| – Копай яму, – сказал Булыга и плюнул мимо Шурки. – Ну выкопаю, ну и что? Шурка прошёлся по поляне вокруг сосны, потыкал лопатой. – Земля-то мёрзлая, – уныло сказал он. Наконец он примерился, нашёл какую-то небольшую ямку, стал её расширять. Торф поддавался плохо: не оттаял как следует. Шурка копал мучительно, часто останавливаясь отдохнуть. – Ну, яму я выкопаю, ладно. Только ты до суда не доводи. Она меня затоптать хотела. Вон какая морда, она нас всех потопчет! Лосиха повернула голову на шум, но не вставала, а только смотрела, что делает Шурка. Через час яма была готова, и Шурка обвязал ноги лосёнка бельевой верёвкой. Потом, закинув верёвку на плечо, стал подтягивать его к яме. – Помогите, что ль, – сказал он, напрягаясь изо всех сил. Я хотел было подсобить ему, чтоб скорее кончить всё это тяжёлое дело, но Булыга взял меня за рукав. – Пускай сам, – сказал он. – Сам убил – сам пускай хоронит. Уже у ямы лосёнок застрял в кустах. Шурка дёрнул яростно и оборвал верёвку. – Барахло! – закричал он, чуть не плача и махая обрывком. – Верёвка твоя дрянь! Гнилушка. – Надвяжешь. Затрещали кусты – лосиха медленно поднялась и пошла к Шурке, высоко подымая ноги, выбирая место, куда ступить. – Она ведь убьёт! – закричал Шурка, бросая верёвку. – Она меня помнит! – Небось, не убьёт, – сказал Булыга. – А убьёт – похороним. Яма-то как раз готова. Шурка сплюнул, поглядел ещё на лосиху и вдруг бросился в сторону. – Куда? – закричал Булыга. Но Шурка не отвечал, ломал сучки, выбираясь на тропу. – Вертайся, дурак! – заорал Булыга. Выйдя из кустов на поляну, лосиха остановилась, подняла кверху голову, так что стала видна её коротенькая бородка, и захрипела. Она жестоко исхудала, грязно-бурая шерсть на ней свалялась и висела клочьями. – Опасно всё-таки, – сказал я. – Может убить. – Небось, не убьёт, – повторил Булыга. – Сама еле дышит. Лосиха обнюхала верёвку, шумно выдохнула, отошла и снова тяжело легла в кусты. – Эй, – закричал Булыга, – вертайся! – Не вернусь! – откликнулся Шурка неподалёку. – Она меня помнит! |
| — А вы верите ? — спросил Сталин. — Я — нет, — твердо ответил Голованов. — Ты знаешь, и я не верю, — сказал Сталин. — До свидания. На следующий день Туполев был на свободе. Дни боев под Москвой осенью 1941 г. в военной судьбе Жукова были самыми трудными. Уже после войны, отвечая на вопрос генерала Эйзенхауэра, он скажет, что самые серьезные физические нагрузки в годы войны он испытал в боях за Москву. С 16 октября по 6 декабря 1941 г. он спал не более двух часов в сутки. Чтобы поддержать физические силы, прибегал к коротким, но частым физическим упражнениям на морозе и к крепкому кофе. Когда же кризис сражения за Москву миновал, Жуков так крепко заснул, что его долго не могли разбудить. Сталин дважды звонил. Верховному отвечали: «Жуков спит, и мы не можем его добудиться». «Не будите, пока сам не проснется», — сказал Сталин. Сталин тяжело переживал плен своего сына Якова. Но когда ему передали предложение обменять сына на Паулюса, сказал: «Там все мои сыны». А председателю шведского Красного Креста графу Бернадоту, взявшему на себя миссию посредника в переговорах, он ответил: «Я солдат на фельдмаршалов не меняю». Было это в присутствии многих свидетелей, и ответ этот вошел в историю. После войны один генерал-полковник докладывал Сталину о положении дел в Берлине. Верховный Главнокомандующий выглядел очень довольным и дважды одобрительно кивнул. Окончив доклад, генерал-полковник замялся. Сталин спросил: — Вы хотите что-нибудь сказать? — Да. У меня есть личный вопрос. В Германии я отобрал для себя кое-какие вещи, но на контрольном пункте их задержали. Если можно, я просил бы вернуть их мне. — Это можно. Напишите рапорт, я наложу резолюцию, — ответил Сталин. Резолюция была такая: «Вернуть полковнику его барахло. И. Сталин». Проситель заметил: — Тут описка, товарищ Сталин. Я не полковник, а генерал-полковник. Сталин пыхнул трубкой, усмехнулся и сказал: — Нет, тут всё правильно, товарищ полковник. Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. |
| — Сумасшедший какой-то! — заметил Гай-до. — Не сумасшедший, — ответил Эмальчик, — а профессионал высокого класса. С этими словами он скрылся в кустах. — Может быть, и не сумасшедший, — задумчиво произнес Гай-до, — но крайне опасный человек. Остальные с ним согласились. Затем стали обсуждать, что делать дальше. Надо было собрать как можно больше яиц самых различных обитателей планеты. Затем следовало подготовить на борту корабля инкубатор, чтобы яйца не погибли по дороге. В общем, работы было невпроворот, а сделать ее следовало за день-два, если вы не хотите превратить Гай-до из инкубатора в детский дом. Общее решение было таким: все перелетают на Гай-до вниз, в лес, поближе к обрыву, потому что уже известно, где высиживают яйца пнутьихи. Затем Алиса и Пашка начнут собирать яйца — по нескольку от каждого вида, а Гай-до тем временем подготовит в своем трюме место для хранения яиц. К счастью, они здесь небьющиеся, так что необязательно подкладывать под них подушки и одеяла. Гай-до решил было лететь сейчас же, чтобы вечером начать погрузку, но тут налетела буря с градом и со снегом. Ветер валил с ног, Алиса с Пашкой вынуждены были забраться внутрь корабля, чтобы переждать жестокую непогоду. Сразу стемнело, и стало ясно, что в такую темень в лесу и у обрыва делать нечего. Тем более что быстро надвигалась ночь. Так что остаток вечера Пашка с Алисой провели в трюме Гай-до, освобождая его от лишних вещей, что накопились в нем, пока Гай-до мирно стоял в саду дома под Вроцлавом. Здесь были и садовые лопатки, и пустые горшки из-под рассады, и детские погремушки, и кусок шланга, и высохшие букеты — чего только не соберется в животе космического корабля, который давно не поднимался в космос! Алиса безжалостно выбрасывала вещи в мусорный контейнер, чтобы уничтожить все перед отлетом с планеты. Гай-до устраивал скандалы, стараясь сохранить свое барахло. Пашка посмеивался и разбирал материалы съемок, выясняя, куда отправляться назавтра и в кого ему лучше превратиться, а Алиса была рада, что настала непогода, потому что без ее решительных действий кораблик никогда бы не расстался с любимой погремушкой Вандочки, с пустыми бутылочками из-под кефирчика, с мешком удобрений для незабудок и другими драгоценностями. |
| евдокия 3 июня 2017, 23:52 Может быть нужно начать с того что показать кто в доме главный? Что мать хоть и одиночку подросток должен слушать беспрекословно. Выкинуть телевизор с планшетами оставить один компьютер только для учебы в крайних случаях и начать жить по человечески? Я лично точнее моя семья именно так и делает. Дети в ваших руках. Лепите. Кто им барахло-То покупает с компьютерами? И деньги на руки дает? На сигареты... Алексий 2 июня 2017, 16:54 Дерзну ответить читателям, задающим вопрос: " Что делать, по порядку: 1,2,3 " . Друзья, если ребёнок УЖЕ преодолел грань привязанности, а воспитательный взаимный контакт утрачен, это значит, что ошибки, изложенные ув.автором, УЖЕ совершены; пути назад нет. Человеческих сил недостаточно, чтобы даже остановить этот пагубный процесс, а уж повернуть его вспять - и подавно. Ответ один (сошлюсь на о.Димитрия Смирнова и проф.А.И.Осипова): 1. Молиться. 2. Каяться искренне. 3. Сознать свою полную немощь, невозможность исправить дитя своими силами. 4. Вопиять о помощи ко Господу, к пресв. Владычице Богородице, к любимым святым, ко Ангелу Хранителю чада. 5. Предать себя и чадо в руце Божии. Прошу молитв. Анна Гончарова 2 июня 2017, 16:36 Если ребенок маленький, построить вместе домик из конструктора или поиграть в прятки. Детям постарше можно поручить часть Вашей работы. Ну, например, самому составить список продуктов для семьи и вместе пойти за покупками. Если у Вас свое дело, поручите какую-то простую работу и терпеливо и с любовью поправляйте Ваше чадо, если что-то идет не так. Ребенок должен чувствовать свою нужность, получать удовольствие от принятия правильных решений. Конечно, лучше всего это удается в многодетной семье. Помоги нам Бог! Дети - это самое дорогое, что у нас есть. Воспитание - нелегкий труд, который облегчается Верой и Любовью. Анна Гончарова 2 июня 2017, 16:23 Начать, мне кажется, нужно с себя. Кто-то сказал, что наши дети - это непосредственное отражение наших недостатков. Во-первых, на исповеди покаяться, что не умеем по-настоящему воспитывать детей. Совет священника - всегда ответ Господа Бога на наш вопрос. Меня священник после исповеди всегда спрашивал, люблю ли я детей сердцем своим. Я сначала не понимала, зачем он спрашивает. Потом осознала, что по жизни мы - эгоисты, думаем в первую очередь о себе. А когда меняем отношение к ближнему и начинаем жертвенно служить ему, тогда вся жизненная ситуация меняется, и в первую очередь - воспитательная. А из практических советов могу поделиться, что лучше всего помогают совместные с детьми проекты. |
| Я «вывалил» на жену Пастернака и хотел, чтобы она была моим идеалом Священник Димитрий Агеев – о книге с чердака дочери княгини Оболенской 15 сентября, 2018 Священник Димитрий Агеев – о книге с чердака дочери княгини Оболенской «Мне очень хотелось купить то, первое издание. Наконец, удалось найти книгу в лавке антиквара-букиниста. Я понял, что мне важно держать ее в руках, листать, перечитывать… Это же абсолютный гимн любви, самой настоящей любви мужчины и женщины. Я хотел, чтобы у меня была такая же любовь. Я об этом Бога просил…» Мы попросили священников рассказать о книгах, которые произвели на них сильное впечатление, может быть, в чем-то изменили их жизнь. О любимом романе рассказывает иерей Димитрий Агеев. Я познакомился с этой книгой, как мне кажется, довольно поздно. Мне было уже двадцать с небольшим лет. Я жил и работал тогда в Бельгии и снимал мансарду у одной старой русской эмигрантки, ныне покойной Марии Викторовны Спечинской. Ее дом в Брюсселе на улице Каштанов был островком той России, про которую я знал только из книжек, из документальных фильмов о русской эмиграции, но почему-то был уверен, что все это выдумки. А все оказалось реальностью. По утрам мы пили с ней чай. Она рассказывала, какие в их имении росли яблоки, что ее маменька – княгиня Оболенская – знала государя императора, и многое другое, о чем я до сих пор жалею, что не записал. Мансарда, на которой я поселился, по сути была чердаком, изначально предназначавшимся для прислуги. Там было свалено разное барахло, которым много лет не пользовались и ничего там не трогали, пока не оказалось, что мне негде жить. Мария Викторовна предложила мансарду, при условии, если меня не смущает наличие всех этих вещей. Меня не смущало, и даже напротив. Там было много книг, в основном эмигрантские журналы и антисоветчина всех сортов. То и дело я выуживал что-то интересное, зачитывался. Однажды обнаружил книгу в синем переплете. Она оказалась первым, миланским, изданием «Доктора Живаго» Бориса Пастернака. Книгой, за которую он в 1958 году получил Нобелевскую премию. |
| Бывает, кого-нибудь отделяют — выкликнут одного и уведут. Или, наоборот, подбрасывают новичка. Его вяло расспрашивают: откуда, давно ли на пересылке? И вовсе не гневно: не встречал ли такого-то? Нет смысла интересоваться. Бывает, пока перегоняют, передний конвоир вдруг заматерится, всех останавливает и гонит назад или резво бежит к двери и ее захлопывает. Это значит — напоролись на встречную партию: перемешаемся, не скоро потом нас разберешь. Но частенько, входя в один конец коридора, видим, как исчезает в противоположном хвост другой партии. А на маршах лестниц всегда гулко отдаются — внизу или над тобой — топот ног, стуканье деревянных чемоданов и терханье мешков о стены, возгласы, подхватываемые эхом пролетов. Бывает, что с коротким списком, чаще с одной-двумя фамилиями, приходят в камеру по нескольку раз: это значит — потеряли. Такие поиски нам на руку: чтобы напасть на след затерявшегося этапируемого, приостанавливают формирование партий, а именно для этого нас тасуют и перетасовывают по камерам, подбирая в эшелоны, регулярно отправляемые с какого-нибудь из девяти московских вокзалов. Ну что ж, все-таки передышка: поспим. Сколько? Это никак не определишь — три минуты или час. Все равно не выспишься к очередному “Соби-райсь!”. Только все больше балдеешь от этой карусели: камера, коридор, лестница; камера, коридор, лестница. Плохо тем, у кого уцелело барахло, тяжелая одежда: бросить жалко, перетаскивать мочи нет. Да еще стеречь! Тем более что всю эту гимнастику мы проделываем как связанные. На пересылке первым делом отобрали ремни, только что возвращенные железнодорожным конвоем. Без них сваливаются штаны, и их приходится одной рукой поддерживать. Хорошо бы знать, что сейчас — вечер, глубокая ночь или близко утро: тогда бы раздали пайки, кипяток. Твердо знаю, что привезли меня сюда примерно в полдень: я мельком видел часы на Курском вокзале, пока нас выгружали из столыпинского вагона. По городу везли как будто недолго, хотя в этих наглухо закрытых, набитых до отказа “воронках” темно, нельзя ни сесть, ни выпрямиться, и время тянется куда как долго. В Москве нас, правда, не упрессовывали, как случалось в других городах, дюжие развеселые конвоиры, врезавшиеся с разбега плечом в застрявших в задней двери машины. |
| — Подтяни-ись! — Дроздовский упруго привстал в седле. — Держать нормальную дистанцию! Чьи вещмешки на передке? Чей карабин? Взять с передка!.. Но никто не двинулся к передку, никто не побежал, только шагавшие ближе к нему чуть ускорили шаги, вернее, сделали вид, что понята команда. Дроздовский, все выше привставая на стременах, пропустил мимо себя батарею, затем решительно щелкнул плеткой по голенищу валенка: — Командиры огневых взводов, ко мне! Кузнецов и Давлатян подошли вместе. Слегка перегнувшись с седла, ожигая обоих прозрачными, покрасневшими на ветру глазами, Дроздовский заговорил с резкостью: — То, что нет привала, не дает права распускать на марше батарею! Даже карабины на передках! Что, может, люди уже вам не подчиняются? — Все устали, комбат, до предела, — негромко сказал Кузнецов. — Это же ясно. — Даже лошадь вон как дышит!.. — поддержал Давлатян и погладил влажную, в иглистых сосульках морду комбатовой лошади, паром дыхания обдавшей его рукавицу. Дроздовский дернул повод, лошадь вскинула голову. — Командиры взводов у меня, оказывается, лирики! — ядовито заговорил он. — «Люди устали», «лошадь еле дышит». В гости чай пить идем или на передовую? Добренькими хотите быть? У добреньких на фронте люди, как мухи, гибнут! Как воевать будем — со словами «простите, пожалуйста»? Так вот… если через пять минут карабины и вещмешки будут лежать на передках, вы, командиры взводов, сами понесете их на своих плечах! Ясно поняли? — Ясно. Чувствуя злую правоту Дроздовского, Кузнецов поднес руку к виску, повернулся и зашагал к передкам. Давлатян побежал к орудиям своего взвода. — Чьи шмотки? — крикнул Кузнецов, стаскивая с передка загремевший котелком вещмешок. — Чей карабин? Солдаты, оборачиваясь, машинально поправлял и за плечами вещмешки; кто-то сказал угрюмо: — Кто барахло оставил? Чибисов, никак? — Чибисо-ов! — с сержантской интонацией заорал Нечаев, напрягая горло. — К лейтенанту! Маленький Чибисов, в не по росту широкой, короткой, словно толстая юбка, шинели, хромая, натыкаясь на солдат, спешил к передкам от повозок боепитания, издали выказывая всем выжидательную, застывшую улыбку. |
| Что тогда говорить о том, какие «котелки» Володя выкидывал, когда мы рассуждали в своей компании, сидя за стаканом местного вина или пива. Во многом, благодаря ему, я (и не только я, насколько мне известно) стал иначе смотреть на многие события в нашей стране - Октябрьский переворот 1917г., гражданскую войну, события тридцатых годов. Не могу вспомнить, чтобы мы когда-то с ним ссорились. Впрочем, однажды, ближе к окончанию срока моей двухгодичной командировки, случилось так, что Володя, хорошо зная о моем желании как можно скорее закончить службу в армии и уйти «на гражданку», опять же во всеуслышание заявил, что мечтает оставить меня в вооруженных силах, поскольку, мол, там мое природное место. Возмущению моему не было предела, я его готов был поколотить, тем более что начальство усиленно предлагало мне продлить пребывание, а я столь же упорно отказывался. Наш разлад кончился тем, что больше эта тема не затрагивалась, хотя я знаю, что он остался при своем мнении и изредка напоминал мне об этом позже. Тогда это вызывало у меня совсем другие эмоции, и мы с Володей попросту смеялись над темой. После возвращения из командировки, почти одновременного, мы продолжали дружить, несмотря на то, что Володя тогда с семьей обосновался в родительской квартире в Орехово-Борисово, а я - на Соколе. Расстояния не слишком пугали, многие праздники встречали вместе, с семьями, малыми детьми, делились успехами и неудачами, которых было поровну. Хорошо помню, как однажды, ближе к девяностым, Володя без звонка ввалился в мою дверь страшно довольный и веселый. «Сделали большое дело» - с порога заявил он и показал небольшую, невзрачного вида брошюру под названием «Авиационный кодекс», первый документ подобного рода в Советском Союзе, как он с гордостью заявил. Это была его конкретная работа, по-моему, сделанная к окончанию второго высшего, юридического образования. Всегда буду помнить, как зимой 1987 г., когда мне пришлось в срочном порядке менять квартиру, я стал обзванивать своих друзей и знакомых с просьбой помочь. Володя примчался первым и весь день, на морозе, таскал мебель и прочее барахло, умудрившись при этом не разбить, как по итогам переезда сказала моя мать, «ни одного яйца». При этом еще успел подружиться с моим другом и родственником, оказавшимся, как и Володя, авиатором. |
| «Если я вхожу в кабинет покупателя и он мне говорит: «Что? Грузовики Уайта? Да»это же — барахло. Я не возьму ни одного, давайте мне их хоть даром. Я собираюсь купить грузовики y Хузейта». B подобных случаях я теперь говорю: «Спору нет, грузовики Хузейта — действительно отличные грузовики. Покупая y Хузейта вы никогда не ошибетесь. У него прекрасная фирма и люди работают на совесть». Тут мой покупатель умолкает. Для спора y него нет повода. Когда он говорит, что Хузейт лучше, и я соглашаюсь c ним, он вынужден молчать. He может же он весь день бубнить одно и тоже, если я c ним и так уже согласился. Тогда мы оставляем Хузейта в покое, и я начинаю рассказывать про хорошие стороны грузовика Уайта. Было время, когда от щелчка, подобного этому, я немедленно становился красным, как апельсин, и начинал на чем свет стоит поносить грузовики Хузейта. И, чем больше я их критиковал, тем упорнее мой возможный покупатель их защищал, и тем убедительнее для него становились преимущества продукции моего конкурента над той, которую предлагал я. Сейчас, оглядываясь назад, удивляюсь, как вообще я мог что-нибудь продать. Я потерял годы жизни в спорах. Теперь-то я держу язык за зубами. Это гораздо выгоднее». «Как любил говорить мудрый старый Бенджамин Франклин: «Если вы спорите, горячитесь и опровергаете, вы можете порой одержать победу, но это будет бесполезная победа, потому что вы никогда не завоюете доброй воли вашего оппонента». Итак, взвесьте хорошенько, что для вас предпочтительней: чисто внешняя, академическая победа или добрая воля человека. Достигнуть разом того и другого можно очень редко. «Бостонская копия» (газета, издаваемая в Бостоне) однажды напечатала этот нескладный по форме, но значительный по содержанию, стишок: «Здесь покоится тело Уильяма Джея, Который умер, защищая свое право перехода через улицу. Он был прав, абсолютно прав, когда он спешил к цели. Ho увы, теперь он также мертв, как если бы он был неправ». Вы можете быть правы, абсолютно правы, успешно двигаясь к победе в вашем споре, но это не принесет вам никакой пользы, как и в случае, если бы вы были неправы. |
| Теперь вопрос, как выглядеть перед соседями. Соседи были люди очень активные. Все время то слушали музыку, то ругались, то роняли посуду, то их дети сидели на лестнице, курили и громко разговаривали на таком языке, от которого у старушек закладывало уши, темнело в глазах и прекращалось всякое понимание. И так, ничего не понимая, старушки уходили в магазин, в парк, в библиотеку и возвращались в подъезд, где на лестнице очень плохо пахло, воняло дымом, как после пожара, и шел громкий разговор молодежи на непонятном языке. Девочки Рита и Лиза стали думать, как быть. Можно, конечно, уходить в парк или в библиотеку допоздна. Но молодежь, что самое опасное, именно на ночь глядя созревала для решительных дел, и по утрам в подъезде очень ругалась уборщица, которая вообще приходила только когда имела свободное время (а кто в наше время его имеет?). Уборщица приходила тогда, когда жильцы писали жалобы в городскую, газету, а также в Верховный Совет. Сестры и так до своего волшебного преображения жили как возле вулкана. Соседские дети очень следили за старушками и время от времени взламывали их квартиру. Дело кончалось плачем старушек, приходом милиции и констатацией того факта, что “ничего не украдено, только приходили попить водички, а ваше барахло нам ни к чему”. Составлялся акт, и еще долгое время проходы старушек через подъезд на улицу сопровождались громким искренним смехом детей. Лиза и Рита притихли. Если бы они жили на первом этаже, можно было бы выходить через окно. А они жили на шестом. Девочки представили себе, что будет, если они выйдут на улицу. Исключение составляло раннее утро. К утру все компании обычно уставали и разбредались. В пять утра, это было проверено, они все спали. Но возвращаться нужно было не позже девяти. В девять утра часть детей уже была в школах, а та часть, которая прогуливала, еще спала. Те же, кого судьба в виде непреклонных родителей выгоняла на улицу идти в школу, держались первые два часа подальше и от школы, и от дома. Надо было также избегать и взрослых. Обычно все в подъездах волей-неволей знают соседей, особенно с годами, а дом стоял уже тридцать лет. Лиза и Рита получили эту квартиру после того, как их, еще сравнительно молодых женщин, пятидесяти пяти и пятидесяти семи лет, выселили в новый район. А в их прежнем доме устроили сначала ремонтную контору, а потом вообще ничего, а теперь там был сквер и песочница. |
|
|
