| – Был женат единственным браком на Ирине Годуновой. 3 Борис I Фeдopobuч Годунов 1598-1605 – Государь, Царь и Великий князь всея Руси Государственное управление – Первый царь не из династии Рюриковичей. – Сближение России с Западом. Широкое привлечение иностранных специалистов. Проникновение европейской культуры в русский обиход. – Осуществление крупных строительных проектов, в том числе Смоленская крепостная стена, водопровод в Кремле. – Великий голод 1601-1603 годов, охвативший большую часть европейской территории Русского государства. Церковное управление – Обширное строительство храмов. – Был избран на царство Земским Собором (1598 год). – Талантливый и последовательный дипломат, сторонник возобновления культурных контактов с государствами Европы. – Любознателен, отсылал русских людей в учение за границу, мечтал об открытии университета в Москве.– Поборник законности и порядка в государстве. – Милостив и нищелюбив. – Чрезмерно доверял доносам, слухам и клевете. – Женат единственным браком на Марии Скуратовой-Бельской (дочери Малюты Скуратова). 4 Фёдор II Бopucobuч Годунов Апрель-июнь 1605 года – некоронованный Государь, Царь и Великий князь всея Руси Государственное управление – Одно из кратчайших пребываний на русском престоле; не успел венчаться на царство; предан и убит вместе с матерью Марией Скуратовой-Бельской собственными подданными, переметнувшимися к Лжедмитрию I. – С детства участвовал в управленческой и государственной деятельности. – Первый русский картограф. – Учредил Каменный приказ. – По отзывам современников «отроча зело чудно». – Ревностен к православной вере. – Образован, начитан, хороший ритор. – Н. М. Карамзин назвал его «первым плодом европейского воспитания в России». – Во время покушения вел себя мужественно, оказал сопротивление нападавшим, защищая мать. 5 Лжедмитрий I («Дмumpuй Иванович») 1605-1606 – Великий Государь, Царь и Великий князь всея Руссии, Цесарь и Великий князь всея России Государственное управление – Узурпатор власти. – Снятие наказаний с пребывавших в опальные при Борисе Годунове, в том числе с Романовых. |
| Редко кто из нынешних жителей бывшего Бельского уезда сможет вспомнить своих предков, переживших здесь 20–30-е годы XX века. А зачастую вы встретитесь с людьми, переехавшими в эти края до или после Великой Отечественной войны. И как тут не задуматься, где те Божии, те государевы люди, что столетиями отвоевывали этот западный рубеж России у польских и литовских, французских и немецких захватчиков? Где сотни и тысячи землепашцев, которые сумели на этих тяжелых для обработки суглинках, местами заболоченных, выращивать рожь и лен и снабжать льном почти всю Российскую империю? Где те люди, благодаря стараниям которых Бельский уезд по своему экономическому развитию в канун революции 1917 года занимал третье место в Смоленской губернии, уступая Смоленску и Вязьме? Устный счёт. В народной школе С. А. Рачинского. Богданов-Бельский Сельский учитель С.А. Рачинский в конце XIX века мог легко обратиться к государю через верного его помощника Константина Победоносцева, чтобы тот принял меры по закрытию в уезде кабаков, которые мешали деятельности Общества трезвости. И эта просьба была незамедлительно исполнена. Сегодня же территория бывшей усадьбы Рачинских принадлежит Лесхозу, и невозможно на районном уровне найти лицо, ответственное за сохранение остатков аллей редких деревьев в этом парке, насаженном два века назад известным ботаником С.А. Рачинским. В школе Рачинского учится 17 детей. До 1917 года, при четырёхгодичном обучении, школьников было в три раза больше Село Татево бывшего Бельского уезда, в прошлом – один из культурных центров Смоленской и Тверской губерний, сосредоточенный в усадьбе Рачинских-Баратынских, – это место, куда съезжались друзья пушкинского круга, хранилась уникальная библиотека, описанная в романе В. Пикуля «Фаворит». Сегодня население Татева – около 300 человек. В школе С.А. Рачинского, вокруг которой теплится жизнь, учится 17 детей. До 1917 года, при четырёхгодичном обучении, школьников было в три раза больше. Но всё здесь напоминает о том, что недаром бременили землю наши предки. Каждый дом на старой улице украшен своеобразной деревянной резьбой. Это значит, что в доме собирались жить целый век, и жить, созерцая красоту. |
| Г. исправляющему должность обер-прокурора Святейшего Синода князю Урусову, от 30 июля за 2148, с мнением о назначении кафедрального протоиерея Гомолицкого членом в комитет при Святейшем Синоде для обсуждения дела по обеспечению содержания духовенства Отзывом, от 21 сего июля за ваше сиятельство требуете моего мнения: кто бы из протоиереев, особенно сельских, мог быть назначен членом предполагаемого при Святейшем Синоде комитета для обсуждения дела касательно обеспечения сельского духовенства, на случай если бы разрешено было пригласить в сей комитет членов от белого духовенства. По Литовской епархии нет у меня в виду вполне соответственного означенной цели кандидата из сельских протоиереев, особенно по прежнему их образованию. Потому, на случай предполагаемой выше надобности, я полагал бы более соответственным назначить членом означенного комитета Виленского кафедрального Николаевского собора протоиерея Виктора Гомолицкого. Духовный сей был прежде сельским священником, а впоследствии весьма часто был употребляем для осмотра сельских церквей, – следовательно, более других в состоянии доставить могущие потребоваться сведения. Уведомляя о сём моём мнении, имею честь быть. Литовской консистории, от 31 июля за 2155, о назначении для Лидской, Бельской, Николаевской и Клещельской церквей трёх ризниц, пожертвованных Государынею Императрицею Марией Александровною На отношении секретаря Государыни Императрицы Марии Александровны Морица, от 30 июня за 1302, которым, уведомляя об отправлении трёх ризниц, по повелению Её Величества , для назначения в беднейшие Православные Церкви Литовской епархии, – просит уведомления о получении, – записана резолюция: Ящик с ризницами получен только теперь. Все три ризницы, по освидетельствованию отца ключаря, оказались полными и в целости. Ризницу голубую назначаю я для Лидской Михайловской церкви; ризницу из малиновой материи для Бельской Николаевской церкви; а ризницу из материи муаре-пансе для Клещельской Николаевской Церкви. Предлагаю консистории распорядиться: об отправлении сих ризниц по назначению, о внесении оных в церковные описи, о тщательном их хранении как драгоценного памятника и о принесении тёплых молитв ко Господу за Августейшую дарительницу и всё Царское семейство. |
| Из передаваемого ныне в консисторию рапорта Бельского благочинного протоиерея Лопушинского видно, что некоторые из прихожан Кленицкой церкви бесчинно воспротивились совершению в той церкви крестного хода по чину Православной Церкви. Независимо от воспоследовавших уже по сему делу других распоряжений, предлагаю консистории: 1) предписать Бельскому благочинному, чтобы он воспретил совершение крестных ходов в церкви Кленицкой, впредь пока тамошние прихожане, по чувству или долга, или по пастырскому убеждению, не пожелают вполне совершать таковые крестные ходы по чину Православной Церкви; 2) дать о сем знать всем благочинным Бельского, Белостокского и Сокольского уездов, для надлежащего соображения; 3) вменить в обязанность сим благочинным наблюдать тщательно местные обстоятельства, с целью раскрыть источник и настоящую причину оказывающегося ныне между тамошними прихожанами сопротивления совершению крестного хода по Православному обычаю, равно и возникшей между ними некоторой наклонности к Латинству, – и о наблюдениях своих донести консистории. 68. Записка, составленная в марте месяце 1860 года, о безымённой записке, переданной Высочайше на обсуждение в учреждённом комитете при Св. Синоде Записка, переданная Высочайше на обсуждение в учреждённом комитете при Синоде, предъявляет своею целью улучшение состояния Православного духовенства, особенно западных епархий: и потому следует прежде всего обсудить выведенное в ней с сею целью вычисление. Сочинитель записки назначает для сельского священника жалованья 500, а для дьячка 150 рублей серебром, и полагает, что этим жалованьем можно удовлетворить из нынешних средств сельского духовенства. Для примера он представляет следующий расчёт по епархии Полоцкой. В ней, по показанию записки, 124000 душ прихожан и, полагая на приход по 600 душ, выйдет 206 приходов; а на 206 священников да столько же дьячков, считая по 650 рублей, потребуется сумма 133,900 рублей серебром, то есть 8,000 менее отпускаемой ныне ежегодно на сельское духовенство той епархии. На пополнение этой суммы записка полагает употребить доход от излишних церковных земель, в числе 9514 десятин, и исчисляет от них чистого дохода 58,986 руб. 80 коп., то есть по 6 руб. 20 коп. с десятины. При определении этого чистого дохода исключалось 4 руб. 30 коп., нужных на обработку каждой десятины. |
| Гонец Московский уже не нашел Бельского в Тавриде: сей изменник был в поле с Ханом, замышляя гибель России: ибо Саип-Гирей клялся в дружбе к Великому Князю единственно для того, чтобы произвести в нас оплошность и нечаянностию впадения открыть себе путь в сердце Московских владений. Но Дума, под начальством Князя Ивана Бельского, радея о внутреннем благоустройстве, не выпускала из виду и внешней безопасности. Тайно готовясь к войне, Хан приглашал и Царя Казанского идти на Россию: к счастию нашему, им неудобно было действовать в одно время: первый ждал весны и подножного корма в степях; а второй, не имея сильной рати судовой, боялся летом оставить за спиною Волгу, где, в случае его бегства, Россияне могли бы утопить Казанцев. Ободряемый нашим долговременным терпением и бездействием, Сафа-Гирей, в декабре 1540 года миновав Нижний Новгород, успел беспрепятственно достигнуть Мурома, но далее не мог ступить ни шага: воины и граждане бились мужественно на стенах и в вылазках; Князь Димитрий Бельский шел из Владимира, а Царь Алей с своими верными Татарами из Касимова, истребляя рассеянные толпы неприятелей в Мещерской земле и в селах Муромских. Сафа-Гирей бежал назад, и так скоро, что Воеводы Московские не догнали его. – Сей не весьма удачный поход умножил число недовольных в Казани: тамошние Князья и знатнейший из них, Булат, тайно писали в Москву, чтобы государь послал к ним войско; что они готовы убить или выдать нам Сафа-Гирея, который, отнимая собственность у Вельмож и народа, шлет казну в Тавриду. Бояре велели немедленно соединиться полкам из семнадцати городов в Владимире, под начальством Князя Ивана Васильевича Шуйского; ответствовали Булату ласково, обещая ему милость и забвение прошедшего; но ждали дальнейших вестей из Казани, чтобы послать туда войско. Между тем как наши полки располагались станом близ Оки, Москва умилялась зрелищем, действительно трогательным: десятилетний Государь с братом своим, Юрием, молился Всевышнему в Успенском храме пред Владимирскою иконою Богоматери и гробом Св. |
| Пишу не по слуху, но виденное мною и чего никогда забыть не могу». Что делали Правители Государства, Бояре? Хвалились своим терпением пред Ханом Саип-Гиреем, изъясняясь, что Казанцы терзают Россию, а мы, в угодность ему, не двигаем ни волоса для защиты своей земли! Бояре хотели единственно мира и не имели его; заключили союз с Ханом Саип-Гиреем и видели бесполезность оного. Послы Ханские были в Москве, а сын его, Иминь, с шайками своих разбойников грабил в Коширском уезде. Мы удовольствовались извинением, что Иминь не слушается отца и поступает самовольно. 1540 г. В сие время сделалась перемена в нашей Аристократии. Свергнув Митрополита Даниила, Князь Иван Шуйский считал нового Первосвятителя другом своим, но обманулся. Руководствуясь, может быть, любовию к добродетели, усердием к отечеству и видя неспособность Шуйского управлять Державою или по иным, менее достохвальным причинам, Митрополит Иоасаф осмелился ходатайствовать у юного Государя и в Думе за Князя Ивана Бельского. Многие Бояре пристали к нему: одни говорили только о милосердии, другие о справедливости, и вдруг именем Иоанновым, с торжеством вывели Бельского из темницы, посадили в Думу, а Шуйский, изумленный дерзостию Митрополита и Бояр, не успел отвратить удара: трепетал в злобе, клялся отмстить им за измену и с того дня не хотел участвовать в делах, ни присутствовать в Думе, где сторона Бельских, одержав верх, начала господствовать с умеренностию и благоразумием. Не было ни опал, ни гонения. Правительство стало попечительнее, усерднее к общему благу. Злоупотребления власти уменьшились. Сменили некоторых худых Наместников, и Псковитяне освободились от насилий Князя Андрея Шуйского, отозванного в Москву. Дума сделала для них то же, что Василий сделал для Новогородцев: возвратила им судное право. Целовальники, или присяжные, избираемые гражданами, начали судить все уголовные дела независимо от Наместников, к великой досаде сих последних, лишенных тем способа беззаконствовать и наживаться. Народ отдохнул во Пскове; славил милость Великого Князя и добродетель Бояр. |
| Вероятно, частая необычайная жажда двух самых отъявленных шалуний навела на некоторое подозрение Пугача. M-lle Арно, однако же, отпустила Бельскую, но, дав ей выйти из класса, неожиданно встала и пошла по ее следам. Весь класс замер от страха. — Что-то будет? Что-то будет? — в ужасе тоскливо повторяли девочки. А было вот что. Ничего не подозревавшая Бельская стрелою неслась по коридору и, спустившись по лестнице, побежала к стеклянной двери, за которою, по ее расчету, должны были находиться лакомства, уже принесенные Гаврилычем. Она не ошиблась: в темном углу за дверью лежал небольшой тюричек с толокном, леденцами и завернутый в мягкую обертку горячий, свежеиспеченный пеклеванный хлебец. Бельская сложила все это в карман, едва вместивший сокровища, и уже готовилась покинуть угол, как вдруг неприятный, резкий голос заставил ее вскрикнуть от испуга. Перед нею, разгневанная до последней степени, стояла Арно. — C’est ainsi, que vous avez soif (это также потому, что вы хотите пить)? — бешено крикнула она Бельской и прибавила еще строже: — Debarassez votre poche de tous les salites (достаньте из кармана все эти гадости). «Если б она знала, какие здесь вкусные вещи: горячий пеклеванник, леденцы и толокно. Это она называет salites (гадости)!» — мысленно сокрушалась Бельская. Но, очевидно, m-lle Арно не разделяла ее мнения и вкусов. Осторожно, с преувеличенной брезгливостью она извлекла двумя пальцами «tous les salites» из кармана перепуганной девочки и, держа тюричек двумя пальцами, точно боясь испачкаться, взяла другой рукой за руку Бельскую и торжественно повлекла ее в класс. «У-у, противная!» — мысленно бранилась попавшаяся шалунья, стараясь освободить свою руку из цепких пальцев классной дамы. — Mesdames, одна из ваших подруг, — начала торжественно Арно, войдя в класс и влезая на кафедру, — преступила правила нашего института и должна быть строго наказана. Таких шалостей нельзя простить! Это… это… возмутительно! — горячилась она. — Я буду настаивать на исключении Бельской, если она чистосердечно не покается и не укажет на девушку, купившую ей весь этот ужас. |
| — Лишние уйдите! — поминутно кричала кастелянша. Это была строгая дама, своей длинной сухой фигурой и рыжеватыми буклями напоминавшая чопорную англичанку. — Mademoiselle Иванова, пожалуйте в бельевую, — торжественно возглашал швейцар, причем вызванная девочка вскрикивала и в карьере бежала переодеваться. — Mademoiselle Запольская, Смирнова, Муравьева, — снова возглашал желанный вестник, и вновь позванные мчались в бельевую. Мало-помалу класс пустел. Девочки разъезжались. Осталась всего небольшая группа. — Душка, вспомни меня на пороге, — кричала Бельская торопившейся прощаться Додо. — Как выйдешь из швейцарской, скажи «Бельская». Это очень помогает, — добавила она совершенно серьезно. — А я уж в трубу кричала, да не помогает, папа опоздал, верно, на поезд, — печально покачала головкой Миля Корбина, отец которой зиму и лето жил в Ораниенбауме. — А ты еще покричи, — посоветовала Бельская. Кричать в трубу — значило призывать тех, кого хотелось видеть. В приемные дни это явление чаще других наблюдалось в классе. Влезет та или другая девочка на табуретку и кричит в открытую вьюшку свое обращение к родным. Но на этот раз Миле не пришлось кричать. — Mademoiselle Корбина, папаша приехали, — провозгласил внезапно появившийся швейцар, особенно благоволивший к Корбиной за те рубли и полтинники, которыми щедро сыпал ее отец. К вечеру классы совсем опустели. Осталось нас на Рождество в институте всего пять воспитанниц. Кира Дергунова, Варя Чекунина, Валя Лер и мы с Ниной. Кира Дергунова, ужасная лентяйка и в поведении не уступающая Бельской, была самой отъявленной «мовешкой». На лице ее напечатаны были все ее проказы, но, в сущности, это была предобрая девочка, готовая поделиться последним. Да и шалости ее не носили того злого характера, как шалости Бельской. На Рождество она осталась в наказание, но нисколько не унывала, так как дома ее держали гораздо строже, чем в институте, в чем она сама откровенно сознавалась. Варя Чекунина, серьезная, не по летам развитая брюнетка, с умными, всегда грустными глазами, была лишена способностей и потому, несмотря на чрезмерные старания, она не выходила из двух последних десятков по успехам. Класс ее любил за молчаливую кротость и милый, чрезвычайно симпатичный голосок. Варя мило пела, за что в классе ее прозвали Соловушкой. Не взяли ее родные потому, что жили где-то в далеком финляндском городишке, да и средства их были очень скромные. Варя это знала и тихо грустила. |
| - Нет, Сидорин, ты в другом месте был... - Галя, я был в вашем озерном краю. Опять считал волков. Тебе могу сказать: за четырнадцать лет их численность сократилась с тридцати до четырнадцати. - Как интересно! - Вот именно. А потом, пометавшись по местным лесам, стал я выспрашивать про Богданова-Бельского. А мне все больше про Левитана. - Да, он там «Над вечным покоем» рисовал, - сказала Лиза. - Правильно. А как у нас бывает? Левитан, потом, разумеется, Венецианов – это же его вотчина – в хорошем смысле слова, Коровин и другие. Мы же щедрая страна. Раз в великих не числился, значит, попадешь «в прочие». Я уж было отчаялся, но тут меня с местным краеведом знакомят – Дмитрием. Бизнесмен – любитель местной истории – так мне его представили. Опять-таки, любим мы все эти словечки заграничные. Есть собственное дело у человека, бывший офицер. Не олигарх, разумеется, но живи он только для себя – спокойно и безбедно мог бы жить. А Дмитрий клуб организовал, ребятню военной подготовке учит, книги местных поэтов выпускает и, для меня самое главное – альманах краеведческий издает! Поговорили мы с ним, чувствую – струнку зацепил. Зачем, спрашиваю, тебе все это нужно? Помощников, небось, не легион? «Какое там», - отвечает. И как просто и хорошо добавил: «Если наши дети вырастут Иванами, не помнящими родства своего, все – конец России. Вот потому и тяну эту лямку». А сам рассказывает – про Левитана и Сороку... - Ребята, мне стыдно, - Глазунова подняла руку, - кто такая Сорока? - Галина, - это чудесный художник, ученик Венецианова. Крепостной. - Покончил с собой, - дополнил пояснение Лизы Сидорин. – В деревню, где это случилось, Дмитрий меня тоже возил... Итак, Сорока, Чехов, Новоселов. - Епископ Марк? – переспросила Толстикова. - Да, - Асинкрит был слегка озадачен, - вы его знаете? Лиза пожала плечами, а Галя прокомментировала: - Ты нас совсем за серь не держи, Сидорин. - Одним словом, - продолжил Асинкрит, - долго мы говорили, ведь в списке этом и Аракчееву место нашлось, и физику Попову, и физику Менделееву. Вот... Выдохся он почти, а я возьми его и спроси: «А как насчет Богданова-Бельского?» Дмитрий улыбнулся и вдруг говорит: «Поехали». А теперь, Лиза, слушайте очень внимательно. Знаете, куда он меня повез? Впрочем, это не так существенно. Важнее другое – к кому? |
| — Нет, Сидорин, ты в другом месте был… — Галя, я был в вашем озерном краю. Опять считал волков. Тебе могу сказать: за четырнадцать лет их численность сократилась с тридцати до четырнадцати. — Как интересно! — Вот именно. А потом, пометавшись по местным лесам, стал я выспрашивать про Богданова-Бельского. А мне все больше про Левитана. — Да, он там «Над вечным покоем» рисовал, — сказала Лиза. — Правильно. А как у нас бывает? Левитан, потом, разумеется, Венецианов — это же его вотчина — в хорошем смысле слова, Коровин и другие. Мы же щедрая страна. Раз в великих не числился, значит, попадешь «в прочие». Я уж было отчаялся, но тут меня с местным краеведом знакомят — Дмитрием. Бизнесмен — любитель местной истории — так мне его представили. Опять-таки, любим мы все эти словечки заграничные. Есть собственное дело у человека, бывший офицер. Не олигарх, разумеется, но живи он только для себя — спокойно и безбедно мог бы жить. А Дмитрий клуб организовал, ребятню военной подготовке учит, книги местных поэтов выпускает и, для меня самое главное — альманах краеведческий издает! Поговорили мы с ним, чувствую — струнку зацепил. Зачем, спрашиваю, тебе все это нужно? Помощников, небось, не легион? «Какое там», — отвечает. И как просто и хорошо добавил: «Если наши дети вырастут Иванами, не помнящими родства своего, все — конец России. Вот потому и тяну эту лямку». А сам рассказывает — про Левитана и Сороку… — Ребята, мне стыдно, — Глазунова подняла руку, — кто такая Сорока? — Галина, — это чудесный художник, ученик Венецианова. Крепостной. — Покончил с собой, — дополнил пояснение Лизы Сидорин. — В деревню, где это случилось, Дмитрий меня тоже возил… Итак, Сорока, Чехов, Новоселов. — Епископ Марк? — переспросила Толстикова. — Да, — Асинкрит был слегка озадачен, — вы его знаете? Лиза пожала плечами, а Галя прокомментировала: — Ты нас совсем за серь не держи, Сидорин. — Одним словом, — продолжил Асинкрит, — долго мы говорили, ведь в списке этом и Аракчееву место нашлось, и физику Попову, и физику Менделееву. Вот… Выдохся он почти, а я возьми его и спроси: «А как насчет Богданова-Бельского?» Дмитрий улыбнулся и вдруг говорит: «Поехали». А теперь, Лиза, слушайте очень внимательно. Знаете, куда он меня повез? Впрочем, это не так существенно. Важнее другое — к кому? |
|
|
