| Чтобы не встречаться с людьми, из-за чего обычно начинается празднословие, он путешествовал в основном по ночам. Те, кто ходил по святогорским скалам и лесным зарослям, знают, насколько опасными могут быть такие путешествия. Отец Афанасий носил совершенно обтрепанный, заплатка на заплатке, подрясник. Обычно он шагал с огромной, как шкаф, торбой на спине, всегда держа в руке большие потертые четки и полностью уйдя в молитву. Отец Афанасий перенес столько грузов, что его ноги в конце концов искривились. Старец говорил: – Ты войдешь в историю Святой Горы, и о тебе напишут, что был, дескать, у Старца Иосифа такой отец Афанасий. – Ой, Старче, не говори так. Я – барахло, диавол. – Ты, отец Афанасий, такой, какой есть. По какой только тропинке ты не ходил с ношей! Иногда отец Афанасий возвращался в общину утром, к концу бдения братии. Однажды в нашу дверь раздался стук. Старец сказал: – Пойду-ка я сам открою, вдруг это какой-нибудь зевака. Кто там? – спросил он. – Тот, с тыквами, кого видел святой Макарий. 135 – А, отец Афанасий, пожалуйста, заходи. Старец открыл ему, и отец Афанасий зашел: с торбой, кульками, корзинами, сгорбленный от таскания тяжестей, со склоненной головой. И Старец сказал ему: – Точно, ты похож на того, с тыквами. Торба – выше головы, корзина справа, корзина слева, кулек там, бутылка здесь. Ты оснащен как горный стрелок. Как дела? Откуда и куда идешь? Старец всегда был очень любезен. – Да вот, на Каруле мы собирали опунцию. 136 По пути от Заркади я съел семь пирожков, чтобы облегчить ношу. То есть он съел полтора килограмма хлеба. Сколько же он съел, не заметив этого, до Заркади, чтоб облегчить ношу? – Отец Афанасий, будь добр, скажи мне, а сейчас сколько тебе дать еды? Сколько ты съешь? – Ну, с некоторым воздержанием – полкотелка. У отца Афанасия не было того аскетического настроя, какой был у Старца. Но то, что он делал, было очень ценным: взяв на себя все необходимые хлопоты и беготню, он давал возможность Старцу и отцу Арсению полностью посвятить себя безмолвнической жизни и умной молитве. Отец Ефрем Катунакский |
| – Сидеть – это ты правильно придумала. В ногах правды нет. Вон в углу сено – давай сядем! Ну-ка, что это тут? Барахло какое-то, сумка… – Юль, может не надо трогать? Вдруг это вещи бандитов, которые нас заперли? Лучше бы к ним не прикасаться… – Вот еще! Они нас заперли, а мы будем с ними церемониться? Ну-ка, что тут такое? Анька, нам крупно повезло! – Очень повезло… – Да нет, ты сюда погляди! Тут два спальных мешка и сумка с едой. Посмотрим, что в сумке… – Юленька, это бандитский притон: ты только посмотри, сколько бутылок! – Ну да, только бутылки – с пепси. И пирожные, и йогурт, и яблоки, и шоколад, конечно! – Почему «конечно», Юленька? – спросила Аня. – В таком ассортименте непременно должен был быть шоколад. Чипсы! Два больших пакета чипсов. Живем, Анька! – Не знаю, долго ли нам жить осталось, – скорбно сказала Аня. – Да ну тебя, паникерша! О, тут записка! В записке крупными печатными буквами было написано: «ДЕВАЧКИ МИШИНЫ! НЕ ВОЛНУЙТИС И НА ПОМОЩ НИ КАВО НЕ ЗАВИТЕ – ФСЕ РОВНО НЕКТО НИ УСЛЫШЕТ, А ТОЛЬКА БУДИТ ИСЧО ХУЖЭ. СЕДИТИ СПАКОЙНА И ЖДИТИ КАГДА АТЕЦ АДАСТ ВЫКУП. ПОХЕТИТЕЛИ». Юлька прочла записку вслух, а потом мрачно объявила: – Вот так, Аннушка. Все ясно. Это киднеппинг! – Что? – Киднеппинг. Нас с тобой похитили, чтобы получить от нашего папы выкуп. Вот так! Юлька сложила записку и хотела сунуть ее обратно в кармашек сумки. – Дай и мне прочесть, – попросила Аня, стуча зубами. – На! Аннушка прочла записку, и глаза у нее округлились от страха. – Ой, Юленька, мы пропали! Нас похитили жуткие бандиты, уголовники-рецидивисты! Они получат от папы выкуп, а нас убьют! – С чего ты взяла? Киднеппингом занимаются, как правило, гангстеры, а не бандиты. Похитители детей – это вполне приличные люди, только деньги очень любят. – Что ты, Юля! Какие «приличные люди»? Ты прочти-ка еще раз записку! Ты только посмотри, тут же в каждом слове по две ошибки! – Ну и что? Ты разве ошибок никогда не делаешь? – Да я просто не сумею в слове из трех букв сделать четыре ошибки! – В каком слове? Покажи! |
| «Москва, Западная железная дорога, станция Жаворонки, Ликинский сельсовет, деревня Новобрехово, Дельцов Александр Николаевич». Сестра его Тоня ответила мне: «Шурик погиб смертью храбрых». Я у нее, у Тони-то, фотокарточку его попросил» а она пишет: у нас единственная фотокарточка... – Шурка Дельцов, Мишка Соутин, – перечисляет батюшка, – Гекзария был, Кодрат Федорович, грузин – начальство Грузии и баню в лагере топил. Еще был большой человек – Ахмет Уржукович Дударов. Тот уж не знаю, выше Сталина. А в лагере – как это называется, где барахло выдают – кастеляншей был. У меня две лагерные фотографии есть, только групповые, что-то я их не найду! «Начальство Грузии» Кодрат Федорович Гекзария был ответственным за баню, воду накачивал в баню из насосной башни. Еще была пожилая женщина – грузинка, Машоччи Гиквиладзе. Павлуша ей то картошечки принесет, то еще чего – от смерти спасал. Она звала его «сын». Как-то раз Кодрат Федорович Гекзария предложил Павлу Груздеву жить там у него, в насосной – все-таки не в бараке. – На втором этаже среди насосов я и спал, – рассказывал батюшка. – Комнатка там была такая, кроватка, каждый день в бане помоюсь, сполоснусь после работы… Однажды удалось Павлу Груздеву тяпнуть целый ящик мыла – разгружали мыло с машины, и он, Павлуха, тут и подвернулся. Ему ящик мыла подали, а он пошел, пошел и куда-то за угол ушел. Кто видел – та же Машоччи Гиквиладзе, люди старой закалки – все смолчали. А ящик этот Павел Груздев спрятал, и потом все так потихоньку и мылись: с мыльцем-то совсем другое дело. Тяпнул ящик – и тоже ведь для людей. «Если зеку из песка веревки не вить, то никак ему не прожить», – гласит лагерная мудрость. Простым работягам из народа – от сохи, с крестьянской хитрецой и хваткой – было в лагере легче выжить, чем людям интеллигентным и образованным. Работягу выручало его ремесло – будь он печник или автомеханик, а что делать генетику, философу, языковеду? Хорошо, если удается пристроиться при бане, или «кастеляншей», или учетчиком... А если нет? Остается– лесоповал, «сухой расстрел», или катать тачку с глиной, или кирпичи таскать, или просто кирка и лопата – то, что называется «общие работы», на которых «дашь дубаря» через две недели. |
| ника 25 декабря 2014, 13:50 Игрушки все равно не смогут расстроить то, что будет устраиваться Творцом.Дети живут в мире сказок и для них эта такая же сказка, как ни странно у нас не принято развивать мир добрых загробных идей, зато адские идеи загробного мира-пожалуйста.Где куклы ангелы? Вообще считаю что через загробную тематику смерти -к которой имеет некий интерес каждая личность-есть пусковой механизм человеческого осознания смерти как таковой. Честно не страшно все-это вид детской игры в орлянку по сравнению с общими проблемами семьи. Пока родители будут такими как они есть -дети будут интерсоваться другими вещами. Лариса Воронина 25 декабря 2014, 13:44 Первый гость интервью - настоящий депутат: сигнал отработал, материалы собрал, результат нулевой. По вопросу ответственности он лукавит, ответственность за нанесенный ущерб понесут все участники процесса, только в разной степени: владелец ТМ уголовную, производитель и распространитель административную. Сложнее будет доказать связь нанесённого ущерба с конкретной вещью, но депутат указывает, что у него есть заключение психолога (хотя нужно заключение эксперта)... В общем, работу проделал, но до конца не довёл: " Пока в правительство я ничего не отправлял " . И не отправит. Алексей 25 декабря 2014, 08:43 Господину Депутату! Как-бы, обращение. Производится ли данный товар в России? Известен ли перечень Российских оптовиков, закупающих эту дрянь за рубежом? Возможно ли на уровне ведомства обязать органы стандартизации и метрологии РФ сертифицировать это барахло на предмет психо-нравственной безопасности населения? Уточните в Прокуратуре РФ, разрешена ли в стране деятельность сект, колдунов, навязывание суицида, культа насилия и жестокости и т.д. А если нет, то почему детские товары пропагандируют всё это? Можете ли Вы совместно с Минкультом РФ внести дополнения в закон, в котором есть плюс, 16 плюс, 18 плюс. Почему данный критерий нельзя применить к товарам для разных детских возрастов? И так далее. Если Вы, Представители населения во ВЛАСТИ, будете рассуждать в категориях " нравится, не нравиться " и заведомо утверждать о " законодательной невозможности решения " , то грош Вам цена в базарный день. Поставьте на дыбы все исполнительные органы власти, а народ поддержит Вашу инициативу. Для того Вы и нужны Д Е П У Т А Т Ы народа. |
| Игорь мог, конечно, жить и один в комнате на Большой Калужской (цела ли комната?), но бабушка считала, что ей будет спокойней, если Игорь поселится у бабушки Веры. Все это были подробности, не имевшие значения. Главное то, что он возвращается. И эта дурацкая, из чаплиновской комедии, история с чемоданом и мешком — лишь малая цена за возвращение, ничтожная цена, пустяки, не надо огорчаться. А все-таки что же там было? Ну, пустяки, барахло, ну, валенки, зимнее меховое пальто, переделанное из отцовской бекеши. Ну, какие-то кофты, одеяла, простыни, скатерти, всякая мура. Очки вот жалко. Без очков — хана. Но можно заказать новые. А вот что действительно жалко — дневники, вся школьная жизнь с седьмого класса по девятый. Три толстые общие тетради. Все, начиная с переезда из того дома на Большую Калужскую, когда они остались втроем — он, бабушка и Женька, — новая школа, ребята, Дом пионеров, два лета в Серебряном бору и одно лето в Шабанове. Сколько там дорогого, ценного, смешного, изумительного! Как часто он смеялся, перечитывая некоторые страницы. Все остальное мура. Заснуть и забыть. Завтра вечером будет Москва. И он заснул, хотя в щели маскировочной бумаги серело, загорался день. Ему приснилась старая квартира, та, где жили раньше с отцом. Большая темноватая столовая, рядом с нею комната бабушки, отгороженная от столовой портьерой болотного цвета; в бабушкиной комнате всегда было солнечно, окно во всю стену и дверь на балкон, там стоял платяной шкаф, тот самый, из которого однажды зимой, перед Новым годом, совершенно неожиданно — никто его не трогал — выпало большое, вделанное в дверь зеркало и разбилось. III Елка стояла в столовой почти посередине, обеденный стол сдвинут к пианино. Комната стала тесной, запахла лесом, дачей, лыжами, собакой Моркой, верандой с белыми окнами и грязным, мокрым полом, где стучали валенками о доски, бросали рукавицы на голый стол, без клеенки — все вещи на веранде имели какой-то жалкий, промерзший вид — и, распахнув обитую войлоком дверь, вбегали в тепло, в дымный, кухонный, сухой уют с треском печи. |
| Наконец Ирина выглянула из спальни и увидела как раз то, о чем уже подспудно догадывалась, но словно не разрешала себе догадаться: Павел сидел в большой комнате за компьютером. Перенося сына в спальню, он просто расчищал себе путь к своему любимому ящику. Просто освобождал место. Вы, мол, там болейте и умирайте, сходите себе с ума, только меня оставьте в покое. И вот тогда стало ясно, что его действительно украли, ибо сам он так поступить не мог. Это уже действительно был не Павел, а кто-то другой… кукла, сделанная по образцу человека. Но такого ведь не бывает, с отчаяньем думала Ирина. Не бывает, но есть, отвечало ей внутреннее «я», тот самый глубинный голос, который определяет сущность человека. Наверное, его и называют душой. Он-то как раз и пропал у Павла в последнее время, отчего и пошли все проблемы. Выходит, Тимка прав – кто-то украл у его отца душу… 8 Раньше Павел часто вспоминал свое детство, особенно глядя на сына. Когда он сам переживал нынешний возраст Тимки, они с матерью обитали на рабочей окраине Москвы. Отвратительное, надо сказать, было место: какие-то серые пустыри вокруг блочных двухэтажных домов, переполненные мусорные ямы, раскисающие в период дождей дороги. Впрочем, тогда окружающее воспринималось иначе. Удивительно, но факт: все мальчишки, в том числе Павел, чувствовали себя как рыба в воде среди этих жутких трущоб, на этих запущенных пустырях. Сколько игр переиграно, казавшихся тогда страшно интересными, а теперь, как взглянешь издалека, на удивленье тупых и диких. И негигиеничных! Павел задним числом содрогался, вспоминая пропускаемый меж пальцев серый песок с кладбищенских холмов, ребра сдохших собак, заменяющих в игре изогнутые казацкие сабли, всякое барахло со свалок, окружавших их родные дома. Поранившись, ободравшись в этих не по дням, а часам растущих помойках, просто стирали грязной ладошкой кровь – и никаких тебе уколов от столбняка! Мать Павла была ограниченной женщиной – впрочем, тогда она тоже представлялась ему совсем в ином свете. Прежде он очень любил мать, вероятно, от этого и не замечал ее очевидных недостатков. До самого последнего времени не замечал. Лишь этим летом, беспристрастно поразмыслив над прошлым, Павел сделал четкий и непредвзятый вывод: жизнь его матери была столь же серой, как завершивший ее могильный холмик. Тот самый, куда он систематически приходил до тех пор, пока его жизнь в корне не изменилась… |
| Второй известный мне случай того же порядка, произошедший за время пребывания Василия Ивановича в Преображенском соборе, был много труднее и сложнее. Уголовный мир дореволюционного времени имел собственную этику и собственные, твердо выполнявшиеся в тюрьмах законы. Теперь эта «законность» утратила в тюрьмах и концлагерях СССР свою силу, так как и сам уголовный мир своеобразно «разложился», утратив свой кастовый характер. Кражи вросли в повседневность, в быт. Грань между вором и обывателем стерлась, и, в силу этого, само воровство перестало быть замкнутой профессией «отверженных». Но в те годы «блатной закон» был еще крепок. Одной из самых жестоких, самых звериных его статей была статья, присуждавшая к «динаме». «Динама» – пария среди париев, отверженный среди отверженных, спит только около зловонной «параши», даже когда в камере есть место; каждый может его ударить, плюнуть ему в лицо, в пищу, отнять пайку хлеба или обидеть каким-либо иным способом. Камера всегда встанет на сторону обидчика против «динамы»... Случится что-нибудь, подлежащее наказанию от начальства, – виновником будет «динама», и все покажут на него. Все грязные, тяжелые работы по камере будет нести он же, «динама». Ни вор, укравший у товарища пайку хлеба, ни предатель-«стукач» к «динаме» не присуждаются. Но не уплативший карточного долга, неизбежно становится «динамой». Игра в карты, в «святцы» – самое яркое, самое острое из переживаний, возможных в тюремном быту, и ее законы очень строги. Шулер наказанию не подлежит, он даже в почете – мастер своего дела! Играют на затыренные (спрятанные при обыске) деньги, на «барахло», на «пайки», на «службу», на «палец», на «очко»... Последнее – сексуальная тюремная гнусность, «служба» – безоговорочное рабство на условленный срок, полное безобразнейших издевательств, «палец» – отрубание себе пальца или нескольких, причем, рубить должен сам проигравший. Отрубивший – герой, струсивший – «динама». Вот на таком-то суде по поводу двух неотрубленных пальцев и пришлось выступать Василию Ивановичу, на этот раз в качестве защитника. Он понимал, что преодолеть, разрушить звериный закон ему не под силу и прибегнул к аргументу, доступному пониманию «присяжных». |
| Сам Цыган не только не жаловался на дефекты своей обуви, но явно гордился своим творческим достижением, лихо прищелкивая лыжей о плиты пола. Он был, вообще, оптимистом. Это-то, вероятно, и вызвало сочувствие строгого администратора, и, хотя многие были обуты еще хуже, он крикнул: Эй ты, франт кривой! Топай сюда! Сдав партию лесорубов конвою, грузин повел Цыгана и Мерцалова в подвал, под бывшей монашеской кухней, и указал: Очищай помещение! Доски и, что подходящее – сюда складывать, а мусор туда валить. Блатная работа. Он был прав. На дворе стоял трескучий мороз, а в подвале было тихо и тепло. От Мерцалова было мало толка. Сухой, удушливый кашель корежил его хилое тело, как огонь костра сухую бересту. Ты, доходяга, хоть доски-то из угла отваливай помалу, – покрикивал на него Цыган. – Тяни на себя! Стой! Это что за хреновина? Под досками в груде обломков тускло поблескивало что-то непонятное. Вытащили, осмотрели. Вроде фонаря с разноцветными стеклами, укрепленного на большом металлическом держаке. Да и сам фонарь из металла... Может, «рыжий»? 117 Монахи богато жили... Цыган поколупал пальцем дверцу фонаря. Не! Не «рыжий»! Видишь, ржавь зеленая въелась. Однако, работа тонкая, узорная. Клади в сторонку, там разберем. При дальнейших раскопках, нашли другой, парный к первому. Потом вытащили что-то, вроде знамен с изорванными ветхими полотнищами, а на полотнищах – образа. Цыган всесторонне обдумал положение. Затырить 118 , конечно, возможно. Но какой от того «фарт»? Какому черту эти фонари нужны? Выгоднее доложить по начальству: может, и наградят. А начальство, в лице Баринова, уже само входило в подвал. Клад нашли, гражданин начальник, – разлетелся к нему Цыган, – вот посмотрите какие финемоны... – Цыган любил умные слова. Барахло... Принадлежности культа, – ткнул ногой хоругви Баринов. – Ты, однако, посматривай. Может, и что путное попадется. Все возможно. «Путному-то мы и без тебя место найдем», – подумал Цыган. Будьте благонадежны, гражданин Баринов, не упустим, – добавил он вслух. – А вы прикажите меня к этой работе прикрепить. Уж я!.. |
| — Ну, Николай, теперь ноги в руки и ходу отсюда, ибо сейчас за нас возьмутся артиллеристы! Николай покатил пулемет, Сергей подхватил неиспользованные коробки с лентами и они бегом бросились за разрушенный домик. Шагах в сорока от бывшего штаба, начинался довольно глубокий овраг, кое-где заросший невысоким кустарником. Не успели они спуститься на дно оврага, как земля дрогнула и раздались частые разрывы снарядов там, где еще недавно был их окоп. Бежали изо всех сил, с каждым шагом удаляясь от страшного места. Спешить заставляло и опасение, что австрийцы, не обнаружив их убитыми, кинутся догонять. То бегом, то шагом передвигались они целый день, таща на себе пулемёт и коробки с патронами. Остановились только раз, для того, что бы разъединить остывший ствол пулемёта со станиной. Овраг давно кончился, и пулемётчики продолжали свой путь в реденьком осиновом лесочке вперемешку с березками. Только на заходе солнца они решились остановиться отдохнуть. Перекусили остатками пайка и тут почувствовали, что смертельно устали. Сергей сказал Николаю, чтоб тот ложился спать, а сам будет дежурить и через два часа они поменяются местами. Достал часы и нажал на кнопку. Крышка открылась. После негромкой мелодии пробило одиннадцать часов. Николай прилег на траву и тут же захрапел. Прошло два часа, но Сергей не стал его будить, дав поспать еще один час. Когда подошла очередь дежурить Николаю, Сергей приказал разбудить его, как только начнет сереть небо. Проснулся Сергей сам, когда над горизонтом уже показался край солнца. Рядом спал Николай, причмокивая во сне, как ребёнок. Он разбудил его, но ругать не стал, пожалев благодушного богатыря. Позавтракав на скорую руку остатками пайка, они тронулись в путь. Сначала шли таким же малорослым лесом, а потом кончился и он, но зато они вышли на дорогу. Дорога была хорошо накатана, и было видно, что по ней прошло множество подвод. Но чьи это следы? Русские или австрийские? Неужели, пока они спали, противник сумел так далеко прошагать по нашей земле? Здравый смысл подсказывал, что не может такого быть, чтобы наши войска без боя оставили свои позиции. Но тогда почему они второй день не слышат ни пушечной, ни ружейной стрельбы? По обочинам дороги кое-где валялись сломанные телеги, трупы лошадей, какое — то барахло, но нигде не было видно убитых. И все же уверенность в том, что здесь недавно прошли именно наши части придавало то, что все валявшееся у дороги было русским, а не австрийским. |
| Ну до чего же ты, Алисочка, глупая! Забыла, зачем забралась в эту кабину? Газ действует! Ты теперь стала меньше ростом, чем была. Алиса попыталась встать, и ей это отлично удалось — она даже не доставала головой до верха кабины. Она подняла руку, чтобы дотронуться до потолка, но рука не достала, и с каждой секундой потолок уходил все дальше, словно Алиса опускалась вниз, стоя на какой-то платформе. И тут стало страшно. Сама не ожидала, что испугается, но испугалась — от неуверенности в том, удастся ли вернуться в свой размер и в свой мир, мало ли что случится? Вдруг останешься крохотулей. Два лилипутика на всей планете — она и Аркаша, будут они жить в коробке из-под ботинок, выращивать тлей, бегать от пчел, смертельно бояться кота, а со всех сторон к ним будут приезжать экскурсии, смотреть на них сквозь специальные увеличительные стекла и протягивать сквозь решетку крошки хлеба. А на решетке, конечно же, будет надпись: «Кормить Алису и Аркашу строго запрещается. У них из-за вас хроническое расстройство желудка». Мама будет приходить каждый день, сидеть в сторонке и тихо плакать… Алисе стало так себя жалко, что она чуть не расплакалась. Но плакать было некогда — Алиса понимала, что, как только уменьшение закончится, надо бежать к Аркаше на выручку. Но когда оно закончится? Оказалось, что вокруг нет ни одного ориентира, по которому можно было бы догадаться, какого ты размера. К тому же свет совсем ослаб и неясно было — где верх, где низ, где выход. Что-то мягкое и громоздкое мешало смотреть — Алиса стала отталкивать эту груду материи, наткнулась на здоровенную железяку — хорошо еще, что тупую. Какой-то дурак подсунул сюда это барахло… И тут же голова сообразила: какой дурак мог подложить, если всего несколько минут назад Алиса еле уместилась в эту кабину, сжимая в кулачке свое добро… Так это ее добро! Это ее плащ, меч и копье. А где же шоколад? Еще растает — хороша она будет, вся в шоколаде! Алиса расправила плащ — он был великоват, но не очень. Можно было одеваться. Она быстро продела голову в отверстие — какая грубая ткань, просто дерюга! |
|
|
