| Внук мой – такой мастер, что только землю и небо не сделает, а вес прочее может отлить из стекла красоты замечательной. Вася мой – не женатый, не пьющий. Боязно мне, что не окажется ему в жизни дороги. По этому случаю низко прошу нашу власть не оставить его заботой, чтобы дар, даденный ему с малолетства, не пропал, а большал и большал, А потому сообщаю, что внук мой придумал сделать из тяжелого стекла некоторую вещь, – называется она по-городскому рояль, а у нас в селе ее сроду не видывали и не слыхали. Это самое мечтание он изложил мне, и чуть что лишится его, то может быть беда. Поэтому прошу: помогите ему, чем можете. А собаку Жека пусть заберет аптекарь, Иван Егорыч, он к зверям ласковый. Остаюсь при сем вдова Агафья Ветрова». Когда мы писали эту бумагу, Жек сидел у стола и вздыхал – чувствовал, должно быть, что решается его судьба. Бабка Ганя сложила бумагу вчетверо, завернула в ситцевый платок, поклонилась низко, по-стариковски, и ушла. На следующее утро я со своим приятелем – художником – уехал на лодке на Прорву – глубокую тихую реку. На берегах Прорвы мы провели три дня, ловили рыбу. Стоял конец сентября. Мы ночевали в палатке. Когда мы просыпались на рассвете, полотнища палатки провисали над головой и хрустели – на них лежал тяжелый иней. Мы выползали из палатки и тотчас разводили костер. Все, к чему приходилось прикасаться – топор, котелок, ветки, – было ледяное и обжигало пальцы. Потом в безмолвии зарослей подымалось солнце, и мы не узнавали Прорвы – все было присыпано морозной пылью. Только к полудню иней таял. Тогда луга и заросли приобретали прежние краски, даже более яркие, чем всегда, так как цветы и травы были мокрыми от растаявшего инея. Серая гвоздика снова делалась красной. Белые, будто засахаренные ягоды шиповника превращались в оранжевые, а лимонные листья берез теряли серебряный налет и шелестели год ясным небом. На третий день из зарослей шиповника вышел дед Пахом. Он собирал с мешок ягоды шиповника и относил их аптекарю, – все-таки хотя и небогатый, а заработок. Его хватало на табак. |
| Отто фон Бисмарк, первый канцлер Германской империи: «Русских невозможно победить, мы убедились в этом за сотни лет. Но русским можно привить ложные ценности, и тогда они победят сами себя». Одна из таких «ложных ценностей», которая в первые годы Советской власти прививалась едва ли не буквально, – классовая ненависть к врагам революции, ее квинтэссенция содержится в высказывании, помещенном под портретом видного деятеля ВЧК-ГПУ Мартына Ивановича Лациса. Полностью оно звучит так: «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора». С этим – жили. Этим – воспитывали детей. Поддерживая это – поддерживали расстрелы «врагов народа». Но почему же в итоге подавляющее большинство русских и людей других национальностей в Советском Союзе остались дружелюбными и доброжелательными, а не превратились в кровавых упырей? Почему осталось в их душах милосердие? Один из ответов может быть такой: принимая новую власть и то хорошее, что она с собой несла, простые люди все же отделяли себя от нее, боялись, не говорили лишнего и оставались людьми. Впрочем, народ порой совсем не знал о кровавых «тонкостях» проекта. Второй вопрос более практичный: а стал ли простой человек в бывшей Российской империи после революции жить лучше, чем в «царское время»? Организаторы выставки ответили на этот вопрос чрезвычайно своеобразно. Наверное, из-за того, что выставка вся «интерактивна» и «сенсорна», в большинстве залов царит полумрак, в котором сильно выделяются красная, белая и черная краски оформления. Других цветов в первой половине экспозиции просто нет. Вы устали, хотите дать отдых глазам, идете за толпой и вдруг попадаете из мрака в свет, в котором есть место и голубому небу, и синей воде, и золотой пшенице, и другим краскам жизни, хотя большинство фотоснимков на круговой панораме все-таки черно-белые. Поднимаете глаза вверх и видите как будто знакомые лица – улыбающиеся, радостные, не ведающие беды и уныния. |
| Именно после операции Светлана Воронина впервые взяла в руки несмываемые краски по ткани. Они только появились в продаже, и на длинном больничном надо было чем-то заниматься. — Это оказалось очень интересно — рисовать по ткани. Берешь любую вещь и делаешь из нее все, что хочешь, воплощаешь любую идею. Это как холст чистый, только рисунок после еще на себе носить можно. С тех пор я и рисую на ткани. И для себя, и на заказ. Тогда же, после онкологии, поменялись и отношения художницы со светом и цветом. Палитра стала ярче и светлее. — После развода, когда я жила в полном мраке, написала картину — «Арлекин сидящий». Когда спустя некоторое время увидела ее, удивилась, какая же она страшная, черная, написанная темными красками. И я ее переписала, и очень жизнерадостная вещь получилась. Болезнь меня перегрузила как художника. Картины стали совершенно другие — значительно интереснее и выше качеством. И каждый мазок я уже накладываю с другим чувством. Я стала более живой, что ли, после того, как прошла химию, облучение и потеряла часть груди. И приобретенная во время лечения и реабилитации вторая опция, роспись по ткани, — все-таки более прикладная вещь, чем картины. А потом Света начала рисовать ангелов. На обычных деревянных досках она создает уютные душевные миры — домики с остроконечными крышами, горящими окнами, из труб идет дым, на заснеженных улицах стоят белые деревья. И над обыденным человеческим миром летит ангел. Особенно хорошо ангелы «идут» зимой, когда тьмы и серости больше, чем света и красок. Но рано или поздно день побеждает ночь, а свет — тьму. Летящие ангелы Светланы Ворониной именно об этом — о надежде. Недавно картину с ангелом у Светланы купила женщина, проходящая лечение от рака. — Ты главное, ты не бойся! — сказала ей художница. — Страх разрушает, лишает воли. Многое зависит от тебя, твоего настроя. А твой ангел теперь всегда с тобой. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
| надменные монологи, а Уош сидел на корточках, прислонясь спиной к столбу, и только поддакивал. Теперь они оба сидели, правда, Сатпен на единственном стуле, а Уош на подвернувшемся под руку ящике или бочонке, да и то не долго, потому что Сатпен скоро впадал в то состояние бессильной и свирепой непобежденности, когда он вставал, покачиваясь и порываясь вперед, и начинал грозиться, что сейчас возьмет пистолеты и вороного жеребца, поскачет в Вашингтон и убьет Линкольна [президент США Авраам Линкольн был убит 15 апреля 1865 г. актером Дж.Бутом], который уже был к этому времени мертв, и Шермана, давно сменившего генеральский мундир на партикулярное платье. «Бей их всех! — кричал он. — Перестрелять их, как бешеных псов!» — А как же, полковник, а как же, — говорил Уош, подхватывая падающего Сатпена. После этого он реквизировал первую же проезжую телегу или, если таковой не случалось, шел целую милю пешком на ближайшую ферму и брал там фургон и в нем доставлял Сатпена домой. Теперь он и в дом входил, уже давно, всякий раз, как привозил Сатпена в чужом фургоне, а потом вел по дорожке к дому, понукая и уговаривая, точно лошадь, точно норовистого жеребца. Дочь встречала их на крыльце и молча придерживала перед ними распахнутые двери. И он втаскивал свою ношу через некогда белые, высокие парадные двери, венчанные полукруглым окном разноцветного стекла, бережно вывезенным в свое время по стеклышку из Европы, а ныне забитым в одном месте доской, волок по плюшевому ковру с облезлым ворсом и вверх по ступеням бывшей парадной лестницы — по голым, стертым доскам с остатками коричневой краски на концах, и так добирался до спальни. К этому времени уже смеркалось, и он укладывал полковника плашмя на кровать, стаскивал с него одежду и тихо садился рядом на стул. Немного погодя к дверям подходила дочь. «У нас все в порядке, — говорил он ей. — Вы ни о чем не беспокойтесь, мисс Джудит». Потом становилось темно, и через некоторое время он укладывался на полу перед кроватью, хотя спать особенно не приходилось, потому что вскоре — |
| - Вы же, Валентин Яковлевич - один из постоянных участников этих торжеств у нас, на Псковщине. - ...Там ведь лежит отец четырех детей, а рядом лежат его отец и мать, лежат бабушка и дедушка. Подлинно " кладбище родовое " . Найдите вы теперь в России, чтобы лежали рядом с детьми родители и бабушки с дедушками. Но детей пушкинских рядом с отцом уже нет. Они уже разбежались. Он угас, и взорвалась целостность, все стали делиться. Если бы нам смотрели в лицо кресты наших матерей и отцов, или солдатские звезды, у кого что, мы бы вели себя не так. Пока же мы сами себе родители. Ни перед кем не отвечаем. И бегаем. Мы разорвали род, семью. Вот пушкинская программа жизни в одном из его писем: поэзия... семья... религия... смерть - все это он соединил. Все, что входило в порядок жизни. А когда это разорвано, добра не жди. Нынешний праздник, как, впрочем, и всякое осмысленное стояние у Пушкинской могилы возвращает тоску по цельности. - А можно точнее, Валентин Яковлевич? - Нынешнего праздника боялся и тревожился. Я же более тридцати лет на Поляне, в Михайловском, в Ясной Поляне десять лет участвую в " Писательских встречах " , устраивал чтения в астафьевской Овсянке. Когда болеет общество, литература не может быть здоровой. Она и на праздники привозит свои недуги. Мир сейчас многооттеночный. Раньше краски были преимущество черные и белые, с маленькими обертонами. Все было распределено. А сейчас как бензиновая пленка, пестрая, рассыпающаяся. И в человеке рассыпается все внутри, усиливаются внутренние противоречия. Не приехали лауреаты Государственной и Пушкинской премий: Шкляревский, Рейн, как раньше не приехал Андрей Дементьев... - Ну, какая-то фигура несколько сомнительная - Дементьев, можно было и обойтись? Много званых, но мало избранных? - Но они лауреаты, они отмечены родством с государством и с Пушкиным. На этот праздник скликает Пушкин, и не приехать по приглашению - это бесстыдство. - Может, потому и хороший праздник получился, что не было ничего лишнего? - Может быть. Слава Богу, вернулся на Праздник портрет Александра Сергеевича. Он еще поглядывал на всех с опаской. Но с каждым выступлением светлел и успокаивался. Да и мы все тоже успокаивались. И поэтов на Поляне принимали хорошо, мест свободных не было, и народ слушал внимательно и не хотел отпускать, как мне показалось. Праздник был угадан интонацией. в нем было в радость: и дети на поляне, рисующие пушкинские сюжеты, и ряженые, и ремесла, и квасы, плюшки и окрошки... Праздник получился народным. |
| - Своеобразное «откровение» от российского народа? - Получается, что да. - А Западу оно нужно? - Не меньше, чем нам. Ведь коренное население Европы и белые жители США тоже вымирают. На одну женщину там приходится в среднем 1,5 ребёнка при необходимых не менее 2,2. - А если не сможем открыть или не дадут реализовать новый проект? Ведь Россия сейчас - классовое государство, где хозяином де-факто является не народ, а класс буржуазии. - Тогда нация окажется в Красной книге истории. - Вы не сгущаете краски? - К сожалению, не сгущаю. За последние сто лет мы перенесли три сокрушительных демографических удара. Сначала -Первая мировая война, гражданская война и репрессии: 26,5 млн избыточно умерших и 14 миллионов от спада рождаемости. В сумме нация не досчиталась около 40 миллионов реальных и потенциальных граждан. Затем - Вторая мировая война: 26,5 млн преждевременно потерянных жизней и 10,9 млн не родившихся от спада рождаемости. В сумме - не досчитались 38 миллионов реальных и потенциальных жизней. И самый страшный удар - нынешние либеральные реформы: около 11 млн избыточно умерших и 18 млн потерянных от недорождения. Суммарно за либеральную модернизацию Россия заплатила цену в 29 миллионов жизней. - Почему последний удар вы считаете самым страшным? - Потому что спад рождаемости оказался наиболее глубоким. Из-за этого «посевной фонд» нации оскудел настолько, что стал не способен обеспечивать полноценный «посев» для воспроизводства населения. С 2013 года в двадцатилетний возраст начнут вступать те молодые люди, что родились 20 лет назад, после 1993 года. А тогда стало рождаться ежегодно на миллион детишек меньше, чем рождалось в 1980-х. Значит, после 2013 года случится аналогичный обвал количества двадцатилетних. Это то, что в демографии называется «каскадными реакциями». Начнёт сокращаться ежегодно на миллион число вступающих в жизнь молодых людей: молодожёнов для производства детей, абитуриентов в вузы, новобранцев для армии, рабочей молодёжи в промышленность и село. Но об этом - ни слова в рассуждениях президента и премьера, как будто трагедия не случится. Случится! И к её нейтрализации надо экстренно готовиться. |
| — Я рада за вас, — улыбнулась она, видя мой оголтелый вид, и шапку в руках, и упавший чемодан, и отрощенные вихры. Я помчался дальше. Вот он, Дворец культуры. Как положено быть дворцу: белые колонны, а во весь фасад на красном кумаче: «Коммунизм неизбежен». «Неужели?» — подумал и вошел в еще одну неизбежность. Соколова не было — была Калакутская. Толстая, маленькая, мощная, с лицом сатира, но добродушная. Небольшой кабинет, ковер на полу, стол с настольной лампой и на стене — один против другого. Один начал, другой гениально продолжил, и на ковре — жертва. Я подробно все изъяснил, с очаровательной улыбкой, стремясь пленить лицо и грудь «сатира», а главное, то, что там внутри. Судя по выражению ее лица, мне это удается. В нем есть интерес. — Нам необходим художник. Тот, что есть, увольняется, но у нас нет штатной единицы. Я могу вас оформить дворником, а работать будете художником. Ну, там изредка и подметете. — Меня такое сочетание вполне устраивает, — твердо отчеканил я. — Кисть — та же метла, а метла все равно что кисть. А есть где у вас приткнуться? А то я ведь только номер спорол. — Там за сценой винтовая лестница на колосники и в маленькую комнату, где сейчас пока Вася Киль, но он сегодня вам ее освободит. Там и работать будете, что помельче, а крупное — на сцене. Когда я «сатиру» рассказал, что я артист, тут ее грудь заходила ходуном. — А я — режиссер самодеятельного театра! Кого вы играли на сцене? — Гришку Незнамова. «О, эти сувениры жгут мне грудь!» Я входил в роль. Калакутская трепетала. — Вы можете и не подметать. — Да если нужно, и подмету, не велика беда. Меня комендант просил прийти к нему, если я оформлюсь. — Я ему позвоню. Идите наверх, скажете Килю, что вы вместо него, пусть он сдаст вам все: кисти, краски, ну все. — Спасибо!.. «А каково бедному ребенку, оставленному под забором?!» 7 А у меня комната с большим окном, с диваном, огромным столом, кистями и красками, далеко и высоко, за кулисами, за занавесом. Занавес!!! Трагедия окончена! И все-то у нас на века и навечно! Ленин — вечно живой и даже «живее всех живых»! Мы все навечно строим и созидаем, ломаем, губим и калечим. Так мне чего же горевать, не я один, коль вечно всё! |
| На поверку от брода до гор оказалось намного дальше, чем путники предполагали. Единственная тропа была отмечена белыми камнями — и совсем маленькими, и большими, наполовину скрытыми мхом и вереском. Гэндальф то и дело нагибался с коня, мотая бородой, и выискивал белые камушки; остальные следовали за ним. День начал склоняться к вечеру, а поискам не было конца. Давно прошло время чая, быстро смеркалось, луна еще не взошла. Пони под Бильбо начал спотыкаться о корни и камни. И вдруг они очутились на краю крутого обрыва, да так неожиданно, что конь Гэндальфа чуть не кувырнулся вниз. — Ну вот, мы и пришли! — воскликнул волшебник, и все столпились вокруг него и заглянули вниз. Там они увидели долину, услышали журчание воды, спешившей по каменному ложу. В воздухе стоял аромат зелени, по ту сторону реки виднелись огоньки. Бильбо никогда не забыть, как они скользили и скатывались в сумерках по крутой извилистой тропе вниз, в укромную долину Ривенделл. Делалось все теплее, сосновый дух подействовал на Бильбо усыпляюще, он поминутно клевал носом, чуть не падая с пони, и несколько раз ткнулся носом ему в холку. По мере того как они спускались, настроение у них подымалось. Сосны сменились буками и дубами, потемки убаюкивали. Когда они выехали на прогалину совсем близко к потоку, стало темно, все краски померкли. — «Хм-м, пахнет эльфами!» — подумал Бильбо и посмотрел вверх на звезды. Они мерцали ярким голубым светом. И тут среди деревьев неожиданно, как взрыв смеха, зазвучала песня: Да что вы, да что вы, Куда вы, куда вы? Сносились подковы, Тут всюду канавы, Манит вас опушка, Журчит здесь речушка, Ха-ха! Останьитесь-ка лучше, По нашему зову. Костер лижет сучья, Лепешки готовы. Тра-та, тра-та-та-та, В долину, ребята, Ха-ха! Куда ж вы, бедняги? В лесу что-то рыщут, Трепещут, как флаги, У них бородищи. И Фили, и Кили На пони вскочили В лесу, Ха-ха! У нас бы остались, Чем мчаться в тревоге, Ведь пони устали И сбились с дороги. День клонится к ночи, Останься, кто хочет, И песенке этой Внимай до рассвета, Ха-ха! |
| Он плывет… стенящим переливом Лед звезды из бездны он манит… Далека в покое горделивом, Спит звезда… звезда блестит и спит. Или вот еще: В воздухе повисли песен колоннады, И кристалл созвучий как фонтан звенит, Замерли в лазури белые громады И в лучах тумана матовый гранит. В мыслях пеной бьется зарево томлений, Молнией мелькают милые черты, К сердцу от чертогов чар и сновидений Перегнулись аркой звонкие мосты, Яркие гирлянды обвили фасады, Мрамора Каррары ароматный блеск… И звучат победно, тают серенады, И разносит эхо вдохновенный плеск. Некоторые символисты облегчают себе труд сочинения бессмысленных стихов довольно удачным приемом: написавши один стих, они затем переворачивают его наизнанку — выходит другой: Над темной равниной, Равниною темной, Нескромной картиной, Картиной нескромной, Повисли туманы, Туманы повисли, Как будто обманы, Обманы без мысли, Без мысли и связи В рассказе бесстрастном. В бесстрастном рассказе, В рассказе неясном, Где бледные краски Развязки печальной Печальны, как сказки О родине дальной. А вот стихотворение, в котором нет не только смысла, но и рифмы, — оно как будто написано для иллюстрации выражения — ni rime, ni raison: Мертвецы, освещенные газом! Алая лента на грешной невесте! О! мы пойдем целоваться к окну! Видишь, как бледны лица умерших? Это — больница, где в трауре дети… Это — на льду олеандры… Это — обложка Романсов без слов… Милая, в окна не видно луны. Наши души — цветок у тебя в бутоньерке. Гг. символисты укоряют меня в том, что я увлекаюсь желанием позабавить публику; но они могут видеть, что это увлечение приводит меня только к простому воспроизведению их собственных перлов. Должно заметить, что одно стихотворение в этом сборнике имеет несомненный и ясный смысл. Оно очень коротко — всего одна строчка: О, закрой свои бледные ноги. Для полной ясности следовало бы, пожалуй, прибавить: " ибо иначе простудишься " , но и без этого совет г. Брюсова, обращенный, очевидно, к особе, страдающей малокровием, есть самое осмысленное произведение всей символической литературы, не только русской, но и иностранной. |
| Это самопротивоборствующее совпадение всяких противоположностей и есть настоящая гармония, гармония, которая держится огнем, началом и концом всего, и логосом (logos по–гречески значит " слово " , мировым законом, гармония вселенского огненного Слова. " Хотя этот Логос существует вечно, недоступен он пониманию людей ни раньше, чем они услышат его, ни тогда, когда впервые коснется он их слуха. Ведь все совершается по этому Логосу, и тем не менее они [люди] оказываются незнающими… " (В1). " Расходящееся сходится, и из различного образуется прекраснейшая гармония, и все возникает через вражду (erin) (В8). Это " расходящееся " (to antidzoyn) точнее можно было бы перевести как " стремящееся в разные стороны " , даже " враждебно стремящееся одно против другого " . " И природа стремится к противоположностям; и из них, а не из подобных [вещей] образуется созвучие. Так, в самом деле, она сочетала мужской пол с женским, а не каждый [из них] с однородным; и [таким образом] первую общественную связь она образовала через соединение противоположностей, а не посредством подобного. Также и искусство, по–видимому, подражая природе, – поступает таким же образом. А именно, живопись делает изображения, соответствующие оригиналам, смешивая белые, черные, желтые, красные краски. Музыка создает единую гармонию, смешав [в совместном пении] различных голосов звуки, высокие и низкие, протяжные и короткие. Грамматика из смеси гласных и согласных букв создала целое искусство [письмо]. Та же самая [мысль] была высказана и у Гераклита Темного: [неразрывные] сочетания образуют целое и нецелое, сходящееся и расходящееся, созвучие и разногласие; из всего одно и из одного все [образуется] " (В 10). " Они не понимают, как расходящееся согласуется с собою: [оно есть] натяжная [противостремительная – palintropos] гармония. Подобно тому, что наблюдается у лука и лиры " (В 51). " Скрытая гармония сильнее явной " (В 54). " И Гераклит порицает выдумавшего: " Да исчезнет вражда из среды богов и людей " (Илиада XVIII 107). Ибо не существовала бы гармония, если бы не было высокого и низкого [тона]; и не было бы животных, если бы не было образующих противоположность самца и самки " . К этому стиху другой источник прибавляет: " [Гераклит] говорит, что [в таком случае] все исчезнет " (А 22). |
|
|
