| — Вы же мне подарили, эти… тряпочки? Я вас вчера правильно понял? — Подарили? — переспросил Колька, округляя глаза. — Мы? Подарили? — повторил за ним Сашка. Оба вытаращились на Илью, будто впервые его видели. — А вы что? И не помните? Как дарили? Но Илья и сам увидел, как братья ошарашены. Встал, подлил им чая. Отломил по куску чурека. Сел, покачал удрученно головой. — Ха! Вы даете… Ну, может быть, мне напомнить, а? — И так как братья продолжали молчать, он рассказал про вчерашнее, как стал он торговаться, предлагал на выбор картошку, кукурузу или деньги, а Сашка попросил сала. А когда порешили, что даст он им шматок сала да ведро картошки, тот же Сашка вдруг заявил: да бери задарма! Мы завтра снова принесем! Илья, конечно, наотрез отказывался, но тут и Колька присоединился к брату и стал наседать, уговаривать Илью в честь их крепкой дружбы взять это дурацкое барахло и унести, чтобы с глаз долой. А им вроде ничего не стоит снова покурочить этот складик. Где они, как Сашка объяснял, лишь замок в задвижке провернули… Братья выслушали Илью, уставясь в пол. Они даже друг на друга не смотрели. Ничего такого они вспомнить не могли. Но если Илья про задвижку знает… Тогда… Лихо это они по пьянке добро свое профукали! Илья предложил еще чайку согреть, но братья заторопились домой. — Ха! Понимаю! Времечко не ждет! Не ждет! — оживился Илья и встал. И братья встали. — Можете на меня как всегда… Как на своего, — говорил он, выходя вслед за ребятами во двор. — Если свистнете, готов соответствовать! А подарка не возьму больше, так и знайте! Задвижечку отодвигайте, одежу несите, но… За наличные! Ну! По петушкам? Колька и Сашка неуверенно кивали. Были они подавленны. Торговали — веселились, подсчитали — прослезились! У самой калитки Колька со вздохом оглянулся и, не глядя Илье в глаза, спросил, голос его прозвучал жалобно: — Но… Может, нам сала немного… Мы бы взяли. Сашка промолчал. Он даже отвернулся, чтобы не видеть Колькиного унижения. Илья уж совсем собрался уходить. Удивился. Переспросил: |
| — Ты зачем ей про склад-то? — А как еще? — Придумал бы! — Вот я и придумал! Что она, не знает, что у нас с тобой вошь на аркане и дыра в кармане… Больше ничего своего нет! — Все равно… А Илья нас ждет? — Может, и не ждет. Он всегда дома. Он в темноте не выходит. — Боится, что ли? — Боится… — Я тоже боюсь… — сказал вдруг Сашка. Колька присвистнул, посмотрел на брата. — А ты чего? — Не знаю. — Как же можно бояться, не зная чего? — Можно. И потом… Если все кругом боятся… это даже страшнее. — Ладно, — рассудил Колька. — Сейчас загоним барахло — нажремся! И страх пропадет! 11 Илья с ходу уперся глазами в узел, пригласил в дом. Окошки занавесил, лампу керосиновую зажег. Притащил картошки вареной, блинов толстых из кукурузы, которые он звал чуреками. Сала нарезал, и сало у него, жука, тоже оказалось. Никогда перед Кузьменышами не выкладывался хозяин так богато. Да ведь и братья теперь не те: купцы! Хозяева! Со своим товаром пришли! Какой же тут может быть толк без застолья? Илья и бутылку поставил: — Гуляй, Ванька! Ешь опилки! Мы живем на лесопилке! Разлил по кружкам, пригласил угощаться. Братья посмотрели друг на друга. Оба подумали: пить страшновато, а опозориться и того страшней. Впервые в жизни их так угощают, принимают на равных. Впервые наливают, как взрослым, сивуху. А Илья кружку свою тянет. — Поехали, поехали! — как говорят проводники. За удачу! Да? Братья взяли каждый свою кружку, понюхали. Воротит, как от помойки. Лучше бы им морса сладкого… Как-то разок угощали, вкуснотища, не то что это. Но вида не подали, не показали, что противно. Наоборот, чокнулись громко с Ильей, будто всю жизнь только и делают, что выпивают! Проследили глазами, как Илья без напряжения опрокинул в себя, не глотая, капли стер с подбородка и корочкой занюхал. Сразу видать, мастак! Заметив, что братья медлят, весело приказал: — Залпом, ну? Пить так пить, сказал котенок, когда несли его топить… Братья натянуто засмеялись. Колька закрыл глаза, глотнул, еще глотнул, и у него сразу все потянуло обратно. Пересилив себя, сделал он еще несколько глотков, пока не закашлялся, слезы брызнули из глаз. |
| Нельзя без созревшего внутреннего убеждения кричать во весь голос, что с арестом Улюкаева началась опричнина, и был дан старт самоочищению системы. Пока для подобного вывода нет оснований. В свое время была противоположная история с точки зрения идеологических парадигм, в перестройку Горбачеву не поверили многие системные либералы, отбывшие за границу. Они написали открытое письмо под названием «Пусть Горбачев нам докажет». И я боюсь, что ныне в значительной части консервативного патриотического сообщества созрело недоверию к Президенту – «Пусть Путин нам докажет». Но подобными словами глупо разбрасываться. Неужели можно найти в стране хотя бы полпроцента населения, которое не одобряет подобные действия государства?! Конечно, может какие-то олигархи, плотно связанные с Улюкаевым, протестует против его ареста. Или кто-то скажет: «Подумаешь, 2 миллиона – какое барахло. И за это сажать человека?» Буквально пятнадцать лет тому назад проходила публичная дискуссия о легализации взяток, инициированная московским правительством. Дескать, нормальный способ заработка чиновника, который решает проблемы. Как-то легко мы позабыли ту дискуссию. Пока я обладаю недостаточными аргументами для того, чтобы занять определенную позицию, но без сомнений теплится надежда на смену экономического курса государства. Когда аресты улюкаевых станут системной мерой, тогда у нас появятся серьезные основания заявить о смене курса. Коррупционные аресты дошли до самых верхов, но пока они производят впечатления разрозненных действий и не меняют общей картины. Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. Комментарии Оставьте комментарий Закрыть Закрыть 6. Re: «Пока непонятно, что стоит за арестом» Надеюсь, вопрос о том, виновен ли Улюкаев решит суд. Да, именно суд, а не экономисты, филологи, священники, публицисты и т.п. 5. Re: «Пока непонятно, что стоит за арестом» Не в традиции привилегированного класса сажать своих " собратьев " за воровство, растрату и другие провинности. Как это было при большевиках, так и теперь - провинившего-ся попугают-попугают и затем переведут на другую работу без потери рублёвого качества. Политический курс в экономике не сдвинется с места, пока та заправляет Кудрин, что вписался в " свои " . Однако этот посредственный экономист не способен решать гигантские проб-лемы, накопившиеся со дня эль-цинского пере-ворота, а здесь нужны экономисты другого фор- мата и другой школы... |
| Были и просто одиночки, которые распространяли листовки по собственной инициативе. Были мальцы, которые искали общения с кружками и на этом попадались. В лагере, в частности, я встретил молодого парня из Риги Юрия Баранова, который поступил в один из ленинградских институтов и сразу же стал спрашивать у товарища: «Скажи-ка, а существует ли здесь подпольный кружок? Я хотел бы в него вступить». Нарвался на стукача. Тотчас был арестован, получил десять лет лагерей. А на поверхности все было спокойно. Казалось, сталинская деспотия не имеет противников, народ безмолвствует. Другая школа, где я долгие годы работал, была в Марьиной Роще. Марьина Роща — это особый мир. В древние времена это была земля бояр Шереметьевых. В XVII, XVIII, XIX веках здесь — любимое место народных гуляний. Тут справлялся народный праздник «семик» (в четверг перед Троицей, на седьмой неделе после Пасхи). В те времена этот район считался районом фальшивомонетчиков и всякого жулья. В конце XIX и в XX веке район заселен исключительно ремесленниками. Затем здесь строятся два завода. Появляются рабочие. В 40х годах здесь, как нигде в другом месте Москвы, сохранилась старина. Старые деревянные домишки, канализация отсутствует, водопровод тоже — ходят к колодцу с ведрами. Зимой — сугробы; фонарей нет, хоть глаз выколи. Бывало, идешь вечером и не верится, что это двадцатый век, что, если сесть на трамвай, через пятнадцать минут будешь в центре Москвы, на залитых электрическим светом московских улицах. Городской шум сюда не достигает. Кажется, что ты где-то в Сибири, за тысячи километров от столицы. В домиках невылазная грязь, вонь, старое барахло, скученность. Сохранились старые традиции. 13 января, в канун Нового года по старому стилю, ходят толпы молодежи человек по сорок, поют, играют на гармошках. Девушки подходят, спрашивают имя: загадывают, как будут звать жениха. Население — в основном ремесленники. Портные; эти живут прилично, имеют заказчиков, дают взятки фининспекторам. И наряду с этим беднота: работницы, потерявшие мужей на войне, они работают чернорабочими, уборщицами, дворниками. Ребята голодные, одетые в лохмотья, разнузданные и разболтанные. |
| За эти шесть месяцев у меня скопилось кое-какое барахло, переданное мне в передачах, так что я был не в одной рубашке и мог даже делиться с неимущими. Борода моя росла, и меня по-прежнему вертухаи звали Иисусом. Почему я вызывал в их воображении такую ассоциацию с Иисусом Христом, я не понимал, и меня это смущало, ибо я был так далек, беспредельно далек от этого светлого образа безгрешного Сына Божьего, вземшего грехи мира ( Ин. 1:29 ). Я же все мытарства, выпавшие на мою долю, принимал как заслуженные, как наказание за свои грехи. Такая внутренняя позиция справедливости наказания, ее необходимость для меня помогала мне и поддерживала в трудные моменты жизни. Внутри себя, в своей душе, я все принял как должное, как необходимое для меня испытание. Гром не грянет – мужик не перекрестится. С Мурома и во всей последующей жизни во мне «играла жизнь, кипела кровь», и многое, заложенное с детства, куда-то ушло и словно не жило вовсе. Это совсем не значит, что для меня перестал существовать светлый мир детской веры, но его все сильней и сильней заслоняла жизнь, страсти, грехи большие и маленькие, в которые душа погружается, как щепка в океан, болтаясь средь житейских волн, «воздвизаемых зря напастей бурею» . Когда я оказался отсеченным от мира, в нависшей беде, один на один с ней, единственной соломинкой спасения была вера, всплывшая в душе на поверхность и открывшая мне «множество содеянных мною лютых» . Пришло раскаяние, пришло покаяние с мокрой подушкой от слез. Лежа, сидя, шагая, я вспоминал забытые молитвы и повторял их, ища прощения и помощи. И то и другое было искренне. Но мне никогда в жизни не удавалось удержать в себе, как основную жизненную силу, это чувство, это состояние. Оно покидало меня, окуная в «бездну греха», и вновь приходило, очищало на какое-то время, и снова, и снова я не был в состоянии удержать его, хотя в самых «безднах греха» я ощущал свой грех и свое падение. И так всю жизнь до сего дня. «В бездне греховной валяяся и неизследную милосердия Твоего призывая бездну, от тли, Боже, мя возведи» . |
| В ожидании парохода “Глеб Бокий” они ещё поработают на кемской пересылке, и кого-то заставят бегать вокруг столба с постоянным криком: “Я филон, работать не хочу и другим мешаю!”; а инженера, упавшего с парашей и разлившего на себя, не пустят в барак, а оставят обледеневать в нечистотах. Потом крикнет конвой: “В партии отстающих нет! Конвой стреляет без предупреждения! Шагом марш!” И потом, клацая затворами: “На нервах играете?” — и зимой погонят по льду пешком, волоча за собой лодки, — переплывать через полыньи. А при подвижной воде погрузят в трюм парохода, и столько втиснут, что до Соловков несколько человек непременно задохнутся, так и не увидав белоснежного монастыря в бурых стенах. В первые же соловецкие часы быть может испытает на себе новичок и соловецкую приёмную банную шутку: он разделся, первый банщик макает швабру в бочку зелёного мыла и шваброй мажет новичка; второй пинком сталкивает его куда-то вниз по наклонной доске или по лестнице; там, внизу, его, ошеломлённого, третий окатывает из ведра, и тут же четвёртый выталкивает в одевалку, куда его «барахло» уже сброшено сверху как попало. (В этой шутке предвиден весь ГУЛАГ! и темп его и цена человека.) Так глотает новичок соловецкого духа! — духа, ещё не известного в стране, но творимого на Соловках будущего духа Архипелага. И здесь тоже новичок видит людей в мешках; и в обычной «вольной» одежде, у кого новой, у кого потрёпанной; и в особых соловецких коротких бушлатах из шинельного материала (это — привилегия, это признак высокого положения, так одевается лагерный адмсостав), с шапками-“соловчанками” из такого же сукна; и вдруг идёт среди арестантов человек… во фраке! — и не удивляет никого, никто не оборачивается и не смеётся. (Ведь каждый донашивает своё. Этого беднягу арестовали в ресторане «Метрополь», так он и мыкает свой срок во фраке.) “Мечтой многих заключённых” — называет журнал “Соловецкие острова” (1930 год, получение одежды стандартного типа. Только детколонию полностью одевают. А например женщинам не выдают ни белья, ни чулок, ни даже платка на голову — схватили сватью в летнем платье, так и ходи заполярную зиму. От этого многие заключённые сидят в ротных помещениях даже в одном белье, и на работу их не выгоняют. |
| Совсем другой информацией поделился бывший министр обороны Украины Юрий Ехануров. По его словам, Украине не следует цепляться за то " барахло " , которое осталось в Крыму и подлежит разве что распилу на металлолом. По мнению Еханурова, заявление Путина о возможном возврате Украине военной техники является частью его избирательной кампании. Как откровенную " зраду " расценила слова Путина и вице-спикер Верховной рады, представительница правящего " Блока Петра Порошенко " (БПП) Ирина Геращенко. На своей странице в Facebook она не без пафоса заявила, что " Крым за корабли не продаём, не сдаём и не меняем " , а также обвинила Россию и её лидера в том, что украинские корабли " доведены до ужасного состояния, как и сам Крым " . Напоследок госпожа Геращенко, словно магическое заклинание, повторила любимую фразу всех украинских политиков: мол, вернём и Крым, и Донбасс, и корабли, и всё украинское имущество. Как говорится, вперёд и с песней! Другой представитель БПП, глава запрещённого в России " Меджлиса крымскотатарского народа " Рефат Чубаров призвал ради " чести и национальной гордости " " не позорить Украину " и не принимать " унизительную подачку Путина " . Затем, разразившись ругательствами в адрес российского лидера, главный меджлисовец также пообещал вернуть Крым, Донбасс и вдобавок содрать с России компенсацию. А бывший главарь другой запрещённой в России террористической организации - " Правого сектора " - Дмитрий Ярош пообещал ещё и " разрушить Московскую империю " . В целом позиция украинских деятелей по заявлению президента России о возможной передаче Киеву военной техники из Крыма варьировалась от " три магнитофона, три портсигара отечественных, куртка замшевая... Три! " до " сами подавитесь нашим давно протухшим салом, кляты москали! " Вывод здесь напрашивается вполне тривиальный: им хотелось бы, чтобы Россия вернула не тот подлежащий переработке металлолом, в основном 60-70-х годов, а весь полуостров Крым. Желательно, со всей имеющейся там новенькой и современной российской техникой. В качестве компенсации за " аннексию " . Вот только эти украинские хотелки мало кого беспокоят. |
| Копить картины не хочу - Много вы продаете своих картин? - Я стараюсь работы не продавать, но бывают разные ситуации. Многое зависит и от того, кто покупает. Если есть возможность оставить картину в Москве, если покупатель готов предоставлять полотно для выставок, можно и продать. Потому что картина пишется не для конкретного человека. А были у нас такие ситуации, когда заказчик предлагал работу на кабальных условиях – нигде не печатать, не показывать. Пришлось отказывать. - Есть мнение, что молодому художнику не стоит торопиться с выставками, и собственной рекламой, что нужно накопить материал, отсмотреть и демонстрировать самое лучшее. Как Вы относитесь к подобным высказываниям? - Сколько бы художник не копил свои работы, выбор все равно не за ним. Это нас отбирают – и зритель, и время. Нам неведомо кто сколько проживет. Вот Васильев, вообще 27 лет прожил – гениальный мальчик, зрелый художник. А Тициан свою лучшую работу «Кающийся Себастьян» написал в возрасте за девяносто лет. У всех по-разному. Мы живем, что-то делаем. Что касается пиара – я имею в виду историю с «Белым городом», то это не наша инициатива. Именно это издательство нас напечатало, даже не спросив. Если печатают, значит, есть интерес к нам. А собственным продвижением или раскруткой мы почти не занимаемся. Знаете, чего я боюсь? Что это вообще никому не нужно и неинтересно будет. Пусть кто-то скажет, что лучше собирать свои картины, ждать, когда их будет достаточно для персональной выставки. Так часто бывает с моими коллегами. Я уверен, что когда выставляешь работы, - оцениваешь себя иначе, уже как зритель, видишь чужую реакцию. Ошибки и промахи куда заметнее. Лучше это сделать раньше. Бывает, переезжаю я в новую мастерскую, и волосы дыбом встают: художник умер, а его работы как барахло лежат и уже никому не нужны. Не только печатать его никто не собирается, даже для хранения нет условий. А на помойку выбросить рука не поднимается, потому что я знаю, что это мой коллега делал. А вообще, художнику никогда не нравиться до конца свое произведение. Вот «Ледовое побоище» - в 1987 году написано. Теперь я вижу все минусы и плюсы, конечно, не удовлетворен работой. И стремлюсь к лучшему. А то, что совсем не нравиться, вообще уничтожается. Никуда не идет. Я показываю то, что мне нравится сейчас. |
| — Видали! И здесь воспитывают! — и сурово спросил: — Ты сколько сегодня выжгал, охломон? У незнакомца дернулся рот, беспомощно и горько задрожали веки, но губы тут же сжались, резче означив отвесно стекающие к подбородку складки, худая рука крепче стиснула трубку. — Щенок! — сказал он тихо, — Где ты служишь, кем руководишь, не знаю и знать не хочу, но слюни следовало бы тебе утереть, прежде чем допускать до руководящего-то дела! — и вдруг решительно, по-чапаевски взмахнул рукой, будто сгребая всю компанию с берега: — А ну вон, к чертовой матери с реки! Чтоб ни духу, ни вони вашей здесь через час не было!.. — и уехал, за мыс Опарихи с лодкой зашел. — Нну, бгатцыы! — опомнившись, развел руками шеф, — уж какого нагоду в зубопготезном кгесле не пегевидал, но с такой поганой пастью… — Дать ему надо было, чтоб на лекарства всю жизнь работал!.. — По виду, он и так на уколах живет. Наркоман? — Ладно, если наркоман. Что как рыбинспектор? — Егунда! Инспектога здешнего я знаю. Семен, инвалид войны. Миговой мужик… — Значит, снова самоед! Ну мы ему… Незнакомец вернулся точно через час. На берегу все как было, так и есть: барахло повсюду; сытая пьяная артель в тенечке спала, и слепни ее доедали. Распинав шефа, незнакомец сказал: — Вам чё говорено было?! Зубостав на него пялился, ничего со сна не понимая. Наконец продрал глаза, возмутился: — Опять ты?! Ну-ну, знаешь… всякому тегпенью… счас я гебят подыму, мы тебе устгоим… — На, нюхай! — к заспанным глазам зубостава поднесли удостоверение, костром и рыбой пахнущее. Поморщился зубостав: до чего все тут одинаково пахнет! И два раза прочел, не понимая со сна, что читает. «Рыбинспекция, Черемисин. Рыбинспекция, Черемисин». — Внял?! Шеф засуетился, отыскивая по карманам курево, — правы были ребята. Смываться следовало, пока дядя добрый… — Будите своих соратников. Подымайте из воды концы. Я тем временем картинку вам на память нарисую, — объяснил Черемисин. — Не понимаете человеческих-то слов, сопляки! Себя только уважаете! Так я вас еще и законы уважать научу!.. |
| — Папочка, кино! Ты же обещал. Покажи кино! Долго торговались, сколько фильмов показать и какие. Папа рассчитывал показать два. Машка отгибала четыре пальца и говорила: — Три!.. 30.10.60. Принесла красивую игрушечную собаку — подарок Екатерины Ивановны Шварц. Спрашиваю: — Как зовут вашу собаку? — Ее зовут Жулька. Вот у нее наперсток. Красивый? — Что-о! Какой наперсток? Ошейник это! Спохватилась: — Да, да. Ошейник, а не наперсток! Правильно. 1.11.60. Вечером ходили на прогулку. Дошли до петровского домика. Машке очень понравилось, когда я сказал, что в домике еще домик — как маленькая матрешка в большой матрешке. На обратном пути показал ей каланчу, рассказал про пожарных. Через пять минут встретили пожарную красную машину, возвращавшуюся домой. А позже, уже дома, Маша рассказывала мне что-то, импровизировала — и говорит: — Они бегут, шумят, каланчат… По-видимому, этим глаголом она хотела обозначить тот какофонический шум, который производят пожарные машины, когда летят на пожар. 2.11.60. После обеда бегает по всем комнатам: — Спасибо, бабушка! Папочка, спасибо! Спасибо, тетя Минзамал!.. Вчера прибегает на кухню, тети Минзамал там нет, она в ванной. У закрытой двери: — Тетя Минзамал, спасибо! Ты что там делаешь, тетя Минзамал? — Барахло стираю. — Что-о? Тебя кто научил так говорить? Что еще за «барахло»?! 3.11.60. Уезжаю в Комарово. До свиданья, доченька! Ау! Пишет мама 4 ГОДА 3 МЕСЯЦА 10.11.60. Уже неделя, как уехал наш папа. Маша через день получает от него письма. В письмах, между прочим, папа посылает ей упражнения по русскому языку. Каждый день мы занимаемся с нею минут по двадцать-тридцать. Сегодня во время занятий вошла бабушка: — Не достаточно ли вам заниматься? — Нет, милая бабушка, не достаточно. Мы занимаемся всего пятнадцать минут. Не успела сказать это, входит Минзамал: — Ну, хватит вам мучить маленького ребенка. Мама немножко рассердилась, но потом поняла, чем была огорчена бабушка. Мама не педагог, ей не хватает терпения и выдержки. Она не заметила, как во время урока назвала Машу тупицей. Каюсь, виновата, больше никогда этого не случится. |
|
|
