| - Однако есть мнение, что цепь таких разрывов - в сущности нормальный исторический процесс, ведь любое явление (христианская Церковь тут не исключение) переживает какие-то свои этапы. Где же тут трагедия? - Трагедия - в людях. В ситуации таких радикальных, революционных событий всегда появляются люди, которые начинают делить жизнь на «до» и «после». Они хотят вести отсчет непременно с этого нового поворота, как будто все, что было до него, - вообще не имеет значения. Когда будущие протестанты объявляли Реформацию, вряд ли они знали, что это приведет к разделению западной Церкви на два больших лагеря. Они этого не осознавали, просто действовали. И окружающие для них с тех пор стали разделяться на здоровых, которые прониклись идеей Реформации, и больных - папистов. Но более того, история повторяется: сегодня фактически то же самое происходит вокруг Второго ватиканского собора внутри Римско-Католической Церкви. Есть те, кто не принял решений этого Собора, и те, кто считает его в своем роде стартовой чертой. И все рассуждают именно в этой плоскости. Простой пример: если в разговоре звучит слово «собор» - просто так, без всяких дополнительных уточнений - все автоматически понимают, что речь идет именно о Втором ватиканском соборе. - А как Вы относитесь к современным либеральным настроениям среди католиков? - Я очень рад возможности обратиться со страниц вашего журнала к российской аудитории и сказать, что не стоит стричь всех католиков «под одну гребенку». Есть среди них те, кто хотел бы большей секулярности, либеральности, и это не значит, что они преступники, просто они видят жизнь такой. Но есть другие - те, кто всецело преданы традиции. Причем я бы не называл их традиционалистами. Потому что традиция важна им не сама по себе. Для них это не старинный фольклор, который нужно искусственно подпитывать и держать на плаву. Нет! Традиция для них - это то, что в каждую эпоху обеспечивало и продолжает обеспечивать живое личное общение со Христом, повседневное хождение перед Богом. Как у Иоанна Богослова: О том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами: а наше общение - с Отцом и Сыном Его, Иисусом Христом (1 Ин 1:3). Я убежден, что установка «есть Бог и я» - это для еретиков. Для христиан - «Бог, я и все остальные». Остальные - это и другие верующие, и, что немаловажно, те, кто из века в век передавали нам веру. И если бы люди когда-то не стали так преданно слушать других людей, записывать за ними и передавать сказанное, не было бы и Нового Завета. А значит, не было бы ничего... |
| В Киеве лекцией профессора Хосе Казановы начался проект Общецерковной аспирантуры и докторантуры «Религия, наука и общество» 18 июня 2013 г. 17:39 17 июня 2013 года выступлением одного из ведущих специалистов в области социологии религии профессора Хосе Казановы (Джорджтаунский университет, США) начался трехлетний проект Общецерковной аспирантуры и докторантуры имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия «Религия, наука и общество». Лекция профессора Казановы «Социологическая значимость работы " Секулярный век " Чарльза Тейлора», прочитанная им в Национальном педагогическом университете имени Драгоманова, предварила лекционную и научно-исследовательскую часть проекта, связанную с визитом в Киев всемирно известного философа, христианского мыслителя, лауреата Темплтоновской премии профессора Чарльза Тейлора (Университет МакГилл, Канада). Перед началом выступления профессора Х. Казановы слушателей от лица ректора Общецерковной аспирантуры и докторантуры, председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, председателя Синодальной библейско-богословской комиссии митрополита Волоколамского Илариона приветствовал проректор Общецерковной аспирантуры и докторантуры протоиерей Владимир Шмалий . По окончании лекции слово взял профессор Чарльз Тейлор; он поблагодарил лектора за глубокий анализ его монографии «Секулярный век» и рассказал о причинах побудивших его написать книгу. Затем профессор Тейлор и профессор Казанова ответили на вопросы заинтересованной аудитории. Киевский этап проекта «Религия, наука и общество» продлится до 22 июня. За это время научный руководитель первого года проекта профессор Хосе Казанова прочитает лекцию «Светские режимы и религиозная динамика в постсоветских обществах: сравнительный анализ ситуации в Восточной Германии, Польше, Украине и России» (Киево-Могилянская академия, 18 июня, 17.00); профессор Чарльз Тейлор выступит с публичной лекцией «Различные понимания секуляризации на Западе» в Киево-Могилянской академии (19 июня, 15.00), а также проведет семинар для исследовательской группы в Киевской духовной академии (20 июня). Кроме того, запланирован ряд интервью с профессором Чарльзом Тейлором и профессором Хосе Казановой, обсуждение перспектив проекта, а также рабочая встреча организаторов проекта с исследовательской группой. |
| «Мы все видим, что наши жизни и/или пространство, в котором они протекают, имеют некоторую морально-духовную форму. Где-то, в какой-то деятельности или в каких-то обстоятельствах, присутствует полнота, богатство; то есть в этой точке (в деятельности или в обстоятельствах) жизнь полнее, богаче, глубже, она является более достойной — достойной большего восхищения, большего, чем должно было бы быть. Возможно, это точка силы: мы часто переживаем это как глубоко нас затрагивающее, как вдохновляющее... мы обладаем несомненной интуицией того, какой должна быть полнота, как будто мы переживали это состояние, то есть имели переживание мира и целостности; или могли действовать на этом уровне целомудрия, или щедрости, или жертвенности, или самозабвения. И настанет время, когда мы обнаружим себя внутри этих моментов переживания полноты, радости и осуществленности» . Чтобы дать читателю пример такого опыта полноты, радости и осуществленности, о котором говорит Тейлор, он приводит длинную цитату из автобиографического сочинения Беды Гриффитса: это описание состояния, которое автор испытал в школьные годы; цветущие деревья, поющие птицы, автор чувствует, что где-то рядом присутствуют ангелы и Бог смотрит на него . Тейлор использует эту цитату, чтобы указать на то, что люди могут переживать присутствие трансцендентного мира. И остальные восемьсот страниц своей книги он посвящает исследованию вопроса о том, почему в наш секулярный век такого рода переживания стали все более редкими и трудными для нас. Большинство из нас, говорит он, живут в «имманентном пространстве». В нынешнем мире жизнедеятельность религий, включая Православные Церкви, в основном происходит в обществах, в которых имманентная система стала доминирующей системой координат. Поэтому особо ценным вкладом Тейлора в его книге «Секулярный век», даже с точки зрения Церкви как институции и интеллектуальной традиции, является то, что он переворачивает весь спор о секуляризации и постсекулярном обществе. Вместо того, чтобы говорить о «возвращении религии», он ясно показывает, что религия -— и человеческое предрасположение к религиозному типу опыта — никогда не оставляла нас, так же как и Церкви продолжали занимать центральное место в обществе. Перемена же заключается в том, что теперь многие люди больше не ищут опыта осуществленности за пределами имманентного пространства или, чтó то же самое, в пространстве организованной религии. |
| Алексей Юдин: Замечательно. Очень, по крайней мере, ясно, структурно, познавательно, и довольно страшно, честно говоря. Особенно я себе представил, как миф меня берет, как таблетку, под язык, а потом морщится и выплевывает. И что со мной происходит, когда миф меня выплюнул? Где я отказываюсь, вне вечности? Я извиняюсь, я немножко уже играю с этими метафорами. Секулярный человек — это человек, выплюнутый мифом? Гасан Гусейнов: Нет, секулярный человек — это человек, который растворился, разошелся по мифу, миф взял у него что-то очень важное. Миф без тебя уже не может существовать, ты уже часть его. Об этом как раз очень интересно рассуждал Вячеслав Иванович Иванов, жизненный путь которого как раз исследуется в последнее время. Алексей Юдин: И все равно, даже в таком состоянии человек никуда не денется от мифа. Гасан Гусейнов: Нет, от мифа избавиться нельзя, как мы не можем в разговоре избавиться от языка, на котором мы говорим. В Писании понятия «миф» нет Алексей Юдин: Отец Павел, поскольку у вас номинация священнослужителя, то придется вам как-то про религию, про мифы. Потому что тут представителем культурной общественности анонимно был задан вопрос. Мне сказали: «Леша, спроси, пожалуйста, почему миф о Христе стал мировым?» Мы понимаем, что XIX век сформулировал такую дилемму: есть реальность, есть история, есть миф, есть мифология. А потом XX век пытался ее решить на богословском уровне — с демифологизацией Бультмана, с попытками вычленить керигму и вычленить миф, вернуться к первоистокам. Христианство почувствовало себя религией, инфицированной мифом. Вот про религию и про миф. Вообще, что это такое и где, собственно, христианство? Протоиерей Павел Великанов: Ни у святых отцов, ни у толкователей Священного Писания, ни в самом Священном Писании мы не встречаем ни понятия «миф», ни понятия «религия». Алексей Юдин: Это всё — античное наследие, конечно. Протоиерей Павел Великанов: Ну, не знаю. Скорее всего. Даже интересно было бы у Гасана Чингизовича спросить, насколько само понятие религия было характерно и свойственно античному языку? Это присутствовало в античности именно как понятие? |
| Так на каком же языке будет разговаривать XXI век и какие ценностные категории будут востребованы? Этот язык можно назвать постсекулярным. Если в XX веке люди воевали за свободы, равноправие и гражданские права против империй и " недемократических режимов " , то в XXI – за религиозные и духовно-нравственные ценности против режимов секулярных. Всё более востребованы религиозные традиции, а богословские понятия и ценности всё ощутимее становятся частью политики. Если прежде религия была периферийным дискурсом и вечной антитезой главенствующей секулярной культуры, то в XXI веке периферийными станут секуляризм и сциентизм (отстаивающий научное знание как наивысшую культурную ценность). Язык XXI века уже можно представить как постсекулярный в том значении, что он приходит на смену секулярному языку, который в ХХ веке доминировал и вытеснил традиционную религиозность из светского пространства. У постсекуляризма ряд источников. Один из них – неоязычество, оно вдохновляет неонацизм и возрождает праворадикальные и регионалистские политические идеи. Энергия этого языка способна не только воодушевлять футбольных фанатов, но и устраивать цветные революции. Неоязыческий символизм берут на вооружение многие современные правые политические партии и движения регионалистов. Если первые стремятся к усилению национальной независимости от глобалистских структур управления, то регионалисты рвутся к независимости от самих национальных государств, опираясь на региональную мифологию. С её помощью они конструируют и сакрализуют новые региональные идентичности. Второй источник нового языка – в исламских традициях. В последние годы международный терроризм пытается присвоить этот язык себе. И надо признать, что как бы риторика запрещённого в России ИГИЛ ни резала наш слух, её притягательная для некоторых людей энергетика объяснима. ИГИЛ открыто говорит с постхристианским обществом на шокирующем языке агрессивной религии, борясь за собственные идеалы красоты, справедливости, добра и зла. Западной секулярной цивилизации подчас нечего противопоставить этому. |
| Здесь мы подходим к тому самому тупику, в который заводит «православный» эволюционизм своих приверженцев. Удивительно, что я пишу о нем уже более десяти лет, а сторонники разбираемого учения продолжают делать вид, что не замечают его. Что ж, поговорим еще раз, более подробно. Согласно вере Церкви, происхождение мира — это сверхъестественный акт, чудо. Именно так описывает его Библия, так понимали его Святые Отцы. Наука же ставит своей целью, напротив, создание естественной картины возникновения мира. Это принципиально неустранимое противоречие. И теория эволюции возникла и получила столь широкую и активную поддержку в научных кругах именно как альтернатива сверхъестественной картины сотворения мира . Поэтому любые попытки «примирить эти две точки зрения» обречены на провал. Потому как, если всерьёз пытаться вносить в эволюционную картину элемент чуда, прямого Божественного вмешательства, то это будет однозначно и категорично отвергнуто наукой, стоящей на секулярных позициях. А если пытаться — как делают господа «православные» эволюционисты — привнести в Православие радикальное перетолкование Шестоднева, которое представляет его уже не как сверхъестественный акт, чудо творения мира Богом, а как естественный процесс, при котором Богу отводится роль пассивного наблюдателя и, в лучшем случае, инициатора самой первой стадии этого процесса, — то это будет отвергнуто верующими, которые знают, что вся двухтысячелетняя традиция Церкви учит иначе. Сотворение мира. Миниатюра, 13 век, Франция Секулярная наука, повторим, ставит своей задачей описать происхождение мира как естественный процесс, происходивший без какого-либо сверхъестественного вмешательства. В рамках такой задачи теория эволюции – действительно лучшее, что можно придумать. С этим никто не спорит. Но Бог в Библии описывает творение мира как чудо, как ряд сверхъестественных действий, совершённых Им. А поскольку секулярная наука a priori не работает со сверхъестественным, то, соответственно, вопросы происхождения мира, жизни и человека находятся вне сферы компетенции науки. |
| Однако ХХ век был веком великих секулярных (или даже воинственно атеистических) идеологий. От испанских монастырей, сожжённых анархистами, до “культурной революции” в Китае, от Бутовского полигона до камбоджийских “полей смерти” мы видели примеры неслыханного зла, творимого под прямо антирелигиозными знамёнами. Немецкий нацизм был скорее оккультным, чем прямо атеистическим, однако нацистский расовый миф опирался на представления, которые считались научными и разделялись многими признанными учёными предшествующей эпохи. Нам могут указать на то, что примеры грубого злоупотребления наукой вовсе не говорят о том, что наука — сама по себе зло. Разумеется, не говорят. Когда наука используется людьми, которые (как Пастер) разделяют нравственные ценности христианской цивилизации, она приносит великие блага. Но всякий раз, когда науку начинают рассматривать в качестве Верховного Судии, полномочного решать вопросы о бытии Божием и о наших нравственных обязательствах, происходит нечто в высшей степени скверное. Является ли это чем-то случайным или неожиданным? Обратим внимание на уже процитированный документ — “Декларацию в защиту клонирования”, подписанную наиболее известными атеистическими мыслителями современного мира. В ней, в частности, говорится: «Некоторые религии учат, что люди принципиально отличаются от других млекопитающих — что божество даровало людям бессмертную душу, придав им ценность, несравнимую с ценностью других живых существ. Человеческая природа рассматривается как уникальная и священная. Научные достижения, в которых усматривается риск изменения этой “природы”, вызывают яростное сопротивление. Такие глубоко укоренённые идеи воспринимаются как догмы, однако мы сомневаемся, что именно они должны определять, сможет ли человечество пользоваться плодами новой биотехнологии. Насколько это определено научными исследованиями, Homo sapiens является членом животного мира» (полностью с текстом декларации можно ознакомиться, например, на сайте секулярных гуманистов по адресу |
| Это Питер Уотсон, английский автор, известный публицист и философ. Она вышла в четырнадцатом году. Называется она очень выразительно — «Эпоха пустоты». Но название «Пустота» само по себе, конечно же, взывает к какому-то такому не то чтобы критическому, но настороженному отношению. Но для него эта пустота — это повод к креативу. И он воспринимает все эти поиски, которые существовали, с которыми XX век познакомил человечество, как некий как раз креативный, невероятно креативный посыл, с которым интересно иметь дело. И вот что он по этому поводу пишет: «Стремление научиться жить без Бога и найти смысл в секулярном мире представляет собой великую тему, которую развивали наиболее отважные». Прежде всего, естественно, писатели и художники, относящиеся к эпохе модернизма. Но есть другое отношение, гораздо более критическое, и в каком-то смысле картина «Крик» Мунка подсказана цитатой именно из работы этого автора, очень известной работы. Это Фредрик Джеймисон, один из основоположников, теоретиков постмодернизма. Его работа классическая называется «Постмодернизм, или Логика культуры позднего капитализма». Она вышла довольно давно, в 1991 году, но в этой работе есть важные для нашего сегодняшнего разговора слова: «...картина Эдварда Мунка “Крик”, несомненно, является образцовым выражением грандиозных постмодернистских тем отчуждения, отсутствия ценностей, одиночества, социального распада и изолированности, настоящей программной эмблемой того, что принято называть веком тревоги». Вот здесь совершенно другое отношение, отнюдь не позитивное и не радужное по отношению к креативу, который несет поиск отсутствующего смысла и замещение этого смысла. Потому что поиск для Уотсона — это, конечно же, замещение и позитив связанный с этим замещением. Что касается Джеймисона, то здесь, скорее, тревога, и тревога не только его авторская, но и тревога, которой проникнут весь XX век. Крик на самом деле — это то, чем проникнут XX век. Крик от неудовлетворенности, от отсутствия смысла, от невозможности его найти. |
| Демократия не хочет знать, во имя чего изъявляется воля народа, и не хочет подчинить волю народа никакой высшей цели. В тот момент, как демократия сознает цель, к которой должна стремиться воля народа, обретет достойный предмет для своей воли, наполнится положительным содержанием, она должна будет эту цель, этот предмет, это содержание поставить выше самого формального принципа волеизъявления, положить в основу общества. Но демократия знает только формальный принцип волеизъявления, которым дорожит превыше всего и который ничему не хочет подчинить. Демократия безразлична к направлению и содержанию народной воли и не имеет в себе никаких критериев для определения истинности или ложности направления, в котором изъявляется народная воля, для определения качеств народной воли. Народовластие – беспредметно, оно не направлено ни на какой объект. Демократия остается равнодушной к добру и злу. Она – терпима, потому что индифферентна, потому что потеряла веру в истину, бессильна избрать истину. Демократия– скептична, она возникает в скептический век, век безверия, когда народы утеряли твердые критерии истины и бессильны исповедовать какую-либо абсолютную истину. Демократия есть крайний релятивизм, отрицание всего абсолютного. Демократия не знает истины, и потому она предоставляет раскрытие истины решению большинства голосов. Признание власти количества, поклонение всеобщему голосованию возможно лишь при неверии в истину и незнании истины. Верующий в истину и знающий истину не отдает ее на растерзание количественного большинства. Демократия носит секулярный характер, и она противоположна всякому сакральному обществу, потому что она формально бессодержательна и скептична. Истина сакральна, и общество, обоснованное на истине, не может быть исключительно секулярным обществом. Секулярная демократия означает отпадение от онтологических основ общества, отпадение общества человеческого от истины. Она хочет политически устроить человеческое общество так, как будто истины не существовало бы, это основное предположение чистой демократии. |
| Демократия не хочет знать, во имя чего изъявляется воля народа, и не хочет подчинить волю народа никакой высшей цели. В тот момент как демократия познает цель, к которой должна стремиться воля народа, обретет достойный предмет для своей воли, наполнится положительным содержанием, она должна будет эту цель, этот предмет, это содержание поставить выше самого формального принципа волеизъявления, положить в основу общества. Но демократия знает только формальный принцип волеизъявления, которым дорожит превыше всего и который ничему не хочет подчинять. Демократия безразлична к направлению и содержанию народной воли и не имеет в себе никаких критериев для определения истинности или ложности направления, в котором изъявляется народная воля, для определения качеств народной воли. Народовластие – беспредметно, оно не направлено ни на какой объект. Демократия остается равнодушной к добру и злу. Она – терпима, потому что индифферентна, потому что потеряла веру в истину, бессильна избрать истину. Демократия – скептична, она возникает в скептический век, век безверия, когда народы утеряли твердые критерии истины и бессильны исповедовать какую-либо абсолютную истину. Демократия есть крайний релятивизм, отрицание всего абсолютного. Демократия не знает истины, и потому она предоставляет раскрытие истины решению большинства голосов. Признание власти количества, поклонение всеобщему голосованию возможны лишь при неверии в истину и незнании истины. Верующий в истину и знающий истину не отдает ее на растерзание количественного большинства. Демократия носит секулярный характер, и она противоположна всему сакральному обществу, потому что она формально бессодержательна и скептична. Истина сакральна, и общество, обоснованное на истине, не может быть исключительно секулярным обществом. Секулярная демократия означает отпадение от онтологических основ общества, отпадение общества человеческого от Истины. Она хочет политически устроить человеческое общество так, как будто Истины не существовало бы, это основное предположение чистой демократии. |
|
|
