| Он ведет по белым коридорам, где одинаковые двери - белые, со вставками непроницаемого стекла. Распахивает одну из них, стены загораются разными цветами, звучит музыка, а в иллюминаторах на полу распускаются цветы, на которых сидят бабочки, и откуда-то сбоку бьют лучи неестественно синего солнца. В другом иллюминаторе - подводный мир, кораллы и красная вода. Глядя в них, можно вообразить: в этом здании сиротского приюта так долго томились детские души, что секретный потусторонний дивный мир сам приоткрылся для них круглыми окнами. - В силу возраста или заболевания пациент не может выразить себя при помощи слов. Он нажимает на кнопки, и цвет, свет, его интенсивность и скорость меняются. Так пациент показывает, что он чувствует. А это секретики, - указывает на иллюминаторы. - Помните, как в детстве - можно было подолгу лежать и смотреть на секреты. А это млечный путь, по нему можно ходить и менять его цвет... А это кресло-качалка, в нем - ощущение полета. Но главное в хосписе - не красивые стены, а любовь и поддержка Юлия Лисняк В конце коридора мелькает инвалидная коляска, уезжая в сторону так быстро, что не успеваешь рассмотреть, кого она везет. Из лифта выходит женщина с бледным ребенком на руках и исчезает в одной из дверей так быстро, словно каждый житель этого хосписа желает поскорей пересечь коридор и скрыться в палате, где начнется иная, одним им ведомая жизнь. - А в этой комнате рисуют, - протоирей распахивает новую дверь. - Берем раствор, добавляем в него краски и дуем через трубочку, получаются пузыри. А мама, увидев, что ее ребенок сделал что-то красивое, может им гордиться. Ткаченко размашисто шагая из комнаты в комнату, запальчиво отрывает шкафчики, показывает детские сокровища и, кажется, в точности, до мельчайших деталей знает, где что лежит и кто куда что положил. В 2003 году он основал службу выезда на дом к тем детям, которым лечение уже не помогало, но им было больно, и служба снимала боль - в течение семи лет, пока не появился этот дом, оснащенный таким количеством медицинских новинок и игрушек, что кажется - был он задуман для тех детей, которые научились не взрослеть и собираются прожить здесь вечно. |
| Читать-то я очень сильно любила! В нашей школьной библиотеке самая главная читательница была... Про путешествия любила, про природу ещё... Красота природы всегда для меня большим утешением была! Любила наблюдать за сменой времен года, как природа наряды свои меняет... Осень — самая любимая. Весь год её всегда ждала. Прохлада осенняя сердца коснется, ток крови успокоится, хрустальная вода родниковая губы обожжет ледяной сладостью, краски золотые душу порадуют... Папка не дожил до Победы. Пока лекарства пил — с болезнью боролся. А кончились лекарства — и... У нашего врача в селе от всех болезней только хинин и был... Мама одна с тремя детьми билась. Росли мы в страшной бедности. А выросла я красавицей! Только худенькая очень была. И пришла весна, и на мелководьях, прогреваемых солнцем, зацвели нежные белые, кремовые и розовые лотосы — целые поля цветущих лотосов! Из воды на высоких и крепких стеблях поднимались все новые и новые бутоны, и тонкий, нежный аромат миндаля накатывал волнами, дарил предвкушение счастья. Невзрачные просторы вокруг тоже преобразились — вся степь зацвела красным, желтым, сиреневым ковром из диких тюльпанов. Влюбилась я в парня одного, Гришу. Он был бригадиром на ферме. И он меня полюбил. И была я опять — такая счастливая! Заслал Гриша сватов. А мне передали подружки, что мать его сказала про меня: — Вера — хорошая девушка, но бедная очень! Моему сыну не пара! И зачем подружки мне слова такие передали?! По зависти или по неразумию? А были ли вообще слова эти сказаны? Да если и были, ведь Гриша все равно решил на мне жениться, несмотря на мою бедность! Это я уже потом все передумала! А тогда... После войны почти все трудно жили, но мы с мамой даже из самых бедных своей бедностью выделялись. У кого-то отцы живые с фронта вернулись, у кого-то деды-прадеды основу хозяйства заложили или сыновья взрослые работали уже. А у нас — бабушка с дедушкой убиты, хозяйство разорено, мама — сирота, и папа такой же. Да ещё, когда папа болел, мама потихоньку от него все ценное из дому вынесла — выменяла на продукты: все хотела больного поддержать. То маслица кусочек выменяет, то яичек. При открытом туберкулезе ведь питание много значит. |
| Понять не могут эту смесь: Гремит гроза над зимним миром – И что-то в ней такое есть, Что люди вспоминают Бога И снова молятся Ему… Стихает грохот понемногу, Где снег отбеливает тьму. Алупка, 2001 Таврида Ветрами снежными овъюжена, Хранит эпох следы Таврида – белая жемчужина У золотой воды. Под белым небом в дали белые Скользит невнятный блик. Здесь слово «чёрный» запредельное Не вымолвит язык. Но, бойким солнышком разбужена, В себя впитает льды Таврида – чёрная жемчужина У голубой воды. Алупка, 2001 Утро Вдоль берега графичны кипарисы На фоне синем. Над византийским монастырским мысом , Что свят и ныне, Пуховый плат земли и небосвода С рисунком странным – На нём сочится южного восхода Сквозная рана. Но краски переменчивы и живы, Сродни иконным… Провалы загущаются лениво На горных склонах, А волны отливают перламутром На бликах ранних, Где сумерки перетекают в утро, В воспоминанье. Алупка, 2001 Рассвет Над Ай-Тодором – не облака – Свитки александрийские, Нежно-оранжевые шелка, Паволоки византийские. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, Как на поле духовной битвы, Кипарисы в мантиях стоят Монахами на молитве. И вся эта оживающая красота Мгновения, а не века, Явлена не для миртового куста – Для человека. А он досматривает пустые сны Или деньги считает, Не видя, как в ладонях весны Золото неба тает. Алупка, 2001 Высокое солнце в тумане – Пенка в парном молоке. Дорожки морской нарастанье – Царапинкой на руке… Занавес нежного цвета Золотом сходит на нет… За драпировкою этой – Неиссякаемый Свет. Алупка, 2001 Ай-Петри – Святой Петр Он в е трами воспет, не стёрт веками – Над царским Крымом вознесённый камень. Сердца врачуя красотою строгой, Он потому и свят, что создан Богом. Апостольства таинственная скрепа – Он потому и Петр, что смотрит в небо. Алупка, 2006 Ночная Алупка В плаще из лебяжьего пуха Сегодня гуляет луна. Прибой отзывается глухо На свет, что роняет она. И окна, и смятые крыши, И омуты тишины, Как по мановению свыше, Луною преображены. С беззвучным желанием плакать |
| Казанцы, конечно, много потеряли от этой меры, но не менее их потеряла в первое время и Москва, потому что во всех товарах, доставлявшихся Каспийским морем и Волгой из Персии и Армении, оказался на московских рынках большой недостаток, и они очень вздорожали; особенно поднялась в цене волжская рыба. 347 Восточная торговля Московского государства по Волге должна была значительно усилиться, когда все течение этой реки вошло в пределы государства. Поссевин говорит, что восточные купцы стали меньше посещать Астрахань после ее присоединения к Московскому государству; это событие могло подвергнуть астраханскую торговлю некоторым колебаниям, но нельзя принять, чтобы явление, указываемое Поссевиным, действовало долго, как нельзя принять во всей силе английское известие, что Астрахань вовсе не такой значительный торговый город, как думают, что Русские привозят туда одни безделицы, как то: кожи, деревянную посуду, узды, седла и проч. Магометанские владельцы еще в царствование Uoahha IV , стараясь побудить султана к отнятию Астрахани у царя московского, указывали на огромный доход, который получал этот царь в Астрахани от таможенных пошлин. 348 Кроме указанных товаров, русские купцы отправляли в Астрахань хлеб и другие съестные припасы, также шерстяные и полотняные одежды, ножи, топоры, стрелы, зеркала, кошельки; оружие и железо можно было вывозить только тайком или по особенному разрешению начальства. В обмен на эти товары в начале XVI в. купцы джагатайские (из-за Аральского моря) снабжали русских в Астрахани множеством шелковых тканей, а татарские доставляли им лошадей и превосходные белые материи, не тканые, а сваленные из шерсти, из которых делались красивые и хорошо защищавшие от дождя епанчи. Лошадей они пригоняли в Москву и другие города табунами от 30,000 до 40,000. По английским известиям XVI в., из Бухарии привозили в Астрахань и Москву пряные коренья, мускус, серую амбру, ревень, хлопчатобумажные материи, шелк, краски, также меха, которые они скупали в Сибири. По известиям XVII в., с востока шли в Московское государство, кроме шелковых и хлопчатобумажных материй, ковры, парча, шелк сученый разных цветов, драгоценные камни и широкие сабли из Бактрии; драгоценные камни привозились в Москву с востока в таком количестве, что иностранцы из западной Европы дивились низким ценам, по которым они продавались в Москве: мелкие рубины, по словам Таннера, продавали фунтами, по 6 немецких флоринов фунт. |
| — Не правда ли, совсем как живой? — сказала она, поднимая вверх барашка и глядя на него с восхищением. — Он такой беленький. — Не знаю, — сказал Филипп, критически рассматривая изделие, немного склонив голову набок. — Но я больше люблю живые цветы. В это время раздался звонок, и Филипп поспешил отворить калитку. Пришла служанка с корзиной за барашком. — Он понравится барыне, — говорила она, отирая слезы на блестящем черном лице, — она еще не знает, что барашек заказан. Это барин распорядился. Туанетта завернула барашка в вощеную бумагу и осторожно уложила сверток в корзину. — А теперь, дитя мое, — сказала она, когда женщина ушла, поминутно заглядывая в корзину, словно там лежало живое существо, — сбегай, запри калитку, а я накрою ужин. Туанетта убрала оставшиеся цветы и застлала стол белой скатертью. Затем она отправилась в безукоризненно чистую кухню и принесла оттуда миску с дымящимся гумбо, блюдо разваренного риса, тарелку с бисквитами и кувшин молока. Пока она собирала ужин, Филипп направился в свою спаленку, которая находилась возле их общей комнаты. Проходя через кухню, он залюбовался — как чисто и уютно было здесь! Стены общей комнаты почти сплошь были увешаны проволочными моделями цветочных украшений для похорон и свадеб. Тут были колокольчики и арфы, короны и звезды, подушки и подковы, полуоткрытые ворота и четырехлистный клевер, барашки и голуби, а между ними висело множество венков из белых бессмертников, на которых выделялись красные надписи: «Моему сыну», «Моей матери», «Молитесь за нас» и другие. Креолы часто покупали такие венки, и поэтому Туанетта делала их всегда про запас. Вечернее солнце заглянуло в окно, и модели сверкали, как серебро. Солнечные лучи придали нарядный вид всей комнате, осветив и белые стены, и красный кирпичный пол, и простую темную мебель. На дворе было уже темно и прохладно; последний луч солнца и теплые краски составляли приятный контраст с сумерками, будто создавали живописное полотно. Филипп любил это время дня. Его художественная натура наслаждалась своеобразной картиной окружающих предметов и красок. Помимо всего, это был его родной дом — единственный, который он знал, и он был ему очень дорог. |
| То, что они поначалу приняли за груду камней, оказалось жестоко изуродованными, обезглавленными трупами орков. Земля вокруг пропиталась темной кровью. – Опять загадка! - заворчал гном. - Может, днем мы бы и разобрались, но не ждать же… – Я бы сказал: враги орков - нам друзья, - заметил эльф. - Здесь кто-нибудь живет? – Нет, - ответил Арагорн. - Всадники бывают здесь редко, до Минас Тирита отсюда далеко. Разве что случайные охотники… Только, по-моему, все гораздо проще. – Как? - оживился гном. – Орки передрались между собой. Все убитые - гоблины-северяне. Среди них нет больших орков с гербами Сарумана, из тех, которых мы видели у реки… Должно быть, о дороге поспорили. – Или о пленниках, - и тон ему вставил Гимли. - Не хочется думать, что они погибли здесь. Арагорн тщательно осмотрел все вокруг, но ничего интересного не обнаружил. Они снова двинулись в путь. Гасли ночные звезды, небо начинало светлеть. Глубокий узкий ручей прорезал долину. Берег порос травой и редким кустарником. Вверх по ручью вел четкий орочий след. Забыв про усталость, друзья, перепрыгивая с камня на камень, карабкались по уступам и наконец оказались на гребне горы. Холодный ветер обдал им лица. Позади, за Рекой, над дальними холмами появилась красная полоска рассвета. Начинался день. Перед ними, на Западе, земли лежали еще сонные, серые, неясные; там постепенно таяли ночные тени, возвращая краски пробуждающейся равнине. Малахитовой зеленью наливались просторы Рохана; мерцали туманами речные поймы; а слева, лигах в тридцати, темно-синие и пурпурные, вставали Белые Горы. Пики заснеженных вершин горели теплым розовым светом. – Гондор! - взволнованно заговорил Арагорн. - Я так надеялся на встречу! А пока - не судьба мне повидать твои сверкающие реки… О Гондор! Гондор, мой светлый край! От гор до прибрежных скал Здесь Запада Ветер реял в степях И Белое Древо ласкал; Ложился в сады Былых королей серебряный свет росой… О, гордые башни! Крылатый Венец! Священный престол Золотой! О Гондор! Гондор! Ужель навек твой светоч померк, увял? Повеет ли Западный Ветер вновь от гор до прибрежных скал? |
| Но разве нет семей, где жена, которая в прежней жизни была «другом, товарищем и братом», теперь активно включилась в дела мужа и стала «партнером по бизнесу»? Была семья, а стало «семейное предприятие» — то-то славно! Вот только дети оказываются тут сбоку припека. Нет, ими, конечно, занимаются, но в основном гувернеры, бонны, бэбиситеры, а то и загородные лицеи, которые раньше попросту назывались интернатами. Лишенные в детстве нормальной материнской заботы, «безмамные дети» (термин придуман западными учеными) в большинстве случаев не способны полноценно воспитывать собственных детей. Нет, мы вовсе не хотим, чтобы у вас сложилось впечатление, будто в семьях «новых русских» вообще не бывает нормальных отношений. Безусловно, бывают, и не просто нормальные, а очень хорошие. Но даже если представить себе безупречную семейную идиллию, ребенку в ней все равно будет неуютно. Мы уже упомянули о криминализованности сегодняшнего бизнеса. Дети бизнесменов несравненно чаще, чем все остальные попадают в зону риска. Чего должен ждать от жизни пятилетний малыш, в присутствии которого постоянна ведутся разговоры о том, что кого-то из знакомых убили, кого-то ограбили, а у кого-то — украли ребенка (быть может, того самого, у которого он вместе с мамой и папой неделю назад был на дне рождении.). А дети, выходящие на улицу только в соповощении телохранителя, что сейчас особенно престижно! Какая у них формируется картина мира? И что им снится по ночам?.. У таких детей практически со стопроцентной вероятностью наблюдаются повышенная гревожность, навязчивые страхи (ибо весь мир кишит злодеями, грабителями, убийцами) и — как естественное следствие — мизантропия, то есть ненависть к людям. А мизантропия может привести к угасанию рода: переполненный ненавистью к людям человек не захочет или даже не сможет произвести на свет себе подобных. (Может, кому-то покажется, что мы сгущаем краски? Да нет… Многое здесь, напротив, смягчено, сглажено, и не названо своими именами. Не приводили мы и конкретных примеров — отнюдь не из-за отсутствия таковых. Примеров — хоть отбавляй, и они, наверное, очень убедительны, но мы их прибережем для более обстоятельного разговора. «Новые дети» заслуживают и требуют отдельной книги.) |
| – Интересно, а ребенок сам, по своей доброй воле, не может нарисовать «правильный» рисунок? – Дети очень сильно подражают, дети стараются получить любовь взрослых, дети стараются угодить взрослым. И поэтому, если ребенок нарисовал рисунок, а взрослый говорит: а что вот это, вот это, вот это – потом ребенок корректирует свой рисунок не исходя из своего состояния, а исходя из того, какие требования выдвигают взрослые, и поэтому получаются такие «правильные» рисунки. Что такое «правильный», с точки зрения психолога, рисунок? Я всегда к таким правильным рисункам отношусь как-то не то что скептически, но с интересом, мне хочется «покопать». – Может же у ребенка на листе быть всё хорошо? – У ребенка может быть всё правильно: и где папа, мама расположены, и все пропорционально, и все стоят на земле, и домик, труба, заборчик, птички. И за руки держатся, и у всех улыбки на лице, и все хорошо прорисовано. А вот, например, если выделены зрачки, как некоторые интерпретируют, что там уже проблемка. Когда выделены зрачки, когда в глазах только одни зрачки такие черные, то, по всей видимости, ребенок находится в агрессии. – Что, если ребенок не любит рисовать? – Это нормальный процесс. Что-то дети любят, что-то не любят. Что такое рисовать, что мы имеем, когда мы говорим про рисование? Мы должны определиться, что для вас значит рисование. Одна из причин, почему взрослые не хотят рисовать, – и вообще, когда ты не хочешь чего-то делать, то одна из основных причин – потому что я это не умею. Ребенок не любит рисовать, потому что ребенок не умеет. Но если он не рисует, ничего нет страшного. Можно же, например, поехать на дачу и забор покрасить. Возьмите доску какую-то, раскрасьте, еще что-либо. Рисовать – это не значит рисовать какие-то предметы, можно же просто творить. Возьмите белые обои, возьмите краски и толстые кисти: это мой блок, это твой, давай их раскрасим как-то интересно, повесьте их в рамку. Любому человеку, в частности, ребенку нравится что-то творить, ему нравится что-то изобретать, но из-за влияния взрослых мы иногда отбрубаем тот или иной навык, который можно развить. |
| До сих пор мы приводили самые общие тексты из Платона, характеризующие его цветовую чувствительность. Однако необходимо сказать, что даже и в своем учении о цветах Платон неизменно остается ярким представителем античной идеалистической эстетики. Зрение у него не только предполагает зримое (R.P. X 507de) и является совпадением светоносности глаз и объективного света (Tim. 45bc), но он требует также и того, чтобы у цвета была своя собственная сущность (Crat. 423d), так что, несмотря на то, что краски сами по себе еще не есть прекрасное (Phaed. 100cd) и не есть сама сущность (Soph. 251а), все же они являются самостоятельным идеальным предметом, будучи вполне безотносительными в сравнении с окрашенными предметами (Phileb. 51cd). Физические глаза можно как угодно повредить, однако само зрение остается чистым и ясным ощущением (Tim. 64de), поскольку причиной зрения, света и цветности является всемогущее и всезиждительное солнце (R. Р. VI 508b-d). Вследствие этого, несомненно, обладает некоторого рода мистическим оттенком мысль Платона о том, что самый красивый цвет есть белый (Phileb. 52e), что богам следует приносить белые ткани и что им вообще подобает белый цвет (Legg. XII 956а) или что та женщина, которая явилась во сне Сократу с пророчеством об его близкой гибели, была в белом одеянии (Crit. 44а). Это не мешает тому, чтобы Платон весьма важные предметы космического порядка представлял себе цветным образом, так как весь космос для Платона вообще есть только грандиозная иерархия света: целая гамма цветов указана у нас выше в характеристике платоновского учения в " Федоне " о небесной земле; разными цветами обладают и все космические сферы - блестящий цвет для Солнца, отраженный для Луны и Земли, желтоватый для Сатурна и Меркурия, белый для Юпитера и красный для Марса (R.P. X 617с); от подземной реки Пирифлегетона, мутного и грязного, текут огненные потоки (Phaed. 113b). Таким образом, Платон и в своих представлениях о цвете является достаточно ярко выраженным сторонником античной идеалистической эстетики. Даже и в материальной области он признает красивыми те цвета, которые являются естественными качествами тех или других предметов. Всякие неопределенные, не яркие, не насыщенные, легко смываемые и не крепко нанесенные на вещь цвета он считает безобразными. Но, однажды установив какой-нибудь естественный и достаточно насыщенный цвет, он уже начинает внимательно в него всматриваться, искать его собственную сущность или смысл и любоваться тонкостью игры таких цветов, не впадая ни в какой-нибудь вульгаризм, ни в декадентство. Такие цвета оказываются для него тоже идеальным предметом, они тоже находятся на небе и тоже обладают космическим характером. Эту причудливую смесь идеализма и материализма в оценке цветовых качеств вещей обязательно надо иметь в виду, чтобы не сбиться с толку и не утерять специфики эстетического отношения Платона к цветам. |
| — Я хочу найти и найду колокол! — говорил он. — Хотя бы мне пришлось идти па край света! Гадкие обезьяны сидели в ветвях деревьев и скалили зубы. — Забросаем его чем попало! — говорили они. — Забросаем его: он ведь королевич! Но он продолжал свой путь, не останавливаясь, и углубился в самую чащу. Сколько росло тут чудных цветов! Белые чашечки лилий с ярко-красными тычинками, небесно-голубые тюльпаны, колеблемые ветром, яблони, отягченные плодами, похожими на большие блестящие мыльные пузыри. Подумать только, как все это блестело на солнце! Попадались тут и чудесные зеленые лужайки, окруженные великолепными дубами и буками. На лужайках резвились олени и лани. Некоторые из деревьев были с трещинами, и из них росли трава и длинные, цепкие стебли вьющихся растений. Были тут и тихие озера; по ним плавали, хлопая белыми крыльями, дикие лебеди. Королевич часто останавливался и прислушивался, — ему казалось порою, что звон раздается из глубины этих тихих озер. Но скоро он замечал, что ошибся, — звон раздавался откуда-то из глубины леса. Солнце стало садиться, небо казалось совсем огненным, в лесу воцарилась торжественная тишина. Королевич упал на колени, пропел вечерний псалом и сказал: — Никогда мне не найти того, чего ищу! Вот и солнце заходит, скоро наступит темная ночь. Но мне, может быть, удастся еще раз взглянуть на красное солнышко, прежде чем оно зайдет, если я взберусь на те скалы, — они выше самых высоких деревьев! И, цепляясь за стебли и корни, он стал карабкаться по мокрым камням, из-под которых выползали ужи, а безобразные жабы точно собирались залаять на него. Он все-таки достиг вершины раньше, чем солнце успело закатиться, и бросил взор на открывшийся перед ним вид. Что за красота, что за великолепие! Перед ним волновалось беспредельное чудное море, а там, где море сливалось с небом, горело, словно большой сияющий алтарь, солнце. Все сливалось, все тонуло в чудном сиянии красок. Лес и море пели, сердце королевича вторило им. Вся природа была одним обширным чудным храмом; деревья и медлительные облака — стройными колоннами, цветы и трава — богатыми коврами, небо — огромным куполом. Яркие, блестящие краски потухали вместе с солнцем, зато вверху зажигались миллионы звезд, миллионы бриллиантовых огоньков, и королевич простер руки к небу, морю и лесу… В ту же минуту справа появился бедный юноша в куртке с короткими рукавами и в деревянных башмаках. Он тоже успел добраться сюда, хотя шел своей дорогой. Юноши бросились друг к другу и обнялись в этом обширном храме природы и поэзии, а над ними все звучал невидимый священный колокол и хоры блаженных духов сливались в одном ликующем «Аллилуйя!» Колокольный омут |
|
|
