| Рубрики Коллекции Иван Глазунов в мастерской с дочерью Марфой Иван Глазунов: " Я хочу, чтобы мои дети увидели ледоход " 17 мин., 20.10.2015 Поделиться Много лет назад под окнами этого дома в центре Москвы ходили демонстрации, красно-белые лозунги которых предсказывали скорое счастье народа, где каждый будет одет и накормлен. Сегодня по этим же улицам, мимо модных кафе и бутиков, проносятся иномарки, а деловые люди, забывая подумать о счастье, спешат на важные совещания или бизнес-ланчи. Но в самом доме — и тогда, и сейчас — время замирает перед древними ликами, которые бережно собирали, реставрировали, в которые с детства вглядывались его обитатели. В том числе и Иван Глазунов, заслуженный художник России, любитель Русского Севера, отец четверых детей. В его доме-мастерской мы встретились, чтобы поговорить о времени — и о том, что способно противостоять его разрушительной силе. Остановить безобразие — Иван Ильич, Вы, как и Ваши родители, стали профессиональным художником, пошли по их стопам. Легко ли Вам далось такое решение? — Я часто слышу о себе: «Он продолжает дело отца». Но про художника невозможно так сказать, ведь у нас не наследственная фабрика, где сыновья по наработанной схеме продолжают начатое их предками дело. Честно говоря, у меня просто не было другого пути: родители фактически, не спрашивая, отвели в художественную школу, дали импульс — но дальше уже начинается свой путь, без оглядки на отца, иначе можно просто стать плагиатором. При всем родстве с отцом ты все равно всегда остаешься с холстом один на один. — Вы очень много времени в детстве провели в знаменитой мастерской отца. А какие у Вас самые яркие воспоминания о той среде? Что, как Вам кажется, формировало Вашу личность? — Никогда бы не назвал атмосферу, которая царила в папиной мастерской, советской: на стенах висели собранные родителями иконы, на полке стояло эмигрантское издание Закона Божьего, привезенного к нам, очевидно, конспиративно — тогда, наверное, и не помышляли такое в руках подержать. Помню, как рассматривал его черно-белые картинки и как пытался что-то оттуда читать. Помню, что к нам приходили реставраторы и что я наблюдал, как на темной-темной доске вдруг появлялись фрагменты ликов святых, золотых нимбов. Это было настоящим чудом для меня! Еще в памяти всплывает такая картинка: мама на фоне развалин из кирпича и белого камня. Это ломали какой-то московский храм, а патриотический клуб «Родина», детище моего отца, протестовал и писал на стенах, выдавливая краски из тюбиков: «Остановите безобразие». Помню, что возмущались советским сломом и переделкой старых улиц и всего, что дома у нас, наоборот, ценилось. |
| В тот зимний вечер, о котором я рассказываю, у нас в семье украшали елку. По этому случаю взрослые отправили меня на улицу, чтобы я раньше времени не радовался елке. Наступило то время сумерек, когда фонари еще не горели, но могли вот-вот зажечься. И от этого «вот-вот», от ожидания внезапно вспыхивающих фонарей у меня замирало сердце. Тот зимний вечер в последний день девятнадцатого века не был похож на все остальные. Снег падал медленно и очень важно, и хлопья его были такие большие, что, казалось, с неба слета- ют на город легкие белые цветы. И по всем улицам слышался глухой перезвон извозчичьих бубенцов. Когда я вернулся домой, елку тотчас зажгли и в комнате началось такое веселое потрескиванье свечей, будто вокруг беспрерывно лопались сухие стручки акации. Около елки лежала толстая книга — подарок от мамы. Это были сказки Христиана Андерсена. Я сел под елкой и раскрыл книгу. В ней было много цветных картинок, прикрытых папиросной бумагой. Приходилось осторожно отдувать эту бумагу, чтобы рассмотреть эти картинки, липкие от краски. Там сверкали бенгальским огнем стены снежных дворцов, дикие лебеди летели над морем, в котором отражались розовые облака, и оловянные солдатики стояли на часах на одной ноге, сжимая длинные ружья. Я начал читать и зачитался так, что, к огорчению взрослых, почти не обратил внимания на нарядную елку. Прежде всего я прочел сказку о стойком оловянном солдатике и маленькой прелестной плясунье, потом — сказку о снежной королеве. Удивительная и, как мне показалось, душистая, подобно дыханию цветов, человеческая доброта исходила от страниц этой книги с золотым обрезом. Потом я задремал под елкой от усталости и жара свечей и сквозь эту дремоту увидел Андерсена, когда он обронил белую розу. С тех пор мое представление о нем всегда было связано с этим приятным сном. Тогда я еще не знал, конечно, двойного смысла андерсеновских сказок. Я не знал, что в каждой детской сказке заключена вторая, которую в полной мере могут понять только взрослые. Это я понял гораздо позже. Андерсен научил меня вере в победу солнца над мраком и доброго человеческого сердца над злом. Тогда я уже знал пушкинские слова «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» и был почему-то уверен, что Пушкин и Андерсен были закадычными друзьями и, встречаясь, долго хлопали друг друга по плечу и хохотали. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 3 голоса: 2.7 из 5) Оглавление Цветы под землей Но тесной угловатой норе протиснулся я в широкую пещеру. С трудом разогнул замлевшую спину, сел на ледяную тумбу и зажёг фонарь. Да так и остался сидеть, как примороженный! Колыхнулась от света чёрная пустота — и поднялись по сторонам белые невиданные цветы! Белее снега, затейливее инея, тоньше, чем паутина. Такие нежные, что страшно шагнуть, страшно задеть, страшно громко сказать! Да, не всё под землёй только каменно, угловато и грубо. Не всё грязные лазы, тесные норы, заляпанные глиняной жижей. Вот оно — чистое, тонкое, зыбкое! Смотрю растерянно и даже испуганно. И родится ж такое посреди грязи и мрака! Говорят, что нет ничего нежнее живых цветов. Они закрываются от капли дождя, тускнеют от ветерка. Мимоза капризно вянет, если её чуть коснуться рукой. Но вот я вижу кое-что понежнее живых цветов — это цветы мёртвые, ледяные. Цветы глубокой, тёмной, холодной пещеры. Нечего и пытаться их сорвать— они тотчас рассыплются в прах, обратятся в лёгкое облачко ледяной пыли. Их даже тронуть нельзя. Нельзя к ним склониться, чтобы подробнее разглядеть: они растают от тёплого дыхания! Они вянут от тепла протянутых рук. Оплывают, никнут от одного того, что я сижу рядом с ними. Гибнут от тепла тела, как от жаркого солнца! Цветы вечной темноты: выросли не для глаз, не для рук. Родились по каким-то своим диковинным подземным законам. Они непонятны, как непонятны ослепительные яркие краски, скрытые в чёрной глубине океана. Кого они радуют там и кому они там нужны, если никто их не может увидеть? Яркость живых цветов привлекает бабочек и пчёл: они опыляют цветы, Но кому нужна красота в глубине океана, где всё утонуло во мгле? Или в пещере, где живут одни слепые мокрицы и черви? И я лишний тут: я не желая гублю, порчу не прикасаясь, убиваю их чуть дыша! Пора, пора уходить. Но мне не встать! Может, я и впрямь очарован, застыл и остолбенел? Даже в жар бросило! И сейчас же на ближних кристаллах-цветах набухли капли воды — словно сверкающие росинки. Нет, так нельзя. Надо спокойно. А то разогреюсь и всё погублю. Я просто, оказывается, примёрз к ледяной тумбе! Со скрежетом отдираю брезентовые штаны ото льда и снова втискиваюсь в тесную нору. Подальше, подальше от нежных подземных цветов, от этих ледяных недотрог. Пусть себе растут и цветут неведомо для кого. Рекомендуем Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 658 чел. Всего просмотров 69 млн. Всего записей 2584 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| Пикник для волонтеров, организованный директором дома престарелых Директор Касимовского дома-интерната знает: волонтерский труд крайне благоприятно сказывается на его обитателях Директор Касимовского дома-интерната Сергей Иванович к волонтерам относится с нежностью. Посреди ремонта объявил выходной и вывез всех на берег озера – на шашлыки и чай из самовара. По его мнению, волонтерский труд крайне благоприятно сказывается на обитателях дома. – Они же считают, что все им обязаны, – делится Сергей Иванович. – Медсестрам и нянечкам так и говорят: ты мне должна, тебе зарплату платят! А какая та зарплата… За всё, что для них делают, – никакой благодарности. Юля и Надя красят стены И вдруг – интеллигентные девочки и мальчики приезжают, чтобы половину своего отпуска провести в строительной пыли и пятнах краски. Не ради денег – ради того, чтобы улучшить жизнь чужих им людей. Когда волонтеры снуют по двору, бывшие заключенные отсекают поток витиеватых лексических конструкций и выжидающе тянут шеи, чтобы на «Доброе утро!» тут же с готовностью ответить: «Доброе, доброе!» Обитатели дома-интерната в г. Касимове В палату, где работают Ира и Надя, заглядывает инвалид на коляске. В интернате все зовут его Мишаня. Инвалид смотрит на обновленные стены и радостно смеется, показывая железные зубы: – Девочки… Ремонт делают… Он внезапно мрачнеет: – Да я бы сам всё это сделал, но я не могу! Мишаня начинает всхлипывать, девушки его утешают: – Не плачьте! Скоро мы закончим, здесь будет чисто, красиво! – Да я, знаешь, почему плачу? – отвечает Мишаня. – Потому что девочки молоденькие работают, а я сижу! Он еще некоторое время, притихнув, наблюдает за тем, как на голубой стене из-под кисточки появляются белые узоры. «Как в сказке!» - говорят обитатели дома про новый ремонт скрыть способы оплаты Смотри также Комментарии Hola 2 августа 2017, 00:36 Люди, присоединяйтесь! Можно ехать не в волонтерский лагерь, а на день-два в поездку в ДП. Вас там осень ждут! Помощь нужна - любая, все написано на сайте http://starikam.org/ |
| В тенистых цветниках преобладают голубые краски – цветут незабудка, омфалодес, барвинок, бруннера, живучка. Они оттеняются белыми цветками ландыша, купены, луков, тиарки, подофиллума. Зацветают виды жёлтых лилий. Экзотичны соцветия аризем и аронников. Цветут лесные пионы (белые, жёлтые, розовые), отцветают разноцветные примулы. В июне на солнечных клумбах цветут белый нивяник, жёлтый дороникум, розовый пиретрум, красный мак восточный. Летнецветущие многолетники К этой группе относятся большинство светлолюбивых видов. Среди них высоко- и низкорослые, всех окрасок и разной длительности цветения, практически все злаки. В начале сезона распускаются такие широко распространенные культуры, как ирис гибридный и пион гибридный. Разнообразие сортов, длительность цветения заслуженно делают эти культуры любимцами цветоводов. Привлекают внимание в июне ароматные ясенец и лабазники, зацветают дельфиниумы. Июнь – время цветения купальниц и горца «Раковая шейка», они создают прекрасный дуэт желтого с розовым. Великолепно луговое разнотравье – герани, васильки, гравилат, аквилегии, вероники. Июль и начало августа – царство флоксов, лилий, гейхеры , монарды, гвоздик, лапчаток, лиатриса, зацветают сортовые лилейники. Это время цветения большинства скальных видов: молодило, очитки, солнцецвет, лук каратавский и многие другие. На тенистых участках цветение практически закончилось, цветут лишь акониты, астильба , вербейник точечный, герань кровяно-красная, девясил великолепный, камнеломка маньчжурская, лабазник красный, телекия красивая, хоста. Летне-осенние многолетники Конец лета — начало осени — время цветения пышных хризантем и георгинов , высоких гладиолусов и эхинацей, многочисленных «желтяков» – рудбекии, гайлардии, золотарников, подсолнечников, гелениумов. На цветниках возвышаются крупные кусты посконника и астры новоанглийской и новобельгийской. Подчеркивают красоту этих растений кусты мискантуса и клопогона. Именно в конце лета – начале осени цветут наиболее высокие, мощные растения, часто являющиеся фоном в миксбордерах и центром в цветниках. Это время цветения и самых трудоемких культур: георгин, гладиолусов, хризантем. Осенью цветение обычно прерывается морозами, но в теплые осенние периоды цветники могут радовать глаз до ноября. Заключение |
| В неопубликованных фрагментах воспоминаний Нины Николаевны встречается любопытная фраза Грина, относящаяся к этим событиям: «Знаешь, надо сматываться, иначе мы будет отрезаны от Союза». В контексте благополучного для Грина 1923 года она вполне понятна – никогда ему не было в жизни так хорошо, как эту в пору. Керзон не напал, Гринам удалось уехать; находясь проездом в Москве, зашли к Арцыбашевым, которые, в отличие от Гринов, мечтали уехать за границу (и в том же, 1923 году уехали в Польшу), и разница между двумя литературными «богемщиками» десятых годов была очевидна: Грин – успешлив, относительно богат, счастливо женат и с оптимизмом смотрит в будущее, Арцыбашев – «вахлаковат», свою славу пережил и никому в молодой советской литературе не интересен. «Люблю Мишеньку как приятеля, но не люблю Арцыбашева-писателя. Он – писатель – умрет вместе со своей физической смертью, как Л. Андреев, потому что противоестественен», – говорил Грин жене. Там же, в Москве, в письме сотруднику «Красной нивы» И. Касаткину Александр Степанович главной причиной спешного отъезда из Ялты называл опасную болезнь тещи и просил у издательства 5 тысяч рублей аванса, весь «золотой блеск» романа истратив, ибо в Крыму ни в чем себе не отказывал. С авансами выходило по-разному, в одних издательствах давали, в других нет – прежнего упорства в выколачивании денег из мерзавцев-издателей у Грина не было, но в 1923 году Грины купили четырехкомнатную квартиру в Петербурге и сообща сделали в ней ремонт. Сами ходили покупать обои, стекла, дверные ручки, краски. Грин выбирал цвета обоев с той же придирчивостью, с какой Грэй – шелк парусов для Ассоль. «Для своей комнаты серебристо-серые обои, блестящие, без отчетливого рисунка, и широкий бордюр в темно-синих орнаментах, такие же гладкие светлые маме и в столовую, только бордюры разные, а мне он выбрал белые в широкую голубую полоску, – с удовольствием вспоминала Нина Николаевна эти подробности тридцать лет спустя. – Тут я впервые увидела, что Грин живописно хозяйственен». |
| Искусство Беллини выросло, конечно, из венецианской основы и стиля Мантеньи, и первые его работы отличаются также редкою и преувеличенною ясностью и точностью контуров и резких, как бы металлических складок, а мастеру приходилось, собственно говоря, освобождаться от этой резкой сухости всю свою жизнь. Однако, в живописи это путь естественный и верный: сперва изучить как бы скелет фигуры, затем уже одеть его формою и смягчить гармоническими, сочными красками. Особенно характерно пристрастие Беллини к полусвету ниш, в котором он располагал свои тонкие нюансы малинового, темно-зеленого и нежного цвета тела. Все это верно подмечено и ясно изложено у Лудвига Юсти в кратком предисловии к прекрасной книге о Джиорджионе 67 , но, подчиняясь господствующему преклонению перед стилем, автор заходит слишком далеко, говоря, что всем известная красочность венецианского ландшафта не при чем в культуре краски, которая отличает собою венецианскую школу. Мы неизбежно должны признать и влияние окружающей природы и равно в данном случае восточного орнамента и византийского искусства, а в частности греческой иконописи, греческих тканей, мозаик. На фоне темных, синих, малиновых или коричневых драпировок с тем большей яркостью выступают белые или палевые тоны легких одежд Младенца, из Тонкий шелковой камки, покрытой вкрапленными цветочками, или мелкими орнаментами. Столь же характерную особенность составляют двухцветные рефлексы (блики) и такие же тени: фиолетовые или красно-лиловые, темно-малиновые ткани отливающие в «светах» голубым, а голубые отливают в тенях малиновым отблеском 68 . Эти как бы двуличневые ткани составляют красоту многих русских икон XVI столетия; в XVII веке они появляются уже в огрубелом виде и то в начале века. Далее, характерной чертой итало-критских икон представляется сама манера накладывать тени на теле: в отличие от византийских теней, которые прокладываются санкиром, т. е. серым оттенком темного индиго, здесь тени пролагаются коричневою краскою, а затем уже пишутся выпуклые части, желтою, красною или палевою охрой. Такое различное вохренье могло быть источником различных манер в иконописных школах Италии и Греции, и оттуда перейти в Россию в виде иконописных пошибов, различаемых мастерами. Историческим источником этих пошибов можно было бы пока, в общем, признать влияние местных школ северной Италии, а именно Милана, Болоньи, Падуи и Венеции на иконопись второй половины XV и первой половины XVI столетия. Есть множество и других частностей, перенятых из итальянской живописи в иконописную технику, но их придется указать в своем месте, при разборе отдельных памятников, дабы не осложнять характеристики. |
| С каждым днём ярче и наряднее май светозарный. Рядит кусты в нежные краски цветов весенних, выходит ему навстречу всё живое, и сам древний, дряхлый старец Антонин сидит у окна своей кельи и любуется на него… Чудится ему, что вновь осуществляется евангельское чудо: невидимо пришёл Христос и воскресил Лазаря, семь месяцев вкушавшего смертный сон под гробовым покровом зимы. — Пришёл милостивый! — шепчут бескровные губы, и радостно в бесчисленных морщинах из-под седых бровей загораются старческие очи. — Пришёл — недаром ждала его земля крещёная… А небо всё синее, поля зеленее, листва на деревах гуще, и цветы ароматнее… «Ишь, что кадила раскрылись и фимиамом курятся!..» — думает старец, и мерещится ему в благоуханиях этих безмолвная молитва благодарной земли… К небесам возносится она, безмятежная и чистая. А как заведёт соловей свою песню, — старец не затворяет окна. Слушает её и понимает, и думает, о многом думает! Луна серпом золотым прорежется за сквозною липою, в обители гулко и истово ударит колокол, и торжественно в сумраке и прохладе поплывут его звуки, — а соловей ещё пуще разливается и сыплет в тихую душу старца Антонина тысячи мыслей и чувств… Внимает этой песне задумчивая ночь, кутаясь в свои непроглядные мистические тени; встают из глубоких понизей белые призраки и, неподвижным туманом стоя между деревьями, заслушиваются её тоже; и лист не шелохнётся, чтобы не нарушить молитвенного молчания природы… Идут ли запоздалые богомольцы — и точно эта песня к земле приковывает их. Не заметив тёмного окна Антониновой кельи, остановятся и долго стоят, и чувствует старец в эти минуты, что, назло годам и обетам, одною жизнью живёт он со всем, что кругом него бьётся бесчисленными пульсами… Из-за тысячи вёрст раскрываются безвестные могилы, — и дорогие милые люди сходятся вокруг его кельи, смотрят на него, улыбаются ему… Замолкнет соловей, и очнувшийся Антонин видит, что по его старческому, исхудалому лицу текут обильные слёзы!.. Живая душа трепещется под чёрною схимой, и воскресает никогда не угасавшая любовь к тем вон людям, что стоят и ждут в ночном сумраке и тумане, не заведёт ли опять одинокий певец свою вдохновенную песню… |
| Потом кто-то первый передал, что дорога впереди перерезана немецкими мотоциклистами. Мимо тех же деревень, мимо тех же теток с крынками молока мы бежали назад. Прибежали на нашу улицу… Еще несколько дней назад тут была зелень, тут были цветы, а сейчас все выжжено. Даже от столетних лип ничего не осталось. Все было выжжено до желтого песка. Куда-то исчез чернозем, на котором все росло, только желтый-желтый песок… Один песок… Будто стоишь возле свежевыкопанной могилы… Остались заводские печи, они были белые, прокалились в сильном пламени. Больше ничего знакомого… Сгорела вся улица. Сгорели бабушки и дедушки, и много маленьких детей, потому что они не убежали вместе со всеми, думали – их не тронут. Огонь никого не пощадил. Идешь – лежит черный труп, значит, старый человек сгорел. А увидишь издали что-то маленькое, розовое, значит, ребенок. Они лежали на углях розовые… Мама сняла с себя платок и завязала мне глаза… Так мы дошли до нашего дома, до того места, где несколько дней назад стоял наш дом. Дома не было. Нас встретила чудом спасшаяся наша кошка. Она прижалась ко мне, и все. Никто из нас не мог говорить… Кошка не мяукала, даже кошка несколько дней молчала. Мы все молчали. Увидела первых фашистов, даже не увидела, а услышала – у них у всех были подкованные сапоги, они громко стучали. Стучали по нашей мостовой. А мне казалось, что даже земле больно, когда они идут. А сирень так цвела в том году… А черемуха так цвела… «А я все равно хочу маму…» Зина Косяк – 8 лет. Сейчас – парикмахерша. В сорок первом… Я окончила первый класс, и родители отвезли меня на лето в пионерский лагерь Городище под Минском. Приехала, один раз искупалась, а через два дня – война. Нас начали отправлять из лагеря. Посадили в поезд и повезли. Летали немецкие самолеты, а мы кричали: «Ура!» То, что это могут быть чужие самолеты, мы не понимали. Пока они не стали бомбить… Тогда исчезли все краски. Все цвета… Появилось впервые слово «смерть», все стали говорить это непонятное слово. А мамы и папы нет рядом… |
| О, ты, коего величие ум наш, дóндеже пресмыкаемся на земли, стол же мало может постигнуть, как и исчислить пещаныя зерна, вскрай моря лежащия; – Источник всех земных и небесных благ и чудес! – Премудрость твоя устроила согласно толикия тысячи предметов, из коих не все способны, будучи понять, – токмо удивляемся им; но все они пред тобою не иное что были, как единая мысль, которую всемогущество твое и нам открыло. – Не менее сего являешься ты предивным и в хранении их. – Ты всюду присносущ; мы созерцаем тебя всегда в делах твоих. – Куда и когда ни обратим очи наши; везде и всегда преудивленная душа наша нудится провозгласить: – Владыко! Тебе единому подобает во вся времена слава, честь и держава; зане ты еси Бог , Бог един, Бог велий и творяй чудеса, силен в милости и благ в крепости, неисповедимою премудростию и благостию создавый, и богатым промыслом управляй небо и землю, море и вся, яже в них. 1 Есть люди, кои имеют столь тонкое чувство осязания, что единственно посредством онаго различают и самые краски. Перев. 2 Волокно не инако понимать должно здесь и в последствии сего, как тончайшую телесную ниточку или волосок.Перев. 3 Мышцы суть истинныя орудия, природою определенные к приведению в движение всех телесных составов. Об образе же их и действии усмотрится ниже сего. Перев. 4 Все вообще чувственные жилы (нервы) суть белые вдоль протяженные нити, содержащие в себе белое, мягкое, мозговое вещество. Они то те орудия, посредством коих душа принимает внешние впечатления и ощущает, и без коих ни какое движение в телах человеческих и прочих животных, т е. в мышцах их происходить не может. Перев. 5 Глаза лежа на голой кости потеряли бы свою круглость; а чрез то великое учинилось бы замешательство в зрении. Перев. 6 Сии две дуги, обросшие густыми волосками, находящиеся над глазами, служат так же и к осенению их от великого света. Перев. 7 Оные короткие жесткие волоски охраняют так же глаза от насекомых, поту; отражая посторонние лучи, и купно делая тень, поспешествуют тем чистому и ясному зрению. Перев. |
|
|
