| Первая роскрышь на лицах и обнаженных частях тела называется санкирём. Санкирь (обычно зеленовато-коричневого цвета) составляли путем смешивания охры с черной краской или иногда вместо смеси пользовались краской тира умбры. Существовали два приема написания лиц и других открытых частей тела: в первом случае санкирь наносили на всю ограниченную контуром поверхность, во втором – только на теневые места. Прием наложения подготовительного санкирного слоя только в теневых местах встречается на большинстве древнейших произведений, написанных до начала XV века. Однако, уже со второй половины XIV века этот прием начинает постепенно вытесняться способом сплошного ровного наложения санкиря и прочно входит в живопись с XVbeka. По слою санкиря жидкой коричневой краской вновь прорисовывали черты лица тонкой кисточкой. Затем писали освещенные места. Слои живописи, положенные поверх санкиря, в России называли вохрением (или охрением), потому что основной краской для использования их с древних времен была краска вохра (или охра). Самые светлые, почти белые блики называли оживками, или движками; их исполняли сильно разбеленной охрой. Между охрами часто прокладывали слой красной краски, называемой румянами. На самых древних иконах «подрумянку» выполняли чистой или слегка разбавленной киноварью. С конца XV века ее обычно делали не очень яркой, добавляя красную охру или близкую по цвету краску. Наложение краски на разных иконах различное – на одних очень плавное, ровное; на других дробное, отдельными мазками. В первом случае вохрение выполнено охрами, во втором – с примесью свинцовых белил, кроющие свойства которых делают мазки более заметными. Мазков собственно охры обычно не видно, иногда даже не видно перехода от одного слоя охрения к другому. Мазки охры хорошо сливаются воедино, легко растушевываются и как бы «сплавляются» между собой, поэтому о таком ровном охрении говорили «писать плавями». После наложения охры контуры деталей в теневых местах вновь прорисовывали коричневой краской. Иногда тени «приплескивали» – лессировали коричневой краской типа умбры. Верхний слой охрения и даже оживок художники иногда лессировали дополнительным тонким слоем темной охры, что придавало живописи особую мягкость и объемность форм. В XIX-XX веках, когда иконописцы создавали произведения в подражание старинным, они значительно усложнили технику написания обнаженных частей тела, или, как говорили в старину, личного письма (от слова «лик», то есть лицо). |
| Осколки натовского снаряда раздробили маленькое окошко над ванной, разорвали белые занавески и искромсали всю плитку, а один из них попал прямо в голову девочке. Отец влетел в ванную - Милица лежала без сознания в луже крови. Подхватив ее на руки, Жарко сбежал вниз по лестнице и повез дочку в ближайшую больницу... Утром маленькое сердце Милицы Ракич перестало биться. Ей было три года, три месяца и восемь дней. Милица была очень веселой, как многие дети, любила цветы и яркие краски. Накануне она нарисовала картинку - большие желтые и красные тюльпаны. И когда ее хоронили, то сверху на маленький белый гробик положили краски, тетрадку брата Алексы, которую она всю разукрасила, и любимую игрушку - белую кошечку. И еще теплое шелковое одеяльце, с которым девочка тоже никогда не расставалась. " Никто не может вернуть мне моего ребенка, но я хочу - хотя знаю, что это будет трудно, - чтобы те, кто виновен в этом преступлении, прямо или косвенно, были наказаны. Все равно когда " . Так заявил на суде Жарко Ракич. Милица и Анжела О возможной канонизации Милицы написали центральные белградские газеты, и журналисты зачастили в гости к Ракичам. Но в этом доме время, кажется, не лечит раны. - Это все я виноват, - в который раз повторяет постаревший Жарко, которому нет еще и пятидесяти. - Если бы не ушел, ничего бы не произошло... 11 апреля 2000 года, за шесть дней до первой годовщины трагедии, в семье Ракич родилась девочка, которой дали символическое имя - Анжела. Она очень похожа на свою сестренку. На фотографии не различить, где Милица, а где Анжела. Та же ангельская улыбка и большие глаза, тот же румянец на щеках и та же нарядная одежда в цветочках... Сосед-художник нарисовал и подарил Ракичам картину, на которой Алекса, Анжела и Милица изображены радостными, смеющимися. Над кроваткой Анжелы - изображение " Белого ангела " , символа и покровителя Сербии. Жизнь продолжается, девочка подрастает. Хотя родители еще не знают, когда утихнет в душе постоянная боль из-за Милицы, приглушающая радость от нового распускающегося цветка жизни... |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 205 голосов: 3.9 из 5) Свидание Я сидел в березовой роще осенью, около половины сентября. С самого утра перепадал мелкий дождик, сменяемый по временам теплым солнечным сиянием; была непостоянная погода. Небо то все заволакивалось рыхлыми белыми облаками, то вдруг местами расчищалось на мгновенье, и тогда из-за раздвинутых туч показывалась лазурь, ясная и ласковая, как прекрасный глаз. Я сидел и глядел кругом, и слушал. Листья чуть шумели над моей головой; по одному их шуму можно было узнать, какое тогда стояло время года. То был не веселый, смеющийся трепет весны, не мягкое шушуканье, не долгий говор лета, не робкое и холодное лепетанье поздней осени, а едва слышная, дремотная болтовня. Слабый ветер чуть-чуть тянул по верхушкам. Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь. Листва на березах была еще почти вся зелена, хотя заметно побледнела; лишь кое-где стояла одна, молоденькая, вся красная или вся золотая, я надобно было видеть, как она ярко вспыхивала на солнце, когда его лучи внезапно пробивались, скользя и пестрея, сквозь частую сетку тонких веток, только что смытых сверкающим дождем. Ни одной птицы не было слышно: все приютились и замолкли; лишь изредка звенел стальным колокольчиком насмешливый голосок синицы. |
| Вдруг комната дрогнула, раздался треск, звон разбитого стекла, поднялась пыль и дым; попугай в клетке, дико щелкнув, прокричал тетиным голосом «Попка дурак!». Кругом в стену врезались осколки разорвавшегося у окна снаряда. Ну, вы же и счастливая, – восклицали вбежавшие квартиранты, хоть бы одна царапина. На другой день Киев заняли Белые. Погода стояла солнечная. Улицы кишели народом. На Крещатике была поставлена белая арка с надписью: «Добро пожаловать!» Толпы народа забрасывали белыми цветами въезжающих Добровольцев. Несмотря на то, что киевляне стали апатичны и привыкли ко всяким военным переменам и бомбардировкам, на этот раз в Киеве чувствовалось оживление. На улицах появилась опять публика, а в магазинах – раньше спрятанные товары. В следующий после занятия Киева день Белые открыли подвалы Чека. Кто имел крепкие нервы, ходили смотреть на залитые кровью полы и стены с прилипшими на них человеческими мозгами и волосами. – Мы не в состоянии платить вам так, как большевики. Они забирают казенные деньги, деньги частных людей и в банках. Мы этого делать не можем. Но все кто хочет освобождения от власти большевиков, должны жертвовать и поддерживать нас. Они просили писать им плакаты. Сначала мы это делали, но скоро краски все разошлись, новых не поступало, денег не платили, и все постепенно замерло. Такое явление было не только в нашей школе. Богатые люди сначала жертвовали, но по мере того, как успокаивались, переставали поддерживать белых. Многие из молодых людей поступали в Добровольческую Армию. Сережа, провожая меня со школы, сказал: – Скоро я иду на фронт. Бог один знает вернусь ли. Я ничего не прошу, не смею надеяться, но одно только: поцелуйте меня на прощание, на счастье. Мне стало жалко Сережу. Он такой славный и скромный был мальчик, и я грустно сказала: – Хорошо, Сережа. – Где, когда? – приставал он ко мне после этого. Был вечер. Несмотря на то, что падал мелкий дождь, на улицах, освещенных фонарями и светом с витрин, толпились люди. Идя рядом с Сережей я приблизилась к нему и поцеловала в щеку. |
| Когда солнце село, душа ее вознеслась туда, где нечего бояться тому, кто здесь боролся и страдал до конца, как Анне Лисбет. Бабушка Бабушка такая старенькая, лицо все в морщинах, волосы белые-белые, но глаза что твои звезды — такие светлые, красивые и ласковые! И каких только чудных историй не знает она! А платье на ней из толстой шелковой материи крупными цветами — так и шуршит! Бабушка много-много чего знает; она живет ведь на свете давным-давно, куда дольше папы и мамы — право! У бабушки есть псалтырь — толстая книга в переплете с серебряными застежками, и она часто читает ее. Между листами книги лежит сплюснутая высохшая роза. Она совсем не такая красивая, как те розы, что стоят у бабушки в стакане с водою, а бабушка все-таки ласковее всего улыбается именно этой розе и смотрит на нее со слезами на глазах. Отчего это бабушка так смотрит на высохшую розу? Знаешь? Всякий раз как слезы бабушки падают на цветок, краски его вновь оживляются, он опять становится пышною розой, вся комната наполняется благоуханием, стены тают, как туман, и бабушка — в зеленом, залитом солнцем лесу! Сама бабушка уже не дряхлая старушка, а молодая, прелестная девушка с золотыми локонами и розовыми кругленькими щечками, которые поспорят с самими розами. Глаза же ее… Да, вот по милым, кротким глазам ее и можно узнать! Рядом с ней сидит красивый, мужественный молодой человек. Он дает девушке розу, и она улыбается ему… Ну, бабушка так никогда не улыбается! Ах нет, вот и улыбается! Он уехал. Проносятся другие воспоминания, мелькает много образов; молодого человека больше нет, роза лежит в старой книге, а сама бабушка… сидит опять на своем кресле, такая же старенькая, и смотрит на высохшую розу. Но вот бабушка умерла! Она сидела, как всегда, в своем кресле и рассказывала длинную-длинную, чудесную историю, а потом сказала: — Ну, вот и конец! Теперь дайте мне отдохнуть; я устала и сосну немножко. И она откинулась назад, вздохнула и заснула. Но дыхание ее становилось все тише и тише, а лицо стало таким спокойным и радостным, словно его освещало ясное солнышко! И вот сказали, что она умерла. |
| Белые ночи Белова – деревенские, простые, безыскусственные. Это и есть истинная жизнь самой природы в её особенных приметах. Повесть открывает пейзаж, наполненный умиротворением, тишиной, ласковым покоем, прохладой после страдного жаркого дня: «Вечерами облака встают у зари на приколе или исчезают совсем. Громадное солнце, румяное и покруглевшее, едва успевает скатиться за лесное кольцо, а в небе, над речкой, уже мерцают две-три зелёные звезды. Тогда в палисадах долго возятся, устраиваются на ночлег хлопотливые птахи». Беловская малая родина – часть общего целого, всей русской земли в её личностной и общенациональной значимости В многоплановом, многослойном повествовании присутствуют сразу несколько пластов, различных по семантике, тональности, рисунку. Пейзажные зарисовки, которые В.И. Белов воссоздаёт на протяжении всей повести, скрепляют эти разнородные пласты, пёстрые сценки в единое целое. Картины природы всплывают многократно. Словно художник любуется – не налюбуется красотой родного уголка земли. И чуткий читатель всецело захвачен тем же лирическим чувством. Беловская малая родина – часть общего целого, всей русской земли в её личностной и общенациональной значимости. Свои этюды писатель рисует с натуры. В палитре художника прозрачные акварельные краски: «Белая ночь расстелила над деревней ласковые, нетревожные сумерки. Розовели, белели, желтели цветы в родимых полях, расходились по речке матовые туманы»; «Всё затихает в деревне, всё засыпает, один костёр ещё дымит у реки. Белый дым тонким, прямым, очень высоким столбом упёрся в зелёное небо». Беловские пейзажи тончайшие, воздушные, нежные. Светлая летняя ночь Вологодчины «опускает на деревню неуловимо дрожащую кисею сумерек». Кисейные, кружевные, узорчатые белые ночи, словно знаменитое рукоделие из растущего на здешних полях льна, который называют даже «северным шёлком». Наверняка народные мастерицы переняли узоры кружевоплетения из родных картин: лёгких очертаний облаков летом, затейливых морозных росписей на окошках зимой. Отсюда же – и вошедший в песню знаменитый вологодский «резной палисад», искусная кружевная резьба по дереву, украшающая старинные русские дома. |
| Как я выкрутилась тогда с латвийским костюмом? Взяла кусок какого-то одноцветного ситца, сшила края, сверху подшила и вдернула резинку, на подол настрочила несколько видов тесьмы, из тесьмы же пришила лямочки. Работы — на полчаса. Правда, этот костюм с таким же успехом можно было бы назвать полинезийским или бразильским, но разве от меня ждали какой-то особой этнографической точности? «Я — Латвия!» — гордо объявила на утреннике Катя, и все ей поверили. К чему я это рассказываю? А вот к чему: будьте готовы, растя ребенка, к самым неожиданным ситуациям. И никогда не впутывайте малыша в связанные с этим неприятности. Не надо, чтобы он видел, как вам не хочется что-то шить, мастерить, клеить. Все это ваши проблемы, и не мотайте из-за них нервы вашего малыша. Вы-то поворчите и забудете, а он ведь искренне поверит, что вы не хотите покупать ему краски, не будете делать костюм Петрушки, не хотите возиться с каким-нибудь там фартучком, который поручено сшить почему-то именно вам. Возмущаясь, негодуя, досадуя, помните о ребенке. Ему-то ведь страшно, он с ужасом думает о том, как придет в садик с пустыми руками и его станут ругать… Умейте оберегать детей от наших взрослых неурядиц и глупостей. И потому повторю: предвидьте кое-что заранее. Пусть у вас всегда будут в запасе один-два куска какой-нибудь дешевой ткани, тесьма, лента. Особенно если у вас растет девочка! Заранее купите малышу черные трусики и белую футболочку для спортивных занятий, чешки — лучше всего белые. Возможно, понадобится сшить для этого имущества специальный мешочек. Подумайте над его фасоном: надо ведь, чтобы тапочки лежали отдельно. Как только ребенок пошел в садик, обязательно всегда имейте наготове белые гольфики, белую рубашечку — для мальчика, большую белую ленту — для девочки. Во многих детсадах принято, чтобы ребята приносили каждый в свой день рождения какие-то конфеты или Другие сладости — для всей группы. Я не буду сейчас обсуждать, хорошо это или не очень. Если вы не собираетесь с этим бороться, то заранее посоветуйтесь с воспитательницей, как проводятся дни рождения именно в этом садике, в этой группе… |
| Зеркало не сомневалось в том, что гвоздикам это приятно. Но, похоже, оно ошиблось. Гвоздики загрустили и замолчали. Долго они молчали, а потом красная гвоздика робко спросила: — Уважаемое зеркало, а вы уверены, что те, другие цветы… что их точно вовсе и нет? — Конечно, — тихо зазвенело зеркало. — Обидно, — сказала красная гвоздика. — Грустно, — сказали белые гвоздики. — Печально, — сказали гвоздики розовые. А зеркало удивлялось. «Что же здесь обидного, грустного, печального? Как же они не понимают… — недоумевало оно, — как же прекрасные гвоздики не понимают, что раз здесь нет других цветов, они, бесспорно, самые красивые. Почему не радуются этому? Не гордятся?» Гвоздики все понимали, но не радовались и не гордились. Они грустили. Им казалось, что они потеряли друзей: гвоздику красную, две гвоздики белые и две розовые гвоздики… Пестрая сказка Эта сказка — о цветах. Не о тех, что растут в поле или в саду. О цветах — красках, оттенках. Их гораздо больше, чем в обыкновенной полосатой радуге. Семь цветов, и все? Разве это так? А розовый? А васильковый? А просто белый или просто черный? Радуга их прячет, но они есть. И всегда рады нам показаться, подмигнуть, удивить нас. Вот возьмет желтый цвет и обернется желтым одуванчиком, или желтым цыпленком, или маленьким грибочком лисичкой — здесь желтому немного поможет оранжевый цвет. Или, к примеру, черный цвет пошепчется с белым, и получится, может быть, зебра, может быть, школьная тетрадка, может быть, клавиши пианино. Цвета-краски живут в мире и согласии. Дружат, помогают друг другу. Друг друга дополняют, оттеняют, подчеркивают красоту каждого. Темно-зеленый, почти малахитовый цвет старых елок, просто зеленый цвет травы, бледно-зеленый (его называют фисташковым) цвет молодых листочков так привязаны друг к другу, что трудно решить, давние ли они друзья или близкие родственники. Вот еще два цвета: желтый и лиловый. Такие разные… А поссорились хоть раз? Думаю, нет. Иначе могла ли быть такой красивой клумба, на которой вперемежку растут ярко-желтые и темно-лиловые тюльпаны? И откуда бы взялся наполовину желтый, наполовину лиловый цветок иван-да-марья? |
| Итак, примерная инструкция по переводу телефона в монохромный режим: На айфоне заходим в Настройки > Основные > Универсальный доступ > Адаптация дисплея > Светофильтры. Активируем пункт «Светофильтры», далее в меню выбрать «Оттенки серого». На Android ОС 5.0 — 8.0 сначала нужно стать разработчиком, чтобы открылись функции для этого статуса пользователя. Для этого открываем Настройки > Система > О телефоне; несколько раз кликаем по пункту «Номер сборки». Далее переходим в Настройки > Система > Для разработчиков, пролистываем до раздела Аппаратное ускорение визуализации, нажимаем на пункт «Имитировать аномалию» и выбираем «Монохромный режим». Кому-то телефон в таком виде напоминает старые чёрно-белые телевизоры, другим — электронную книгу. Некоторые отмечают, что их телефон стал необычайно стильным. В первое время работы в монохромном режиме хочется поскорее решить проблему, с которой обратились к гаджету, и убрать его в сумку. Такой экран не зацепляет надолго. В своём телефоне мы в основном ориентируемся по цвету значков. После перехода в монохромный режим мозг начинает судорожно соображать — где же тут нужная кнопка? Это вызывает здоровый дискомфорт тела, по всем законам физики стремящегося к покою. Такой эффект больно бьёт по зависимости. Со сложностью в ориентировании в своём смартфоне может быть связано некоторое напряжение в глазах. Однако офтальмологи отрицают негативное влияние монохромного режима на зрение. Чёрно-белые значки, картинки, соцсети, видеоролики. Виртуальный мир становится тусклым и безынтересным. По-новому играют краски реальной жизни. А аккумулятор телефона требует подзарядки значительно реже. Пользователи современной мобильной техники видят реальную проблему искусственно созданной системы виртуальных вознаграждений . Используя монохромный режим, они заставляют свой телефон снова стать инструментом, а не источником удовлетворения от потребления пустого виртуального «корма». Подготовила Екатерина Соловьева Обращаем ваше внимание, что информация, представленная на сайте, носит ознакомительный и просветительский характер и не предназначена для самодиагностики и самолечения. Выбор и назначение лекарственных препаратов, методов лечения, а также контроль за их применением может осуществлять только лечащий врач. Обязательно проконсультируйтесь со специалистом. Ещё статьи о здоровье |
| У Сперанского тоже «белые пухлые руки», при описании которых этим излюбленным приемом повторений и подчеркиваний Л. Толстой, кажется, несколько злоупотребляет: «князь Андрей наблюдал все движения Сперанского, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих – этих белых, пухлых руках – имевшего судьбу России, как думал Болконский». – «Ни у кого князь Андрей не видал такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале». Немного спустя, он опять «невольно смотрит на белую, нежную руку Сперанского, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему-то раздражали князя Андрея». Казалось бы, довольно: как бы ни был читатель беспамятен, никогда не забудет он, что у Сперанского белые, пухлые руки. Но художнику мало: через несколько сцен с неутомимым упорством повторяется та же подробность: «Сперанский подал князю Андрею свою белую и нежную руку». И сейчас опять: «Сперанский приласкал дочь своею белою рукою». В конце концов, эта белая рука начинает преследовать, как наваждение: словно отделяется от остального тела – так же, как верхняя губка маленькой княгини, – сама по себе действует и живет своею особою, странною, почти сверхъестественною жизнью, подобно фантастическому лицу, вроде «Носа» Гоголя. Однажды, сравнивая себя, как художника, с Пушкиным, Л. Толстой сказал Берсу, что разница их, между прочим, та, что «Пушкин, описывая художественную подробность, делает это легко и не заботится о том, будет ли она замечена и понята читателем; он же как бы пристает к читателю с этою художественною подробностью, пока ясно не растолкует ее». Сравнение более проникновенное, чем может казаться с первого взгляда. Действительно, Л. Толстой «пристает к читателю», не боится ему надоесть, углубляет черту, повторяет, упорствует, накладывает краски, мазок за мазком, сгущая их все более и более, там, где Пушкин, едва прикасаясь, скользит кистью, как будто нерешительною и небрежною, на самом деле – бесконечно уверенною и верною. Всегда кажется, что Пушкин, особенно в прозе своей, скуп и даже как бы сух, что он дает мало, так что хотелось бы еще и еще. Л. Толстой дает столько, что нам уже больше нечего желать – мы сыты, если не пресыщены. |
|
|
