| Из того, что я написал, может сложиться впечатление, что мне больше нравится «Сквозь снег». Это не так. «Сквозь снег» — удивительно глупый фильм, а «Платформа», хотя бы один раз приняв глупое фантастическое допущение, внутри него развивается непротиворечиво. Эстетическая цельность остается за «Платформой», это плюс. Хорошее реакционное произведение лучше плохого «прогрессивного». Это так и с чисто левой точки зрения: если «Платформа» на поверхности реакционнее «Сквозь снег», то внутренне прогрессивнее. Она лучше — чисто художественно, формально, но значит, и идейно, содержательно — передает ужас неравенства, кошмар мира сего. Эмоция, во всяком случае, чистая, чего нет в околесице фильма «Сквозь снег». «Рассказ служанки», коллектив авторов, 2017. «Ганнибал», коллектив авторов, 2013… и другие фильмы и сериалы «Рассказ служанки» Может быть, самый отвратительный пример — «Жизнь Пи». Разве этот столь многими любимый фильм — не апология цинического обмана, раскрывающая самую суть идеологии и мифологии? Мир — место чудовищных страданий, но мифотворец/идеолог придумает красивую сказку, чья цель — скрыть эти чудовищные страдания. Причем сам мифотворец в свой миф, разумеется, не верит. Не открывается ли здесь циническая, атеистическая суть идеологии, столь любящая эксплуатировать религию, чтобы скрыть реальные страдания, проблемы и конфликты? «Жизнь Пи» открыто проговаривает и свой атеизм, и «экуменическое единство» религий в их роли красивой, успокаивающей, умиротворяющей сказки. Но фильм сентиментален, «светло грустен» — и это работает, людям нравится. Разве не должны мы в ответ на его «милую сентиментальность» и «светлую и мудрую грусть» ответить простой и яростной ненавистью Библии — ненависти к богам, идолам и мифам? Разве не должны развенчать миф о религии, делающей из ужасных страданий милую сказку? — Писание не скрывает страдания, но напротив выставляет их на вид. Пример из другой области: разве все эти сатирические мультсериалы вроде «Симпсонов», «Гриффинов», «Южного Парка» высмеивают семью, стереотипы, общество, религию не для того, чтобы в конце привести к всеобщему примирению, любви, семейным ценностям? Разве не выполняют они функцию карнавала, чтобы народ спустил пар, чтобы с тем большим послушанием поддерживать работу Системы? Той Системы, которая проституировала все мыслимые ценности. Разве подлинным ответом на всеобщий стеб не должна быть серьезность веры, не терпящей всеобщее проституирование и всеобщий цирк? Впрочем, как всегда, из двух противоположностей на одной плоскости (в данном случае — стеба и серьезности) надо выбрать третью, перпендикулярную: пафос веры против стеба и юродское глумление против серьезности мира. |
| Настоящая память смертная ставит человека как бы перед Господом на Его суде. И когда человек так живет, поставляя себя перед лицом Божиим, то ему становится гораздо легче исполнять заповеди. Ведь мы не для того стараемся приобрести память смертную, чтобы напугать себя и сделать свою жизнь тяжелее, а для того, чтобы нам стало легче исполнять заповеди и приобрести духовную трезвенность. Не нужно думать, что память смертная — это какая-то игра. Это истина, ибо смерть страшная действительность, которой никто не избегнет. Когда мы действительно стяжаем добродетель памяти смертной и, если так можно выразиться, будем измерять ею всю свою жизнь, тогда она принесет нам неоценимую пользу. Ни одна добродетель не является игрой: ни смирение, ни покаяние, ни память смертная. Мы же потому и не можем стяжать их, что не принимаем их всерьез. Думаем, например, будто смирение заключается в том, чтобы напустить на себя смиренный вид и представляться грешником, а на самом деле смирение — это опытное познание своей греховности. Покаяние тоже состоит не в том, чтобы иметь вид кающегося человека, а в том, чтобы стяжать глубокое осознание своей греховности и просить Бога о прощении. И память смертная тогда принесет нам пользу, когда мы познаем и почувствуем, что мы неуклонно приближаемся к смерти. Аминь. 9 ноября 1997 года О стяжании духовной нищеты Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! «Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно» (ст. 19) — так Господь начал Свою притчу. Имя богача не называется, для того чтобы всякий мог отнести рассказ о его судьбе к себе самому. Под богатством же подразумевается не только имущество в собственном смысле слова, но и вообще то, что дает человеку возможность показать свое превосходство над другими людьми, например, положение в обществе, знатность происхождения, умственные способности, образование или что-то иное, что позволяет человеку пользоваться большими земными благами по сравнению с другими людьми. Богатство этого приточного персонажа было столь велико, что он не просто безбедно и беззаботно жил, но даже мог позволить себе каждый день устраивать блистательные пиры. По-славянски — «веселяся на вся дни светло» — говорится в еще более широком смысле, что не было такого дня, чтобы человек этот был грустен и не веселился. |
| Подумаем в этот день и помолимся о тех, кому сегодня совсем не весело. Помолимся о бедных брошенных детях, которых никто не поздравит и не обнимет в этот день, о тех, кто сегодня, как и в другие дни просто воет от одиночества. Боже! Сколько боли, слез и страдания в этом несчастном мире! И что же нам у Тебя просить, Господи? Ведь Ты и так стоишь рядом со всеми обездоленными, больными и одинокими. Но мы будем просить Тебя размягчить людские сердца, окаменевшие, испуганные, скованные, изъеденные недоверием и подозрительностью. Ведь мы – добрые, на самом деле это правда, это так, мы – добрые и хорошие люди. Мы – добрые, но жизнь, наша сложная жизнь и малодушие сковали наши сердца, и мы не умеем делиться добротой и теплом, мы разучились доверять, мы стесняемся быть нежными и отзывчивыми. Господи, исправь наши сердца! И все же, сколько ни грустен этот праздник, не только всю боль мира Господь вбирает в Себя, не только страдания отзываются в Нем, но и наша радость. Он сказал: «Пустите детей приходить ко Мне». Мы – Его дети. У нас мало что получается, и мы часто не оправдываем Его надежд, но и таких Он нас зовет, ждет и принимает. Наши радости радуются в Нем. Поэтому, если есть у вас в кармане хлопушка – взорвите ее, если лежит под подушкой карамелька – слопайте ее, потому что каждое наше детское утешение, каждая наша добрая улыбка радуют Бога, становятся Его улыбкой и радостью. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. Сейчас ваша помощь нужна как никогда. Поделитесь, это важно Выбор читателей «Правмира» Подпишитесь на самые интересные материалы недели. Материалы по теме 30 декабря, 2015 1 января, 2015 31 декабря, 2015 31 декабря, 2023 29 декабря, 2023 29 декабря, 2023 27 декабря, 2023 26 декабря, 2023 24 декабря, 2023 Лучшие материалы Показать еще Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее! |
| Придя к Рождественской заутрени, все мы были удивлены, услышав заупокойные напевы. Многие испугались – не Батюшка ли умер. Оказалось, что скончался перед самой заутреней любимый Батюшкой священник нашего храма – о.Лазарь. У него был порок сердца. Вечером этого дня мы собрались после молебна за чаем у Батюшки на квартире. Сестры спели заранее приготовленные «духовные стихи»: «Вечер морозен» (на смерть святителя Иоасафа 70 ), «Днесь родился наш Спаситель», «Господи помилуй, Господи прости...», «В неизвестности смиренно», «К Тебе, о Мати Пресвятая...» Квартира была набита народом. Батюшка стал говорить о смерти о.Лазаря, о том, что он был «спелой пшеницей», что Господь берет к Себе каждого человека в лучшую пору его жизни. Говорил об усердии о.Лазаря, превосходившем его физические силы: ему были вредны земные поклоны, но он не мог от них воздержаться. Вместе с тем Батюшка и сам прощался с нами, говорил, что он проводит с нами последнее Рождество, что и его отшествие недалеко, не более полгода. Слышать это было больно, но до конца это и не осознавалось, казалось невероятным. Слишком хорошо было на душе. Говорил еще тогда Батюшка о том, что не только каждому человеку, но и каждому народу дается Богом свой талант – и для России это – терпение и любовь. Батюшка был грустен, но нам с ним было хорошо. Когда после смерти Батюшки пели ему «вечную память», мне часто вспоминалось это последнее Рождество, а также последний день Батюшкиного Ангела. Очень рано перед ранней обедней Батюшка служил молебен. Батюшке пели многолетие, и он слабыми руками крестообразно осенял нас, – в первый раз – крестом, в другой – поднесенной ему тяжелой иконой Св.Алексия, Человека Божия, еле-еле ее подымая. Говоря с нами, он плакал. Глядя на него, у нас разрывалось сердце. Батюшка говорил, что может быть в последний раз видит нас в этом храме, в последний раз проводит с нами день своего Ангела, говорил, как тяжело ему быть отделенным от нас, от народа; просил, чтобы и после его кончины мы не покидали храма, чтобы и после него этот храм, в котором Батюшка столько потрудился, остался местом утешения для всех, в него приходящих. |
| См.: Паскаль 1970; 190; Гроссман 1922; 354. В свете авторских записей ясно, что зерно романа — не эта идея. После обдумывания разных решений финала писатель фиксирует окончательный его вариант 4 октября 1868 г.: «Рогожин и Князь у трупа. Final. Недурно» (9, 283). Как подчеркнуто в комментариях, «недурно», завершающее эту запись, — знак удовлетворения автора по поводу найденного решения (9, 383). 83 Как Ипполит Христа Гольбейна, так и Настасья Филипповна проецирует на себя образ Христа, созданный в ее уме по собственному образу и подобию. В письме к Аглае она описывает сюжет воображаемой ею картины: Христос на закате солнца, далеко от толпы; «рука его невольно, забывчиво осталась на светлой головке ребенка», который рядом с ним; его взгляд грустен, «мысль, великая, как весь мир, покоится в его взгляде» (8, 380). Закат, грусть, присутствие ребенка выявляют ее тайную мысль принести себя, подобно Христу, в жертву, ради блага невинных Аглаи и Мышкина. В действительности же, проецируя на себя столь высокий образец, Настасья Филипповна лукавит, скрывая жажду личного счастья, чувство недостойности и яростную ревность. 84 Настасья Филипповна убегает от князя, он ее ищет и вновь находит, утешает и поддерживает ее, когда она просит любви. Раздавленная чувством вины, она убегает к Рогожину, где потом ее вновь настигает князь. 85 Как можно было предвидеть, попытка бесполезная, поскольку не первый раз Настасья Филипповна убегает от предложенного ей счастья, и опрометчивая, так как, предлагая ей замужество, князь нарушает не только обещание, данное Рогожину, но и обязательство перед Аглаей, которая будет глубоко несчастна, потому что, — как говорит Евгений Павлович, — «она его любит как женщина, а не как бесплотный дух». 86 Это выражение Ж. Като, посвятившего несколько глав своей книги замыслу «Жития». Как известно из черновиков и писем, в произведении должна была быть описана жизнь героя, начиная с несчастного детства и жизни в монастыре, до завершающего все перерождения после совершенных преступлений и безнравственной жизни. В монастыре, руководимом старцем Тихоном, должны были встретиться и проводить беседы персонажи, вдохновленные Пушкиным, В. Г. Белинским, П. Я. Чаадаевым, Павлом Прусским и Константином Голубовым. В письмах этого периода Достоевский утверждает, что не может сразу же приняться за эту работу по следующим мотивам: отдаленность от России и необходимость быстро написать роман для разрешения своих денежных проблем. 87 |
| Однажды во время пламенной настойчивой молитвы я задремала, стоя на коленях пред кроваткой ребенка. Глаза сомкнулись, голова опустилась на детскую постельку, и я увидала странный сон. Слышался чей-то голос: Безумная! Знаешь ли ты, о чем просишь? Знаешь ли, что ожидает этого ребенка, если он останется жить? Дай ему лучше умереть теперь... Нет, ни за что! - воскликнула я. — Все что угодно, но пусть он живет... для меня, для матери... Мое счастье, моя единственная радость! Могу ли я от него отказаться? — Тогда смотри! — произнес тот же голос. И ряд картин начал развертываться пред моими глазами. Они были так живы, так реальны. Я помню их все. Вся жизнь Канечки прошла предо мною. Вот он в постельке. Выздоравливает. Немного утомленный, еще слабый, но веселый, радостный, с улыбающимися глазками. Подозрительного горячечного румянца на щеках уже нет. Он протягивает ко мне рученьки и смеется... Далее картина детства. Его игры и шалости... Угол детской, заваленный игрушками. Канечка верхом на деревянной лошадке, размахивающий жестяной саблей... Веселая возня и бег с мамой взапуски... Годы отрочества. Книжки, школьные занятия... Кудрявая головка, склонившаяся над учебниками. Размазанные кляксы на тетрадях... Первые неудачи я первые огорчения в школьной жизни. Юность... Увлекающаяся, бурливая. Друзья и сверстники... Веселые прогулки и наивно-серьезные разговоры... Молодые споры и бесшабашные песни... Мой мальчик все еще меня любит, но как будто отходит дальше. У него складывается уже своя внутренняя жизнь. Он чаще и чаще оставляет меня одну и нередко подолгу молчит в моем присутствии. Начало молодости. Канечка в военном мундире. На лице больше серьезности. Он часто задумчив. У него много знакомых. Какие-то таинственные собрания. Я ясно вижу большой стол, накрытый зеленым сукном и заваленный какими-то картами и планами. Вокруг него целая галерея молодых и пожилых лиц... Я помню их все так отчетливо! Наклонившись над столом, они что-то рассматривают, изучают... Потом долго горячо спорят с серьезным и возбужденным видом. Канечка среди них, но он отчего-то грустен... |
| Он совершенно одинок со Своими мыслями. Его никто в толпе не понимает, не понимают даже Его ближайшие ученики, увлеченные общим энтузиазмом. Все ждут от Него, что Он объявит Себя царем, станет во главе израильских полков и поведет их славным путем побед к свержению ненавистного римского ига, к независимости, к власти. Но Он знает, что напрасно ждут этого от Него, что Он не может им этого дать, что не для того Он пришел, что это то же самое искушение, которым когда-то на первых порах Его служения пытался прельстить Его диавол, что если бы толпа знала это и не обманывалась в своих тщетных надеждах, она была бы умереннее в проявлении своих восторгов. Он знает, что пройдет немного дней, и эта самая толпа отвернется от Него как от обманщика за то, что Он не оправдал ее ожиданий, и хотя Он ничего им не обещал и даже не раз старался вывести из заблуждения, доказывая суетность их надежд, они все же возненавидят Его за свое разочарование, и те самые люди, которые сейчас с таким восторгом кричат: " Осанна! " — через несколько дней будут яростно вопить: " Распни Его! " Вот почему грустен лик Господа Иисуса Христа. Какая, в самом деле, резкая перемена! Вот они, эти люди, готовые, кажется, жизнь отдать за своего возлюбленного пророка... Их голоса охрипли от криков ликования, глаза горят восторгом, тысячи пальмовых ветвей колышутся в их руках, поднимаясь и опускаясь, точно лес в бурю, цветные одежды развеваются в воздухе яркими пятнами... Это страстная, возбужденная восточная толпа нашла своего героя!.. Несколько дней спустя картина резко меняется: те же лица, но озлобленные; глаза, горящие ненавистью; тысячи рук со сжатыми кулаками, с угрозой поднятые кверху; проклятья и богохульства на устах... А перед ними все Тот же спокойный, великий в Своей кротости Спаситель, в сердце Которого и их восторг, и их ненависть встречают только скорбь и сострадание. Толпа непостоянна, и многие из людей, несомненно бывших когда-то слушателями и учениками Господа, с увлечением внимавших Ему и готовых идти за ним всюду, изменили Ему и лишились венца вечного блаженства. |
| Весной тридцатого года дядя Кольча-старший сколотил салик, погрузил на него барахлишко, приставил к передней потеси бойкущую жену Талю, сам ударил кормовой и отбыл из села. Обосновался он в городе за речкой Качей, на улице Лассаля, где строились в ту пору все, кому хотелось и как хотелось, и песню тогда же сложили: «Я на Качу еду — плачу, с Качи еду — веселюсь!..» Все менялось вокруг, бурливо двигалось вперед, лишь дядя Кольча-старший никуда больше не двигался и не менялся, как жил натуральным хозяйством в деревне, так и продолжал жить: корова, конь, свинья, куры, собака, телеги, погреба, заплоты; даже ворота задвигались на ночь завориной, и в избе была деревянная заложка. Рубахи носил дядя Кольча на косой ворот, шаровары на пуговицах, не пустил ни одного городского слова в обиход, только сделался с годами обликом и в голосе грустен да шибко изворотливым стал. Тетя Таля провела свою жизнь на базаре, реализуя продукцию личного хозяйства. Жили супруги чудно: торгуют, выжимат каждую копейку, прячут друг от друга деньжонки, да ка-ак загуляют! Широко, шумно — и все накопленное прокутят. Тетя Таля числилась за Качей кем-то вроде прокурора. Она тут знала всех, и все ее знали. И не раз случалось: вытащат у кого деньги или что ценное с возу унесут, торговый люд советует обратиться к Онике — так звала любимая крестница тетю Талю, и так почему-то кликали ее на базаре. Идет пострадавшая по-над Красным яром, к которому притиснута одним боком улица Лассаля, вопит о пропаже, тетя Таля в соображенье: «Так-так-так! Да не ори ты, не ори! Скоко денег-то было? Четыре ста?! Где ты экую прорву денег взяла? Корову продала! Вот дак молодцы! Укараулили дыророту! Где деньги лежали? В боковухе? Во что завязаны были?» — «В платок». — «Булавкой прицепляла?» — «Прицепляла». — «Ну дак это Толька Прищемихин! Он, он, собака! Из-под булавки ни Чужовским, ни Цигарям, ни Худоухому не взять. Нет, нет, девка, не взять! Толька это. Толька! Золотые руки! Любой ему замок, механизм ли нипочем, об кармане и разговору нет. Спец! Ох, спец! Погоди-ка, девка! У нас „Марея“ с Северу ковды пришла?» — «Третьеводни». — «Стало быть, не вклепалась я. Гляжу, знакомый парень по базару шастат. Здравствуй, говорю, Толька, думаю, или не Толька? Ему еще год отбывать. А он в мокром забое волохал. Зачеты. Вот и прибыл, не убыл! Ах ты, вредитель народа!..» |
| Цецилия шла следом, и когда была уже на площадке лестницы, образ г-жи Маршаль на её глазах, не поворачивая замка и не отворяя двери в комнату, прошел через стены и пропал таким образом у нее из виду. Крик девочки привлек к ней мать, которая, вышедши из комнаты г-жи Маршаль, спросила ее, в чем дело. «О мама, мама», — воскликнуло испуганное дитя, — «разве это было привидение?…» Мать побранила её сперва за глупые фантазии; но когда Цецилия передала ей подробно то, что видела, мать содрогнулась. И было от чего. Прошло не более получаса, как г-жа Маршаль скончалась на её глазах! Ей вспомнилось и то, что за несколько минут перед смертью г-жа Маршаль поминала про Цецилию, которая была её любимица, и выражала горячее желание с нею повидаться. Но г-жа Ф., опасаясь слишком сильного действия такой сцены на ребенка, остереглась позвать ее. Горячее желание не переросло ли вдруг в действие, когда сброшены были земные путы? Не был ли все-таки удовлетворен предсмертный порыв, несмотря на предосторожности матери? Вот еще какой сон или видение имела г-жа Л. раз ночью, в начале ноября 1853 года. её сестра Эсфирь, ненадолго перед тем вышедшая замуж, несколько недель назад выехала со своим мужем в Калифорнию, и родные ожидали в скором времени известий о её прибытии. PI вот, эта сестра как будто подошла к её посели и сказала; «Цецилия, отправимся со мною в Колифорнию». Г-жа Л. в своем сне возразила ей, что не может оставить мужа и детей для такого длинного и тяжелого путешествия. — Мы очень скоро туда прибудем, — сказала Эсфирь, — и ты возвратишься домой к утру. Предложенное путешествие во сне не показалось ей невозможным. Она встала с постели, взялась за руку сестры, — и чувствовала, что, вот, они поднялись и быстро пронеслись через огромное пространство. Спустились они у жилища, очень простого и грубого по виду какого в своем воображении никогда не отвела бы она сестре в этой новой стране, куда та поехала с мужем искать счастья. Сестры вошли, и Цецилия узнала своего зятя; он был грустен и одет в траур, тогда Эсфирь ввела её в комнату, посреди которой стоял открытый гроб, и указала належавшее в нем тело. Это было собственное тело Эсфири, мертвенно-бледное на вид. Г-жа Л. взглянула в немом изумлении сперва на лежащий перед ней труп, потом на тот образ, видимо сияющий жизнью и умом, который привел её сюда. На её вопросительный и изумленный взгляд этот живой образ отвечал: «Да, сестра, это тело было моим; но болезнь сразила его. Я заболела холерой и перешла в другой мир. Мне хотелось показать это тебе, чтобы приготовить вас к вести, которую скоро вы обо мне получите». |
| В такой величавой полноте предстает нам здесь та же самая мысль, которую сначала приметили мы в одном малом зародыше. В вине зерно неги, в неге жало змеи, зародыш грусти, в грусти начало трагедии. Многие символы барельефа указывают на то, что художник имел здесь в виду это искусство, как высокое произведение Греческих вакханалий. Создания древней живописи и скульптуры всегда скрывают в себе глубокий, таинственный смысл. Надобно уметь его разгадывать. Картины Геркуланума и Помпеи, украшающие студии Неаполя, всем своим содержанием доказывают это ясно. Глубокий смысл этого художественного создания, указывая на значение того, почему Греческая трагедия произошла от Вакха, дает намек и на новое, незамеченное до сих пор отношение между жизнию Греческою и драмою. Кто, кажется, более Греков, смотрел на жизнь, как на одну чувственную оргию, как на светлую вакханалию, как на одно бессменное пиршество и наслаждение? А между тем, какой же народ из этой жизни в ту самую минуту, когда, казалось, она достигала полного расцвета, вынес в м i р искусства самую тяжелую думу, самую высокую скорбь? Не легкомысленна была забава язычника Грека, не поверхностно и шутливо предавался он торжествам своего Диниоа. Трагедию любил он созерцать середи своих буйных оргий, ту трагедию, которую сам же вынес из своей праздничной жизни, как высший цвет своего искусства. Возвышенная скорбь - горькой плод его жизни - уступила потом уже место отчаянному хохоту Аристофана, который был поэтическим эхом предсмертных стонов умиравшей Греции. С этою мыслию если взглянешь на Вакха, как изображается он на рельефах Греческих ваятелей, то поймешь, почему он всегда так грустен, важен и задумчив середи пьяных Силенов, буйных Фавнов, неистовых Менад, поймешь таинственное значение его имени, как бога плача и стенания, и разгадаешь, почему в честь его посвятили Греки тот высший плод, которым заключилось развитие их Поэзии, свою многодумную Трагедию . (Москвитянин. 1849. Ч. 1. 1. Отд. III . Науки и художества. С. 1 – 12). |
|
|
