| 393 Известный живописец, академик Николай Петрович Богданов-Бельский ребенком был взят Рачинским у крайне бедной крестьянки и воспитан в Татевской школе. Позднее Рачинский направил его в иконописную мастерскую при Троице-Сергиевой лавре. Затем последовали занятия у В.Е. Маковского, В.Д. Поленова, И.М. Прянишникова в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, занятия у И.Е. Репина в Академии художеств, у Ф. Кормона и Коларосси в Париже, участие в выставках Товарищества передвижных художественных выставок (с 1890 года). Богданов-Бельский писал преимущественно жанровые картины на темы из крестьянской жизни. Многие из них созданы в Татево и посвящены Татевской школе. Богданову-Бельскому принадлежит также портрет Рачинского (1900), находящийся в Смоленском краеведческом музее. 394 Об инциденте в Московском университете, после которого Рачинский вышел в отставку, см.: Чичерин Б.Н. Воспоминания. Московский университет. М., 1929. С. 98–246. 395 А.Д. Воскресенский в своем дневнике передает диалог с Рачинским, из которого становится ясен смысл выделенной Смоленским фразы «не думать о будущем»: «Рачинский: Конечно, с моею смертью моя школа пропадет; никто не поддержит ее, и она замрет. Я умру – все распадется, мои десять школ опустеют и мое детище умрет. Не могу же я быть уверен, что найдется мое второе «я», которое будет вместо меня. Воскресенский: Но как это страшно, Сергей Александрович, как тяжело смотреть вперед!... Рачинский: Вот оттого вы и падаете духом, что все смотрите вперед. А вы делайте дело, смотрите на настоящее и сделаете больше, чем если будете забегать вперед» (Воскресенский А.Д. Из дневника учителя Татевской школы//Народное образование. Т. I, кн. 2. СПб., 1911. С. 436). 396 Действительно, переписка Рачинского и Ильминского невелика по объему. Однако сохранившиеся 12 писем Рачинского за 1882–1889 годы (НАРТ, ф. 968, оп. 11, ед. хр. 142; ответные письма Ильминского – в ОР РПБ, ф. 631) являются важными документами, восполняющими рассказ Смоленского. Большая часть этих писем приходится на время первого посещения Татева Смоленским и касается вопроса о приеме в Казанскую семинарию Антона Ольховикова. Так, 1 августа 1886 года Смоленский и Рачинский одновременно обращаются к Ильминскому: |
| Мне кажется, что и в живописи французской наблюдается тот же поворот. Когда я была на парижской всемирной выставке 1889 года, то не могла еще составить суждения о многих сторонах искусства. Но я помню, как меня поразило то, что всё это пышное искусство имело такой вид, как будто христианства не существовало на свете. Произведения наших английских прерафаэлитов не оказали на него никакого влияния. Пять лет спустя я снова проездом через Париж посетила выставки и нашла большую перемену в этом отношении. И на Марсовом поле, и на Елисейских полях можно было видеть значительное число религиозных сюжетов, обработанных с благоговением и известной правдивостью. И публика и критика занимались этими картинами. Джемс Тиссо был на устах у всех и затмевал всю выставку. После десяти лет, посвященных с верою и любовью изучению святой земли, он представил на суд парижан более 200 картин из жизни Спасителя и обещал представить еще столько же в будущем. Мне нечего прибавлять, что в других странах религия гораздо чаще обнаруживает свою жизненную силу в области мысли и творчества; я ограничилась примером Фран- —54— ции, так как г. Бельский сослался на неё, как на страну, где безверие сделало самые большие успехи. Гайнберг. Из слов г. Бельского я заключаю, что умственные движения, пробуждающиеся на западе, очень медленно проникают на восток. Там еще, по-видимому, думают, что материализм до сих пор неограниченно царит в области духа. Семенов. Позвольте мне возразить вам. Что касается того нравственно-религиозного движения, о котором говорит г. Леруа, то оно не только не запоздало на востоке, напротив, оно вышло с востока, т. е. из России. Оно давно уже крылось в сочинениях русских писателей, вообще склонных к мистицизму в той или другой степени; оно выступило в виде религии сострадания у Достоевского и, наконец, нашло самое полное и сильное выражение у Льва Толстого. Тот момент, когда де-Вогюэ в своем Roman russe познакомил Францию с русским писателем, в сущности и был началом этого нового направления умов. |
| Я поняла, что класс объявил мне войну. И мне стало невыразимо грустно. — Новенькая!.. новенькая!.. — слышалось всюду между старшими и младшими классами, одинаково одетыми в зеленые камлотовые платья, белые передники и рукавчики наподобие трубочек, прикрепленных повыше локтя. Столовая — большая, длинная комната, куда мы спустились по лестнице, — была уставлена двумя рядами столов, образующими широкий проход посредине. Нам роздали кружки с коричневой жидкостью, очень мало похожей на чай, и порционные булки из невкусного пресного теста. Я не дотронулась ни до того, ни до другого. — Ты татарка? — внезапно раздалось с дальнего конца стола, и та же бойкая девочка, изводившая меня в классе, не дождавшись моего ответа, насмешливо фыркнула в салфетку. — Mesdam " очки, — продолжала она сквозь смех, обращаясь к подругам, — она, наверное, татарка, а татарская религия запрещает есть свинину… Ты можешь радоваться, Иванова, — добавила она в сторону белокурой маленькой толстушки, — каждый раз, как будут подавать свиные котлеты, Джаваха отдаст тебе свою порцию. Все девочки захихикали… Та, которую называли Ивановой, подняла голову и произнесла по адресу первой шалуньи: — А ты будешь смотреть и облизываться. — Больше тебе ничего не запрещено твоей религией? — вмешалась в разговор хорошенькая миниатюрная девочка, удивительно похожая на белокурых ангелов, изображаемых на картинках, — а то я очень люблю пирожные… И опять смех, обидный, мучительный. Я решила молчать и завтра же упросить папу взять меня отсюда куда-нибудь в другое место, в другой институт. После долгой вечерней молитвы мы поднялись в четвертый этаж и вошли в дортуар. Длинная, как и столовая, комната с выстроенными рядами постелями, примыкающими изголовьями одна к другой, была освещена газовыми рожками. Между кроватями было небольшое пространство, где помещались ночные шкапики и табуреты. Fraulein Геринг, или Кис-Кис, как называли институтки классную даму, ласково указала мне мое место. Судьба решительно восстала против меня: в головах моих помещалась постель злой девочки с ангельским личиком, а рядом со мною была постель шустрой Бельской — моего главного гонителя и врага. |
| - То есть, все рассказывают? - Совершенно верно. И мне остается только еще раз поблагодарить вашего... - Мужа... - ... вашего мужа. Надеюсь, что в скором времени смогу привести в музей сына и показать ему картину Богданова-Бельского. - Это было бы замечательно, Сергей Александрович, но нас интересует сейчас совсем другое. - Понимаю, Елизавета Михайловна, - Раков мгновенно стал серьезным, - очень хорошо это понимаю. Непосредственного исполнителя убийства Ивановых мы арестовали, он тоже дал показания против Львовского, так что теперь на этого типа у нас... - Вы еще не арестовали его? - Увы! Хитер, сволочь. Подался в бега. Но вам волноваться не стоит, он сейчас свою шкуру спасает. Впрочем, мы его и на краю земли достанем, вот увидите. Столько в этом «на краю» было мальчишеского задора, что в другое время и в другой ситуации Лиза бы от души рассмеялась. Но сейчас ей не хотелось смеяться. - Эх, Сергей Александрович, плохо вы знаете этого Дуремара. - Кого? - Неважно. Теперь он будет мстить Асинкриту. - Думаете? - Уверена. Вы же сами сказали – сволочь. Добавлю от себя – редкая. Он хотел устроить нам с Сидориным показательную порку, а в результате лишился всего. -Да, я об этом не подумал... Может, есть резон приставить к Асинкриту Васильевичу охрану? - Резон был бы, сиди Сидорин на одном месте. Я его сама по большим праздникам вижу. Думаю, скоро мы вообще с этого места будем сниматься. - Жаль. А почему? - Он любит свою работу, а чтобы ее сохранить, надо будет переехать в другой город. Самое грустное, что и там нам придется от силы прожить год. Толстикова и не подозревала раньше, что одно произнесенное слово, в данном случае – «нам», способно доставить такое удовольствие. - А что потом? – чувствовалось, что интересуется Раков искренне. - Будем думать. Вариантов, где осесть – множество. От Великого Устюга и Упертовска – до Москвы. - А что если осесть здесь? Не век же Асинкриту Васильевичу волков и косуль считать? Мне кажется, у него есть литературные способности. Про талант не говорю, а способности точно есть. Я ему буду сюжеты подсказывать, он детективы писать... |
| Здесь продолжал широко пьянствовать и блудить, и свою наложницу бытовичку сделал… начальницей КВЧ. (Сын его сошёлся с бандитами и вскоре сам сел за бандитизм.) Злость, жестокость. Не было узды ни реальной, ни нравственной, которая бы сдерживала эти свойства. Неограниченная власть в руках ограниченных людей всегда приводит к жестокости. Как дикая плантаторша, носилась на лошади среди своих рабынь Татьяна Меркулова, женщина-зверь (13-й лесоповальный женский ОЛП Унжлага). Майор Громов, по воспоминанию Пронмана, ходил больной в тот день, когда не посадил нескольких человек в БУР. Капитан Медведев (3-й лагпункт Устьвымьлага) по несколько часов ежедневно сам стоял на вышке и записывал мужчин, заходящих в женбарак, чтобы следом посадить. Он любил иметь всегда полный изолятор. Если камеры изоляторов не были набиты, он ощущал неполноту жизни. По вечерам он любил выстроить зэков и читать им внушения, вроде: «Ваша карта бита! Возврата на волю вам не будет никогда и не надейтесь!» В том же Устьвымьлаге начальник лагпункта Минаков (бывший замнач Краснодарской тюрьмы, отсидевший два года за превышение власти в ней и уже вернувшийся в партию) самолично сдёргивал отказчиков за ноги с нар; среди тех попались блатари, стали сопротивляться, размахивать досками; тогда он велел во всём бараке выставить рамы (25° мороза) и через проломы плескать внутрь воду вёдрами. Они все знали (и туземцы знали): здесь телеграфные провода кончились! Развилась у плантаторов и злоба с вывертом, то что называется садизм. Перед начальником спецотдела Буреполома Шульманом построен новый этап. Он знает, что этот этап весь идёт сейчас на общие работы. Всё же он не отказывает себе в удовольствии спросить: «Инженеры есть? Поднимите руки!» Поднимается с десяток над лицами, засветившимися надеждой. «Ах, вот как! А может и академики есть? Сейчас принесут карандаши! » И подносят… ломы. Начальник вильнюсской колонии лейтенант Карев видит среди новичков младшего лейтенанта Бельского (тот ещё в сапогах, в обтрёпанной офицерской форме). Ещё недавно этот человек был таким же советским офицером, как и Карев, такой же погон носил с одним просветом. Что ж, пробуждается в Кареве сочувствие при виде этой обтрёпанной формы? Удерживается ли по крайней мере безразличие? Нет — желание унизить выборочно! И он распоряжается поставить его (вот именно не меняя форму на лагерную) возить навоз на огороды. В баню той же колонии приезжали ответработники литовской УИТЛК, ложились на полки и мыть себя заставляли не просто заключённых, а обязательно Пятьдесят Восьмую. |
| Еще Стефан бодрствовал духом и телом, отпуская Князя Троекурова; величавый и гордый в приветствиях, с видом суровым дал ему руку; велел кланяться Феодору... и сим заключил свои деяния в отношении к России, которая ненавидела и чтила его: ибо он, враждуя нам, исполнял законный долг, предписываемый Государю пользою Государства, и лучше легкомысленных Панов ведал невозможность истинного мира и трудность соединения Королевства их с Царством Московским. Уже Баторий назначил день Сейма в Варшаве, чтобы утвердить будущую судьбу Королевства заблаговременным избранием своего преемника, истиною и красноречием оживить в сердцах любовь к отечеству, ревность ко славе; наконец исторгнуть согласие на войну с Россиею. Но Судьба не благоприятствовала замыслам великого мужа, как увидим в следующей главе. В сих последних сношениях с Баторием Правительство наше имело еще особенную, тайную цель: хотело возвратить отечеству изгнанников и беглецов Иоаннова Царствования, не столько из милосердия, сколько для государственной выгоды. Слыша, что некоторые из них желают, но бояться ехать в Россию, Царь посылал к ним милостивые грамоты – именно к Князю Гаврилу Черкасскому, Тимофею Тетерину, Мурзе Купкееву, Девятому Кашкарову к самому изменнику Давиду Бельскому (свойственнику Годунова) – обещая им забвение вины, чины и жалованье, если они с раскаянием и с усердием явятся в Москве, чтобы доставить нам все нужные сведения о внутреннем состоянии Литвы, о видах и способах ее Политики. Феодор прощал всех беглецов, кроме несчастного Курбского (вероятно, что его уже не было на свете) и кроме нового изменника, Михайла Головина: выведав от него много тайного о России, Баторий имел у нас и собственных лазутчиков, между купцами Литовскими: для чего Феодор велел им торговать единственно в Смоленске, запретив ездить в Москву. Стараясь удалить разрыв с Литвою, но ожидая его непрестанно, Царь оказывал тем более миролюбия и снисходительности в делах с Шведским Королем, чтобы вдруг не иметь двух неприятелей, однако ж не забывая достоинства России, чувствуя необходимость загладить ее стыд возвратом нашей древней собственности, похищенной Шведами, и только отлагая войну до удобнейшего времени. |
| Определили : Благопочтительнейше ходатайствовать пред Его Высокопреосвященством о разрешении доценту Алексею Введенскому занять освободившуюся кафедру метафизики и, в случае разрешения, иметь суждение о замещении кафедры истории философии. VII. Отношения Канцелярии Г. Обер-Прокурора Святейшего Синода: а) От 12 декабря минувшего года за 6371: По утверждённому Г. Синодальным Обер-Прокурором, 5 текущего декабря, докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде, определены на духовно-учебную службу кандидаты Московской Духовной Академии Пётр Цитович и Михаил Миртов, первый на должность учителя по русскому языку в Бельское духовное училище, а последний помощником Инспектора в Воронежскую духовную семинарию. б) От 15 января сего года за 253. «По утверждённому Г. Синодальным Обер-Прокурором, 9 текущего января, докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде, определён на духовно-учебную службу кандидат Московской Духовной Академии Николай Доброумов (курса 1889 г.) помощником Инспектора в Волынскую духовную семинарию». —5— в) От 17 января того же года за 320. «По утверждённому Г. Синодальным Обер-Прокурором, 9-го текущего января, докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде, определён на духовно-учебную службу кандидат Московской Духовной Академии Иван Приматов, состоявший доселе учителем в Устюжском епархиальном женском училище, учителем же по латинскому языку в Никольское духовное училище». г) От 23 января того же года за 455: «По утверждённому Г. Синодальным Обер-Прокурором, 10 текущего января, докладу Учебного Комитета при Святейшем Синоде, определён на духовно-учебную службу действительный студент Московской Духовной Академии Александр Ильинский учителем по русскому языку в 1-й класс Севского духовного училища, с окладом жалованья, положенным для учителей из студентов духовных семинарий». К сему Канцелярия присовокупляет, что об ассигновании поименованным лицам следующих им, по положению, денег сообщено Хозяйственному Управлению при Святейшем Синод. Справка : По распоряжению О. Ректора Академии, всем вышеозначенным лицам дано знать о назначении их на духовно-учебную службу. |
| Но Мальцев не довольствовался только тем, что подмечал происходившее в стане турецком: «Взяли турки в плен под Астраханью никольского келаря Арсения да игумнова человека и посадили этого человека со мною на одной цепи, и вот я его стал изучать, велел говорить: слышал он от игумена, что князь Петр Серебряный, а с ним 30000 судовой рати будет сейчас под Астрахань, а полем государь под Астрахань отпустил князя Ивана Дмитриевича Бельского, а с ним 100000 войска, да и ногаи с ним будут, а кизилбашский (персидский) шах присылал к нашему царю бить челом: турские люди мимо Астрахани дороги ко мне ищут, а ты бы, великий царь, сильною своею рукою помог мне на турского; и государь наш шаха пожаловал, послал к нему посла своего, Алексея Хозникова, а с ним 100 пушек да 500 пищалей». На другую ночь действительно туркам дали знать о приходе московских воевод, князя Петра Серебряного и Замятни Сабурова, с большим войском; извещали, что русские перехватали уже ногаев, передавшихся на турецкую сторону, и что, по выражению Мальцева, все около Астрахани трепещет царя-государя, единого под солнцем страшила бусурманов и латинов. Вследствие этих вестей Касим 20 сентября зажег свои деревянные укрепления и побежал вместе с ханом от Астрахани; в 60 верстах встретился ему гонец от султана: Селим писал, чтоб Касим оставался зимовать под Астраханью, что весною получит он сильное подкрепление и для отвлечения московских сил пойдет на Русь крымский хан и турецкий паша, зять султанов. Но Касим продолжал бегство; месяц шли турки до Азова; хан вел их мимо черкесов, Кабардинскою дорогою, по безводным местам; турки, терпя нужду, называли Селима несчастным, потому что после вступления на престол впервые отпустил рать свою в поход и так неудачно: мы и с больших боев, говорили они, в такой истоме не прихаживали, а если бы еще на нас неприятели пришли, то ни один бы из нас не возвратился. Хан достиг своей цели: турки потеряли охоту восстанавливать мусульманские царства на Волге; но он находился в затруднительном положении относительно Москвы: прежде он все стращал царя султаном, но предприятие султаново не удалось. |
| Казни производились специальными отрядами из преданных Тряпицыну русских партизан, корейцев и китайцев. Среди расстрелянных большевиков оказался, вместе со своим 16-ти летним сыном, Будрин, командир горно-приискового полка, взявший на себя командование после ранения Тряпицына, которого он вынес из боя на руках. Впоследствии это будет особо поставлено Тряпицыну в вину на «суде 103-х». Тряпицын открыто говорил, что три четверти населения города состоит из контрреволюционеров и притаившихся гадов . На заседаниях созданного облисполкомом полномочного военно-революционного штаба он и Лебедева кричали: «Террор! Террор без жалости!» - и делали предписания начальникам комиссариатов и учреждений спешно ликвидировать врагов. В этом они видели неизбежную логику классовой борьбы. Официально это называлось: «Принести жертвы на алтарь победы». П. Виноградов, возглавлявший следственный отдел у Тряпицына, в своих воспоминаниях указывает, что Тряпицын хорошо знал декрет СНК от 5 сентября 1918 г. «О красном терроре». На том же заседании Военревштаба составили проскрипционные списки, материалом для которых послужили заранее затребованные сведения от всех комиссариатов. По спискам уничтожению подлежало около трёх с половиной тысяч человек... Сейчас доступны копии документов из дальневосточных архивов. Они однотипны и подписаны Тряпицыным и Лебедевой или членами военревштаба. Приведу лишь некоторые: 86. 23/У 1920 года. Лазарево. Шимонову Немедленно приступите к уничтожению всех жилых помещений по побережью всё нужно сжечь как-то рыбалки и бараки и проч. Тряпицын. Нина Лебедева. (пунктуация и орография сохранены). 218. 25/У 1920 года Тов. Яхонтову - Военно-Реводционный Штаб предписывает Вам раскрыть и уничтожить все контр-революционные элементы против Советской власти, находящиеся в Комиссариате в срочном порядке - За Председателя Ревштаба тов. Железин. Секретарь Ауссем. Л.71. 210. 24/У 1920 года Товарищам Бельскому и Фраерману Военно-Революционный Штаб предписывает Вам раскрыть и уничтожить все контр-революционные элементы в составе Союза Профессиональных Союзов. - За Председателя Железин. Секретарь Ауссем 21 . |
| Насколько часты бывали при воссоединениях волнения, можно заключить из свидетельств самого пр.Смарагда, сообщавшего 8-го августа 1835 г., что в то время в 11 (из 50) воссоединенных приходах: Струньского, Юровичском (Полоцкого уезда), Городецком, Кошанском, Войханском, Мишневичском (Городецкого y.), Белавинском (Велижского y.), Лепельском (Лепельского у.), Долысском (Невельского y.), Ливском (Себежского у.) и особенно в Ушачском (Лепельскаго у.) происходили сильные волнения воссоединенных, что волновались даже в таких приходах, где совсем недавно прихожане «охотно приняли» проповедь прот.Ремезова и сами просили пр.Смарагда присоединить их 500 . Точное число приходов, в которых в 1834 г. из-за воссоединения происходили волнения, указать трудно, но не подлежит сомнению, что это число было очень значительно. Нам известно о волнениях в Бескатовском, Городецком, Струньском, Ушачском, Тродовичском, Заборском, Бельском и других приходах. Мы точнее определим положение дела, если скажем, что, кажется, не было ни одного прихода, где бы воссоединение совершилось мирным путем, без всяких протестов со стороны униатскаго духовенства и больших или меньших волнений со стороны прихожан. Но мы приписали бы греко-униатскому духовенству слишком много, если бы сочли униатских священников единственными виновниками возбуждения воссоединившихся униатов и происходивших от того волнений в униатских приходах. Как в возмущении отдельных лиц, так и в организации массовых волнений по поводу воссоединений очень видную роль в нашем крае сыграли р.-католики – помещики. В большинстве случаев сами униатские священники-агитаторы действовали под влиянием помещиков, были слепыми орудиями их ненависти и козней против начинавшего торжествовать православия. Помещики выступили на защиту унии тотчас, как только обнаружились стремления правительства и православного духовенства к искоренению ее. Три побуждения заставляли р.-католических помещиков отстаивать унию. Первое – религиозное: уния считалась верой, родственной их вере, переходной ступенью к последней; второе – политическое, уния вела к ополчению русских людей. |
|
|
