| ПОСЛАНИЕ ВАССИАНУ ПАТРИКЕЕВУ ПОСЛАНИЕ ВЕЛИКОГО СТАРЦА БРАТУ, СПРОСИВШЕМУ ЕГО О ПОМЫСЛАХ Похвальное желание подвигло тебя, о возлюбленный, — ты стараешься услышать слово Божие для утверждения себя, для сохранения от зол и поучения в благом. Но надо бы тебе, господин, это узнавать от хорошо разумеющих. Ты же требуешь этого от меня, неразумного и грешника. А я и как ученик непригоден, оттого и отказывался и откладывал так долго: не потому что не хотел оказать услугу хорошему твоему пожеланию, но из-за неразумия и грехов моих. Что же скажу я, сам не сделав ничего хорошего! Какой разум у грешника? Только грехи. Но поскольку ты меня многократно к этому понуждал, — чтобы я написал тебе слово о созидании добродетели, то я и дерзнул написать тебе то, что выше меры моей, не смогши пренебречь твоей просьбой, — чтобы более ты не обиделся. Вопрос же твой — о приходящих прежних мыслях, из мирской жизни. И это ты и сам по опыту знаешь, — сколько скорбей и разврата содержит этот мир мимоходящий, и сколько лютых зол причиняет он любящим его, и как посмеивается, отходя от рабствовавших ему, сладким являясь им, когда ласкает их чувства, горьким оказываясь впоследствии. Ведь поскольку они считают блага его умножающимися, когда удерживаются им, постольку растут у них скорби. Ибо мнимые его блага по видимости суть блага, внутри же они наполнены многим злом. Поэтому тем, кто имеет разум поистине благой, он ясно показывает себя, — да не будет ими возлюблен. По переходе из этой жизни что бывает? Сосредоточься на том, о чем речь. Какую пользу принес мир держащимся за него? Хотя и славу, и честь, и богатство некоторые имели, не все ли это ни во что обратилось и, как тень, прошло мимо и, как дым, исчезло? И многие из них, вращаясь среди дел мира сего и любя движение его, во время юности и благоденствия своего смертью пожаты были: как цветы полевые, процветше, опали и против желания отведены были отсюда. А пребывая в мире сем, не уразумели они зловония его и заботились об украшении и покое телес, изобретая способы, пригодные для получения прибылей в мире сем, и проходили обучение тому, что венчает тело в сем преходящем веке. И если это все они получили, а о будущем и нескончаемом блаженстве не позаботились, то что надо думать о таковых? Только, что безумнее их в мире нет, как сказал некий премудрый святой. |
| Захожу я однажды в курятник, а там куры мечутся и истерично квохчут, стараясь взлететь под потолок. Не пойму, что их так напугало? И вдруг вижу: на полу курятника лежат семь мертвых лисят и умирающая лиса-чернобурка. То есть это в меховых магазинах она пушистая чернобурка. А тут нечто облезлое, с клочьями шерсти, как это бывает при линьке. Лиса дернулась в предсмертной уже, кажется, судороге, а потом открыла глаза и умоляюще протянула ко мне лапку: дескать, плохо мне, умираю с голоду, подайте милостыню Христа ради! – Не умирай, – говорю я лисоньке. – Я тебе сейчас поесть принесу. Несу лисичке хлеб с котлетами, а ее и след простыл. Только вижу издали, как по дороге к лесу мчат во всю прыть семеро лисят, а во главе Лиса Патрикеевна с моей курицей в зубах. Не лиса, а комедиантка. И зачем я поверила ей? Возвращаюсь домой, а там меня поджидает Вовчик, более известный по прозвищу Артист. На самом деле он Владимир, в прошлом прапорщик. Прослужил он семь лет в воинской части, а потом начались такие запои, что с армией пришлось проститься. Пропил он всё, даже квартиру, и с тех пор обитает то в Оптиной пустыни, то в близлежащих монастырях. Работать прапорщик умеет, руки у него золотые, а режим жизни такой: два или три месяца он усердно трудится в обители, потом снова срывается в запой. А перед запоем Вовчик и превращается в хитрющего Артиста, умеющего выманить деньги у паломниц. Человек он начитанный, красноречивый. Подходит этот краснобай к одинокой даме и говорит вдохновенно: – Благодать-то какая! – Да, благодать, – соглашается та. И Вовчик начинает увлеченно рассказывать об Оптинских старцах , об их высокой духовной жизни. А далее следует скромный рассказ о себе: как служил он снабженцем в воинской части. Всё имел, как сыр в масле катался. А только презрел он богатства мира сего, чтобы бессребреником работать Господу. Да и зачем в монастыре деньги? Кормят бесплатно. И неутолима лишь духовная жажда. Вот как бы ему хотелось купить, читать и перечитывать томик писем святителя Феофана Затворника, но… Короче, паломницы тут же доставали кошельки и даже радовались возможности помочь «святому» человеку. |
| Вд. Парасковья Иванова жена Вельяминова с детьми со Власком да с Степанком... Недоросли Михайло да Фёдор Львовы дети Плещеева... вонче с отцом их со Львом да с братьями их с Андреем да с – Иваном ... Вд. княгиня Домна княж Иванова жена княж Дмитриева сына Болховского... Вд. Полагея княж Романова жена Болховского с дочерью с княжною с Парасковьею... Вд. княгиня Федосья княж Федорова жена Коврова с детьми с сыном со князем Михаилом, да с двумя дочерьми с девками со княжною Настасьей да со княжною Авдотьею вопче с пасынком её со князем Иваном Ковровым да с сестрою его со княжною Марьею... Вд. Василиса Иванова жена Корамышева с детьми с сыном с Фёдором да с двумя дочерьми с девками с Соломанидою да с Марьею... Вд. Марья Иванова жена Спасителева с детьми с Тимофем да с Андреем ... Недоросль княз Митрофан княж Федоров сын Щетинин... Недоросль княз Юрьи княж Михаилов сын Солнцов-Засекин... Вд. Оксинья Иванова жена Зубатова... Вд. Софья иноземца Иванова жена Тимофеева с детьми с сыном с Патрикеем да с дочерью с девкой с Варварою... Вд. Анна дьяка Андреева жена Шипова с детьми с сыном с- Иваном да с дочерью с девкой с Мариною... Вд. Анна дьяка Семенова жена Заборовского... Вд. Марья Федорова жена Старого с сыном с- Иваном да с тремя дочерьми с девками с Настасьею да с Стефанидой да с Александрою... Вд. княгиня Авдотья княж Иванова жена Мещерского... Вд. Татьяна Богданова жена Голохвостово с детьми с сыном с Василием да с дочерью с девкою... Вд. Авдотья Иванова дочь Баскакова Иванова жена Баклановского... Вд. Анна Федорова жена Кобылина с сыном... Вд. Марья Андреева жена Нагово... Вд. Фетинья Микитина жена Заболоцкого... Вд. Соломанида Иванова жена Ловчикова с дочерью с девкой... Вд. Наталья Микитина жена Сомова с сыном с недорослем с-Иваном Сомовым... Недоросли Салтай, да Конай, да Биакай да Армамет Каплановы дети Шейдякова с матерьми... Вд. Окулина Семенова жена Плещеева с дочерью с девкой Марьею... Старец Федорит Микифоров сын Ефимьев да племянник его Иван Федоров сын Ефимьев... |
| Чтобы понять эту перемену, надо припомнить положение московского боярства в удельные века. Уже в удельное время Москва привлекла к себе многочисленное и блестящее боярство, какого не было ни при каком другом княжеском дворе северной Руси. С конца XIII ст. на берега Москвы стекаются со всех сторон знатные слуги, и из соседних северных княжеств, и с далекого русского юга, из Чернигова, Киева, даже с Волыни, и из-за границы, с немецкого запада и татарского юго-востока, из Крыма и даже Золотой Орды. Благодаря этому приливу уже к половине XV в. великий князь московский был окружен плотной стеной знатных боярских фамилий, которых можно насчитать до четырех десятков. Главнейшими из них были Кошкины, Морозовы, Челяднины, Вельяминовы, Воронцовы, Ховрины, Головины, Сабуровы и друг. В своих отношениях к великому князю это боярство сохранило тот же характер случайных вольных советников по договору, какими были бояре при князьях XII в. С половины XV ст. состав этого боярства изменяется: в него вошло тогда более 150 новых фамилий. По происхождению своему это боярство было очень пестро. Эти новые фамилии большею частью были титулованные, княжеския, которые шли от великих и удельных русских князей, вступивших на службу к московскому государю. Московское боярство в своем новом составе образовало длинную иерархическую лествицу, на которой боярския фамилии разместились по своему служебному достоинству, определявшемуся главным образом их происхождением. Верхний слой образовали потомки бывших великих князей русских и литовских, князья Пенковы – ярославские, Шуйские – суздальские, старшие из Ростовских, Патрикеевы – Гедиминовичи, от которых шли князья Голицыны и Куракины. Из старинного нетитулованного боярства Москвы в этом слое удержались одни Захарьины, ветвь старого московского боярского рода Кошкиных. Второй слой составился из потомков значительнейших удельных князей, каковы были князья Воротынские, Одоевские, Оболенские, Пронские. К ним примкнули и знатнейшия фамилии старинного московского боярства, Вельяминовы, Бутурины, Челяднины и др. |
| Флорентийская академия явилась зрелым плодом итальянского Возрождения. Однако с ее меркой подходить к культурному кругу, в центре которого находился Максим Грек, было бы неисторично. «Московская академия», как мы ее называем, была детищем русской культуры; функционировала она, как и Флорентийская академия, в качестве свободной ассоциации, не де–юре, а де–факто, безо всякого регламента, — в собеседованиях, переписке, обмене научными трактатами, имевшими, по замыслу их авторов, общественное значение. Она сорганизовалась вокруг Максима Грека как бы нечаянно, хотя и не случайно. Значение Максима Грека в том, что его личность, эрудиция, жизненная школа с ее итальянским и афонским классами служили выявлению культурных сил русской интеллектуальной среды, обнаружению их разнообразия, развертыванию дискуссий, в которых общепризнанность эрудированности и компетентности учителя не препятствовала и критике в его адрес, разработке проблем общественной мысли на самостоятельных путях, разве лишь с равнением на заданный высокий уровень ума, таланта, знаний, многоопытности и многоиску- шенности неформального главы школы. Исследование, проведенное через сочинения Федора Карпова, Вассиана Патрикеева, Андрея Курбского, Зиновия Отенского, Сильвестра и других мыслителей и публицистов, близких Максиму Греку, в аспекте того, что они взяли у него и что отвергли, как протолковывали его сочинения, какие поставленные проблемы обошли молчанием и на какие (и как) взволнованно отозвались, какими темами и проблемами обогатили идейный репертуар своего круга, — такое исследование содействовало бы углублению знаний о целой полосе истории русской общественной мысли в ее целом и ее противоречиях. Диапазон влияния Максима Грека на умы был широк и вне круга лиц, непосредственно его знавших. Ведь на Максима Грека ссылался и делал далеко идущие выводы из его сочинений и самый радикальный из русских еретиков — Феодосий Косой, и обличитель его учения Зиновий Отенский. Познавательно значим как «угол преломления» идей Максима Грека в кругу его «учеников, последователей и почитателей» (и не их одних), так и «угол преломления» идей русских мыслителей и публицистов в духовном мире Максима Грека. |
| Среди ортодоксальных мыслителей 20—50–х гг. XVI в. едва ли не наибольшее внимание проблеме самовластия уделил Максим Грек. Он обсуждает ее в специально предназначенных этому сочинениях: «Слово о том, яко промыслом Божиим, а не звездами и колесом счастия, вся человеческая устрояются», «Слово противу тщащихся звездозрением предрицати о будущем, и о самовластии человека», «Послание к некоему князю», «Слово поучительно о прелести звездочетчей…», «Послание к некоему иноку, бывшему во игуменех, о немецкой прелести, глаголемей фортуне, и о колесе ея», послания к Николаю Немчину (Булеву), Федору Карпову. Неоднократно к проблеме самовластия обращается Максим Грек и в других сочинениях. «Максим Грек, — пишет Н. В. Синицына, — своеобразное и исключительное явление русской культуры XVI века» . Исследователь раскрывает на страницах книги оба определения: и «своеобразие» и «исключительность» Максима Грека как культурно–исторического явления в рамках русского (с 1518 по 1555 или начало 1556 г.) периода его жизни. Если говорить о своеобразии и исключительности Максима Грека как культурного явления русской жизни, то их нельзя должным образом оценить вне его непосредственного влияния на выдающихся по способностям, незаурядных деятелей русской культуры. Это отмечено еще В. С. Иконниковым, писавшим в своем энциклопедическом своде данных о Максиме Греке: «Возле М. Грека группировался кружок лиц, видных по своему положению» . Среди «учеников, последователей и почитателей» Максима Грека Иконников называет Селивана, Дмитрия Герасимова, Вассиана Патрикеева, Зиновия Отенского, Федора Карпова, В. М. Тучкова, Нила Курлятева, Артемия, Сильвестра, А. М. Курбского . Иконников называет еще несколько имен из числа знати близких Максиму Греку. Среди переписчиков переводов Максима Грека и его помощников выделяются такие образованные и творческие люди, как Исак Собака и особенно Михаил Медоварцев, деятельности которого посвящены статьи Н. В. Синицыной. Максим Грек был идейным руководителем, как пишет Н. В. Синицына, «своеобразного книгописчего центра», связанного «с придворной, посольской средой» . |
| — А как звать-то ее? — Василисой Микулишной. — Несть такой. — Вассой Патрикеевной. — И такой не знаем. — Александрой Брячиславной. — Я это! — не выдержав этого занудного торга, подскочила княжна, развеселив всех так, что громкий смех огласил горницу. — Так вот же и князь твой за тобой явился, всюду обыскался! — провозгласил Ярослав, и тут пред нею вырос он, высоченный, ростом выше отца и стрыев своих, низко наклонился, входя в невысокую дверь, а сам весь светится, глаза, как драгоценные исмарагды , русые борода и усы гладко причесаны… — Здравствуй, ладушка, Александра Брячиславна! Вот тебе от меня дары… И протягивает ей на одной руке вольный ящик из черно-зеленого медного камня , изукрашенный золотом, а на другой руке — серебряное блюдо с синими винными ягодами и хлопушей с наборной бисерной рукояткой. — Спаси, Христе Боже, — поклонилась Александра, взяла сначала ящик и, как положено, открыла его. В укладке лежали иглы, нити, шелковый и холстяной свитки, наперстки и ножницы, пяльцы и веретено, шильце и мыльце, гребешки и румяна, а также серебряное зеркальце. Взяв его, она поднесла к лицу, посмотрелась, увидела себя растерянную и взволнованную и дала Александру, чтобы он подышал на ее отражение. Спрятав зеркальце обратно в укладку, передала ящик Апраксе. Затем отломила от кисти одну винную ягоду и съела. Вкусив сладости, должна была вкусить и строгости, взяла хлопушу и протянула ее Александру. Жених взял сей шелех за рукоятку и трижды хлопнул невесту по плечам. Хоть и не больно, а немного обидно, но ничего не поделаешь — отныне он будет ее господин и в сладости, и в строгости. Оставалось лишь поцеловать хлопушу, положить ее поверх винных ягод и отдать другой подружке. Теперь Александру подали лампадку с зажженным вительком. Лицо жениха стало степенным и торжественным. — Вручаю тебе огнь души моей, дорогая моя невеста, — молвил князь. — Береги его, и покуда лампадка сия будет неугасима, то и душа моя будет принадлежать тебе, Саночка. Она взяла из рук его лампаду и испугалась, что нечаянным движением вдруг сей же час и угасит ее. Сама бережно отнесла в угол, поставила под иконы и трижды перекрестилась. Обернувшись, увидела, как Александровы отроки вносят в горницу дорогие наряды из алтабаса , всякие украшения из серебра и злата, усыпанные драгоценными каменьями, жемчужные ожерелья, низанные рефидью и рясою , в скизку и в сетку. |
| — Послушай, Патрикей Семеныч, как тебе не стыдно. И Патрикей Семеныч понял это и смирился до того, что готов был видеть «Николашку» за столом, но бабушка приняла против этого свои меры и тут же дала ему какое-то поручение, за которым он не мог присутствовать при обеде. Но Патрикей исполнил это поручение скорее, чем княгиня ожидала, и в половине обеда явился за бабушкиным стулом: он хотел показать, что он из преданности даже и это снести может. И вот в потребное время он взял в руку бутылку мадеры и пошел вокруг, нагибаясь к каждому гостю с вопросом: «Прикажете?», но, дойдя до сына и приклонясь к нему, он не выдержал и, вместо «прикажете вина», простонал: — Пошел вон! — и с этим, выпустив бутылку из рук, сам покачнулся и упал на руки подхватившего его сына. Всем, я думаю, этот обед был невкусен, а особенно бедному Николаю, который теперь страшно бы рассердился, если б ему это напомнили. Была сконфужена этим и сама бабушка, и даже до того сконфужена, что, узнав, что с Патрикеем был обморок и ему цирюльник Иван открыл кровь, она сама пошла к нему во флигель и извинялась пред ним. Неизвестно, как именно она выражала ему свои извинения, но слова ее подействовали, и Патрикей после этого разговора просиял и утешился. Но, однако, он был за свою слабость наказан: сына его с этих пор за стол не сажали, но зато сам Патрикей, подавая бабушке ее утренний кофе, всегда получал из ее рук налитую чашку и выпивал ее сидя на стуле перед самою княгинею. В этом случае он мог доставлять себе только одно облегчение, что садился у самой двери. Страсти у Патрикея были только две, и обе благородные: он любил охоту с ружьем и музыку. Для охоты он всегда держал пуделей, которых сам дрессировал, а ради любви к музыке имел скрипку, на которой в течение довольно многих лет, придя вечером домой, обыкновенно около часа играл что-то такое у себя под окном, но что за вещи такие он разыгрывал — этого никто разобрать не мог. Но охота ему не изменяла, а музыку он вдруг оставил по одному странному случаю: у бабушки часто гащивал, а в последнее время и совсем проживал, один преоригинальный бедный, рыжий и тощий дворянин Дормидонт Рогожин, имя которого было переделано бабушкою в Дон-Кихот Рогожин. Человек этот, которому принадлежит своя весьма симпатичная роль в нашей семейной истории, по словам бабушки, был «гол, как турецкий святой, а в душе рыцарь». Но Патрикея он оторвал от музыки не своим рыцарством, а тем, что, однажды подслушав его ночную игру на скрипке, сказал: |
| —52— ближнего; вместе с тем евангельская любовь просвещает самый разум христианина, направляя его поступки к соединению верующих «в союзе мира». Поэтому ревнители, прибегающие к внешнему преследованию еретиков, т. е. проклинающие, мучащие и даже убивающие их, 688 и в то же время оправдывающие подобные действия учением Св. Писания, лгут на истину и свидетельствуют об отсутствии у них христианской любви и духовного ведения. 689 Кроме того, – что особенно важно, – отношение к еретикам «с мучительскою властью» не только не узаконено учением Христа Спасителя, 690 но прямо запрещено им: в доказательство этого Артемий, подобно Вассиану Патрикееву, 691 ссылается на притчу плевел сельных и на толкование её св. Иоанном Златоустом : Господь повелел оставлять плевелы «до жатвы», когда «въсприимет кождо по делом», а – не исторгать «прежде времене», чтобы не повредить и пшеницы, 692 «занеже может приложитися и быти пшеница, —53— якоже Златоуст глаголет». 693 Жестокое преследование еретиков стоит в противоречии и с примером Спасителя, неповинного Праведника, терпеливо переносившего поругания, ибо Он, будучи «бием не биаше и укоряем не укоряше, и стражда не прещаше (предаяше же Судящему праведно)». 694 Тем более, – повторяет Артемий мысль, высказанную «заволжскими старцами» во втором послании, – христианам (самим не чуждым греха) следует предавать еретичествующих Божию суду, 695 суду совершеннейшему, потому что он производится всеведущим и праведным Господом: «вест бо Бог съсуды службы своея и дарования различная, еще же и силу и немощ естества», 696 —54— «когождо разум и недоумение, страсти же и изволение». 697 Затем, преследование еретиков обнаруживает у гонителей отсутствие веры в неодолимость церкви, – они забывают, что если «велики и мнози волны в мори мира сего, но Иисусова корабля не възмогут погрузити»; 698 нет у них и твердого убеждения в том, что справедливый суд Божий, рано или поздно, но непременно постигнет (не покаявшегося) грешника, конечно, и еретика: «еже аще сеет человек, тож и пожнет… нужды бо есть согрешающему не непокарану быти праведным судом Божиим и зде и в будущем, по равенству согрешения», 699 так что не хотевший из лености и непокорства даже познать волю Божию будет наказан несравненно строже не только тех, для которых воля Божия осталась неведома, но – и познавших волю Божию, хотя и не исполнивших её. 700 |
| Затем он перебрался в Рим, где просил у папы поддержки своих притязаний на московский престол, взамен обещая обратить русских в католическую веру, в которую сам и перешел. Потерпев и тут неудачу, он уехал на Украину, откуда отправился в Швецию, где перешел в лютеранство. Странствия и метания по Европе политического авантюриста закончились в 1653 г., когда Голштиния выдала его России. В Москве он был допрошен в застенке, уличен на очной ставке сына, то за внука царя Василия Шуйского, родился в октябре 1617 г. в Вологде, в семье стрельца. В конце 30-х гг. XVII в. перебрался в Москву, где стал подьячим приказа Новой чети. В 1643 г. Тимофей Акундинов бежал в Польшу. Видимо, на побег его подтолкнула опала, которая постигла его покровителя, дьяка Ивана Патрикеева, вернувшегося в сентябре 1642 г. из неудачной поездки в Данию за женихом для царевны Ирины Михайловны. Бежавший вместе с Акундиновым подьячий Константин Конюхов показал позднее под пыткой, что в ночь перед побегом тот совершил ужасное преступление – сжег свой дом, предварительно закрыв в нем жену. В Польше Акундинов обеявил себя гонимым царевичем и стал одним из многих русских самозванцев первой половины XVII в. После вмешательства русских дипломатов ему пришлось уехать в Турцию, где он принял магометанство, что не помогло ему в осуществлении его политических планов. Затем он перебрался в Рим, где просил у папы поддержки своих притязаний на московский престол, взамен обещая обратить русских в католическую веру, в которую сам и перешел. Потерпев и тут неудачу, он уехал на Украину, откуда отправился в Швецию, где перешел в лютеранство. Странствия и метания по Европе политического авантюриста закончились в 1653 г., когда Голштиния выдала его России. В Москве он был допрошен в застенке, уличен на очной ставке матерью, от которой отрекся, и затем четвертован. Из публицистических посланий Тимофея Акундинова видно, что он был человек, безусловно, начитанный и одаренный, владевший польским и латинским языками. Владел он и стихотворной формой: 11 декабря 1646 г. |
|
|
