| Как показал Мэтьюз, после иконоборчества каждая отдельная черта первоначального константинопольского устройства церкви изменилась. Наиболее значительные среди них – большие одноапсидные церкви базиликального стиля с большим атриумом, нартексом и много численными монументальными наружными входами со всех сторон, включая внешние входы на галереи, которые окружали неф со всех сторон, кроме восточной (алтарной) части. Для интерьера была характерна необыкновенная открытость планировки, без внутренних делений, без боковых апсид, пастофориев или вспомогательных помещений где-либо на первом этаже (сосудохранилище, или ризница, являлось отдельным зданием, находившимся снаружи). Алтарная преграда была выполнена открытой: все, что происходило внутри, было видно. В самом деле, как бы для того чтобы удостоверить это, алтарь стоял перед апсидой, а не внутри нее, ибо в апсиде был престол и седалище ( σνθρονον), возвышающееся на несколько ступеней, так чтобы легко можно было видеть церковный синклит. Монументальный амвон занимал центральную часть нефа, часто соединяемый с открытым алтарем проходом – солеей. Убранство, обычно в виде мозаики, было чрезвычайно редким. Многочисленные небольшие церкви после иконоборческого периода «свернулись внутрь»: без атриума или монументальных входов; с алтарем, отступившим в новое трехапсидное закрытое святилище, достаточно малое, чтобы быть полностью покрытым фресками; слитком маленькие, чтобы иметь хоры, монументальный амвон, солею, приподнятый синтрон; не нуждающиеся более в сосудохранилище, ибо дары отныне готовились в новом приделе или боковой апсиде, в северо-восточной части здания. Подобного провинциального типа церковное здание не сильно отличалось от своих предшественников в столице в до-иконоборческий период. 163 Новый Евхологий, новый Типикон, новая Божественная литургия, новая литургическая музыка, новая иконография, новая архитектура и литургическое убранство церкви, новая мистагогия, чтобы объяснить все это: этим заканчивается средневизантийский синтез. |
| Между тем, работа Дворника устарела не из-за одного лишь возраста — например, еще более ранняя работа А. Эрхарда ( Ehrhard A . Überlieferung und Bestand der hagiographischen und homiletischen Literatur der griechischen Kirche. Leipzig; B. 1/1 (1937)—3 (1952)) остается не только непревзойденной, но и образцом исследования византийской литературы вообще, несмотря на отдельные встречающиеся в ней ошибки. К сожалению, чешско-американский исследователь относился к числу тех, у кого источники не всегда поспевают за концепцией. Основной интерес о. Фрэнсиса лежит в области политической истории и идеологии, тогда как большинство его источников принадлежат к сфере апокрифов, агиографии и гомилетики. В результате, автор с неизбежностью приписывает агиографической традиции чуждые ей законы. Этот политико-идеологический подход (характерный и для отечественных ученых, например, С.А. Иванова, см. нашу рецензию на одну из его работ ) неоднократно приводит Дворника к ошибочным выводам и тем самым снижает возможность пользоваться его книгой как справочником по соответствующим проблемам. Во многом такого рода ошибки обусловлены тем, что Дворник мало работал с рукописями данной традиции. Особенно показателен здесь ключевой вопрос его книги: легенда об Андрее как основателе Константинопольской кафедры. Вслед за Т. Шерманном исследователь считает выдумку этой легенды средневизантийской новацией в борьбе с Римом. Между тем, анализ рукописной традиции списка учеников Псевдо-Епифания, где впервые она встречается, позволил Ф. Дольбо показать ее присутствие в оригинале текста, а о. Мишель ван Эсбрук показал, что апостольские списки относятся ко временам намного более древним, чем считалось ранее. Еще один пример. Время создания житий апостола Андрея о. Фрэнсис впервые верно соотносит с определенной эпохой в развитии византийских представлений об Андрее, приходящей на смену времени апокрифических деяний и периоду локальных легенд. Но, к сожалению, это внимание к житийным памятникам используется у Дворника лишь для подтверждения его схем развития церковно-политической идеологии в Византии. Для Narratio он предлагает датировку 2 пол. VIII в., временем разрыва Константинополя с Римом и аннексии Иллирика, лишь на основании указания жития на «δυτικην αμαυροτητα» (западную тьму), которую отправился просвещать Андрей — как остроумно заметил Г. Каль, на Востоке ее не меньше. |
| Нравы и поведение начальников становятся законом для подчиненных. Поэтому, если кто-то из народа согрешает, вина возлагается на правителя. Свт. Фотий Если царь боголюбив, он становится боголюбим; а поскольку Богу принадлежит весь мир, и царь, как друг Божий (θεου φιλος), становится владыкой вселенной – ведь у друзей всё общее. Блж. Феофилакт Болгарский 7 Суверенным носителем государственной власти в Империи ромеев считался государь – но не как частное лицо, а как представитель всего народа. В этом разительный контраст со средневековой европейской традицией (в том числе русской, яркое свидетельство чему – само слово «государство»). Согласно никогда не отменявшейся в Византии норме римского публичного права, император считался носителем верховной власти римского народа, которой он был облечен еще во времена Августа 8 . Конечно, в исторической судьбе Византии явственно прослеживается тенденция к усилению монархического начала, к аристократизации и даже феодализации общественных отношений. Однако старые республиканские традиции не умерли в византийской политической культуре, но органически сочетались с христианской идеей о богоданности царской власти. Характерно, что даже эпоха Юстиниана с ее жесткими мерами по укреплению «властной вертикали» характеризовалась бурной «партийной борьбой» с участием широких масс городского населения. Ее накал спал лишь после внешнеполитической катастрофы VII века и резкой дезурбанизации, но и в средневизантийскую эпоху роль «народа» (δημος) в византийской политической культуре была закреплена на высоком репрезентативном уровне. Более того, введение подлинно народной армии, набиравшейся из свободного крестьянства, даже усилило «демократическое» начало в общественной жизни; слово «люди» (λαος) оставалось, как и в седой древности, устойчивым обозначением вооруженных сил 9 . Что же касается поздневизантийского периода, то в это трагическое время античные политические теории пережили подлинное возрождение – к несчастью, всё сильнее отрываясь от христианских устоев. |
| Однако «гармония» античного и христианского, лежавшая в основе антикизирующего направления, принималась далеко не всеми слоями византийского общества IX-XII вв. В качестве определенной реакции на это направление и его антитезы продолжает активно существовать и даже получает новые импульсы монастырская эстетика аскетизма, нашедшая особую поддержку у афонских монахов в период активного развития подвижнической жизни на Святой Горе, начавшийся с X в. Здесь продолжают развиваться и углубляться идеалы и представления собственно христианской эстетики. Принципиальное и в какой-то мере демонстративное противостояние антикизирующего и монастырского направлений – характерная черта эстетической культуры Византии рассматриваемого периода. Каждое из этих направлений нашло отклик в искусстве того времени, но в целом художественная культура Византии X-XV вв. развивалась по пути поиска некоторых компромиссных решений между крайностями аскетического и антикизирующего направлений. Выявление и анализ этих крайностей позволяет яснее понять общую картину развития эстетики и художественной культуры в этот период. Незримый смысл в творении разлит В направлении, продолжавшем традиции патристической эстетики, среди представителей которого теперь встречаются и лица, не облеченные духовным саном, в период X-XII вв. наблюдается заметное усиление интереса к красоте предметов и явлений материального мира, к конкретным произведениям искусства, как делу рук человеческих. Конечно, было бы неверно утверждать, что этот интерес отсутствовал в классической патристике. Однако там он был полностью подчинен духовным, а часто и узко церковным интересам. В средневизантийский период, когда основные христианские проблемы были в целом решены и перешли на уровень канонических норм и почти непререкаемых аксиом, а высвободившиеся духовные силы культуры обратились к активному освоению тех ценностей античной культуры, которые на многие века были почти исключены из византийской культуры, – в этот период долго дремавшие «телесные», по выражению А. |
| Первый исследователь арок А. С. Уваров видел в них «...две стороны осмиугольнаго медного паникадила», однако при этом не объяснял отсутствия каких-либо следов монтировки на их боковых сторонах 616 . Эта же атрибуция позднее была поддержана И. И. Плешаковой 617 . Б. А. Рыбаков считал, что арки, «очевидно, составляли часть конструкции напрестольной сени, покрытой какой-либо тканью. Прообразом подобных сооружений над престолами служила библейская скиния – палатка для хранения ритуальных предметов» 618 . По мнению П. А. Раппопорта, арки могли быть частью алтарной преграды 619 . Г. Н. Бочаров. разделяя предположение Б. А. Рыбакова, выдвинул еще два: либо арки «обрамляли какие-то живописные, резные или чеканные пластины (триптихи)» и «в таком случае, могли стоять и на алтарной преграде... либо составляли часть переносного реликвария или алтаря» 620 . Эти гипотезы не выдерживают, как нам кажется, проверки в контексте древнерусской культуры, а предположению Б. А. Рыбакова противоречат как размер арок, так и маленькое расстояние между их втулками, которое никак нельзя согласовать с размерами храмовых престолов; к тому же все ныне известные по археологическим исследованиям домонгольских храмов надпрестольные кивории были четырехстолпными 621 тогда как этот имел бы. соответственно, восемь опор. Наиболее убедительным следует признать предположение П. А. Рапопорта, тем более что по источникам известны алтарные преграды, украшенные светильниками. Существует еще один вариант их места в драгоценном убранстве храма: арки (вместе с четырьмя не дошедшими до нас) могли служить частями шестигранного кивория над амвоном или какой-либо чтившейся в храме святыней, возвышавшегося на 12 столбцах 622 . Подобные кивории со световым «венком», восходящие еще к античным погребальным эдикулам, существовали в храмовой декорации средневизантийского периода. Например, множеством горящих свечей была украшена верхняя часть драгоценной ограды рак Бориса и Глеба в их свя- I илище в Вышгороде, описанная в вышеупомянутом тексте жития этих святых. |
| Жанр письма возникает в византийской литературе именно как литературный жанр в результате взаимодействия двух традиций. Когда мы разбирали тропарь святителю Григорию, мы касались этого взаимодействия. Напомню эти слова: «Пастырская свирель богословия твоего риторов победи трубы, якоже глубины духа изыскавшу, и доброты вещания приложишася тебе». Это можно отнести и вообще к взаимодействию античной и ближневосточной литературных традиций, т. к. громогласные трубы риторов постепенно побеждаются пастырскими свирелями восточных богословов, продолжающих традиции апостольских посланий. Но, побеждая, ближневосточная традиция впитывает в себя все самое лучшее, самое ценное из античности. Процесс развития жанра заключался в изменении соотношения информационной стороны письма и художественных приемов эпистолографии. IV–V вв. – ранневизантийский период истории жанра 55 . А если помните, три святителя, о которых мы говорили в прошлый раз, жили в IV веке. Для содержания писем в это время характерна большая значимость тематики, для формы – тесная связь с античными традициями. Содержание, суть излагаемого – на первом месте, а следование античной традиции заставляет добиваться совершенства формы при достаточно заметной лаконичности посланий. Пример такого послания как раз и был в центре нашего с вами внимания на прошлом занятии. VI–IX вв. – переход от ранневизантийского к средневизантийскому периоду. Причем для VI–VII вв. характерно то, что письма этого времени представляют собой скорее философские трактаты, а в VII–IX вв. происходит оживление эпистолярного жанра в связи с иконоборчеством. Обрядовая сторона касается всех, никто не остается равнодушным, письма по этому поводу получают большое значение, широко распространяются, публикуются и сохраняются; поэтому и до нашего времени дошло много писем той поры. X–XIV вв. – средневизантийский период. Происходит существенная творческая переработка античного наследия, особенно в частностях. Форма начинает превалировать над содержанием. Усложняется придворный церемониал, благодаря чему усиливается увлечение панегириками императорам и их приближенным. В результате чего письма становятся менее содержательными с событийной точки зрения, более абстрактными и обобщенными. В них преобладают идеи неопределенности временного и земного пространства, что достигается: |
| Краткое правление Романа Аргира было прежде всего отмечено откровенным отказом от политики Василия II. Надбавка налога за пустующие крестьянские земли, которую Василий взвалил на динатов, была отменена по настоянию крупных землевладельцев 727 . Так сама система налоговых надбавок, которая под названием «эпиболэ» или «аллиленгий» представляла собой основной элемент византийской налоговой системы, была упразднена навсегда 728 . Крестьяне выплачивать надбавку были более не в состоянии 729 , а динаты не желали этого делать, и потому император Роман III Аргир, сам типичный представитель динатов, не мог и помышлять о том, чтобы противостоять воле крупной землевладельческой аристократии. Впрочем, прежние законы, которые запрещали динатам приобретение крестьянских и стратиотских имений, не были официально отменены, так что некоторые судьи считали их в то время действующим правом 730 . Однако достаточно было и того, что длинная череда законов в защиту мелкого земельного владения после смерти Василия II раз и навсегда оборвалась. Следует признать, что даже предписания X в. при всей их строгости не смогли предотвратить скупку крестьянских и воинских наделов; теперь же экспансионистские устремления крупных землевладельцев могли, при благожелательно-пассивной позиции правительства, проявить себя в полную силу. Магнаты победили на всех направлениях: и на политическом, и на экономическом. Плотина, которую центральная власть со времен Романа I и до Василия II воздвигала на пути земельных захватов со стороны знати, была прорвана. Ликвидация мелкого земельного владения продвигалась отныне беспрепятственно. Крупные землевладельцы поглотили крестьянские и стратиотские имения, превратив их бывших владельцев в крепостных. Тем самым система, на которой держалось византийское государство со времени своего обновления в VII в., была потрясена в своих основах: оборонная и податная сила страны пришли в упадок, а произошедшее в результате этого обеднение государства еще более ослабляло его военную мощь. |
| Их грабительские походы были настолько ужасны, что, как сообщает современник, «все жители Европы думали о переселении» 767 . Однако Империю избавила от узов опустошительная эпидемия: они вымерли в огромном количестве, частью отошли за Дунай, а оставшиеся были поселены на имперской территории и поступили на службу к императору. Более тяжким по своим последствиям, чем натиск тюркских народностей с Севера, стало для истории Империи наступление тюрок-сельджуков на Востоке. Остатки арабской власти в Азии были сметены сельджуками с быстротой, которая затмила собой блеск прежних византийских завоеваний. Тюрки подчинили персидские земли, прошли через Месопотамию и овладели городом халифов – Багдадом. Халифат, у которого оставалось лишь религиозное главенство, оказался под протекторатом могущественного военного султаната, который с тех пор политически господствовал над мусульманским миром в Азии. Вскоре вся Передняя Азия вплоть до границ Византийской империи и египетского халифата Фатимидов попала под власть сельджуков, которые теперь обратились против Византии. Как завоевание Болгарии разрушило заслон между Империей и северными кочевыми народами, так же и аннексия Армении при Константине IX предоставила сельджукам плацдарм для нападения. Внутренняя слабость Империи и упадок ее вооруженных сил вскоре открыли им путь вглубь византийских земель. При Алп-Арслане, втором султане сельджуков, турки пересекли Армению и заняли Ани (1065), опустошили Киликию, затем прорвались в Малую Азию и взяли штурмом Кесарию (1067) 768 . Тем самым был вынесен приговор политике тогдашних византийских правителей. Смерть Константина X Дуки (май 1067) оставила власть в руках его супруги Евдокии, которая должна была стать регентшей при своих юных сыновьях Михаиле, Андронике и Константине. Фактически же делами заправляли Пселл и кесарь Иоанн Дука, брат почившего императора 769 . Между тем, по мере того, как становился ясен размер катастрофы на театре военных действий, усиливалась оппозиционная партия, и ее требования по созданию сильного военного правления под давлением обстоятельств получили такой вес, что патриарх Иоанн Ксифилин, хотя и был другом Пселла, примкнул к ней. |
| Боязливостью болея, дитя, не бойся бармалея Бармалея ввел в святоотеческое предание митрополит Иларион (Алфеев). Переводя тексты преподобного Симеона Нового Богослова, он использовал имя этого сказочного персонажа для передачи звучания и значения слова, наделенного в средневизантийской словесности тем же смыслом. 4 октября, 2012 Бармалея ввел в святоотеческое предание митрополит Иларион (Алфеев). Переводя тексты преподобного Симеона Нового Богослова, он использовал имя этого сказочного персонажа для передачи звучания и значения слова, наделенного в средневизантийской словесности тем же смыслом. Еще раз о страхах и депрессиях Надвигается осень, депрессии накрывают и бетонно-асфальтные мегаполисы, и затерянные деревушки, СМИ доносят всё новые импульсы боли со всех концов несчастной Земли, связь времен распадается на глазах и датское королевство трещит по швам, а тут еще страх перед неведомым присутствием — вначале в нашей душе, а затем, как нам кажется, и в окружающем мире. И человек боится войти в дом, открыть дверь, уснуть. Страх парализует его волю, и он понимает, что к животному ужасу примешивается некая злая сила, порабощающая его свободу. Бармалея ввел в святоотеческое предание митрополит Иларион (Алфеев). Переводя тексты преподобного Симеона Нового Богослова, он использовал имя этого сказочного персонажа для передачи звучания и значения слова, наделенного в средневизантийской словесности тем же смыслом. С одной стороны, как отмечали предвзятые критики, явный анахронизм — бармалей появился на свет почти через тысячелетие после трудов преподобного. С другой, — перевод врастает в русскую культуру как её неотъемлемая часть. А самое главное — улыбки тех, кому, собственно, и адресовано слово старца, подвизавшегося в Константинополе и его окрестностях на рубеже X и XI веков. Перевод митрополита Илариона был издан московским Зачатьевским монастырем в 1998 году, он карманного формата, вот почему его удобно носить с собой и давать почитать, что на исповеди, что просто в кругу общения. |
| Если иметь в виду простоту, прозрачность и симметрию композиций, то эти качества обнаруживаются в изображениях на пластинах слоновой кости и в миниатюрах, поскольку в монументальной живописи построение сцен было более сложным и многолюдным. Среди многочисленных костяных пластин с «Успением» 1205 следует выделить хранившуюся в Мюнхене, в собрании Зидлер 1206 : примечателен горизонтальный формат композиции, компактность групп апостолов и припавший к плечу усопшей Богоматери апостол Иоанн. Византийские аналогии Киево-Печерского «Успения» определяются более точно, если принять во внимание одну важную отличительную особенность наиболее ранних среди сохранившихся памятников этой иконографии: приподнятые и простертые чуть вверх руки апостола, в правой группе, над Павлом. В иконе 1671 г. он обозначен (ошибочно) как Лука. Во многих композициях средневизантийского периода здесь, над Павлом, представлен апостол Андрей, и его патетический жест, который словно призывает всех присутствующих разделить скорбь, остро воспринимается силуэтом руки на фоне. В миниатюрах «Успение» описанной схемы впервые появляется в Евангелии апракос XI в. монастыря Ивирон на Афоне, cod. 1, л. 300 (ил. 8) 1207 , в Евангелии апракос монастыря Дионисиу на Афоне, cod. 587 m, второй половины – конца XI в. (л. 167) 1208 , в Евангелии апракос конца XI – начала XII в. в Библиотеке Пирпонта Моргана в Нью-Йорке, cod. 639, л. 366 1209 (ил. 9), а в чуть измененной форме – в Евангелии апракос начала XII в. из Скевофилакиона Лавры Св. Афанасия на Афоне (л. 134 об.) 1210 . В работах Курта Вайцмана, интенсивно исследовавшего этот материал начиная с 1930-х гг., названные произведения были довольно значительно разведены во времени, поскольку исследователь считал, что они представляют собою разновременные реплики утраченного архетипа – иллюстрированного Евангелия апракос («Лекционария», «Евангелистария»), созданного в Константинополе в X в., при императорском дворе, в период исключительной творческой активности македонского ренессанса 1211 . Впоследствии сам К. Вайцман пересмотрел некоторые свои датировки 1212 , а многое было уточнено другими исследователями, в частности М.-Л. Долезал в замечательной диссертации об иллюстрированных «Лекционариях» (Евангелиях апракос) средневизантийского периода 1213 . |
|
|
