| «Легенда не ошибается, как ошибаются историки, ибо легенда – это очищенная в горниле времени от всего случайнаго, просветленная художественно до идеи, возведенная в тип сама действительность». «Легенда – живое предание, почти всегда более истинное, чем то, что мы называем историей», – по слову Авг. Тьерри. Легенда – это и есть история по преимуществу, ибо «поэзия ближе к философии и содержательнее, нежели история», как засвидетельствовал и трезвеннейший из философов, отец современной науки, Аристотель» 1 . Народ не высказывал своего «Верую», в форме догматически кристаллизованного исповедания; он, правоверно повторяя его про себя, умеет рассказать о нем только образом, примером, сравнением. Народ – как бы вечный иконописец: свою молитву, веру и исповедание он выражает в красках и линиях своего предания и сказания; он не мыслит образом, но образ и есть самое его мышление: мыслить для него значит вооображать, творить образ; о Богоматери у иконописца нет никакой мысли, обладающей бытием в отдельности, бытием, как мысли, у него есть икона о ней. Так и у народа. Когда-то он создал слово и язык, создавая мысль, в единое мгновенье, нераздельно и неслиянно, впоследствии он создал, образомысля, продукты этого образомышления – предание, сказание, поведание, и отнестись с недоверием к ним значит то же, что не поверить иконе иконописца, не уметь прочесть их значит то же, что не уметь прочесть икону Андрея Рублева или фреску Джиотто. От такого неуменья и недоверия страдаем мы сами и беднеем, ибо у нас нет иных путей узнать ни Рублева, ни Джиотто, ни народа: они не хотели, для нашего облегчения, писать комментарий на себя или длинных сочинений о себе. Нищая Русь не загляделась на порфиру и виссон второго миродержца: Римской Империей Второй – как империей, порфирой – как порфирой, Русь не была никогда зачарована. Второй Рим был для нее двулик: как Рим, наследник первого италийского Рима, второй Рим был великая империя, новый orbis Romanus, царство оглавленное именем силы: ибо греческое Ρμη и значит сила, – и об людях этого царства Русь мыслила словами преподобного Нестора: «греци хитры даже до сего дня», она исчисляла исторические грехи этого царства, она знала летопись его позора и блуда так же хорошо, как и сказания его славы и подвига. |
| Книга Целомудрия Книга чистоты Книга Этикон Книга Юбилеев Книги Царств, комментарий Кодекс сиро-римский – см. Законы гражданские римских императоров Коран Ктава де-дебборита – см. Книга Пчелы Ктава де-Диоскоридис Ктава д-итикон (Этика) Ктава д-йауна (Книга Голубя) Ктава д-реш-мелле Ктава де-тегурта д-Хераклидос – см. Книга торговли Гераклида Ктава д-шудаэ д-завне де-Даниел невийа Кукайата Куннаша (патриарха Феодосия) Лавсаик (Палладия) Легенда о Сильвестре Легенда о семи спящих отроках Легенда о Юлиане Легенда о чуде святых Самона, Гурия и Авива Легенды о Константине Летопись – см. Хроника Литургии – см. Анафоры Мадраше Маппакта Пешитта – см. Пешитта Меаррат газзе – см. Пещера Сокровищ Мартирологии (месяцеслов) Ватиканский сиро-палестинский в ркп Масора и масоретские рукописи Мемра Мемре грамматикайе (католикоса Илии I) Мемре д-медабберанута (Нарсая) Месяцеслов – см. Мартирологии Мимре де-дуббаре да-мьятрута (Филоксена) Минганы рукопись Молитва Иоанна Крестителя Мученичества св. Петра и Павла Мученичество ап. Луки Мученичество Барсамьи Мученичество Георгия (Гиваргиса, Михрамгушнаспа) Мученичество Григора Мученичество Гурия, Самона и Авива Мученичество Хаббиба Мученичество Яздпанаха Нильская литургия Номоканон Григория Бар-Эбрея Октоих Севира Антиохийского Онкелос, Таргум Органон Аристотеля Откровение Баруха Откровение Ездры Откровение Иоанна Богослова Откровение Моисеево Откровение Нимрода Откровение Павла Павла комментарий на Аристотеля Пардайса (Рай) Авдишо Нисибинского – см. Рай Эдемский Пардайса (Рай) Энанишо Первоевангелие Иакова Переводы Св. Писания (сирийские) Каркафский перевод (Каркафская масора) Кьюртоновские Евангелия Несторианский перевод Библии (католикоса Map Авы Старшего) Песни Соломона Песнь души Пешитта Сиро-гексапларный (Павла Телльского) Сиро-палестинские (мелькитские) переводы Синайский текст Евангелий (Синайский палимпсест) Филоксеновский Харклеевский перевод Пешитта – см. Переводы Св. Писания Пещера Сокровищ Письма Авгаря и Спасителя Плирофории (Иоанна Майюмского) |
| Епископ исполнили просьбу несчастной души и когда уже прочитал половину назначенного числа месс, жители того города, в котором он находился, произвели междуусобную брань (по внушению дьявола), епископ призван был умиротворить враждующих, сложил с себя священные одежды и в этот день не успел уже отправить ни одной мессы. Нужно было начинать снова, но затем опять такой же перерыв, и когда наконец в третий раз он начал читать мессы, прочитал больше половины и готовился уже начать последнюю – его извещают, что город горит и его собственный дом в пламени: на этот раз епископ не поддался искушению, окончил мессу, и тогда кусок льда растаял, пожара как не бывало и вообще все случившееся оказалось злостным ухищрением дьявола“... Говоря дальше о возможности прямых общений между живым миром и людьми усопшими, автор тотчас же приводит новую легенду: „Известный философ Silo настоятельно просил одного из своих учеников, лежавшего при смерти, возвратиться к нему после смерти и рассказать, в каком подожении он будет находиться“. Ученик исполнил просьбу, явился к нему: „на его плечах была накинута мантия, снаружи вся исписанная различными надписями, а с внутренней стороны „как бы подбитая пламенем (etait comme doublé de flamme)“, и он сказал: „эта мания так тяжело давит меня, как будто целая башня опустилась на мое тело, – я осужден носить ее, потому что при жизни любил блистать тонкой игрой логической аргументации, а пламя, служащее подкладкой моей мании, жжет меня за то, что я любил одеваться в самые дорогие одежды“. Silo, таким образом, лично уверившись в тяжести наказаний, ожидающих грешников, покинул мир и удалился в монастырь.... „Бл. Августин, говорить далее Иаков Воражине, учит, что души подвергаются наказанию в тех местах, в которых они согрешили, а св. Григорий подтверждает это примером“: тотчас же и приводится, как примерь, легенда из „Диалогов“ Григория, но в подтверждение уже другой мысли – о необходимости заботиться об умерших их оставшимся родственникам и друзьям, – на ряду с легендами из „ Диалогов“ приводится легенда Петра Клюньи на тему о важности заупокойных месс и молитв за усопших, потом на ту же тему нисколько легенд тёмного и очевидно позднейшего происхождения (по характеру – совершенно баснословных), наконец легенда из пресловутого псевдо-Турпина, мнимого биографа Карла Великого, легенда на тему о том, что поручения умирающих непременно должны быть исполняемы, „из опасения, чтобы не случилось того, что случилось однажды“, говорит автор, и приводит легенду о похищении демонами души одного человека, не исполнившего просьбы рыцаря, убитого на войне... |
| Но вместе с тем напрашивается вопрос: не явилась ли бессмысленная добавка (вар. 12) следствием эпизода о построении церкви? Но этому противоречит то, что бессмысленная добавка (12) есть и в Б 1 В 1 В 2 Пг 2 с подлежащим «црь». Конечно, больше логичности было бы в такой легенде, которая бы не прибавляла рассказа о построении церкви, или, если бы и прибавила, то предварила бы, что построение совершено потом. Всё это заставляет думать, что наша легенда о Георгии змееборце, первоначально с чертами свежей народной фантазии, без всякой тенденции в христианском духе, потом попала в руки книжников. Они же самое простое и реальное дело, как построение церкви в честь уважаемого человека, причисленного к лику святых, сумели представить в подходящей по их мнению обстановке 673 . Народный же рассказ о бое героя с чудовищем оказался, как выше замечено, удобной рамкой для аллегории и тенденции. Простые подробности – воин идёт на родину, возвращаясь с похода – удержаны, но в каком соединении: святой, знаменитый воин, «иже по смерти живъ», идёт к себе на родину! Неуклюжее соединение тенденции с основным фоном рассказа указывает, что имеющаяся теперь налицо книжная легенда, действительно, позднего происхождения, как указал Кирпичников, но покойный автор, мне думается, должен был бы такое сравнительно позднее происхождение признать только за дошедшими до нас записями – книжными легендами, а он выражается так: «строгая тенденция легенды указывает на её книжность и сравнительное позднее происхождение». Т. е., он ещё раз подтверждает, что «чудо возникло под влиянием изображения, имевшего символический смысл». Далее у Кирпичникова подтверждение домыслов болландистов. Обо всём этом см. у меня в работе ниже. Итак, не лучше ли признать, что ещё до книжной легенды существовала легенда устная, народная, давшая жизнь и всем изображениям, и всем книжным передачам, что к простому рассказу примешались и аллегоризм, и тенденциозность? 674 . В сп. Q. I. 333 чудо о щите отделено от предыдущего рассказа и рассказано, как самостоятельный отрывок. Нет ли древнейших рукописей с таким распределением материала? Это могло бы указывать на то, что в имени Георгия сходились различные сказания: 1) о бое с драконом, 2) о построении (или по поводу) церкви, 3) о чудесном кресте вообще в церкви, потом в определённой и др. Второй и 3-й рассказы сначала соединялись вместе, а потом могли примкнуть и к первому. |
| Из сказанного явствует, что интерес устных преданий гораздо шире обхватывает народную жизнь, нежели их книжные переделки. Устное предание живет в народе свободно и привольно, не стесняемое никаким исключительным применением к известной цели. Напротив того, грамотный переделыватель его, обыкновенно благочестивый монах или вообще человек набожный, предназначает свой риторический труд для поучения и душевного спасения. Важнейшим переходным пунктом между народным преданием и его литературной переделкой служит составление похвалы святому и песнопений в честь его. И похвала, и эти стихи обыкновенно отличаются тем же риторическим характером, какой замечается и в литературной редакции сказания. Со времени составления песнопений сказание получает в глазах народа высшее значение, освящается авторитетом церкви, и из области народного эпоса переходит к духовной лирике, сопровождаемой церковной музыкой или пением. Таким образом за эпическим периодом народного предания наступает новый период, лирический, в песнопениях или стихах, и прозаический в литературной отделке предания. Конец XV века и первая половина XIV, то есть, время Пахомия Логофета, Геннадия и Макария, есть самая заметная эпоха этого важного литературного перехода от эпической простоты к искусственной лирике и прозе. Сентиментальность Иоанна Грозного много способствовала развитию этого нового направления духовных повествований. Впрочем, должно заметить здесь, что вследствие тугого и довольно неправильного развития литературных форм древней Руси, и в XVI, даже в XVII веке, еще составлялись народные легенды эпического характера. Само собою разумеется, что главное внимание историка русской литературы должно быть обращено на народные предания и сказания, составляющие основу всех лучших духовных повествований. Несмотря на разнообразие интересов, не только церковных, но и светских, несмотря на примесь вымысла и даже мифологии, эти народные сказания дышат неподдельным чувством искреннего верования. Можно даже сказать, что в них больше чистоты убеждений и искренности, нежели во многих витиеватых переделках, разбавленных пустым многословием. Сверх того, не нужно думать, чтоб эти духовные повествования составлялись в народе с исключительно религиозной, поучительной целью. Это была особенная художественная форма, соответственная благочестивому духу времени, для выражения всего разнообразия нравственных интересов народа. Муромская легенда о Петре и Февронии, между прочим, забавляла остроумными загадками и хитростями вещей ткачихи, ставшей потом княгиней. Сверх того, в этом сказании явственно выражен протест со стороны личных достоинств против боярской спеси и аристократических предрассудков. Ростовская легенда, возникшая в городе, проникнутом татарщиной, очевидно, держится татарского направления против своекорыстия и маловерия ростовских князей. Легенда смоленская, как увидим впоследствии, в противоположность ростовской, восстанавливает чистую идею христианства против татарского варварства. |
| Другая легенда церковного происхождения рассказана в «Повести временных лет» под 983 г. В ней речь идет о варягах-христианах, отце и сыне, замученных «невегласами»-язычниками. Варяг-отец отказался отдать своего сына для совершения жертвоприношения языческим богам и при этом обличал язычество. Народ подсек сени, на которых стояли отец и сын христиане, и растерзал их. Эта легенда связана с тем местом, на котором была построена затем Десятинная церковь , о чем и сообщается в самом начале легенды. Очевидно, что она имела хождение среди клирошан этой церкви и едва ли не была создана в противовес тем народным рассказам, которые исторически точно указывали на месте Десятинной церкви старые языческие могильники, где совершался культ предков. Дальнейшее историческое произведение, в которое уже входила это легенда, было составлено как раз при этой Десятинной церкви. Это свидетельствует о том, что легенда эта могла и не иметь особого распространения за пределами Десятинной церкви. Свои местные легенды изложили в своей же летописи и монахи Печерского монастыря. Здесь в этих печерских легендах монастырское предание мешается с припоминаниями очевидцев, с личными воспоминаниями самого монаха летописца – по-видимому Нестора. Все это ясно подчеркивает, и в этом случае, узкий круг распространения христианской легенды. Она еще только создавалась и не сошла как бы еще с уст их создателей. Не успев развиться в устной традиции, она уже фиксируется в письменности, окостеневает и не развивается. Многие из печерских легенд этого характера рассказаны в «Повести временных лет» под 1074 г. Перед нами проходит ряд ярких образов печерских монахов – Дамьяна, Еремии, «иже помняще крещенье земле Русьскыя», Матвея, Исакия и др. Образы этих монахов сложились сперва в устной киево-печерской традиции и только затем проникли в летопись. Принимая во внимание, что пестрое в социальном отношении монашество Киево-Печерского монастыря, хотя и в разной мере, было все же знакомо с народным устным творчеством, мы можем предположить, что умением создавать яркие образы своих умерших братьев печерские монахи были в значительной мере обязаны фольклору, знакомому им с детства. |
| Мациевского, стр. 37, 40. Добровского 6 5 и 66. 7 7 В Итальянской Легенде послы говорят: «не имеют такого истинного учителя, который бы научил их читать и совершенному закону». В Моравской: ,,Rogans (Rastislaves), quatenus genti suae rerum doclorem dirigat» Каковы были Латинские Христиане, см. в пр. 10, 23. 8 Пан. жизнь Кирилла: «Ростислав, Моравский Князь , совет створи с Князи своими и с Моравлевы, посла " и пр., с исключением того, что она говорит. Отселе видно, что если Италианская Легенда говорит об одном Ростиславе, не упоминая о Котеле и Святополке, то это потому, что Ростислав был душею предприятия и по ревности своей, и по политическому значению своему. Котел , Князь Паннонии Савской (Славонии, Хорвации, Штирии ), вполне зависел от милостей Ростислава; Святополк, в то время Князь удельный в Моравии, был племянник Ростислава. Ростислав, по словам Христиана , iostitutor et rector totius Christianitatis. О монете Ростислава в Москвитянине за 1841 г. ч. 4-я, 8-й. 9 9 Пан. жизнь Кирилла, Италиан. Легенда. Нестор говорит не как историк, когда пишет, что Царь повелел послать за братьями в Солун к отцу их. Его соблазнила фраза: «призва.» И Добровский спрашивал: откуда призвал? Где были братья? По Пан. житиям отец давно умер, а братья в это время жили, Константин – при церкви Св. Апостолов, a Мефодий – в монастыре Полиярон, в звании Настоятеля. В Четьи-Минеи сказано, что Кирилл в Константинополе посвящен был в Епископа. Но ни Пан. жития, ни биограф Климента, ни Италианская Легенда не говорят об этом. Только Моравская Легенда как будто намекает на Епископский сан Кирилла: она говорит, что Кирилл в Риме: Episcopatui renuncians habitum induit monachalem. Иначе же в Остромировом и Ассемановом Евангелиях XI в. сказано: Св. Отца нашего Кирила Философа.» В Прологе 13 в. в самом чтении «Мефодий, Архиепископ вышнюю Мораву, брат сущ преподобного Кирилла Философа.» Напротив в Прологах 15 в. нашли и место кафедре Кирилловой – какой-то Какаон. Г-н Шевырев пишет, что первые слова, переведенные на славянский язык, были слова единственного Богослова: Искони было Слово, и Слово было от Бога, и Бог был Слово. |
| Людмилы, Легенда о св. Людмиле и Житие св. Вячеслава Чешского, – также составленные в XIV веке, краткие жития Кирилла и Мефодия, находящиеся в славянских прологах и проч. Итальянской же Легендой поверяли обыкновенно позднейшие отрывочные известия с летописным характером, куда принадлежат: показания Сазавского и Градиштского монахов (XII в.), Диоклейского священника (1161 г), нашего Нестора и т. д. После Добровского в число первостепенных источников для истории Кирилла и Мефодия принято было греческое Житие Климента, еп. Величского († 916 г.), хотя и оно также поверяемо было Итальянскою Легендою. Это житие в 1-й своей части содержит с большею или меньшею подробностью сведения о жизни обоих Славянских Апостолов, но преимущественно о последних годах жизни Мефодия. Оно писано было учеником Климента, что окончательно доказано Миклошичем, вновь издавшим этот драгоценный памятник в 1847 году 7 . Около того же времени, т. е. после Добровского, признана была критикою историческая достоверность отрывочных славянских свидетельств о жизни Славянских Апостолов: Иоанна Екзарха (X в.) о переводе Мефодием книг Священного Писания , и монаха Храбра об изобретении славянских письмен. И так связных и сколько нибудь полных сказаний о жизни Славянских Апостолов с характером исторически – вполне достоверным, до открытия Паннонских Житий, считалось, собственно, два, т. е. Итальянская Легенда и Житие Климента. Оставляя другие сказания, позднейшие, без всяких с своей стороны замечаний, что завлекло бы нас слишком далеко, мы считаем нужным сказать несколько подробнее о последних двух памятниках, тем более, что к ним собственно ставятся в непосредственные отношения новые источники для жизни св. Кирилла и Мефодия, служащие предметом сочинений Дюммлера и Ваттенбаха. Итальянская Легенда не есть самостоятельное повествование о жизни Кирилла и Мефодия, а собственно сказание о перенесении из Херсона в Рим мощей святого Климента (римского папы), как и названа была эта Легенда первым ее издателем (Translatio s. |
| Вот в нашем приходском детском доме висит плакат, написанный разноцветной гуашью: не сквернословь. Дети сами написали полуметровыми буквами, и он висит месяц, два, три, для того чтобы через то, что они сначала писали, потом читали, это у них запечатлелось в мозгу. Надеемся, что запечатлеется, по крайней мере, они будут знать, что это плохо. И потом, вокруг ни один взрослый не сквернословит, никто не орет, к ним только с любовью, с юмором. - Вы замечаете в них подвижки? - Чрезвычайно быстро, особенно у маленьких. Чем меньше ребенок, тем скорее. Это удивительно. Вот принесли одного мальчика, ему что-то около года. Мама его практически даже не кормила: напьется и лежит, а ему нальет воды, туда сухую смесь молочную взболтает, и все. Если бы его так подержать лет пять, он был бы полный Маугли, уже не способный к учебе. Вообще чем ребенок старше, тем труднее разбудить желание к учебе. А так за две недели он у нас научился сам есть ложкой, говорить некоторые слова, научился ходить - прямо резкий скачок. Младшие очень быстро развиваются, у них все фибры души, ума - все открыто. И интересно наблюдать, что происходит. Некоторые быстро начинают говорить, прямо как взрослые, в шахматы играют. - Мой друг осуждает священников за то, что они после службы переодеваются и ходят в мирском. Что можно ему ответить? - А зачем ему отвечать? Пускай осуждает. У меня был друг священник. Какой-то человек к нему подходит и говорит: «Осуждаю духовенство», а он отвечает: «Так им и надо». Так что пусть осуждает, вам-то что? Как ему сказать? Господи помилуй, не связывайтесь. - А если человек осуждает Церковь, патриарха и вообще все, стоит его остановить или нет? - Человек осуждает из-за определенного состояния своей души, и, если ему что-то сказать, от этого состояние его души не изменится, он только осерчает. Ведь сказано: «Немощного в вере принимай без споров о мнениях». Что значит сказать? Значит- вступить с ним в спор, то-+ есть взять бисер и начать метать этот бисер пред свинкой. Но он же все равно не понимает. Что такое патриарх, каково его служение - ну просто не понимает. Апостол Павел сказал: «Кто ты, осуждающий чужого раба?» А тут патриарх! Не успели избрать - он уже историческая личность. Это по телевизору человек что-то спел, сплясал и не упал – и он уже легенда. Танк - легенда, автомобиль – легенда, какой-то старый червячок на сцене кривляется - тоже легенда. Мы живем в царстве легенд. А патриарх - это есть живая русская история. Ай, моська, знать, она сильна, что лает на слона. Ну, моська она и есть моська. Что перед ней бисер метать? |
| Отдельного упоминания заслуживает легенда о возвращении «десяти пропавших колен» Израилевых, уведенных некогда в ассирийский плен и исчезнувших со страниц истории. Ведь все нынешние евреи считаются потомками только двух колен – Иуды и Вениамина. Легенда о возвращении плененных братьев зародилась ещё в древней Палестине: евреи не могли смириться с бесследной пропажей большинства своего народа. Появившись в еврейских апокалипсисах и Сивиллиных книгах, легенда эта перекочевала в некоторые раннехристианские произведения, в которых «пропавшим коленам» отводилась важная эсхатологическая роль. По рассказу Коммодиана (III в.), при «кончине века» этим племенам выпадет честь стать под водительство Бога и сокрушить царство Антихриста. Правда, сами христиане не воспринимали этих потомков древних израильтян как часть еврейской нации. На них не лежало клеймо богоубийства, и о них отзывались как о праведниках, заслуживающих всяческого одобрения. Впрочем, в рамках христианства эта легенда не выдержала испытания временем и постепенно ушла из церковной эсхатологии. Ещё один устойчивый мотив – активное сопротивление Антихристу верных христиан под главенством выдающихся личностей древности. Глашатаями и вождями сопротивления выступят два пророка, посланные Богом на помощь терпящей невиданные бедствия Церкви. Вокруг этих пророков, смело обличающих супостата и притом наделенных сверхъестественными способностями ( Отк. 11:3–11 ), сгруппируются стойкие члены Церкви, то есть та часть верующих, которая должна спастись при конце света и обрести Царство Божие. Антихрист, правда, окажется сильнее и убьёт этих пророков, но не сможет подавить поднявшуюся волну сопротивления. Сама смерть пророков и их чудесное воскресение из мёртвых (по примеру воскресения Христа) вдохнут в борющихся с Антихристом новые силы. Эти два пророка-обличителя впервые появляются в Откровении Иоанна Богослова, но ещё не называются по именам. Несколько позже в них стали видеть ветхозаветных патриарха Еноха и пророка Илию, которые считались не умершими, а взятыми живыми на небо, где они и пребывали до того, как принять участие в эсхатологической драме. ещё позже к этим двум пророкам был добавлен третий – сам Иоанн Богослов (своеобразная дань его авторству Откровения), который, как ожидалось, также явится на земле, чтобы выступить против ужасного героя своих видений. Возможно также, введение Иоанна Богослова в число участников драмы было навеяно стихами Евангелия от Иоанна 22:20–23 , где речь идет о бытовавшей когда-то легенде, будто бы Иоанну суждено дожить до конца света и увидеть второе пришествие Христа. |
|
|
