| Князья Шелешпанские были известны преподобному Филиппу. Родич их, Семён Андреевич, родной дядя их отца Василия Ивановича, дал по реке Ухтоме в монастырь преподобному Корнилию сельцо Никольское-Кукобой с деревнями, находившиеся недалеко от Комельской обители по реке Шексне (Акты юридические, или собрание форм старинного делопроизводства. СПб., 1838. Т. 1. 79, 146, 147). Выходец комельский был принят благосклонно. Князь Андрей сам отправился на место, по просьбе святого очертил посохом под его поселение немного землицы от реки Андоги к Малому Ирапу и разрешил тут жительствовать. Получив необходимое разрешение на жительство, Филипп предался устроению своей пустыни. Прежде всего по княжему чертежу прорыл ров для ограждения своих владений, а затем в крутом берегу реки Андоги ископал небольшую пещеру для жилья и молитвенных подвигов. Князь Андрей был рад, что в его области поселился святой муж и что им устрояется пустыня, и сообщил о том брату своему князю Ивану. Вскоре случился пир, который князь Андрей давал, по выражению жития, “на священников и крестьян”. Очевидно, между князем и его народом существовали простые и близкие отношения. Был, вероятно, какой-либо праздник или князь правил одну из своих семейных радостей. В древнее время монастырь считался необходимою принадлежностью для благоустройства края. Часто даже князья или иногда земские люди сами по своему желанию заводили монастыри, призывая для того опытного старца. Поэтому, узнав от своего “обладателя” о поселении в их крае старца-отшельника, имеющего священнический чин, все радовались, но князь Иван почему-то высказал неудержимый гнев и, грозя выгнать с Ирапа Филиппа, укорял брата: “ты его пустил тут жить, а у меня он не докладывался”. Никаких увещаний и просьб разгневанный князь не послушался, а вскочил на коня и погнал к пустыни. Подбежав к Малому Ирапу, чрез ручей конь не пошёл. Князь ударил коня, но тот разгорячился и, закусив удила, бешено понесся назад. Прибежав в село, возле церкви Николая Чудотворца конь сбросил князя с себя и тот, ударившись о камень, скончался. Разбитого князя погребли честно. О случившемся брат поехал возвестить отшельника. Узнав о всём, тот “восплака”, но серебра (денег) на помин души не принял, а просил дать побольше землицы под пустыню: отведено было места действительно немного, несколько сажен. Князь пожаловал всю землю между Малым и Большим Ирапами, впадающими в реку Андогу, на расстоянии друг от друга сажен двухсот, и невозвратно укрепил её за пустыней Филиппа. С этого времени благочестивый князь стал питать большую веру к Преподобному, своим поселянам заказал быть в послушании и никак не обижать его и посылал необходимое на потребу. |
| Но это было лишь первое прикосновение. Серьезное отношение к православию, к Русской Православной Церкви появилось только в процессе работы по восстановлению Старицкого монастыря. Наш труд не остался незамеченным со стороны священноначалия. В июле 2010 года Святейший Патриарх Кирилл совершал первосвятительский визит в Тверскую епархию, побывал и в Старицком монастыре. На меня произвели колоссальное впечатление слова Патриарха. И не только те, что были сказаны в проповеди после Литургии, но и за трапезой, уже в неофициальной обстановке. Это были пронзительные по своей сути наставления о вере, которая должна сочетаться с делами человека. Он говорил и о том, что можно считать поступком веры, а что — нет. О том, как может складываться судьба возрожденного храма и судьба человека, возрождавшего этот храм. А это те вопросы, которые меня сейчас по-настоящему волнуют. Я убежден, что монастырь не должен быть изолированным от мира, в том смысле, что он должен быть открыт для всех, кто внутренне уже готов или готовится стать ближе к Богу. И именно эта открытость способна побудить человека прийти в храм. И пускай этот человек, оказавшись в церкви, не будет знать в точности всех правил, обрядов и канонов. Ведь часто человеку нужно зайти в храм, чтобы просто помолчать, сосредоточиться и погрузиться в собственный внутренний мир. Ведь сегодня — в той бешеной и, прямо скажем, греховной жизни, которой все мы живем, — человеку особенно важно умение чувствовать самого себя, умение рефлексировать над своими поступками, понимать их и соотносить с духовным идеалом. Я всегда считал, что плох не тот человек, который совершает дурные поступки, а тот, который им не ужасается. И это для меня во многом рифмуется с тем, что я услышал тогда от Патриарха Кирилла. Мы часто употребляем выражение «Богом забытое место». Но я верю, что у Бога — ничто не забыто. Просто важно, чтобы те или иные места не были забыты еще и людьми.Поэтому мы изо всех сил стараемся, чтобы он жил. И чем больше я смотрю на Старицкий монастырь, тем больше понимаю: у нас на глазах, постепенно он превращается в центр притяжения для всех окрестных жителей. Я хорошо помню, как в первые наши приезды сюда неоднократно слышал вслед от местных жителей: «Вот им делать нечего, решили руины перекрашивать. Лучше бы эти деньги отдали нам». Прошло десять лет — больше так никто не говорит. |
| Это были прелестные царевны, наилучшим образом воспитанные обожавшим их отцом. В царствование Константина VII они иногда принимали даже участие в государственных делах; одна из них, Агафия, любимица старого императора, часто служила ему секретарем, и в приказах, как и среди чиновников, хорошо знали силу ее влияния. Это не могло быть по сердцу Феофано. Поэтому по распоряжению, которого она добилась от слабовольного Романа II, пятерым сестрам монарха было предложено удалиться в монастырь. Напрасно мать молила за них; напрасно молодые девушки, тесно обнявшись, просили о пощаде и плакали. Ничто не помогло. Одной царице Елене было разрешено остаться во дворце, где она и умерла в тоске несколько месяцев спустя. Ее дочери должны были покориться непреклонной воле, обрекшей их на иноческую жизнь, и из утонченной жестокости их даже разлучили одну с другой. Напрасно царевны еще раз возмутились. Когда по приказанию патриарха Полиевкта их волосы упали под ножницами, когда на них надели монашеское одеяние, они возмутились, совлекли с себя власяницы, объявили, что каждый день будут есть мясо. В конце концов, Роман II приказал дать им то же содержание и разрешить тот же образ жизни, что и в священном дворце. Тем не менее они навеки умерли для мира, и Феофано торжествовала. Из того, что она обошлась так с близкими родными, следует ли выводить, что она потом отравила своего мужа? «Большинство подозревает, говорит один современник, Лев Диакон, что ему был поднесен яд в гинекее». Это страшное обвинение ясно доказывает, на что считали современники способной Феофано, и, действительно, несомненно, что женщина, велевшая убить своего второго мужа, чтобы выйти замуж за третьего, легко могла бы отравить первого, чтобы выйти за второго. Несмотря на это, и как ни важно свидетельство историка, обвинение это кажется совершенно нелепым. Прежде всего, историки дали нам вполне удовлетворительное объяснение преждевременной смерти молодого императора, рано истощившегося от любви к удовольствиям и от всяких других излишеств, и тот же современник, припутывающий к этому делу яд, в другом месте говорит, что василевс умер от внутренних повреждений, случившихся после бешеной скачки. Но в особенности непонятно, какой интерес имела Феофано в гибели мужа. Она была императрица, она была всемогуща; она, кроме того, была в добрых отношениях с Романом, которому в течение шести с половиной лет замужества родила четырех детей; за два дня до смерти императора она родила дочь Анну. Зачем было ей отравлять царя, когда его смерть, оставляя ее одну с маленькими детьми, подвергала ее, более чем какие-либо другие обстоятельства, риску потерять внезапно столь любимую ею власть? Феофано была слишком умна, чтобы без причины подвергаться подобному риску. |
| И как почали в Соловецкой монастырь приезжать с Руси богомольцы разных городов и почали зазирать, что в Соловках поют не наречь и служат по прежним Служебником, а не по твоему, великово государя, исправлению, и как он, архимарит, то услышал, вымыслил своим лукавством с своими советники иной приговор такой уж не тайно, но объявил всей братье, что отнудь нынешних Служебников не приимать и по них не служить, и никакова повеления о том от тебя, великово государя, или от митрополита не слушать; а если которые попы станут служить, и братье в церковь не ходить и божественныя службы не слушать, и не причащатся святых таин и ни коей святыни от такой службы; а естли каков гнев будет от патриарха, или от митрополита на архимарита, и нам, всей братье, за отца нашего архимарита стоять вседушно голова в голову, и ни в чем не выдать. И как он, архимарит, написал такой свой приговор июня, великий государь, во 8 день, собрал он, архимарит, всею братью и болнишных в трапезу на черной собор, и призвал анзерсково строителя и священника з братьею; и прилучились в то время богомольцы разных городов, и учал быти шум великий, почал он, архимарит, говорить всей братье и плакать: видите, братия, последнее время и востали новые учители, и от веры православныя и от отеческаго предания нас отвращают, и велят нам служить на ляцких крыжах по новым Служебником, неведомо откуда взято: помолитеся, братия, чтоб нас Бог сподобил в православной вере умереть, якоже и отцы наши, и чтоб латынской службы не принимать. И прочел им вслух то свое писание, и братия, люди простыя и ни Служебников кто из них видел, как он, архимарит, говорил слово, и против его слов, как их наговорили ево советники, вси закричали великими гласы: нам де латынской службы и еретическово чину не приимать и причащаться от такой службы не хотим, и тебя де отца нашего ни в чем не выдадим, в том руки приложим, вси заедино стоять готовы. А советники ево архимаричьи: келарь Сергеи, Саватей Обрютин, старец Евстратей, Макарей Бешеной, Герасим Фирсов, он же и тетрати на крест изложил, Тихон будильник, велие враги и хулники на чин святыя восточныя церкви, и иные многие; да и все помория он, архимарит, утвержает и по волостям монастырским и по усольят заказывает, чтоб отнюдь Служебников новых не принимали, а крестилися бы попрежнему, а кто крестится тремя персты, тово проклинает. |
| Варвара Малахиева-Мирович Малахиева-Мирович Варвара Григорьевна (1869–1954) – поэтесса, критик, детская писательница. Из старинного дворянского рода Мировичей. Окончила в Киеве гимназию и Высшие женские курсы. Ее стихи и критические статьи публиковались в 1902–1916 годах в «толстом» журнале «Русская Мысль», в эти же годы вышли сборники ее рассказов для детей «Снежинки», «Золотой дом». Стихи ее первой поэтической книги «Монастырское» датированы 1915 годом, но год издания – 1923-й. Книга вышла в том же частном издательстве «Костры», которое в 1921 и 1922 годах выпустило два издания цветаевских «Верст» со стихами 1917–1920-х годов. В этом же издательстве и в эти же годы вышли «Берег» и «Золотые ворота» Надежды Павлович. Это были едва ли не последние книги религиозных стихов. Ленинское «секретное письмо» от 19 марта 1922 года положило начало, как предписано в нем, «бешеному и беспощадному» изъятию не только церковных ценностей. «Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше», – значилось в нем. При этом особо оговаривалось: «Официально выступать с какими бы то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин, – никогда и ни в коем случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий». Имя основного идеолога религиозных репрессий стояло под другим документом, не менее зловещим. В сентябре и октябре того же 1922 года в трех номерах «Правды» появилась статья Льва Троцкого «Внеоктябрьская литература», направленная против «интеллигентских религиозных исканий и находок». Все введенные вскоре цензурные запреты продержались более полувека. «О преходящем и вечном» – так называется дневник Малахиевой-Мирович, который она вела в 20–30-е годы но этот уникальнейший документ эпохи до сих пор остается в числе неопубликованных. Но книга «Монастырское» Малахиевой-Мирович имеет не только историческое значение. Ее вполне можно сравнить с поэмами «Чернец» Ивана Козлова, «Мцыри» Лермонтова, «Гусар-затворник» Елизаветы Шаховой, «Год в монастыре» Апухтина, главные герои которых – послушники , а у нее – послушница В основе поэм XIX века – романтическая, роковая любовь, которую не удается преодолеть ни одному из героев. Этой классической традиции следует и Елизавета Шахова, ставшая послушницей, а затем монахиней, но уже после создания поэмы «Гусар-затворник». Монастырские стихи Малахиевой-Мирович основаны именно на ее личном опыте послушницы, она воссоздает внутренний мир женского монастыря (даже у Шаховой – мужской монастырь), тончайшую полифонию чувств и характеров монахинь. Эти религиозные стихи поэтессы Серебряного века не могут остаться среди «забытых». Из книги «Монастырское» (1923) |
| В последнее время, когда старость начала брать свое, прелат приобрел привычки, более подходящие к его духовному сану, и все соседние государи любили его, как человека великодушного и щедрого, хотя и не слишком строго придерживающегося аскетического образа жизни, и как властителя, который правил своими богатыми, беспокойными подданными мягко и благодушно, что, однако, не только не пресекало, а, скорее, поддерживало их мятежные стремления. Епископ был столь верным союзником герцога Бургундского, что последний, казалось, считал, будто ему принадлежит право совместного владения епископскими землями, и в благодарность за добродушную уступчивость прелата таким его требованиям, которые тот часто имел полное право оспаривать, герцог всегда держал его сторону и вступался за него с той бешеной горячностью, которая была одной из основных черт его характера. Он часто говорил, что считает Льеж своей собственностью, а епископа – своим братом (они действительно могли считаться братьями, так как первой женой герцога была сестра епископа) и что всякий оскорбивший Людовика де Бурбона будет иметь дело с Карлом Бургундским – угроза весьма действенная, если принять во внимание могущество и характер герцога Карла, и страшная для всякого, кроме граждан мятежного Льежа, которым богатство вскружило голову. Епископ, как мы уже говорили, радушно встретил дам де Круа и обещал применить в их интересах все свое влияние при бургундском дворе; его заступничество, как он надеялся, должно тем более иметь успех, что, по последним известиям, Кампо-Бассо далеко не пользовался прежней благосклонностью герцога. Прелат обещал также дамам свое покровительство и защиту, насколько это будет в его власти; но вздох, сопровождавший это обещание, свидетельствовал о том, что он был далеко не так уверен в своей власти, как хотелось ему показать. – Во всяком случае, любезные мои дочери, – закончил епископ свою речь с той же смесью пастырской благосклонности и рыцарской любезности, – сохрани Бог, чтобы я бросил невинную овцу на съедение волку или позволил негодяю оскорбить женщину. Я человек миролюбивый, хотя в настоящую минуту в моем доме и раздается звон оружия. Но будьте уверены, что я позабочусь о вашей безопасности. А если бы дела приняли дурной оборот и смута разгорелась, чего, надеюсь, с помощью божьей не случится, мы всегда сможем отправить вас в Германию под надежной охраной. И верьте, что даже воля нашего брата и покровителя Карла Бургундского не принудит нас поступить с вами против вашего желания. Мы не можем исполнить вашу просьбу и отправить вас в монастырь, ибо, увы, сомневаемся, чтобы наша власть простиралась дальше пределов замка, охраняемого нашими воинами. Но здесь вы желанные гости, и ваша свита встретит у нас самый радушный прием, в особенности этот юноша, которого вы рекомендовали нашему вниманию, и мы дадим ему наше отеческое благословение. |
| В тихую эту благодать ворвался треск колес — по Никольской бешено подпрыгивала по бревнам хорошая тележка на железном ходу, сытый конь несся скоком, в тележке подскакивал купчина без шапки, в запыленном синем кафтане, — выпучив глаза, хлестал коня… Все узнали Ивана Артемича Бровкина. На Красной площади он бросил раздувающего боками коня подскочившим нищим и кинулся, — горячий, медный, — в Казанский собор, где обедню стояли верхние бояре… Распихивая таких людей, до кого в мыслях дотронуться страшно, увидел коренастую парчовую спину князя-кесаря: Ромодановский стоял впереди всех на коврике перед древними царскими вратами, желтоватое и толстое лицо его утонуло в жемчужном воротнике. Протолкавшись, Бровкин махнул князю-кесарю поклон в пояс и смело взглянул в мутноватые глаза его, страшные от гневно припухших век… — Государь, всю ночь я гнал из Сычевки, — деревенька моя под Новым Иерусалимом… Страшные вести… — Из Сычевки? — не понимая, Ромодановский тяжко уставился на Ивана Артемича. — Ты что — пьян, чина не знаешь? — Гнев начал раздувать ему шею, зашевелились висячие усы. Бровкин, не страшась, присунулся к его уху: — Четырьмя полки стрельцы на Москву идут. От Иерусалима днях в двух пути… Идут медленно, с обозами… Уж прости, государь, потревожил тебя ради такой вести… Прислонив к себе посох, Ромодановский схватил Ивана Артемича за руку, сжал с натугой, багровея, оглянулся на пышно одетых бояр, на их любопытствующие лица… Все глаза опустили перед князем-кесарем. Медленным кивком он подозвал Бориса Алексеевича Голицына: — Ко мне — после обедни… Поторопи-ка архимандрита со службой… Автоному скажи да Виниусу, чтоб ко мне, не мешкая… И снова, чувствуя шепот боярский за спиной, обернулся в полтела, муть отошла от глаз… Люди со страха забыли и креститься… Слышно было, как позвякивало кадило, да голубь забил крыльями под сводом в пыльном окошечке. 14 Четыре полка — Гундертмарка, Чубарова, Колзакова и Чермного — стояли на сырой низине под стенами Воскресенского монастыря, называемого Новым Иерусалимом. В зеленом закате за ступенчатой вавилонской колокольней мигала звезда. Монастырь был темен, ворота затворены. Темно было и в низине, затоптаны костры, скрипели телеги, слышались суровые голоса, — в ночь стрельцы с обозами хотели переправиться через неширокую речку Истру на московскую дорогу. |
| Так они в эти минуты чувствовали, таким представлялся для них Николай. И, вспоминая дни, прожитые вместе и те отдельные минуты, которые глубокой бороздой полегли в душе, каждый чувствовал на них его прикосновения. — Почему судьба у нас отрывает самое дорогое? — заговорил Алексей Алексеевич. Бешено во весь дух с оглушительным звоном промчался мимо весь трепещущий поезд, земля колебалась. Молча шли они по шпалам. Уж забелел Боголюбов монастырь, кончался мост. Надо было спуститься с крутого откоса и подняться на монастырскую гору. И они, как когда-то в дни о. Гавриила, выстроились в ряд и разом наперегонки пустились вниз и, не передыхая, вбежали на гору. Шли по знакомой белой стене. Около каменной лягушки остановились. Казалось, огромные заплеванные лягушачьи бельма, освещенные тихим красным лучом белой башенки, плакали. — Не зайти ли к старцу? — предложил Евгений, — давно мы не были у старца. Но час был поздний, привратник Сосок не пропустит, и они решили в другой раз и непременно: о Николае сказать надо старцу, старец так любил Николая. Пошли ходчее, от дома им недалеко было: жили они вместе, но уж не в Бакаловом доме, а в переулке в доме Соколова. В позапрошлом году, когда еще Николай был на воле, Евгений женился, родился у него сын, а жена после родов померла . Смерть жены словно прихлопнула его, оробел он, затих как-то, и без того тихий. С утра до позднего вечера просиживал он в Огорелышевском банке, гнулся за работой с постоянной палкой за спиной — постоянными помыканиями и придирками. Квартиру нанимал Евгений. У Евгения жили Петр и Алексей Алексеевич. Алексей Алексеевич целый день на уроках корпел. Петр, зиму прослуживший в театре, теперь ходил без места и до осени ничего не предвиделось. — Ну, проводили отшельника? — встретила, поводя табачным носом, Арина Семеновна-Эрих, навещавшая Евгения за его Костей присмотреть. — Проводили! — махнул рукой Петр, — проводили, Эрих! Евгений лег спать. Петр и Алексей Алексеевич долго не расходились. Алексей Алексеевич присаживался несколько раз к пьянино, говорил, будто голос все слышит, и такой, до костей мороз пробирает от звуков, что повивают, растят и снуют этот голос. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Содержание ГЕРБОВЕЦКАЯ ИКОНА БОЖИЕЙ МАТЕРИ (празд. 1 окт.), чудотворный образ, принесенный в Гербовецкий в честь Успения Пресвятой Богородицы мужской монастырь (Кишинёвской епархии) ок. 1790 г. По преданию, игум. мон-ря Пахомий был дружен с полковником Николаем Алексеевичем Албадуевым из Москвы. В 1790 г., накануне Рождества, Албадуев приехал в мон-рь, где скончался после падения с лошади. Его похоронили 17 дек. «в старой церкви у иконы Николая Чудотворца». В дар мон-рю жена (по др. версии, мать) покойного принесла икону, бывшую фамильной святыней. Вскоре от образа были явлены многочисленные исцеления больных и он стал почитаться окрестными жителями. Гербовецкая икона Божией Матери Гербовецкая икона Божией Матери Мон-рь трижды разоряли и сжигали турки, но каждый раз монахи находили Г. и. в пепле неповрежденной, обращенной лицом к земле. Холст обгорел лишь по краям, а краски на одеждах Богоматери и Младенца Христа потемнели и вскипели, однако лики и руки остались «совершенно чисты и прекрасного письма», что было отмечено в описи 1817 г., составленной при архим. Серафиме. Насельники неоднократно получали подтверждение тому, что Божия Матерь покровительствовала мон-рю, особенно во время моровой язвы и холерной эпидемии. Офиц. признание Кишинёвской епархией Г. и. чудотворной произошло в 1859 г. По многочисленным просьбам жителей города и по ходатайству Антония (Шокотова), архиеп. Кишинёвского и Хотинского, 17 янв. 1859 г. было принято постановление Святейшего Синода о ежегодном перенесении святыни из Гербовецкого мон-ря на зимнее время в г. Кишинёв. С тех пор ежегодно к 1 окт. чудотворный образ приносили крестным ходом из обители в Кишинёв, в Крестовую ц., а 23 апр. возвращали в мон-рь. В эти дни собиралось множество богомольцев из различных мест; отмечены случаи исцеления. Так, в 1861 г., во время перенесения Г. и. из Кишинёва в мон-рь, произошли исцеления парализованной М. И. Гречин-Людвигской и страдавшего лихорадкой свящ. Никифора из с. Гординешты. В том же году после молитв перед списком Г. и. исцелилась 5-месячная дочь свящ. Варфоломея Усаневича. В 1862 г. в с. Киперчены Оргеевского у. от укуса бешеного животного заболели трое детей, среди них был сын местного священника, к-рый тут же отправился в Кишинёв, чтобы помолиться перед Г. и.; сын священника был исцелен, а др. дети умерли. |
| Конституцию». А какова была причина декабристского выступления? На первый, поверхностный взгляд – народное благо и освобождение крестьян. А если копнуть глубже? В немалой степени декабристский мятеж связан с борьбой внутри дворянства и бешеной завистью менее удачливых семейств и отдельных дворян к более успешным, к тем, кто, по слову Лермонтова, составлял «жадную толпу у трона». Многие из декабристов понимали, что места им вблизи престола нет, поэтому проблему надо решать кардинально – сокрушить трон, истребить Царскую фамилию и получить полноту власти: «Так будет же республика, князь» (слова Пестеля). И при этом продолжать «доить» крестьян. Иван Солоневич был глубоко прав, говоря о многовековой борьбе дворянства, «барства дикого», с самодержавием, а равно и о том, что Николая I спас русский мужик в гвардейском мундире. То же следует во многом сказать и о царствовании Александра II. Кто стрелял в него в 1866-м г.? Дворянин Дмитрий Каракозов. Кто спас Императора? Русский мужик Осип Комиссаров, выбивший пистолет из рук террориста. Когда разночинцы устроили хождение в народ, то русские мужики крутили им руки и волокли в участок, как только до них доходило, что господа подбивают их на выступление против Царя. И, наконец, кто убил Александра II? Губернаторская дочка Софья Львовна Перовская. За семь месяцев временщики развалили державу, созидавшуюся веками То, что это стремление вызвало Февральскую революцию, очевидно: еще до Февраля 1917 г. против Государя Императора устраивались заговоры. Один из них подразумевал низложение страстотерпца Императора Николая II, заточение св. Императрицы Александры в монастырь и возведение на престол великого князя Николая Николаевича – бездарного полководца, мнившего себя военным гением. Февральская катастрофа возникла из очевидного желания т. н. элиты порулить страной вместо, как им казалось, недалекого Государя. Порулили... За семь месяцев временщики из Временного правительства развалили великую державу, созидавшуюся веками, и большевикам не надо было брать власть: она валялась на земле. |
|
|
