| Из приведенных случаев нельзя не заметить возбужденного состояния, в каком находились в описываемое время бегуны. В то же время они глубоко верили, что из убеждения угодны Богу, и, прилепляясь к Богу, ждали от него знамений, чудес, которые бы возвестили святость и угодность Богу их убеждений. И в самом деле, – экзальтированные головы увидели чудеса, услышали Бога, казалось, испытывали на себе знаки его благоволения. Так, быстро пронесся по Каргопольскому уезду слух, тянулись сюда толпы богомольцев, славя Бога и умоляя его о своих нуждах. В Волосовском приходе, в полуверсте от деревни Федоровской, на большом архангельском тракте, есть мост через ручей Кладовиц. Этот небольшой, довольно извилистый ручеек, протекающий от места по небольшому овражку с юго-востока на серев, огибает, во время своего течения каменистый, но покрытый мелким кустарником бугор и затем вскоре вливается в реку Онегу. Бугор, описываемый с одной стороны ручьем, с ругой стороны вдается в большую дорогу. В нескольких саженях от большой дороги, в полуверсте от левого берега реки Онеги, в бугре находится «пещера странников», о существовании которой долго никто не знал и которая впоследствии навела много шума в окрестном населении и много хлопот полиции. Пещера была открыта крестьянином деревни Хрулевской Яковом Васильевым Беляевым. Он был, или по крайней мере считался православным, бывал в церкви и в 1857 году исповедовался. Но в 1858 году Беляев познакомился с бегунами, стал принимать в своем доме странников, которые особенно часто посещали его в феврале, марте и апреле 1859 года, и вскоре сделался таким усердным поборником бегунского учения, что уже открыто называл странников боголюбцами, истинными последователями Христа и выражал негодование на осуждающих их. Раз весной 1859 года, проезжая по большой дороге мимо бугра на ручье Кладове, Беляев, – как он рассказывал, – заметил в бугре нору. Это обстоятельство подстрекнуло его любопытство и ему захотелось посмотреть, что это за нора. Наступил Николин день (9 мая), большой праздник, когда крестьянин ни за что не станет работать. Беляев, воспользовавшись свободным временем, отправился к норе, но, когда влез в нее, очутился в такой темноте, что ничего не мог рассмотреть. Неудовлетворенное любопытство было возбуждено этим еще более. В тот же день вечером Беляев опять отправился к пещере, на этот раз с огнем. При освещении он увидел в пещере обширный покой, длиной в 19 сажень потолком из цельного камня. При конце покоя потолок углублялся вверх, на подобие купола, вышиной в 1 сажень. Из середины пещеры вытекал источник холодной, пресной и приятной на вкус воды. |
| Мужа любила без памяти. Ни в чем ему не перечила. Может, и были между ними какие нелады, но при детях и при прислуге – ни-ни. Барин был суровый. К делам домашним не прикасался. Лишнего слова никогда не говаривал. Если ему что за обедом не понравится – встанет и уйдет молчком. А уж Анна-то Васильевна в тарелку заглядывает: что там ему не по душе пришлось…» Завтракал барин один в восемь часов. Обедать приезжал в пять. После обеда немного отдыхал. Потом в кабинете больных принимал. После вечернего самовара уходил к себе в кабинет. Пишет там, читает, пока весь керосин в лампе не выгорит. Часто его ночью в больницу вызывали. Молча соберется, едет. Никогда не сердился, если вызывали. «Он справедливый был», – несколько раз повторяет Елизавета Никаноровна. Жили тихо. Раз в месяц приезжала игуменья знакомая из Федоровского монастыря, чайку попить. Большого ума была женщина. Да еще захаживал доктор Михневич с женой Софьей Михайловной. Они вместе в больнице работали. А больше никто не ходил. Воспоминания о жене Михневича почему-то поворачивают мысль Лизы в новом направлении. «Барин не мог видеть чужих женщин. Если бы он хотел – мог бы жениться на любой. Вон он был какой большой да пригожий. Но про это он и думать не хотел. Строг был». Вспоминалось Лизе и такое. Однажды в урочный час позвонила у дверей девушка, попросила провести ее к доктору. Через минуту в кабинете – шум, крик. Девушка выскочила в прихожую да оттуда бегом на улицу. А Валентин Феликсович к барыне в комнату прошагал, сердитый, и там стал громко рассказывать, что девушка потребовала «нагулянного ребенка вытащить». Долго доктор не мог после того успокоиться. Старушка рассказала немудреную историю, которая приключилась в те годы с ней самой. В шестнадцатом году, двадцати двух лет отроду, сошлась она с парнем из своей деревни и понесла от него. Зная, однако, как не любит Анна Васильевна неправды, Лиза во всем ей повинилась. А повинившись, пошла собрать свои вещички: кто же станет ее держать при детях такую гулящую… Идти, однако, было некуда. Мать в деревне ее и на порог не пустила бы с приплодом. |
| Выехав из Сакаемаци в 7 ч. 20 м. у., в 10 ч. я прибыл в г.Тоехара, где и остановился в гостинице «Хокунцукан». Станция жел. дороги – уже на новом месте, в связи с перешитием и удлинением всей железнодорожной линии. В г.Тоехара Совершив в гостинице обычные обрядности, т. е. отдав свою визитную карточку и записав в «домовой» (гостиницы) книге: «кто, откуда, куда, когда», – я отправился сразу же в «Карафуточео» (главное управление Карафуто) за получением сведений о количестве русских – православных на Сахалине и о селениях, где они еще остались. Если бы встретились мне в получении сих сведений затруднения, намеревался побывать у «чеокан» (у губернатора). И главное управление островом, и дом губернатора, и дом начальника гарнизона – деревянные, хорошие здания; красиво серое здание почты. И вообще в городе много домов «европейской» постройки, с окнами, с трубами печей. Город распланирован красиво, улицы вытянуты прямо, улицы широкие. Для выдержания плана не останавливались ни перед чем! Так, на месте задуманного и разбиваемого города оказалось оставленное русскими кладбище: все гробы вырыли и с костями и трупами их сожгли. И теперь – от бывшего кладбища и следа нет! Жилые участки – благоустроены. Но масса участков лишь намечены вырытыми вдоль улиц канавами. На них, вместо жилья, лишь ямы и рядом груды добываемого щебня. Дороги – ненаезженные. Движения на улицах нет. Случайно прошедшая девочка – что тень, одна куда-то задумчиво бредет... Но – «оодоори», главная улица (рис. 22) много оживленней! Пришел в «Карафуточео». Приняли предупредительно и провели к какому-то большому чиновнику, который, выслушав мою просьбу, откровенно заявил, что кто из русских, и где сейчас находится, – они и сами с достоверностью не знают, ибо последние их сведения – относятся к 40 году меидзи (1907 г.)... Но перепись «русских», по их местожительству в 40-м году – есть, и ее он предложил мне для соответствующих выписок. Однако, сделать выписки оказалось не так легко: переписаны не только русские по рождению, но все русские подданные: здесь и русские, и польские, и грузинские, и немецкие, и татарские имена!!. А кто из них «православный» – сведений совершенно нет, ибо нет и графы о вероисповедании!.. Пришлось по фамилиям и именам догадываться: «вероятно, русский, вероятно, православный»... И кроме рассеянных по разным местам острова одиночек, я выписал было цельными семьями оставшихся русских в Ново-Александровске, в Магунго-тан, в Сикка..., – в селениях по восточному берегу... Но одни из русских, Федоровский, дал мне о сих русских более точные сведения: «Мартын – католик; эти – возвратились «на материк; этот – бродяжничает.,.. А «Павел Дымский» – лишь назвался так «по бродяжничеству», есть же он – еврей чистой крови Розенберг»... – Но, может быть, он православный? Веры он какой? – спрашиваю я. «Веры? – Смотря по обстоятельствам; но, конечно, на самом деле никакой»... |
| Родственники и местные жители 787 вспоминали, что о. Димитрий разводил пчел и умел лечить. После службы в монастырском храме батюшка обычно приглашал кого-нибудь из бедных прихожан на чай к себе домой и всегда отпускал с гостинцами. Известен один случай со времен службы в Зосимовой пустыни. Был год, когда на поля напала саранча, ее было так много, что она хрустела под ногами и облепила всю колокольню. Отец Димитрий совершил молебен в храме, после этого саранча куда-то исчезла. Первый раз о. Димитрия арестовали 28 мая 1931 года, он проходил по одному делу с одиннадцатью зосимовскими сестрами, арестованными 22 мая в деревне Сотниковой. Естественно, что сестры поддерживали общение с батюшкой, отрицать это было невозможно. Как показал о. Димитрий, к нему «действительно на квартиру иногда приходили монахини – приходили иногда по делам церкви, а иногда в исключительные дни празднеств, в дни именин кого-нибудь из родных. Иногда приходили за утешением. Но на политическую тему с ними говорить не приходилось». После ареста все содержались в наро-фоминском ардоме. Затем 29 мая о. Димитрий вместе с одиннадцатью сестрами были переведены в Бутырскую тюрьму. Они обвинялись «в том, что проводили систематическую агитацию против коллективизации, хлебозаготовок и других мероприятий соввласти, проводимых в деревне, стремясь к подрыву таковых, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 58 п. 10 УК». Через полтора месяца, проведенные в Бутырской тюрьме, все получили обвинительный приговор на заседании тройки при ПП ОГПУ МО от 16 июля 1931 года. Священник Димитрий Ильич Розанов был осужден на высылку в Казахстан сроком на три года и направлен в ссылку этапом 788 . Жена о. Димитрия получала от него письма: один раз с засушенной коробочкой хлопка. Можно предположить, что его сослали в южную часть Средней Азии, на плантации хлопка. Из ссылки о. Димитрий вернулся. После 1935 года он служил в храме села Федоровского Волоколамского района, ему помогали по храму две монахини. За несколько лет до этого приход был закрыт. Но стараниями о. Димитрия службы в храме возобновились. Жил батюшка в деревне Ханевой, расположенной через речку, напротив храма. Ее жителям запомнилось, что в те дни, во время засухи священник отслужил молебен и долгожданный дождь оросил землю. |
| Но под Москвою весть о приезде короля наделала всполоху. Воеводы, покончивши поляков, стали было по-прежнему ссориться между собою, и казаки по-прежнему завраждовали с земскими, как вдруг от пойманного посланного в Москву гонцом сына боярского Енгильдеева узнали, что Сигизмунд с Владиславом в Вязьме. Весть эта принесена была не точно. Енгильдеева пытали, но он не сказал, сколько у короля войска; московские люди могли ожидать больших сил, но более опасным, чем всякое войско, казалось появление Владислава. Боялись, что русские, как только узнают, что Владислав, давно ожидаемый царь, наконец приехал, вспомнят свою присягу, скажут, что стало быть Сигизмунд их не обманывал, и примут Владислава на царство. Тогда стоявшим под Москвою и выгнавшим польский гарнизон было бы худо. Прибытие Владислава замедлило выбор нового государя, который иначе должен был начаться тотчас по изгнании поляков из Кремля. Король из Федоровского шел на Погорелое Городище. Сидевший там воеводою князь Шаховской стал обороняться, но в то же время послал к Сигизмунду сказать так: «Иди, король, под Москву; будет Москва за тобой, и мы все будем». Король нашел этот ответ справедливым, оставил Городище и подошел под Волок Ламский. Время текло. Кончался ноябрь; начиналась зимняя стужа. Король заложил стан под Волоком и отправил в Москву двух бывших в посольстве с Филаретом: князя Данила Мезецкого и дьяка Грамотина – уговаривать московское войско признать Владислава; с ними поехали Самуил Зборовский, Андрей Млоцкий с отрядом в тысячу человек. Воеводы, узнавши о таких гостях, не только решились не входить с ними ни в какие переговоры и толки о Владиславе, а еще выслали против них рать, чтобы прогнать от города и не допустить их, ставши вблизи, под предлогом переговоров, рассеивать смуту в русском таборе. Поляки взяли в плен одного смольнянина по имени Иван Философов и стали допытываться у него: много ли под Москвою войска, есть ли запасы и есть ли желающее видеть королевича на царстве? Философов отвечал: «Москва людна и хлебна; все обещались не брать королевича на царство и умирать за православную веру». С этим ответом поляки и Грамотин воротились под Волок. Князь Мезецкий с обратного пути убежал к своим под Москву. Между тем самый Волок не думал отдаваться Сигизмунду. Засевшие там казаки отбивали приступы. Сигизмунд видел образчик, как будут встречать московские люди царя, которого теперь не в пору им навязывали. Морозы становились все суровее. Продовольствие истощалось. Подвоз из Смоленска был затруднителен, а собирать запасы в Московском государстве мешали бродившие по пути шайки шишей. 182 |
| В Берлине поселились в центре, в трехкомнатной квартире. Но так как у нее один и тот же вход в соседнюю квартиру, хотим поменять дом. Завтра идем смотреть новую квартиру здесь поблизости. Встречались со Шмидтом, президентом Берлинской Академии искусств. Просил об охране. Открыл счет в банке. Звонил Гамбарову, не застал. Оставил секретарше свой телефон, но он не позвонил. 17 января Какие-то странные события. Никак не сойдется с администрацией ДААД насчет квартиры. Потом Натан устроил нам знакомство с моими поклонниками (скорее с полковниками), которые даже не видели ни одного моего фильма. Разговаривали с Москвой. А[нна] С[еменовна] чувствует себя лучше. А в ОВИРе им дали анкеты — заявление на выезд (это в ответ на мое шведское приглашение). Уже Андрюше дали в школе очень хорошую характеристику. Что бы это значило? Неужели они действительно хотят наших тихо выпустить? Ольга с Андрюшей ездили в Суздаль, в гости к Максимилиану. Все кончилось грандиозным скандалом. Макс чуть не подрался с кагэбэшниками, а нашим беднягам пришлось вернуться в Москву. Но главное — это ОВИР! Карло из Francfourt " а позвонил с тем, чтобы встретиться и переговорить о проекте «Гофманианы». Звонил из Флоренции новый художественный директор. Предложил в 1986 году ставить во Флоренции «Игроков». 18 января Уже два дня снятся какие-то странные сны. Снова: озеро с монастырем. Сизов, подписавший мне мое заявление об увольнении. Россия, церкви, Костин… Но не в деталях дело. Все вообще очень многозначительно. 19 января Вчера был в магазинах и с отвращением искал одежду, чтобы было в чем ехать в Стокгольм. К счастью, ничего не купил. Натан Федоровский рассказал, что его маме в Ленинграде в свое время тоже дали (благодаря приглашению) анкету для того, чтобы съездить к сыну в Берлин. Но потом отказали. Так что то, что нашим дали возможность подать заявление, вряд ли значит что-нибудь. 22 января Сегодня утром звонил из Нью-Йорка Эрнст Неизвестный. Рассказал, что о нем выходит книга и что какой-то продюсер хочет по ней сделать фильм. И он сказал этому продюсеру, что фильм этот может сделать лишь Тарковский. Я вяло ответил, что с удовольствием прочту эту книгу. Но впечатление от разговора осталось какое-то ужасно неприятное. |
| — Что?! — заревел он таким неестественно оглушительным голосом, что еврейские мальчишки, сидевшие около шоссе на заборе, посыпались, как воробьи, в разные стороны. — Что? Разговаривать? Ма-ал-чать! Молокосос, прапорщик позволяет себе… Поручик Федоровский, объявите в сегодняшнем приказе о том, что я подвергаю подпоручика Ромашова домашнему аресту на четверо суток за непонимание воинской дисциплины. А капитану Сливе объявляю строгий выговор за то, что не умеет внушить своим младшим офицерам настоящих понятий о служебном долге. Адъютант с почтительным и бесстрастным видом отдал честь. Слива, сгорбившись, стоял с деревянным, ничего не выражающим лицом и все время держал трясущуюся руку у козырька фуражки. — Стыдно вам-с, капитан Слива-с, — ворчал Шульгович, постепенно успокаиваясь. — Один из лучших офицеров в полку, старый служака — и так распускаете молодежь. Подтягивайте их, жучьте их без стеснения. Нечего с ними стесняться. Не барышни, не размокнут… Он круто повернулся и, в сопровождении адъютанта, пошел к коляске. И пока он садился, пока коляска повернула на шоссе и скрылась за зданием ротной школы, на плацу стояла робкая, недоумелая тишина. — Эх, ба-тень-ка! — с презрением, сухо и недружелюбно сказал Слива несколько минут спустя, когда офицеры расходились по домам. — Дернуло вас разговаривать. Стояли бы и молчали, если уж бог убил. Теперь вот мне из-за вас в приказе выговор. И на кой мне черт вас в роту прислали? Нужны вы мне, как собаке пятая нога. Вам бы сиську сосать, а не… Он не договорил, устало махнул рукой и, повернувшись спиной к молодому офицеру, весь сгорбившись, опустившись, поплелся домой, в свою грязную, старческую холостую квартиру. Ромашов поглядел ему вслед, на его унылую, узкую и длинную спину, и вдруг почувствовал, что в его сердце, сквозь горечь недавней обиды и публичного позора, шевелится сожаление к этому одинокому, огрубевшему, никем не любимому человеку, у которого во всем мире остались только две привязанности: строевая красота своей роты и тихое, уединенное ежедневное пьянство по вечерам — «до подушки», как выражались в полку старые запойные бурбоны. |
| Козловские, поляки, имеют землю и скот и живут исправно... «Почему же вот они-то богатеют, а не беднеют?» – спрашиваю я... «А потому, – отвечает спутник, – что Езед во время войны не только не был полезен, но был, наоборот, нам, русским, вреден: всегда шёл-де впереди японцев, указывая им местонахождение дружин и все тропы»... Грустное, но многопоучительное для нашей дальневосточной земельной политики сообщение!.. Через час мы были уже в Хомутовке, у станции... Встречает нас жандарм: «Вы были в Елани»? – «Да». – «Вы были у Козловских?» – «Да, в доме Козловских; но не у них, а и у Зеленова». – «Теперь поедете куда?» – «Я в Третью Падь»... Честь под козырёк... Да: что значит «телефон»! все-то всюду знают, где я и что я... Время до поезда есть... Пошли с Федоровским до кладбища, где в числе прочих есть и его «покойница», жена Розалия. Кладбище заросло травою. Но крестов много, есть и очень даже большие! Я отслужил литию, во время которой Федоровский плакал на могиле своего «ангела хранителя»: «Жива была – берегла меня; не стало её – всё пропил»... Жалко было смотреть на эти горькие-горькие слёзы: много горя сказывалось ими!.. Во время литии подошёл какой-то японец... «Го-куро десита» («проявили почтенную заботу»! Проще: «благодарю вас»), – говорит он, язычник, мне. А потом дополняет: «Как видите, забор рушится и кладбище не в должном порядке. А души предков нужно чтить. Поэтому я уже однажды просил в деревенском управлении починить забор»... Меня тронула и эта благодарность за молитву на забытых могилах, и эта трогательная забота о сохранности кладбища... Но всё же... неужели же и о наших кладбищах будут заботиться лишь японцы-язычники?.. А мы-то – что же? Ведь есть же русские на острове? И разве не может быть при них иерея или иеромонаха, который бы и соблюдал всюду среди русских остатки веры и церковности?.. Простился я с Федоровским и поездом поехал до Третьей Пади. В Третьей Пади Поезд в Третью Падь пришёл в четыре часа дня. От станции до дома Никиты Ивановича – недалеко. Взял я чемоданчик и саквояж и иду помаленьку пешком. Рисуется моему воображению радость Никиты Ивановича и Устиньи, когда мы сейчас встретимся... А вечером?.. В тиши побеседуем обо всём, а затем и помолимся, сколько душе будет угодно!.. Есть у дедушки баня: схожу в русскую баню и, заночевав здесь, завтра поеду до Второй Пади... Так мечтает душа моя... Но вот я и у дома деда!.. |
| Приходило время и спать... Через комнату из коридора доносятся странные звуки... Вслушиваюсь: несомненно, есть там сильно пьяные... «Кто»?.. Расстроился мой Чемия!.. «Простите, но сейчас пришли совершенно пьяные Егор Бубер и Иван Рыбкин... Ничего не сознают... завалились в коридоре»... – «Да откуда они?» – «Собственно из Отомари; там хлеб пекут и продают... Но сейчас пьянствуют»... Противные звуки страдающих пьяниц доносились до нас... Опять мрачно стало у меня на душе... Кого из собственно русских я видал! Федоровский, Кутузов, Рыбкин, Бубер, Никита Иванов, Щербаков, Зеленое, Богданова... И первые пятеро были или полутрезвы, или полупьяны, а вот сейчас и безобразно пьяные!.. А Садыки, Чемии и т. п. – трезвы... Мрачно, больно на душе. Совершил я с трезвыми насельниками дома Чемия вечерние молитвы и лёг спать на мягкой перине... Ничего не думая, ложился я спать. И нужно же было войти Чемия и предупредить (с грузинским выговором): «Пожалуйста, чтоб в голове никаких мыслей не было! Спите совершенно спокойно»!.. И лишь после сего милого предупреждения «некие мысли» полезли в голову, и я несколько искоса поглядел на висящие на стене два ружья... Но отдавшись в волю Божию и поверив человеку, я спал спокойно... 21 мая. Встали все в пять часов утра. Пришёл из Третьей Пади в новой пиджачной паре, вымытый, пригладившийся Никита Иванович. Можно было начинать посему и службу. И здесь я совершил пасхальную утреню, всех шестерых исповедал, четырёх приобщил Святых Таин... Весьма просил исповедать его Иван Рыбкин, уже пришедший в сознание (не больше). Но я пьяного исповедать отказался, а он в эти два дня вытрезвиться не обещал!.. Раб вина! Оно им владеет. А рассуждения даже не вставшего на ноги, а лишь «очнувшегося» Егора Бубера так типичны и так вместе с этим дики: «Как, значит, увидишь земляка, – так и обрадуешься; а как обрадуешься, – так, значит, и выпьешь». И по такой пьяной логике, несомненно, весьма многие пьют!.. Уже девятый час утра был, когда кончились наши молитвы. Цыган взял мои вещи и проводил меня до станции Первая Падь... Здесь, когда мы ожидали поезда, подошла какая-то японка... «Это – баба Бубера», – говорит цыган. Оказывается, разыскивает своего Бубера, который подрядился в какие-то места доставлять белый хлеб, а сам третий день пропадает... Вот оно, пьянство-то, что делает! Разумеется, – погулял и поставку прогулял! |
| Пожизненными членами общества, внесшими единовременно не менее 100 рублей, числились и числятся: А. А. Афанасьев, П. М. Банухин †, и Т. Л. Батищев, П. А. Большаков, Н. Я. и П. Н. Воронины, П. А. Буренин, В Васильев †, В. Е. и Н. В. Владимировы, владимирская биржевая артель, А. Д. Водеников, Н. Н. Войтясовский, И. В. Герасимов. протоиерей В. Ф. Глебов, И. Г. Григорьев, Н. М. и Н. М. Долгополовы †, Г. П. Елисеев †, Г. Р. Жаров, М. А. Жукова †, А. И. Заикин †, А. И. и И. И. Ивановы , И. К. Кирилов. Н. Н. Копылов, В. А. Лохов, А. И. Макаров †, М. А. Митрофанов †, П. О. Михайловская, М. Г. Петров, пинегская артель, Е. Н. Попова , М. Г. Похотина †, В. А. Робатюшков †, И. Ф. Светлов †, А. С. Семенов. Е. Н. Сивохин †, И. А. Федоровский †, А. Г. и К. И. Христофоровы, И. В. Шувалов. Некоторые из перечисленных лицу кроме сторублевого взноса, введшего их в список пожизненных членов общества, жертвовали в пользу общества не менее крупный суммы, как Н. Я. Боронин (5,000 р. в 1890 году), П. М. Банухин, Г. М. Пахотин и другие. А. И. Криль, швейцарка, реформатка, проживавшая долгое время в приходе Благовещенской церкви и сочувствовавшая благотворительной деятельности общества, завещала в пользу общества в 1887 году все свое имущество, на сумму свыше тысячи рублей; М. А. и К. В. Абрамовы († 1887 г.) ежегодно вносили обществу по сто рублей, не считая многочисленных приношений съестными припасами. И. С. Христофоров, Е. Я. Петров оставили обществу по завещаниям по 200 рублей, а Г. М. Пахотин обязал в завещании свою дочь вносить обществу по сто рублей в продолжение десяти лет. Это был редкий прихожанин и благотворитель. Поселившись в районе Благовещенского прихода с 1831 года, он всегда отличался выдающимся усердием к храму и заботами о его благолепии. Лучшие иконы и ризы в Благовещенской церкви – его пожертвования. Он же пожертвовал колокол в 500 пудов. Благотворительное общество всегда находило в нем твердую опору. Кроме крупных пожертвований в неприкосновенный капитал и на постройку «первого» дома, Г. М. Пахотин ежегодно приносил крупные пожертвования вещевые в старческий и детский приюты. Уже упомянуто об одном пожертвовании его по завещанию. По тому же завещанию, в 1895 году общество получило освободившийся по закладной капитал в 16,959 рублей. |
|
|
