| Такое понимание, возможно, как отзвук сохранилось в предании самаритян, согласно которому именно царь Филадельф, желая примирить их с иудеями, пригласил мудрецов с обеих сторон для перевода Закона 128 . Итак, прежде всего перевод Пятикнижия представлен в Письме как соборное деяние еврейского народа – соборное в том особенном смысле, который предполагает коллегиальное рассмотрение каждого вопроса и общее согласие относительно его решения, а не механический принцип голосования 129 . В этом Письмо предшествует как нормам раннесредневековых ученых споров 130 , так и соборной практике христианской Церкви. Совершенное согласие переводчиков, завершивших свой труд в 72 дня, составляет всю «чудесность» предания, как оно представлено в Письме. Эта «чудесность» имеет, очевидно, не столь агадический характер, как позднейшие утверждения о том, что старцы трудились раздельно, а перевод у всех получился один и тот же. Впоследствии сдержанность автора Письма относительно явных знамений и чудес позволила блж. Иерониму подвергнуть критике распространенную в его время форму предания: «не знаю, кто первый выдумал семьдесят келлий в Александрии... тогда как Аристей, телохранитель того же Птолемея, и много позднее Иосиф [Флавий] ничего такого не сообщают, но описывают их собравшимися в одной базилике и совещающимися, а не пророчествующими» (Пролог к Пятикнижию). В то же время число 70 содержит еще две важные аллюзии, указывающие на то, что все-таки восприятие автором Письма своего сюжета было в значительной мере символическим 131 : это 70 языков, образовавшихся после Вавилонского столпотворения 132 , и 70 (по версии LXX и 4QEx a – 75) израильтян, перешедших в Египет с Иаковом ( Быт 46:27 ). Обе ассоциации были достаточно прозрачны для читателей. Во-первых, перевод Септуагинты впервые открывал народам Слово Божие на том языке, который, по словам оратора II в. Элия Аристида, признали «общим» все люди, так что мир «в одном и том же звуке стал понятным для самого себя» 133 . Во-вторых, что не менее важно, Израиль вошел в Египет для того, чтобы размножиться там и совершить Исход. |
| Только братоубийственная война с Шамашшумукином, ослабление Ассирии и отдаленность Эфиопии сделали возможным ее благоприятное разрешение, и Псаметих считает свое царствование со смерти Тахарки, хотя в то время (664) Фивы находились еще во власти Тануатамона и признавали власть последнего по крайней мере 8 лет; по Геродоту Псаметиху пришлось бежать в Сирию от «Эфиопа», убившего его отца Нехао, конечно, не «Сабакона», а Тануатамона. Теперь бывший ассирийский вассал и даже переименованный Ассурбанипалом в Набушезибани, свергнув ассирийское иго при содействии Лидии и греческих наемников, выступает против Тануатамона (у Полиэна против Теменфа); пользуясь теми же карийскими наемниками, побеждает его и довершает дело своих предков. Опять появляется цельный Египет, способный играть активную роль в политике, и этот факт произвел как на туземцев, так и на иностранцев большое впечатление, обусловившее создание легенд, каковы геродотова додекархия (между прочим, в связи с толкованием имени Псаметиха – «человек сосуда»), венский демотический папирус и т. д. Одновременно с Сирией, объектом империалистической политики фараонов всегда бывали Нубия и Пунт. И в этом отношении саисские фараоны старались не отставать от Яхмосидов и Рамессидов, хотя и здесь их положение было гораздо труднее: против них стояли не мелкие полудикие племена, а организованное Напатское царство, само еще недавно не раз покорявшее Египет. Мы не знаем ничего о столкновениях с этим царством, но до нас дошли некоторые сведения о попытках фараонов пробраться в Нубию. При Псаметихе I мы знаем только о мирных сношениях. Так, в храме Мут в Фивах было найдено пять каменных плит с изображением кораблей, спускающихся из Нубии в Фивы и нагруженных продуктами Нубии: золотом, быками, пальмовыми орехами и др.; во главе одного из них стоит известный нам современник Псаметиха I, «начальник кораблей» Самтауи Тефнахт. Макс Мюллер недавно нашел на первом дворе Карнака надпись, весьма попорченную и мало понятную, в которой говорится о проникновении войск Псаметиха II (594–589); определенно говорят и Геродот (11,161) и Аристей. |
| Мегасфен – συγγραφες Σελεκ τ Νικτορι, συμβεβιωκς, (Clem. Alex. p. 132, Sylb.) ум. в 281 г. до Р. X.) – автор труда под названием νδικ, давшего не мало материала Страбону, который, впрочем, в общем не очень высоко ценит его (Strabo, II, р. 70). Фрагменты (43) этого автора (Müll., II, 397–439) указывают на значительный размер его труда (фрагменты имеются из III книг), из коего Иосифом заимствовано упоминание о Навуходоносоре (X, 11, 1; и κατ. π. I, 20). В общем, однако, походы Навуходоносора, приписываемые ему Мегасфеном, чистейший миф, см. Movers, Die Prönizier, II, р. 454. Диоклес и Филострат , упоминаемые Иосифом в Археологии вслед за Мегасфеном, и также один только раз, при рассказе о Навуходоносоре (упоминание Филострата по тому же поводу в κατ. π. I, 20) – известны: первый, между прочим, как автор «Περδιχ» и «περ ρων» (Иосиф – ρχ. X, 11, I – τν περδικν (ποικιν), к которым преимущественно относятся (срв. Müller, fr. ΙΙΙ, 78) их уцелевшие фрагменты (числом 6, Müll. III, 74–79); второй трудился над «νδικα κα Φοινικια στοραι» – труд, о котором мы не нашли данных сказать что-либо подробнее. Наконец, более других и можно, и следует сказать об Александре Полигисторе (время его процветания Müllerus относить к 82–60 г.г.), который был своего рода «Müllerus " ом его времени и которому «наше» время и «наш» Müllerus, и также Евсевий (praep. ev. III, 17 и д.) обязаны сохранением значительного числа отрывков, близко касающихся самого предмета Библейской истории (περ ουδαων, frag. Müll. III, 3–24) и принадлежащих отчасти самому Александру 128 , отчасти авторам, в остальном по большей части бесследно утраченным; таковы – Евполем (περ βραμ), Артапан, Молон, Филон, Клеодем или Малх (все о том же), Димитрий (περ το ακβ), Феодот (о том же), Артапан (περ ωσφ), Филон (о том же), Аристей (περ το β), Евполем (περ Μωσως), Артапан (περ Μωσως), Димитрий (περ Μωσως), Евполем (περ Δαβδ κα Σολομνος), Феофил, Тимохар, Ксенофонт, Филон (о разных вещах), Евполем (περ ερεμου το προφτου), а также Бероз (χαλδακ), и τν τραγδιν ποιητς («ξαγωγ») – Ezechiel. |
| 77 „С перевода LXX сделан перевод и латинский, находящийся в употреблении в латинских церквах“. De Civit. Dei, XVIII, 43; t. XLI, col. 524. 81 Иосифа Флавия, Ant. jud., XII, II, 12; Аристея, Epist. ad Philocraten, критическое издание Шмидта, у Merx’a, Archiv für wissenschaftliche Erforschung des Alten Testamentes, Галле, 1868, т. III, стр. 1 и сл. 83 Он, кажется, напротив, исключает его следующими словами: „Non potuerunt non probabiles esse arbitri interpretandi, qui certissimi et gravissimi erant auctores dicendi“ (He могли быть недостойными выполнители перевода, которые были известнейшими и заслуживающими самого высокого доверия учителями красноречия). In Psal. II, 3, t. IX, col. 263. 84 „Иероним, говорит Монфокон, изобличает во лжи историю о келлиях, и отрицает то, что LXX старцев писали по божественному вдохновению... Почти все новейшие ученые вполне разделяют мнение Иеронима, и считают историю о келлиях и чудесном согласии переводчиков, происшедшем от Св. Духа, – чистейшим вымыслом“. Praelim. in Hexapla Origenis, VII, Patr, gr., t. XV, col. 61. Бл. Иероним в указанном месте говорит: „Я не знаю, какой автор первый своею ложью построил в Александрии семьдесят комнат, разделенные по которым они (LXX толковников) написали одно и то же, когда Аристей, περασπιστς (защитник) того же Птоломея и, спустя немного времени, Иосиф ничего подобного не сообщили, а пишут, что они, соединенные в одной базилике, сличали, а не пророчествовали. Ибо иное дело быть пророком, и иное быть переводчиком. Там предсказывает Дух Святый, здесь – ученость и словесное искусство переводят то, что понимают“. Св. Иероним не допускал, следовательно, вдохновения LXX; он ясно говорит об этом тотчас же после приведенных слов: „Они переводили прежде пришествия Христова и то, чего не знали, передавали обоюдными мыслями“ (Illi interpretati sunt ante adventum Christi, et quod nesciebant dubiis protulere sententiis). Praef. in Pent., t. XXXVIII, col. 150–151, и Apol. adv. lib. Ruf., 25, t. XXIII, col. 449. – См. также Epist. LV1I ad Pammachium, n° 7–12, t. XXII, col. 572–578, и Comm, in Jer., t. XXIV, col. 855 и pass. Сл. однако Praef. in Par. ad Domn. et Rogat., t. XXIX, col. 402. |
| А не могла ли такая постоянная связь чужестранных иудеев с Палестиной, Иерусалимом и его храмом образовать твердый пункт единства и централизации как для всех иудейских общин в рассеянии, так и для александрийских в особенности? . Тем не менее, несмотря на свою твердую привязанность к своей национальности и своей богооткровенной религии, александрийские иудеи не могли все-таки совершенно воспротивиться влиянию эллинского образования. Так как они жили в центре греческой науки и греческого просвещения, где господствовал не только греческий язык, но и греческий образ мышления, дышали греческой атмосферой, – то весьма естественно и незаметно для самых александрийских иудеев ими были усвоены многие из воззрений тогдашнего эллинизма. Торговля чаще всего сталкивала их с греками; греческий язык в то время был самым распространенным и почти всеобщим средством отношения. Неудивительно поэтому, что всякого рода идеи греческих мыслителей как бы сами собой распространялись между александрийскими иудеями. Говоря о процветании иудейской литературы около времени земной жизни Господа нашего Иисуса Христа, этим самым мы приводим последнее и вместе с тем нагляднейшее доказательство только что сказанного нами. Как известно, иудейско-александрийская литература того времени развивалась уже не на еврейском, а на греческом языке, и потому чем дальше, тем больше она вступала в связь с эллинизмом и подчинялась его влиянию. Основание для нее, несомненно, положено было явившимся в Александрии греческим переводом священных книг Ветхого Завета, т. е. переводом Семидесяти. Сказание, по которому, как пишет Аристей брату своему Филократу, иерусалимский первосвященник Елеазар, по желанию египетского царя Филадельфа II (283–247 гг. до Р. Х.), послал в Александрию семьдесят два книжника, сделавших в семьдесят два дня образцовый перевод всех книг Ветхого Завета, не имеет для себя твердой и несомненной исторической почвы; но вероятно, что для многочисленного иудейского населения Александрии, которое имело уже свой собственный храм, во времена Филадельфа и перевод этот был только начат и приведен к концу постепенно приблизительно около 130-го года до Р. Х. Впрочем, как бы то ни было, факт появления этого перевода в высшей степени важен и достоин полного внимания. Им в первый раз дана была возможность ознакомления языческого мира с религиозной силой Ветхозаветного Откровения. Греческий язык Св. Писания был понятен для всех образованных людей того времени; вследствие этого иудейская религия сделалась известной повсюду, а с ней – что для нас имеет особенную важность – находится в неразрывной связи и христианство. |
| На спрос Геркулеса ехидна отвечала, что лошади у нее, но что она не отдаст их до тех пор, пока он не согласится иметь с нею связь; Геркулес принужден был исполнить ее желание; плодом этой связи было трое сыновей: Агатирс, Гелон и Скиф, из которых последний, как самый достойный сын Геркулеса, остался обладателем страны и родоначальником царей скифских. Этот миф есть видоизменение первого, греческие поселенцы привели своего странствующего героя-полубога на северные берега Понта; Скифия гордилась следом стопы Геркулесовой, как одним из чудес своих, и точно дух Греции оставил здесь много дивных следов, открываемых теперь наукою. В пустыне Геркулес должен был сочетаться с чудовищем, ехидною, дочерью Борисфена, в скифском предании, и которой форма, равно как обитание в пещере Гюлэйской, указывает на первобытное состояние северных берегов Понта, только что вышедших из-под воды; от этого странного брака греческого героя с чудовищем произошли варварские и полуварварские смешанные народы, ибо гелоны, по утверждению Геродота, суть эллины, поселившиеся среди будинов. В этом мифе замечательно также для нас сближение трех народов - агатирсов, гелонов и скифов, как происшедших от одного прародителя. Кроме мифов, историк имеет предание, которое он не усомнится принять за достоверное, если обратить внимание на положение страны и на события, случившиеся уже на памяти истории: северные берега Понта - открытая дорога между Европою и Азиею - были поэтому самому изначала местом столкновения народов, из которых один вытеснял другой из жилищ его или по крайней мере подчинял его остатки своему господству. Так Аристей, по свидетельству Геродота, рассказывал, что на северных берегах Понта жили киммерияне, к северу от них - скифы, за ними - исседоны, за этими - аримаспы (одноглазые), грифы и, наконец, у Северного океана - гипербореи. Последние оставались спокойны, но из остальных те, которые жили севернее, вытесняли живших на юге, так что киммерияне принуждены были совершенно оставить страну и уступить ее скифам. |
| Так в 1-й гл. (с. 52–53) он объявляет «Письмо Аристея к Филократу» подделкой (вопрос, решенный современной наукой в противоположном смысле). Но и это не все! Он приписывает этому письму то, чего в нем нет. Так Эрман пишет: «Были присланы 72 книжника, которые благодаря чудесному божественному вмешательству сделали полностью совпавшие друг с другом переводу Писания». Но ничего подобного в письме Аристея нет! Аристей сообщает, что присланные 72 книжника трудились порознь над разными частями Писания (точнее – Закона, т.е. Торы) и за 72 дня каждый из них сделал свой перевод, а потом все фрагменты были собраны в кодекс. Таким образом, Эрман даже не знает, что содержится в «Письме Аристея», зато самоуверенно и нагло объявляет его подделкой. Заметим, что даже после исследований Игоря Вегери , называть «Письмо Аристея» подделкой есть просто свинство. Рекомендую лит-ру по Септуагинте и в частности по «письму Аристея»: Вегеря И. История Септуагинты. М. 2006. Вегеря И. «Письмо Аристея» как историческое свидетельство Вегеря И. «Письмо Аристея к Филократу»: из Александрии в Афины//Топос, 2007. Бохонский Д. Письмо Аристея: версия создания перевода LXX, его историческая оценка. Ботт Б; Богар П.-М. Септуагинта//МБ, 8. – М., 2001. – С. 14–22. 5. Обзор «критики» конкретных источников 5.1. 1Петра Итак, Петр называет Рим Вавилоном. Это – факт. Но Эрман задает вопрос: Как мог Петр назвать Рим Вавилоном до разорения Иерусалима? Ведь Рим отождествляется с Вавилоном именно потому, что Рим в 70 г. н.э. разрушил Иерусалим, как Вавилон сделал это 586 г. до н.э. Но раз Петр скончался до разорения Рима, то и послание не принадлежит ему (с. 113–114). Ошибка Эрмана в том, что он считает, будто ассоциация Рима с Вавилоном возникла только на основании разорения Иерусалима. На самом деле, у Рима было множество других вавилонских черт: во-первых, это статус столицы сверхдержавы, которая по сути являлась преемницей Вавилона (как Ассирия возникла на руинах Вавилона, а Персия на руинах Ассирии, Греция же на руинах Персии, так и Рим возник в результате поражения македонского царства). |
| Ведь ни сам Иисус, ни ученики Его вовсе не хотели того, чтобы приступающие (к учению) верили исключительно только в Его Божественность и чудеса, как будто он вовсе и не был причастником человеческой природы и не принимал человеческой плоти, которая в людях «желает противного духу» ( Гал. 5:17 ). Их вера научала их, что погружение силы Божией в человеческую природу и человеческие немощи, а равно и восприятие ею 280 человеческого тела и человеческой души служили для них во спасение точно так же, как и те действия, в которых Божественность обнаружилась столь ясно и очевидно. Они сознавали, что в Нем совместилось единение Божественной природы с человеческой 281 , дабы человеческая природа через тесное общение с Божеством точно также сделалась Божественной и не только в одном Иисусе, но в то же время и во всех тех, кто вместе с верой воспринимают жизнь, о которой учил Иисус, – жизнь, ведущую к содружеству с Богом и к общению с Ним всякого человека, который живет по заповедям Иисуса. XXIX. Итак, по Цельсу, Аполлон приказывает метапонтийцам причислить Аристея к рангу богов; но в их глазах Аристей все же был только человеком, и, может быть, даже не особенно добродетельным, и это свое убеждение они ставили выше мнения оракула, который объявлял его богом и приписывал ему божескую честь. Поэтому-то они и не желали повиноваться Аполлону, и случилось так, что в божество Аристея никто не верил. Что же касается Иисуса, то мы можем о Нем сказать вот что: роду человеческому принесло пользу само признание Его Сыном Божьим, – Богом, пришедшим на землю с человеческой душой и телом; и только для самолюбия демонов, имеющих плотское помышление, а также и тех, которые считали этих демонов богами, это признание казалось лишенным смысла (λυσιτελς); вот почему демоны, витающие по земле и почитаемые за богов теми, которые не были научены о природе демонов, и желали через своих поклонников воспрепятствовать распространению учения Иисуса. Ведь они ясно видели, что в данном случае и каждения, и жертвенные туки, которыми они привыкли услаждаться, должны уничтожиться, если только учение Иисуса одержит верх. |
| Здесь возможны только предположения. Возможно, Аристей писал о прошедших событиях уже в глубокой старости, и некоторые детали выпали из его памяти. А возможно о многих событиях, в том числе о морской победе при жизни царицы не сохранилось ныне исторических данных. В то время не всех писателей волновало полное изложение исторических подробностей происходящего. Вот что, например, пишет Плутарх, написавший более 50-ти биографий знаменитых людей того времени: «мы перечислим не все знаменитые подвиги этих людей и не будем обстоятельно разбирать каждый из них… И не всегда в самых славных делах бывает видна добродетель или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов» 5 . Иудей Аристовул, живший около 185 – 180 годов до Р.Х. говорит, что при Птолемее Филадельфе и Димитрие Фалерийском был составлен греческий перевод ветхозаветного закона 6 . Итак, хотя и могут быть «подпорчены» некоторые второстепенные детали письма Аристея, но основа этого повествования исторически достоверна. Все же не стоит забывать, что множество достойных вероятия лиц древности упоминают о письме Аристея без тени сомнения (см. выше). Существует еще одно разногласие. Многие святые отцы говорят о переводе 72-мя старцами всего Ветхого Завета, а Филон, Аристовул, вавилонский талмуд говорят о переводе ими только закона, то есть только Пятикнижия Моисея. Но здесь следует заметить, что словом «закон» обозначается иногда и весь Ветхий Завет . Иероним придерживался мнения о переводе только Пятикнижия, так как различие перевода отдельных книг Ветхого Завета указывает на различие переводчиков 7 . Но мнение святых отцов для нас является очень весомым, и мы не можем так просто его игнорировать. На самом деле, по-видимому, здесь нет разногласия. Во время событий, указанных в письме Аристея старцы перевели Пятикнижие, а потом они же и их помощники в течение довольно продолжительного времени, возможно, даже до начала II века до Р.Х. |
| 46 Таково же кажется и находящееся в 13 гл. 2 ст. изложение стихийного учения так называемых ионийских философов: Фалеса, Анаксимена, Анаксимандра и Гераклита. 48 И что это не есть одно только предположение, основанное на одной нравственно-психической возможности, некоторые, хоть и не совсем ясные, указания на это можно бы найти и в самой книге Премудрости Соломоновой. Так напр. воззрение его на достоинство и значение жизни человеческой, всецело зависящее от одного нравственного ее назначения, – учение его о добродетели, как о едином истинном благе, без которого все другие блага жизни оказываются совершенно пустыми и обманчивыми и вся жизнь человеческая, со всеми ее стремлениями и надеждами, превращается в один призрак жизни, кончающийся одним мучительным сознанием его ничтожества, – понятие о мудрости, как о единой, верной наставнице истинной жизни и руководительнице к истинному благу и счастью, – и многие другие нравственные воззрения его, судя по силе и энергии, с какой они выражаются во многих местах книги Премудрости (см. особ. 3-ю и 4-ю главы), если бы нужно было искать в них следов влияния какой-либо философской теории, гораздо ближе подходят к учению стоическому, чем Платоновскому. 50 Так напр., Аристей, а вслед за ним и Иосиф Флавий говорят о Птоломее Филадельфе, что в продолжительном разговоре своем с переводчиками Св. Писания он предлагал каждому из них по вопросу, и что первым вопросом его был вопрос о том: «каким образом царь может сохранить свое царство от падения». Вторым: «каков должен быть царь в своих делах?» Седьмым: «как он может сохранить свое царство в целости?», затем расспрашивал их, какое, по их мнению, правление лучше всех и проч. (см. повесть о переводе Св. Писания Аристея и древности иудейские Флавия, глав. 2-я). Подобный же рассказ мы находим у Флавия и о сыне Филадельфа – Птоломее Евергете, внимательно расспрашивавшем приехавшего к нему ходатайствовать по делам палестинских евреев племянника иерусалимского первосвященника Онии – по имени Иосифа, какой, по мнению евреев, должен быть образ правления, и в чем они полагают существо царской мудрости (Древн. иуд. гл. 4.). Но если, как видно из этих рассказов, египетские Птоломеи интересовались знать образ мыслей евреев палестинских о государственных делах, то конечно для них еще более интересно было узнать суждения и взгляды на этот предмет подданных своих евреев египетских. |
|
|
