| В столовой Зина, придвинув свечку, осторожно держит над ней сахар, который тает и желтыми прозрачными каплями падает на ложку, которую Зина держит другой рукой. Наташа, Сережа и Аня внимательно следят за каждою каплей. – И я, – говорит Тёма, бросаясь к сахарнице. – Тёма, это для Наташи, у нее кашель, – протестует Зина. – У меня тоже кашель, – отвечает Тёма и с сахаром и ложкой лезет на стол. Он усаживается с другой стороны свечи и делает то же, что Зина. – Тёма, если ты только меня толкнешь, я отниму свечку… Это моя свечка. – Не толкну, – говорит Тёма, весь поглощенный работой, с высунутым от усердия языком. У Тёмы на ложку падают какие-то совсем черные, пережженные, с копотью, капли. – Фу, какая гадость, – говорит Зина. Маленькая компания весело хохочет. – Ничего, – отвечает Тёма, – больше будет… – И он с наслаждением набивает себе рот леденцами в саже. – Дети, спать пора, – говорит мать. Тёма, Зина и вся компания идут к отцу в кабинет, целуют у него руку и говорят: – Папа, покойной ночи. Отец отрывается от работы и быстро, озабоченно одного за другим рассеянно крестит. Тёма у себя в комнате молится перед образом Богу. Медленно, где-то за окном, с каким-то однообразным отзвуком, капля за каплей падает с крыши вода на каменный пол террасы. «День, день, день», – раздается в ушах Тёмы. Он прислушивается к этому звону, смотрит куда-то вперед и, забыв давно о молитве, весь потонул в ощущениях прожитого дня: Еремей, Кейзеровна, дочка Бориса Борисовича, Томылин с матерью… «Вот хорошо, если б Томылин был мой отец», – думает вдруг почему-то Тёма. Эта откуда-то взявшаяся мысль тут же неприятно передергивает Тёму. Томылин в эту минуту как-то сразу делается ему чужим, и взамен его выдвигается образ сурового, озабоченного отца. «Я очень люблю папу, – проносится у него приятное сознание сыновней любви. – И маму люблю, и Еремея, и Бориса Борисовича, всех, всех». – Артемий Николаевич, – заглядывает Таня, – ложитесь уже, а то завтра долго будете спать… Тёма неприятно оторван. Да, завтра опять вставать в гимназию; и завтра, и послезавтра, и целый ряд скучных, тоскливых дней… |
| Ох, надо бы помочь старушке! В еще утреннем сумраке увидел, как из сарая вышла в сопровождении двух козочек баба Зина. – Доброе утро, баба Зина! – Доброе утречко! Как спалось? – Просто великолепно, давно так не высыпался. А где бы мне умыться? – Рукомойник в доме. А если хочешь, можно и на озере окунуться. Я вот козочек привяжу и пойду на родник за водой, могу и тебя провести. – Это было бы замечательно! Зубы-то я в доме почищу и лицо сполосну, а вместо душа – на озеро, конечно! Когда Андрей вышел из дома, прихватив полотенце и трусы на смену, баба Зина уже ждала его с двумя пластиковыми пятилитровыми канистрами в руках. – Баба Зина, а еще канистры у вас есть? – Как не быть, есть. А зачем? – А давайте мы возьмем еще несколько канистр, сядем в мою машину, по дороге заедем к Саше и все вместе поедем на родник за водой! – Вот за это спасибо, запас не помешает! Вода наша родниковая чем хороша: держи хоть месяц – не портится. Забрали канистры из кладовки, сели в машину и поехали к Ракитиным. Там сейчас же начался веселый переполох: Анна разбудила мальчишек и велела им ехать с отцом за водой к роднику. А те и рады! По дороге Андрей спросил: – А умываться на роднике будем? А то бы я в озере поплавал… – Еще поплаваешь, а утром лучше всего в родниковую воду окунуться, на весь день заряд! Так оно и вышло. Пока баба Зина с ребятишками набирала воду наверху, у часовенки, Андрей и Саша окунались внизу в бассейне. Окунувшись и выскочив как ошпаренный из ледяной купели, даже успев вытереться, Андрей вдруг опять полез окунаться. – Да это же просто волшебство какое-то! – вопил он, стоя в бассейне и размахивая руками. – Не волшебство, а благодать Божия, – с улыбкой поправил его Саша. – Святой родник это, не забывай. – Не забуду! Такое разве забудешь! Нет, не пришлось Андрею Алексеевичу Дугину иллюстрировать графа Льва Николаевича Толстого, не вышло из него Левина! Как ни бился с ним Саша, а управляться с косой он так и не выучился, пришлось ему вместе с Анной работать граблями, ворошить траву, накошенную Александром за прошлые выходные, а потом сгребать в стожок уже высохшее сено с позапрошлой косьбы. |
| — Пусти их, — сказала Искра. — Это третьеклашки, они в штаны могут написать. — Обождите!-с отчаянной решимостью выпалила Зина. — Я знаю, кто натрепал: Юрка из десятого “А”. Я не одна была у дома Вики. Девочки недоверчиво переглянулись и снова проницательно уставились на нее. Зина посмотрела на них и встала на колени. — Пусть у меня никогда не будет детей, если я сейчас вру. — Встань, — сказала Искра. — Я верю тебе. Лена, Артема сюда. — Сюда нельзя. — Ах, да. Тогда узнай, сколько у Юрки уроков. Пойдем, Зина. Прости нас и не реви. — Я не реву, — вздохнула Зина. — Я же сказала, что слезы кончились. Артему было рассказано все: на этом настояла Искра. Зина созналась, не поднимая глаз. Вокруг стояли посвященные: Лена, Искра, Жорка и Пашка Остапчук. — Так, — уронил Артем в конце. — Теперь ясно. — Помощь потребуется? — спросил Пашка. — Сам, — отрезал Артем. — Жорка свидетелем будет. — Не свидетелем, а секундантом, — привычно поправила Искра. — Где стыкаться? — деловито осведомился секундант. — В котельной. Надо Михеича увести. Михеич был истопником и столяром школы и драк не жаловал. А особенно он не жаловал 9 “Б”, потому что раньше в нем учился Сашка Стамескин и тогда угля не хватало, а Михеича ругали. Этот разговор происходил на последней перемене, а после шестого урока у дверей 10 “А” Артем встретил Юрку. — Надо поговорить. — О чем, малявка? Десятиклассники были школьной элитой и насмешливо относились даже к девятым классам. Насмешка была дружеской, но Артем не улыбнулся. — Идем. Можешь взять Серегу. — Сергей! — крикнул Юра в класс. — Нас на разговор девятиклассники зовут! В коридоре ждал Ландыс, и к котельной они подошли вчетвером. Жорка забежал вперед, заглянул: — Пашка дело знает! Они вошли в полутемную, пропахшую пылью котельную. Жорка закрыл дверь на задвижку. Десятиклассники настороженно переглядывались. — Я тебя сейчас, это, бить буду, — сообщил Артем, снимая куртку. — Малявка! — нервно засмеялся Юрий. — Да я из тебя котлету!.. — А в чем дело? — спросил Сергей. — Просто так, что ли? |
| Его радовало и терзало, когда приходила Лизавета, и каждый раз он думал, что лучше бы она не приходила, но потом ловил себя на том, что именно огромное, мучительное счастье, когда запыхавшись, раскрасневшаяся, и всегда чем–то опьяненная, влетает Лизавета. А Лизавете и некогда было долго сидеть: дома ждет Федюка с какой–нибудь затеей, или Зина. Зина непременно с поклонником, новым или старым, смотря по обстоятельствам. Или у Зины недоразумения, надо их улаживать. А еще: в клубе читают реферат, и необходимо идти туда, потому что мала партия молодежи, надо поддержать поэта, когда он будет громить буржуев. Так сбежала Лизавета от Клавдии, когда явилась Зина с известием, что из Польши приехал пан Кшипшицюльский и будет читать в Историческом музее о символизме, Пшибышевском и разных любопытных вещах. — Послушай, — говорила Зина, загадочно блестя черными глазами: — преинтересный! — такой ходы, прелесть. Мне цветов поднес, с тобой хочет познакомиться… Потом она присела и захохотала. — Милая, он в накидке! — страшно смешной, но очень ходы, по–русски говорит неважно. Лизавета, конечно, взволновалась — раз приехал из Польши, о Пшибышевском, значит, что–нибудь да есть. И тотчас они помчались к общим знакомым и оттуда вернулись с паном, который должен был пить у них чай. Пан был человек европейский, напитанный Мюнхеном, немецко–польской богемой, с двумя десятками страшных слов, от которых замирали дамы — действительно, в накидке и подкаченных штанах. Он покровительственно пил чай, имел такой вид, что удивить его чем–нибудь трудно, и что наверно он самый умный и замечательный из литераторов. — Меня известили, — говорил он Лизавете: — что вы сочувствуете идеологиям нового искусства. Весьма доволен с вами познакомиться. Петя сидел молча и покусывал губы. Но пан был любезен, со всеми учтив, лишь к себе относился явно–восторженно. Его интересовала и возможная цифра сбора. Лекцию свою он читал уже в нескольких городах России и всегда с «колоссальным успехом». Он расспрашивал о Москве, русских писателях, русской жизни. Ко всему, что он говорил, у Пети было двойственное отношение: с одной стороны, от пана явно отдавало шарлатанством, с другой — в светлых голубых глазах его было что–то наивное. Кроме того, в нем чувствовалась жизнь Европы, чего Петя не знал еще совершенно. И его рассказы в некоторой мере были занятными. |
| Но Лизавета не унималась. Она тормошила теперь Петю. — Ну докажите же ему… новое искусство… ну, я не умею выражаться… Бальмонт… например, плох? Федюка смутился: мало он читал на своем веку. — Да, Бальмонт… Ну, это разумеется. Случалось, что Федюка предлагал прокатиться к Яру, в Стрельну. Лизавета редко это одобряла, но иногда ездила. Бывало весело, но разрушительно для Петина кошелька. Из таких вечеров один отразился на всей его жизни. Было это тоже после лекции в клубе. Зина позвала их к себе. Федюка заикнулся было о Московском, но Зина сказала, что у нее есть абсент и ликеры — и Федюка стих. У подъезда на них набросились лихачи. Федюка отверг их. — На запаленной лошади не поеду, — сказал он. — Я не дурак. Наняли просто хороших извозчиков и покатили. Только что выпал снег, пахло, как сказал поэт, разрезанным арбузом. Петя сидел с Лизаветой рядом, в санках, и у него было такое чувство, что надо хохотать, что–то сделать страшно–глупое и страшно–милое, что возможно только сейчас и никогда больше. Лизавета вся играла и жила. — Хотите, я выпрыгну? — сказала она. — Думаете, трудно? Выпрыгну, и обгоню лошадь? Петя хохотал, держал ее за руку и знал, что если поддразнить, подзадорить эту сумасбродную голову, — то, конечно, она выскочит — и не только с извозчика, прыгнет и с Ивана Великого. — Нет, — сказал он тихо: — не прыгайте. Извозчики остановились у большого углового дома. По нелепой, темной лестнице взбежали все наверх, в четвертый этаж. Зина отворила дверь ключом. — Раздевайтесь, — сказала она, — но тихо. Жильцов не будить. Зина занимала довольно большую квартиру; в разных–нибудь из жильцов роман. Сейчас Зинино сердце начинало пылать к одному студентику, — и она была весела. Ее собственная комната была большая, с фонарем на улицу. Сюда она провела гостей и шепнула: — Минутку. Ликер, все притащу. Федюка, помогайте. Федюка, поколыхивая толстым животом в красном жилете, на цыпочках вышел. Петя остался один с Лизаветой. В стеклянном фонаре было полусветло; за облаком бежала луна; ее дымный, зеленоватый свет отблескивал в зрачках Лизаветы, делал таинственным и милым этот обыкновенный фонарь. |
| – Какие глупости! – с непонятной для него самого тревогой сказал Карташев. – Вот и глупости… – Едем? – спросил, подходя, Корнев. – Едем, – ответила Зина. – Ну, и тем лучше, – махнул рукой Корнев. – Какая же причина? – Мама хочет несколько морских ванн взять. – Нда… – Это Маня ему сказала, что он причина отъезда, – сказал Карташев. – Какие глупости! Корнев пытливо впился в Зину. – Она пошутила… – Нет, да, конечно, это ерунда, – поддержал Карташев, – мать так любит тебя. – Наверно, ерунда: я уж там была… – Мне самому странно, что я мог навлечь гнев… я, кажется… – Ах, какая эта Маня! и выдумает же… Постойте, я сейчас ее приведу… – Да нет, зачем… Но Зина ушла и возвратилась назад с Маней. Корнев уже издалека услышал ее «кар». – Ну? – говорила, входя, Зина и обращаясь к Мане. – Я ж вам сказала, что из-за вас. Маня, вытянув шейку, заглянула весело в глаза Корнева. – Ну что ж… очень жаль… – развел он руками, и в голосе его звучало искреннее огорчение… – Маня, что же ты делаешь? – рассердилась Зина. – Ну что ж я могу тут, когда и мне тоже жаль, – ответила Маня и убежала. – Капризничает… на нее как найдет. – Нет, да я ведь не верю… Часа через два на дорожке в саду Корневу попалась Маня с заплаканными глазами и быстро скрылась… Через неделю – за три недели до назначенного раньше срока – в лунную, яркую ночь длинный ряд экипажей, повозок, тарантасов двигался в ровной степи, поспевая к поезду. Корнев и Карташев добровольными изгнанниками ехали в тарантасе в ворохе свежего сена. Звенит и побрякивает тарантас, летит пыль из-под высоких колес, садится на лицо, шею и спину, садится на сено, забивается в глубь его и пыльным сухим ароматом щекочет ноздри; тянет в степь, и рисуется она в последний раз неподвижной, безмолвной, приникшей к дороге: собралась вся и смотрит, задумчивая, вслед убегающим экипажам. Теплом ласкает золотая луна и далекую степь и дорогу. Дремлет высокая тополь и смотрит в край пыльной дороги; скрипят ее старые корни и поют старые песни. Разгоняя тоску, запел и Корнев: |
| Зина осталась одна. Невыразимая тягость давила ее душу. Она чувствовала отвращение до тошноты. Она готова была презирать себя. Щеки ее горели. С сжатыми руками, стиснув зубы, опустив голову, стояла она, не двигаясь с места. Слезы стыда покатились из глаз ее… В эту минуту отворилась дверь, и Мозгляков вбежал в комнату. Глава IX Он слышал всё, всё! Он действительно не вошел, а вбежал, бледный от волнения и от ярости. Зина смотрела на него с изумлением. — Так-то вы! — вскричал он задыхаясь. — Наконец-то я узнал, кто вы такая! — Кто я такая! — повторила Зина, смотря на него как на сумасшедшего, и вдруг глаза ее заблистали гневом. — Как смели вы так говорить со мной! — вскричала она, подступая к нему. — Я слышал всё! — повторил Мозгляков торжественно, но как-то невольно отступил шаг назад. — Вы слышали? вы подслушивали? — сказала Зина, с презрением смотря на него. — Да! я подслушивал! да, я решился на подлость, но зато я узнал, что вы самая… Я даже не знаю, как и выразиться, чтоб сказать вам… какая вы теперь выходите! — отвечал он, всё более и более робея перед взглядом Зины. — А хоть бы и слышали, в чем же вы можете обвинить меня? Какое право вы имеете обвинять меня? Какое право имеете так дерзко говорить со мной? — Я? Я какое имею право? И вы можете это спрашивать? Вы выходите за князя, а я не имею никакого права!.. да вы мне слово дали, вот что! — Когда? — Как когда? — Но еще сегодня утром, когда вы приставали ко мне, я решительно отвечала, что не могу сказать ничего положительного. — Однако же вы не прогнали меня, вы не отказали мне совсем; значит, вы удерживали меня про запас! значит, вы завлекали меня. В лице раздраженной Зины показалось болезненное ощущение, как будто от острой, пронзительной внутренней боли; но она перемогла свое чувство. — Если я вас не прогоняла, — отвечала она ясно и с расстановкой, хотя в голосе ее слышалось едва заметное дрожание, — то единственно из жалости. Вы сами умоляли меня повременить, не говорить вам «нет», но разглядеть вас поближе, и «тогда, — сказали вы, — тогда, когда вы уверитесь, что я человек благородный, может быть, вы мне не откажете». |
| В 2011 году Зина получила паспорт и мать сразу же прописала ее в доме. Зина с детства любит танцевать и, окончив школу, она поехала учиться на хореографа в Омск. Отучилась четыре года, получила профессию, подрабатывала в театре и педагогом. Зина выросла волевой, целеустремленной. В подростковом возрасте приемные дети часто переживают адаптацию, иногда у них возникают негативные чувства к родителям. Ничего этого с Зиной не случилось. «Мы сейчас по документам друг другу никто. Но у нас небесная связь и она мне дочь», — с гордостью говорит ее мама. После наводнения дом Любови Шаура признала негодным для проживания и определили его под снос. Шаура получила сертификат на 2 миллиона рублей и купила дом недалеко от Иркутска. Зинаиде сертификат не полагался. Как сирота она уже давно стоит в очереди на жилье, получить одновременно две квартиры она не имеет права. Но у нее нет ни одной. — Когда я училась в Омске, мне позвонили и предложили квартиру небольших городках Усолье-Сибирское и Куйтун, — рассказывает Зина. — Но я не могла бросить учебу и поехать в Иркутск. Мне ответили: «Хорошо, закончите учебу, вернетесь в Иркутск и сразу приходите». Когда я вернулась, услышала: раньше вашим вопросом занимались в Иркутске, в областном центре, теперь он передан в опеку города Тулуна, по месту вашей прописки. Сейчас мой номер в очереди — 1176. Что мне делать? Меня как мячик пинают — из Иркутска в Тулун, из Тулуна — опять в Иркутск. Сейчас я живу то у мамы, то у сестры, но я же не могу всю свою жизнь бегать от одного дома до другого. Гульнара Гарифулина, исполнительный директор фонда «Дети Байкала» (поддержка детей-сирот, создание видеоанкет и проект «Наставник») прокомментировала ситуацию с жильем для сирот в Иркутской области: — Иркутская область — один из самых проблемных регионов в стране, мы лидируем по количеству сирот и, соответственно, по количеству детей, стоящих в очереди на жилье. Обычно выпускники детских домов либо снимают жилье, либо живут в общежитиях. В Иркутской области сейчас более 10 тысяч сирот старше 18 лет стоят в очереди на жилье. Вместе с несовершеннолетними получается около 14 тысяч. В прошлом году в Приангарье ввели дополнительные программы, такие, как приобретение вторичного жилья, до этого сиротам давали только строящееся жилье. Благодаря этому Министерство соцзащиты региона планирует увеличить количество тех сирот, кто сможет получить жилье в 2020 году. |
| – Третьего дня, – подтвердил Борменталь. – Ну вотс, – гремел Филипп Филиппович, – зарубите себе на носу, кстати, почему вы стёрли с него цинковую мазь? – Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой? – Все у вас негодяи, – испуганно ответил Шариков, оглушённый нападением с двух сторон. – Я догадываюсь, – злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович. – Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй… Чтоб я развивался… – Я вижу, как вы развиваетесь после Каутского, – визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина! – Зина! – кричал Борменталь. – Зина! – орал испуганный Шариков. Зина прибежала бледная. – Зина, там в приёмной… Она в приёмной? – В приёмной, – покорно ответил Шариков, – зелёная, как купорос. – Зелёная книжка… – Ну, сейчас палить, – отчаянно воскликнул Шариков, – она казённая, из библиотеки! – Переписка – называется, как его… Энгельса с этим чёртом… В печку её! Зина улетела. – Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку, – воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, – сидит изумительная дрянь в доме – как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах… Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк. «Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире», – вдруг пророчески подумал Борменталь. Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник. – Я не буду её есть, – сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков. – Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас. В молчании закончился обед. Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике. |
| — Нет! Там волшебница пришла. Удивился охранник, дал им ручку. Они бумажки достали, написали что-то и пошли в сторону паперти. Руслан не выдержал, спрашивает потом: — А что было-то? Что было? — Женщина какая-то подошла к нам: «Напишите на бумажке ваши желания, я их исполню». Мы по телефону себе попросили. Вот теперь мы, посвященные, ждем — правда волшебница или нет? Хотя — почему нет? Проблемный элемент паперти — А как у нас баба Зина на спортивном бумере домой поехала, знаешь? — спросил меня Руслан, тот самый охранник. Знаю. А случилось вот что. Баба Зина опять напилась. Она хорошая, мы дружим. Но в этом плане она — самый проблемный элемент нашей паперти. Мне кажется, она приезжает туда исключительно поквасить в приятной компании на околоправославном пленэре. Хотя у нее есть квартира в ближайшем Подмосковье. Ну и деньжат собрать пытается. Делят попрошайки все поровну. «По-божески», — говорит Паша. Тоже «местный». Как она добирается на своих ходунках — для меня до сих пор загадка. Как баба Зина посылала Росгвардию куда подальше, а они ей за это ботинки надевали, я уже рассказывала . После этого она на какое-то время пропала. Говорили, что сидела дома на «пенсионерной» ковидной изоляции. И вот «откинулась с чистой совестью», приехала и на радостях устроила очередной «выход с цыганочкой». Выпила, лихо швырнула в сторону свои ходунки и валялась на снегу. Другие попрошайки пытались ее поднять — замерзнет же. Но это бесполезно. Баба Зина тяжелая и в такие моменты активно сопротивляющаяся и выражающаяся. Эту картину сначала увидела одна наша прихожанка — Лена. Она хотела вызвать скорую помощь — правда ведь на таком морозе на снегу человек может умереть. Но у нее разрядился телефон. А тут как раз подъехал на своем спортивном BMW какой-то мужчина. Собственно, не какой-то, а время от времени бывающий у нас в храме. Но близко его никто не знает. Многим кажется, что у него очень уж суровая внешность. — Что у вас здесь происходит? — строго спросил он Лену, бездомных и бабу Зину. |
|
|
