| В истории латинского языка намечают несколько периодов. При регрессивном движении от классической latinitas к раннейшим эпохам мы встречаемся прежде всего с периодом архаической литературной латыни, памятниками которой являются произведения старинных римских писателей в роде Андроника, Энния и других, в языке которых заметно отступление от классического языка. Литературному периоду архаической латыни предшествовал период долитературный, к которому относятся такие памятники, как 1) Numasioi-fibula – золотая брошь, найденная в городе Palestrina (древн. Пренесте) в конце 1886 г. и относимая к VI–V в. до Р. Хр.; 2) Duenos-inscriptio – глиняный сосуд, найденный в 1880 г. у подошвы Квиринала и относимый к V в. до Р. Хр.; з) Elogium Сципиона (230-х годов); 4) реставрированная ростральная колонна Дуиллия (260 г.). Идя дальше в глубь веков, мы вступаем, наконец, в темный доисторический период, который несколько освещается благодаря сравнительному языкознанию, которое в этом случае играет роль палеонтологической науки. Существенным источником для изучения архаической латыни, помимо литературных памятников в тесном смысле, являются надписи, особенно древнейшие. Материал —205— этот за последнее время на столько увеличился, благодаря многочисленным раскопкам, что изучение его выделено теперь в особую науку эпиграфику, – pendant к палеографии. Капитальным изданием эпиграфических памятников является берлинский Corpus inscriptionum latinorum, издававшийся под редакцией Моммзена. Затем следуют издания Ричля: Priscae latinitatis monumenta epigraphica, Гюбнера: Exempta scripturae epigraphicae latinae, Berolini 1885, и др. сборники (Sylloge). Для ориентировки в богатом эпиграфическом запасе мною были проштудированы соответствующие руководства и особенно прекрасная книга проф. Cognat: Cours d’Épigraphie latine (2-е изд. 1889 г.). Она знакомит с алфавитами римских надписей (архаический, монументальный, курсивный), с употреблением в них лигатур, разделительных и числовых знаков. Далее говорится об элементах, общих различным классам надписей: – указание имен (nomen, cognomen, praenomen) римских граждан; имен рабов, вольноотпущенников; указание филиации, трибы, родины, указание титула (cursus honorum). |
| Однако Сын не есть тварь и произведение подобно другим тварям; Он есть «совершенное» творение, через Него все создано; Он стоит в особенном отношении к Божеству, но это условливается лишь благодатью и восприятием (adoptio); а это сообщение благодати основывается на том, что Бог предвидел, что это существо (Сын) будет иметь неизменную наклонность к добру. Через общение с Богом и собственное усовершенствование Сын сделался Богом, и Его можно называть «единородным Богом», «крепким Богом»». – Гарнак не придает большой ценности ни учению Ария, ни учению Александра Александрийского . В особенности он находит много недостатков у этого последнего. «Арий не был систематиком, – говорит Гарнак, – не были таковыми и враги его. Их литературная деятельность ограничивается письмами, в которых они опровергают друг друга и из которых скоро составились сборники. Александр Александрийский был в затруднении при разрешении задачи – противопоставить четкие, твердые формулы арианским формулам. Чтобы представить яснее свое учение о Сыне Божием, он преимущественно пользуется выражениями, которые находятся у Оригена : «совершенный образ», «совершенное сияние», но эти выражения недостаточны для его цели, и он употребляет и другие. Тем не менее формулы, которые он хочет противопоставить Арию, частью неясны, частью сами себе противоречат». Гарнак не умалчивает, что и у самого Ария в его учении встречаются и противоречия, и другие недостатки, но с особенным усердием он старается отыскивать все подобное у Александра, за что, с точки зрения немецкого ученого, можно было бы осуждать этого св. отца. Он находит, что «запутанные мысли и формулы Александра много проигрывают в сравнении с формально ясными и определенно выраженными положениями Ария. С ббльшим правом, чем сам Александр, – замечает Гарнак, – его собственные враги могли бы укорять его учение за стремление уподобиться хамелеонову образу. И если они, враги Александра, утверждали, что его учение недостаточно опровергает ни дуализма, ни гностического эманатизма, ни савеллианства, ни представления о телесности Бога, и заключает поразительные противоречия, то с точки зрения логики (?) они были правы» (S. |
| С. Тургенева “Первая любовь” (1860) через восприятие главного героя органично введены в роман И. С. Шмелева “История любовная” (1929). 356 “Преступление и наказание” — роман Ф. М. Достоевского (1866). 357 “Степное чудо” — сборник сказок И. С. Шмелева (Париж, 1927). 358 “Блаженные” — рассказ И. С. Шмелева, впервые опубликован: Перезвоны. 1926. 8 июня; отд. изд.: Свет разума. Париж, 1928. 359 …С[офьей] А[ндреевной]… — С. А. Толстая (урожд. Берс, 1844—1919), жена Л. Н. Толстого. 360 “Праздники” — первая часть романа И. С. Шмелева “Лето Господне”. 361 …священник, который учил Bauer… — имеется в виду о. Алексий Розанов. 362 …у нее дочь… — имеется в виду Валентина Алексеевна Розанова (?—1943), дочь настоятеля православного храма в Гааге Алексия Розанова. Ед. хр. 61. Л. 47, 48. Письмо, рук. 363 …проф. Франка… — Семен Людвигович Франк (1877—1950), философ, психолог, экономист, литературовед, публицист. В 1922— 1938 гг. жил в Берлине, читал лекции в Берлинском университете, на кафедре славянской филологии. Шмелев написал рецензию на книгу Франка “Крушение кумиров”. 364 …и его жены… — Татьяна Сергеевна Франк (ур. Барцева, 1887— ?). 365 “С живой картины список бледный” — из романа А. С. Пушкина “Евгений Онегин” (Гл. 3). 366 Таких “мироносиц”… — жены-мироносицы Мария Магдалина, Мария Иаковлева, Саломия ( Мф. 28:1 ; Мк. 16:1 ; Лк. 23:55-56 ; Ин. 20:1 ). О. А. Бредиус-Субботина иронически называет так поклонниц И. С. Шмелева. Ед. хр. 8. Л. 29, 30. Письмо, рук. 367 …были в переписке… — в архиве О. А. Бредиус-Субботиной нет писем к ней И. А. Ильина. Сохранился черновик письма А. А. Овчинниковой И. А. Ильину с припиской О. А. Бредиус-Субботиной (РГАЛИ. Л. Ф. 1198. Оп. 3. Ед. хр. 156). 368 …хочу ехать в лагеря советских пленных… — И. С. Шмелеву было отказано в посещении советских военнопленных. 368а …Алеша Квартиров из Берлина. — Алексей Александрович Квартиров, брат М. А. Квартировой, ученик И. А. Ильина. 368б …в марте 17-го и в России, и по Сибири — в марте—апреле 1917 г. И. С. Шмелев в качестве корреспондента газеты “Русские ведомости сопровождал поезд освобожденных политических заключенных. |
| Не плачьте: склоните колени Туда — в ураганы огней, В грома серафических пений, В потоки космических дней! Сухие пустыни позора, Моря неизливные слез, — Лучом безглагольного взора Согреет сошедший Христос. И финал: И ты, огневая стихия, Безумствуй, сжигая меня, Россия, Россия, Россия — Мессия грядущего дня! Третий стихотворный сборник «После разлуки» носит подзаголовок «Берлинский песенник». В нем собраны поэтические упражнения Белого 1922 года. М. Цветаева рассказывает в своих воспоминаниях о происхождении этого сборника. Белый часто жаловался ей на то, что он перестал быть поэтом. «Я никогда не читаю стихов, — говорил он. — И никогда их уже не пишу. Раз в три года — разве это поэт? Человек должен быть на стихи обречен, как волк на вой. Тогда — поэт». М. Цветаева посылает ему свою книгу «Разлука»; он отвечает ей письмом: «Глубокоуважаемая Марина Ивановна! Позвольте мне высказать глубокое восхищение перед совершенно крылатой мелодией вашей книги „Разлука“. Я весь вечер читаю — почти вслух и — почти распеваю. Давно я не имел такого эстетического наслаждения. А в отношении к мелодике стиха, столь нужной после расхлябанности москвичей и мертвенности акмеистов, — ваша книга первая (это безусловно)». Через некоторое время они встретились. Белый сказал Цветаевой: «Я ведь стихи пишу. Ведь я после Вашей „Разлуки“ опять стихи пишу… Это будет целая книга: „После разлуки“ — после разлуки с нею (Асей) и „Разлуки“ — вашей». В предисловии поэт излагает идею сборника: «Будем искать мелодии.» «Эта маленькая тетрадь — поиски формы. Я считаю, что после символизма не было сколько-нибудь действительно новых сдвигов к грядущему стилю поэзии; акмеизм был благоразумной реакцией, временно, может быть, необходимой… Всеми школами недавнего времени пропущена одна существенная сторона стиха: мелодия целого… Мелодия в стихе есть господство интонационной мимики. Стих есть всегда отвлечение от песни… Только в мелодии, поставленной в центре лирического произведения, превращающей стихотворение в подлинную распевную песню, поставлены на свое место: образ, звукоряд, метр, ритм. |
| К.А. Максимович VI. Южнославянская рецепция ЗСО VI.1. Древние глоссы Трудно объяснимый плеоназм в славянском тексте ЗСО 7 по SinEuch дает основание видеть здесь следы маргинальной глоссы, попавшей в текст (в цитате глосса взята в квадратные скобки), ср.: Аще кто оукрадет главъно что или скотъ домъ подъкопает или что добро [ ло драго] оукрадетъ ... (139.13). В латинском оригинале плеонастичному слав. добро [ ло драго] соответствует сочетание meliorem praesidium «ценный инструмент» (разумеется, правильнее по-латыни следовало бы сказать melius praesidium, но не будем забывать, что средневековая латынь была далека от стандартов античной грамматики). В U это место сформулировано сходным образом, но глосса оказалась разделена на части, ср.: Аще кто оукрадеть главьно что или скотъ или домъ подъкопать или что [ ло] добро [ драго] ... (Суворов 1888, IV–V). Наличие глоссы в двух древнейших списках ЗСО свидетельствует о ее древности – она попала в текст либо еще на западнославянской почве, либо у южных славян. Любопытно, что эта глосса отсутствует в найденном нами фрагменте ЗСО из собрания БАН (ЗСО Акад., ср. выше, гл. III,3): Аще кто оукрадеть главно что или д] омъ подъкопать .е. лт да пока тс аще ли] мало что .г. лт. Мы бы, однако не стали делать из этого далеко идущие выводы, поскольку ЗСО Акад. сильно сокращены – так, в данном правиле опущено сочетание или что добро, имеющее латинский оригинал и, бесспорно, восходящее к архетипу; соответственно, комментирующая это сочетание глосса также могла подвергнуться сокращению. VI.2. Сербская и хорватская рецепция ЗСО Древнейший западнославянский пенитенциал ЗСО оставил отчетливые следы в южнославянской и древнерусской книжности. Отдельные правила ЗСО вошли в южнославянские дисциплинарно-покаянные сборники, дошедшие до наших дней. Рассмотрим те из них, источниками которых стали ЗСО. Говоря о сербской рецепции ЗСО, необходимо прежде всего иметь в виду сборник епитимий (пенитенциал), дошедший в рукописях под заглавием Правила стыхь ць по аповди стго и великаго Bacuлia. Этот епитимийник (далее: ПСО Вас. Вел.) сохранился (частично) в Берлинском сборнике XIV вв. (Цибранска 1998, 54), полная версия представлена в нескольких сербских рукописях XIV–XVII вв. из собрания Национальной библиотеки Кирилла и Мефодия в Софии, в южнославянской рукописи первой половины XV в. БАН, 48 на лл. 10а–18б, 21а–22б, 31а–31б (там же, 53–55) и (в сокращенной редакции) в русской Соловецкой кормчей конца XV в. (Sl). В 1874 г. полная (сербская) версия была издана В. Ягичем (Jagi 1874, 134–146). Для издания Ягич использовал следующие сербские списки: бумажный фрагмент Григоровича (XVI в.) и пергаменный фрагмент Григоровича (XIV в.) (основные), рукопись АН в Загребе 707 (XV–XVI вв.), АН в Загребе 709 (без даты), Шафариков 24 (без даты) (там же, 113, 115–116, 133). Краткая древнерусская редакция (далее: КР ПСО Вас. Вел.) издана по версии Sl в работе: Бенешевич 1987, 122–123. |
| искусству базу, основанную на европейском мышлении, позволило отечественной музыке достичь к 70-80-м гг. XVIII в. классического уровня (в произведениях Березовского и Бортнянского). Для написания хорового К. Галуппи использовал форму a cappell " ного итал. мотета . Этот жанр сформировался как многочастное произведение (2, 3 и более частей) праздничного характера на церковный лат. текст для хора a cappella в кон. XVI в. Позднее возникла его разновидность для солистов-певцов с инструментальным сопровождением. В наст. время термин «mottetto» у зап. музыковедов связывается в основном с произведениями кантатного типа (см. ст. Кантата ). Таковы мотеты Галуппи «A rupe alpestri» для альта и оркестра (Venez. Levi. CF. B. 112), «Laudate pueri a tre» для 2 теноров и баса с оркестром (Ibid. CF. B. 126; см.: Rossi. 1986. N 157-158). Более ранняя форма мотета, прообраз рус. хорового К., существовала в итал. музыке XVIII в., но без названия «мотет». Таковы, напр., мадригал Лотти «La vita caduca» (4 контрастные части с фугой в конце, d-moll), «Magnificat» и «Laudate pueri» Бернаскони, «Laudate pueri» Латиллы, а также многочисленные произведения венецианского композитора Фурланетто, капельмейстера собора св. Марка (многие из его произведений сохр. не полностью, но даже отдельные партии позволяют судить об их форме, фактуре и стиле). К. Галуппи состоят из 4-5 частей с темповым и тональным контрастом, аналогичным сонатно-симфоническому. Сохранились следующие К. Галуппи: «Готово сердце мое, Боже», «Плотию уснув, яко мертв», «Суди, Господи, обидящия мя», «Услышит тя Господь». Подобная форма была использована Березовским. Долгое время духовную музыку композитора изучали по 2 К.- «Господь воцарися» и «Не отвержи мене во время старости». На рубеже XX и XXI вв. в Киеве, в бывшей коллекции берлинской Певческой академии (иногда называемой собранием К. Ф. Э. Баха), были обнаружены рукописные сборники-поголосники XVIII в. (неполный комплект из 6 томов: 1-й и 2-й дискант, 2-й альт, 1-й и 2-й тенор, 2-й бас). |
| О его досоловецком прошлом я помню только следующее. Его родители были белоэмигранты. Отец, Свешников, – белый офицер. Семья с Володей жила некоторое время в Берлине (откуда у него берлинские темы в ранних стихах, которые, кстати, не все хотел печатать, но показывал в нашей камере). Потом семья, как и многие эмигранты, переехала в Париж. В Париже Володя с группой эмигрантской молодежи вступил в комсомол (самодеятельный, очевидно), и эта молодежь стала хлопотать о возвращении в Советский Союз. Родители были против. Он без родителей с группой молодежи был допущен в 1926 году вернуться. В Харькове, где он жил перед Соловками, а может быть, и в Москве он что-то наговорил, чем-то откровенно был недоволен, и ему «дали» пять лет. На Соловках он был вечно голоден, ходил полным оборванцем. Один из начальников лагеря женился на бывшей заключенной из интеллигентной компании (ее подругой была Лада Могилянская). Она была восхищена его стихами и раза два посылала ему махорку и какую-то скромную еду. Фамилии ее не упоминаю – она жива. Он посвятил ей одно из своих стихотворений, напечатанное в «Соловецких островах» в 1930 году. Журнал «Соловецкие острова» шел в свободную продажу по всему Советскому Союзу и даже за рубеж (полный комплект его есть, например, в библиотеке Хельсинки). Стихами его пленилась одна школьница где-то в Перми или Вятке и стала ему писать и посылать посылки. От имени своего и родителей она пригласила его приехать к ним в город. Потом, как мне говорили, она стала его женой, но это была, по-видимому, ошибка. Кемь была для него промежуточным пунктом при его освобождении: в Кемперпункт отправляли всех тех, сроки освобождения кого приходились на ненавигационный период. Лучшие его стихи принадлежат именно к этому послелагерному, самому трудному периоду его жизни. Тема ожидания близкой смерти – в них главная. Кое-что из его стихов мне удалось найти в берлинском журнале «Недра», 1923–1924 гг., в четвертой книге (с. 314). Ссылка на него имеется в сборнике «Русский Берлин»: 1921–1923 (Париж: YMKA-Press, 1983). Некоторые стихи напечатаны в журналах «Огонек» и «Наше наследие». |
| М. Йовчева. Фотография. 2011 г. М. Йовчева. Фотография. 2011 г. Й. нашла и опубликовала общий Канон на перенесение мощей первомученика Стефана и папе Стефану I с акростихом-«подписью» св. Климента Охридского (Старобългарската служба за първомъченик Стефан и Стефан I папа Римски//Старобългарска лит-ра. 2001. Кн. 32. С. 21-44; Новооткрито химнографско произведение на Климент Охридски и проблемът за западните памети в старобълг. календар//Средновековна християнска Европа: Изток и Запад. София, 2002. С. 382-393). Атрибутировала тому же автору (на том же основании) Канон св. Аполлинарию, еп. Равеннскому, считавшийся анонимным (Старобългарската служба за Аполинарий Равенски от Климент Охридски//Palaeobulgarica. 2002. Год. 26. 1. С. 17-32). Работы Й. в этой области (см. также: Проблемы текстол. изучения древнейших памятников оригинальной слав. гимнографии//La poesia liturgica slava antica=Древнеслав. литург. поэзия. R.; Sofia, 2003. C. 56-78) являются продолжением и развитием открытий, совершенных в 70-90-х гг. XX в. С. Кожухаровым и Г. Поповым , положивших начало исследованию древнейшей оригинальной слав. гимнографии как целостной крупномасштабной темы. Й. участвовала в проектах Кирилло-Мефодиевского центра: в описании рукописей Хлудовского собрания (ОР ГИМ), содержавших болг. сочинения и переводы (Българското средновек. културно наследство в сбирката на А. Хлудов в Държавния ист. музей в Москва: Кат. София, 1999 (совм. с С. Николовой, Т. Поповой, Л. Тасевой)) и в подготовке издания слав. перевода толковой версии ветхозаветной Книги прор. Иезекииля (Старобългарският превод на Стария Завет. Т. 2: Книга на прор. Иезекиил с тълкования. София, 2003 (совм. с Л. Тасевой, Т. Илиевой)), наборного текста Берлинского сборника (Берлински сб.: Среднебълг. книжовен паметник от нач. на XIV в. с доп. от други ръкописи. София, 2006 (совм. с Л. Тасевой, Х. Микласом)) и др. Ряд исследований (напр.: Мъчението на св. Аполинарий Равенски в контекста на ранната слав. преводна лит-ра//Abhandlungen zu den Grossen Lesemenäen des Metropoliten Makarij: Kodikologische, Miszellanologische und Textologische Untersuchungen. Freiburg i. Br., 2006. Bd. 2. S. 153-198 (совм. с Л. Тасевой); Св. Вит в древнеславянской книжности//ДРВМ. 2006. 4(26). С. 10-19; Мъчението на св. Александър Римски: Един рядък агиографски текст в книжнината на православните славяни//Die Welt der Slaven: Sammelbände. Münch.; B., 2009. Bd. 39: Proc. of the 2nd Intern. Perspectives on Slavistics Couf. Regensburg, 2006. S. 67-94 (совм. с Л. Тасевой)) был написан Й. в рамках научного проекта Кирилло-Мефодиевского центра «Староболгарская агиография и гимнография как источник для культурных контактов между европейским Востоком и Западом в средние века», руководителем которого она была в 2005-2008 гг. |
| Некоторые полагают, вероятно, неосновательно, что странные рисунки на папирусе, изображающие мышиного царя, на колеснице, в позе фараона, осаждающего кошачью крепость в азиатском стиле – карикатуры на азиатские походы, царей. Переписывался охотно в это время в придворной школе также известный нам трактат о преимуществах чиновничьей профессии над всеми прочими. Другой трактат дошел до нас в сборнике фиктивных писем Брит. музея. Он озаглавлен «Наставления в форме писем» (в отличие от категории «Хорошей речи»). Здесь также на разные лады прославляется карьера чиновника, но корень ее горек: «Я даю тебе сто ударов. Ты для меня осел, которого бьют каждый день. Ты для меня – неразумный негр, приведенный, как добыча. Заставляют садиться на гнездо орла, приучают летать кобчика, а я делаю человеком тебя, злого мальчика». В другом письме, из другого сборника, учитель выговаривает своему питомцу: «Ты бродишь по улицам, от тебя несет пивом; запах пива отдаляет от тебя людей и отдает душу твою на погибель.Ты подобен сломанному рулю, наосу без бога, дому без хлеба и с шатающейся стеной; люди бегут от тебя – ты наносишь им раны. О, знай как отвратительно вино, удаляйся от пива, не знай напитка тилку! Ты научился петь под флейту, говорить нараспев под псалтирь, петь под аккомпанимент гуслей. Ты сидишь с девицами, умащенный, с гирляндой на шее. Ты колотишь по животуг переваливаешься, как гусь, падаешь затем в грязь»... Сборник фиктивных и действительных писем в Британском (папирусы Sallier и Anastasi), Берлинском (пап. Roller), Лейденском, Болонском и других музеях – богатые сокровищницы первостепенного культурно-исторического материала, вводящего нас непосредственно в эпоху Рамессидов. Здесь и литературные произведения вроде царских од, и восхваления столицы, и чиновничья мораль, и деловые письма, и приветственные послания, и выговоры по службе, и жалобы на переутомление, и приказы, и распоряжения и т. п. В форме письма дошло до нас также одно странное произведение чиновничьей литературы, хранящееся в Британском музее под именем papyrus Anastasi I. |
| Распространение сборника по всей России было по тем временам совершенно невозможно. Он продавался в Москве и в небольшом количестве в Петербурге. Тем не менее, за две недели разошлось десять тысяч экземпляров. Распространялась небольшая серенькая книжечка главным образом через книжные лавки писателей. Было их две, а может быть и три. Какие доходы получали писатели со своих лавочек, я не знаю: вряд ли дела велись рационально и успешно, но в духовном обиходе Москвы эти книжные лавки играли большую роль. Приезжая из деревни я каждый раз заходил на Большую Никитскую, где торговали Бердяев, пристрастный поклонник Флобера и несправедливый хулитель его друга Тургенева, Грифцов, милый Борис Зайцев, нежный беллетрист с душою поэта и профилем Данте, эстетически обесцененным жиденькою бородкою земского врача, и профессор истории Дживелегов. Когда, бывало, ни придешь в лавочку, она всегда полна народу. Беседа идёт много живее торговли, так как продавать в сущности нечего. Меньше всех торгует и горячее всех философствует Бердяев. Требуемые покупателями книги отыскивает чаще всего Грифцов. Он легко взбирается по приставной лесенке к верхним полкам и близоруко выискивает там то редкий антикварный том, то тоненькие книжечки стихов. Сидя на лестнице под потолком, он вмешивается в наш с Бердяевым разговор о святой ненависти, в отсутствии которой Бердяев в большевистские дни постоянно упрекал меня. Покупатель покорно ждет, а то и сам робко вступает в спор. Чаще всего это студент, курсистка, кто–нибудь из членов Религиозно–философского общества или посетителей Литературно–художественного кружка. Здесь все, кроме неизбежных «шпионов», свои люди. Вероятно, и неизбежные шпики были здесь из своих, но с этим обиходом большевистской жизни все как–то сжились и он не очень нарушал общий дружественный тон той катакомбной атмосферы, в которой мы тогда жили. Спустя год или два после нашей высылки, я в громоздком берлинском ландо медленно ехал узкою Фридрихштрассе по направлению к вокзалу. Было людно и шумно. По обоим тротуарам черными машинными ремнями двигалась под закопченный железнодорожный виадук и выбегала из–под него озлобленная проигранной войной и инфляционным разорением берлинская толпа. Сверху гремели поезда, ревели паровозные свистки, а кругом коротко тявкали автомобильные гудки. |
|
|
