер-майора Ройтмана, начальника Акустической, зазвонил внутриинститутский телефон. Симочка встала и подошла к нему. – Пойми ты, усвой ты железный закон нашего века: два мира – две системы! И третьего не дано! И никакого «Колокола», звон по ветру распускать – нельзя! недопустимо! Потому что выбор неизбежный: за какую ты из двух мировых сил? – Да пошел ты вон! Это Пахану так выгодно рассуждать! На этих «двух мирах» он под себя всех и подмял. – Глеб Викентьич! – Слушай, слушай! – теперь Рубин властно схватил Нержина за комбинезон. – Это – величайший человек! – Тупица! Боров тупой! – Ты когда-нибудь поймешь! Это вместе – и Робеспьер и Наполеон нашей революции. Он – мудр! Он – действительно мудр! Он видит так далеко, как не захватывают наши куцые взгляды... – И еще смеет нас всех дураками считать! Жвачку свою нам подсовывает... – Глеб Викентьич! – А? – очнулся Нержин, отрываясь от Рубина. – Вы не слышали? По телефону звонили! – очень сурово, сдвинув брови, в третий раз обращалась Симочка, стоя за своим столом, руками крест-накрест стягивая на себе коричневый платок козьего пуха. – Антон Николае-вич вызывает вас к себе в кабинет. – Да-а?.. – на лице Нержина явственно угас порыв спора, исчезнувшие морщины вернулись на свои места. – Хорошо, спасибо, Серафима Витальевна. Ты слышишь, Левка, – Антон. С чего б это? Вызов в кабинет начальника института в десять часов вечера в субботу был событием чрезвычайным. Хотя Симочка старалась казаться официально-равнодушной, но взгляд ее, как понимал Нержин, выражал тревогу. И как будто не было возгоравшегося ожесточения! Рубин смотрел на друга заботливо. Когда глаза его не были искажены страстью спора, они были почти женственно мягки. – Не люблю, когда нами интересуется высшее начальство, – сказал он. – С чего бы? – пожимал плечами Нержин. – Уж такая у нас второстепенная работенка, какие-то голоса... – Вот Антон нас и наладит скоро по шее. Выйдут нам боком воспоминания Станиславского и речи знаменитых адвокатов, – засмеялся Рубин. – А может насчет артикуляции Семерки? – Так уж результаты подписаны, отступления нет. На всякий случай, если я не вернусь... |
| — Река! Река! Река! Фу-фу-фу! — дула Соломенчиха в трубку. — Река! Лешка сделал глубокий вдох, посмотрел на пол, где только что сидела возле потухшей печки, ноги колесом, Соломенчиха, строго произнес: — Сема! Ночью надо вызывать по-старому, новой позывной не разбудишь. — Хорошо, хорошо! — обрадованно вскричал Сема. Лешка даже представил, как он обеими руками прихватил трубку, согласно кивал головой. — А я уж думал… — Боров на свинье думает, — говаривал мой покойный отец. В полуразобранном, но все еще погребом пахнущем блиндаже было знобко. Всхрапывал уползший на нары к Финифатьеву Булдаков, рядом с ним украдчиво постанывал Финифатьев, скулил беспокойно ординарец майора Утехин. Лешка зевнул и порешил, что, если он, этот человек, и во сне будет бояться — его непременно убьют. Сменить Лешку на телефоне должен Шорохов — так уж повелось на плацдарме, что у двух телефонов дежурит один телефонист. Шорохов забился в глубь нар, ближе к лазу, который вел наверх, где стояла немецкая стереотруба. Совершенно произвольно, мимоходом, не задерживаясь вроде бы вниманием ни на чем, этот человек оберегал себя, устраивал свою безопасность, и спал он сном зверя, крепко вроде бы спал, но при этом отчетливо слышал приблизившуюся явь. Жил ровно, без напряжения, ровно спал. Но, на секунду воспрянув от сна, рычал: «А-а-а, в рот!..» — и отпихивал от себя Карнилаева, вычислителя. «Ат, фрай-ер, к бабе своей липнуть привык! — рычал Шорохов, утягивал голову, руки в шинеленку, но ласковый, нежный Карнилаев полз и полз к живому, теплому человеку, что-то мыча, чмокая губами. — Ты получишь в рыло! — взлаял Шорохов. — Нашел шмару, жмет, лапает, того и гляди засадит!» Понайотов, привыкший жить в удобствах, не спал, стараясь сохранять тепло, лежал не двигаясь, слушал, как зуммерят и переговариваются сонными голосами телефонисты, чувствовал, что Шестаков, изнуренный переправой, связистской работой, перетаскиванием и похоронами товарищей, изо всех сил борется со сном, хотел, чтоб он скорее дождался пересменки — во взводе управления отмечали этого смуглого паренька с узким разрезом орехово-лаковых глаз, с наметившимися реденькими усами, послушного, исполнительного, но характера строптивого. |
| Без рентгеновского снимка удаление восьмых зубов всегда непредсказуемое и сложное. Для удаления нижних моляров используют специальные щипцы для удаления восьмых зубов, щипцы для удаления моляров с шипами, элеваторы, проводят часто сложное или атипичное удаление. Если удаление зуба сложное, а по размеру и состоянию лунок 38 и 46 зубов мы имеем все основания предполагать, что оно не было легким, то такое удаление предполагает использование дополнительных хирургических приемов и инструментов для удаления корня или зуба из альвеолы – костных боров и бормашины, узких долот, стоматологического зеркала, дополнительного освещения лунки, различных зондов, узких элеваторов. Используют также и другие хирургические приемы и их комбинации, инструменты для сложного удаления зубов и их корней с учетом конкретных клинических условий. После операции обработку лунки зуба ведут типичным образом. Эта операция является сложной, поэтому проводить ее должны врачи высокой квалификации, желательно с помощью ассистента, в надлежащих клинических условиях. В случае проникновения зуба (корня) в мягкие причелюстные ткани (нижний зуб мудрости и нижние моляры чаще всего смещаются в крыло-нижнечелюстное пространство) удалять их надо как можно быстрее (для предотвращения развития флегмон шеи, крыло-нижнечелюстного пространства, острого или обостренного гайморита) в условиях стационара. Эти операции являются сложными, могут занять много времени и привести к тяжелым осложнениям. В послеоперационный период пациенту для предотвращения воспалительных осложнений (особенно если удаляют зуб в функционально активном месте – зуб мудрости) назначают противовоспалительные, обезболивающие и общеукрепляющие лекарства, а наблюдение за пациентом продолжают до полного заживления раны. Рана может зажить первичным натяжением, и тогда альвеола зуба и костный дефект вокруг нее представляют собой замкнутое пространство. Иногда отмечают нагноение раны и расхождение ее краев, и тогда заживление идет вторичным натяжением. Из этого обзора становится понятным, что удаление зубов 6 и 8 на нижней челюсти могло быть выполнено исключительно врачом-стоматологом, имеющим высокую хирургическую квалификацию и достаточный практический опыт удалений таких зубов. |
| В это время одна молодая одинокая и эмансипированная особа по имени Сонька возвращалась с концерта, где давали сочинения модного композитора Шнитке. Наслушавшись в лихой аранжировке кошачьих воплей, скрипа старых дверей и урчания унитазных водопадов, она пребывала в крайне раздражительном состоянии -— было жалко зря потраченных денег. Она была худощавой миниатюрной дамочкой, но с крепким самостоятельным характером, как говорится: “маленькая птичка, но 100 коготок востер”. На лестнице в парадной пахло мочой и было довольно темно — обычная закономерность ленинградских парадных, где электрические лампочки постоянно крали алкоголики и бомжи. Поднимаясь на ощупь по лестнице и размышляя о Шнитке, она натолкнулась на что-то большое и мягкое, лежащее поперек ступенек в явной атмосфере винных паров. — Вот, еще какой-то боров разлегся, пройти невозможно! — завизжала Сонька. Она пнула его ногой в мягкий бок. — Прошу меня не тревожить и не будить. Я очень хочу спать… — жалобным голосом проговорило лежащее тело. — Вот еще новость, нашел себе бесплатный отель. Вставай сейчас же, негодный мужичишка! — негодовала Сонька и еще раз пнула его ногой. — Не надо меня пинать ногой. Во-первых, больно, во-вторых, я кандидат искусствоведения, а не какая-то там шалупень. К тому же я добрый и большой, и все меня бить остерегаются. — Вот тебе еще! — сказала, пнув его, Сонька. — Ой, ой, мадам, вы угодили в очень чувствительное место. -— Буду пинать туда же, пока не встанешь и не пропустишь меня домой. — Встаю, встаю, прошу прощения. Помогите мне. Ой, какая вы маленькая, как птичка. Это я напился от страха. Я болен страхом и сегодня хотел застрелиться из ружья. — Ах ты, негодный мальчишка, держись за перила. Вот и моя дверь. Застрелиться из ружья? Это уже серьезно. И похороны нынче дороги, да и гроб тебе нужен с нестандартную колоду. Ну что, встал? Проходи, проходи, потерянный ты человек. Вот, садись сюда. Я сейчас сварю тебе крепкий кофе. А пока выпей средство для протрезвления. — Ой, какая гадость! |
|
|
