| — А фиг их знает. Теперь они ходили, взяв друг друга за плечи. Женщины из цеха, глядючи на них, произносили: «Ишь какие дружные! Водой не разлить!” Кто мог догадаться, что если бы их удалось разлить водой, под рубахами обнаружились бы целых две банки: одна на другой. Отрепетировано было за колонией в кукурузе, а проверено в стенах колонии. Когда шли обнявшись, ни при каких условиях разглядеть банок было нельзя. Разве что прощупать, но кто бы стал щупать?! Правда, именно тетка Зина в тот день, когда заложили они между собой первые банки, что-то заподозрила. Раньше сколько мимо обнявшись ходили, и ничего. Не останавливала, не спрашивала ни разу. А тут, вот бабье чутье-то, тетка Зина как закричит пронзительно, на весь цех: — Эй, ты! — на Сашку, конечно. Его она узнавала и без красной тесемки на любом расстоянии. — Поди, говорю. Чево ты все мимо… мимо… Подошли оба, не разжимая объятий. Банки холодили кожу, елозили гладким стеклом по ребрам во время вдоха и выдоха. Иногда похрупывали друг о дружку. Тетка Зина посмотрела на братьев и сказала: — Чево склещились-то? Аль на толчок тоже по двое ходите? Колька молчал. Его тетка Зина и не спрашивала, она его вообще не признавала. Да и Сашка придумает быстрей, чего и как ей ответить. И Сашка сразу же ответил миролюбиво, что ходить так по двору удобней, потому что им посекретничать надо. От уха до уха ближе выходит. Сашка в общем-то не врал. Секрет и правда был, только не в ушах дело. — Ишь какие! — вздорно проговорила тетка Зина. — Шикреты! А вот узнаю я ваши шикрегы, что тогда? — и придирчиво посмотрела им вслед. Но ничего не заметила. А братья, не торопясь, вышли наружу да скорей за угол. Тут, на заднем дворе, за спиной цеха, где никогда не появлялись работники завода, находилась свалка. Банки, ящики разные, тележки, бочки и прочая рухлядь. Здесь-то джем надежно прикрыт. Оставалось переправить его на волю. Для интересу, хоть мало верилось, испытали братья проходную. Но вохровская старуха с незаряженной винтовкой, хоть и не была догадлива, как тетка Зина, но прикрикнула на них: мол, чево скопом лезете, ходите, как люди, чередой, как все ходють! |
| Тетка ушла. Тут и набросились. Пошли загребать ложками. Так быстро замелькало: сами опомниться не успели — кончилась! Она и не жевалась, а всасывалась, нежная, теплая, пахнущая так, что сладко кружилась голова. Кузьменыши вылизали пальцами банку, засовывая их по очереди, зеленоватое стекло заблестело от чистоты. И уж через минуту всего-то, которую и отсутствовала тетка Зина, они сидели, уставясь на пустую банку голодными глазами. Им хотелось еще. Тетка Зина посмотрела на них, на банку, крякнула от досады. Но больше от удивления. — Чемпиены! По скорости! Она протянула Сашке красную тесемочку. — Ты у меня меченый будешь. А ты — нет. — Это Кольке. Кольку она приняла как нечто вторичное, который лишь повторял по форме своего брата, но мог и вообще не быть. Она взяла из рук Сашки тесемочку, повязала вокруг шеи. — Вот так. А икры больше нетуть. Будет… Будет день, будет и пища… Ходите, работайте. — И указала на двор. Вроде не совсем понятно она выразилась, да Сашка допер и Кольке потом пояснил: она, мол, сказала, что на другой день даст икры еще. Только на другой день тетка Зина будто и не замечала братьев. Напрасно Сашка мелькал перед глазами, даже поздоровался с ней. Тетка Зина кивнула сурово и ничего не произнесла. Наоборот, заорала тоненько на весь двор: — Ишь! Мелкорослые! Шкелеты несчастные! Не тронь, не тронь корзину-то! Пущай евреи таскают! И на второй, и на третий день тетка Зина не обращала на братьев внимания. И уж когда они перестали о ней думать, вдруг в перерыв сама нашла их за ящиком, где они сидели и жрали помидоры, которых уже терпеть не могли, и опять позвала в цех. Под знакомой железной лесенкой, на ящике, она поставила банку и ушла. Но теперь в банке было что-то другое, не «блаженная» икра, как ее переименовал Сашка, забыв настоящее название. Банка была доверху наполнена ароматным сладким-пресладким повидлом. И опять братья, хоть старались не торопиться, все срубали за какие-то секунды. Но тетка Зина, видать, была начеку и принесла вторую банку, а потом и третью. |
| — Или тебя, как малышку, в девять часов спать загоняют? — Вот еще! — презрительно фыркнула Зина. — Просто решаю, как отказать одному человеку. Ладно, после уроков решу. — Ты скажи, пойдешь или нет? — Пойду, но скажу после уроков. Тебе ясно? Ну и топай вперед, я не хочу никаких осложнений. Никаких особых осложнений не ожидалось, но Зина считала, что надо набить себе цену. Озадаченный красавец увеличил шаг. Зиночка, торжествуя, укоротила свой, и они прибыли в школу на вполне приличном расстоянии друг от друга. Тут уж было не до учебы. Уроки тянулись с таким занудством, будто в них не сорок пять минут, а сорок четыре часа. Зиночка страдала, вздыхала, вертелась, схлопотала три замечания, а когда прозвенел последний звонок, вдруг пришла в ужас и не могла двинуться с места. — Пошли, — позвала Искра. — Я вычитала одну интересную мысль. Да что с тобой? — Ничего со мной. — Зина продолжала сидеть как истукан. — А почему ты сидишь? — Потому что мне надо к врачу. — Она сказала первое, чти пришло в голову. — То есть сначала к маме, а уж потом… Куда поведут. И Артем, как назло, не уходил. Спорил о чем-то со своим Жоркой, а на нее и не смотрел. «Эх, знал бы, с кем я в кино иду, небось посмотрел бы!» — злорадно подумала Зина. Не добившись толку от подруги, Искра ушла. А вскоре удалились и Артем с Ландысом, и Зина осталась одна. Тихо подкралась к окну и выглянула: на опустевшем школьном дворе одиноко маячил Юра. — Ждет! — шепотом сказала Зиночка и даже пискнула от восторга. Схватив портфель, опрометью вылетела из класса, промчалась по гулким коридорам, но возле входной двери остановилась. Предстать перед Юрой следовало спокойной, усталой и равнодушной. У Зиночки не было никакого опыта в свиданиях, и все, что она делала сейчас, основывалось на интуиции. Она не размышляла — она действовала именно так, потому что по-иному действовать не могла. — Привет. — Чего это Артем на меня зверем смотрит? — спросил Юра. — Не знаю, — несколько опешила Зина: она ожидала другого начала разговора. — Ну, так как насчет кино? — Юра угасил смутные опасения, и глаза его вновь обрели влажную поволоку. |
| – Мальчик ты еще… – Не совсем и мальчик, – ответил сын, косясь на свои пробивающиеся усы. – Для меня всегда мальчик. – Удобная позиция, – усмехнулся он, – по крайней мере, надежды никогда не потеряете, что из меня выйдет что-нибудь. Мать улыбалась и удовлетворенно провожала глазами обгонявших их пешеходов. Подходя к дому, Карташев нетерпеливо прибавлял ходу. – Тёма совсем уже перестал дома сидеть, – сказала Зина. Карташев покосился на мать. – Налюбуемся еще друг на друга за лето в деревне, – ответил он угрюмо. – А пока Маней… Спеши… – пренебрежительно кончила Зина. Тёма почувствовал какой-то намек на Рыльского, сверкнул глазами, но, овладев собой, принял равнодушно спокойный вид. – Я не мешаюсь в твои дела, – прошу и в мои не мешаться. – Во-первых, у меня никаких дел нет, – обиделась Зина. – Очень жаль. – Ну, уж это не твое дело. – Тёма, Зина, что это такое? – вмешалась Аглаида Васильевна. – Право, чем больше вы растете, тем у вас хуже манеры. – Я никогда с Тёмой больше не буду разговаривать. Он каждое мое слово перевирает. – Да и не разговаривай, пожалуйста. Воображает, что кончила курс… – Стыдно, Тёма, – оборвала Аглаида Васильевна. И, понизив голос, хотя Зина и ушла, Аглаида Васильевна добавила: – Сестра курс кончила: вместо того чтоб сделать ей что-нибудь приятное, ты точно такой же чужой ей, как какой-нибудь Долба, который только и рад, когда подметит что-нибудь… Стыдно. В этом отношении с Корнева бери пример, никогда против сестры… – Ну, уж и никогда. – Никогда… так пошутит, но он любит и, смотри, как горой встанет, чуть что… Кстати, что ж он, едет? – Он хочет… мать, кажется… поедет! – Мы во вторник вещи отправляем. – Я сегодня спрошу его… Наташа, не опоздай к Корневым. Мать вошла в дом, а Карташев пошел назад, расстроенный и огорченный. Дойдя до перекрестка, он остановился, подумал и вместо бульвара повернул к квартире Корневых. Зина, уйдя от брата, вошла первой в гостиную, остановилась посреди комнаты спиной к входившей Наташе и проговорила: – Тёма дурак: не видит, что его Корнева по уши влюблена в Рыльского… Никакого самолюбия нет. Рыльский так ухаживает явно… |
| «Милая моя малышка! Родная моя страдалица! Никакие несчастья и беды не смогут нас разлучить. Нет такого горя, нет таких мук, какие бы вынудили забыть тебя, моя любимая. И у радости, и у горя — мы всегда будем вместе. Я твой прежний, твой Иосиф. Вот только бы дождаться победы, только бы вернуться домой, до тебя, моя любимая, и заживем мы счастливо. Вчера твоим письмом поинтересовался один из моих друзей. Он сказал, что, судя по моему характеру, я должен с тобой отлично жить и в дальнейшем. Я думаю, он правильно определил. Вот и все. Писать больше некогда. Скоро пойдем в атаку. Желаю быстрейшего выздоровления. Ничего плохого не думай. С нетерпением жду ответ. Целую бесконечно. Крепко люблю тебя, твой Иосиф». х х х Осень 1943 года. Зина держится мужественно, утешает других раненых и для этого просит переносить себя из палаты в палату. Да и сама она начинает постепенно добиваться кое-каких успехов. Например, учится писать самостоятельно. Ее правая рука ампутирована выше локтя, но на остаток руки надевается резиновая манжетка с прикрепленной к ней авторучкой. Теперь Зина по многу часов тренируется, тщательно выводя буквы на листе бумаги… Однако Николаю Васильевичу Соколову, ведущему хирургу госпиталя 3861, никак не удается уговорить ее еще на несколько нужных, но сложных и болезненных операций. Зину и так мучают нестерпимые боли. Бывают дни, когда она буквально «живет» на обезболивающих… В середине осени пришел неожиданный конверт с фронта — письмо от мужа! Как ждала и как боялась она этого момента. В конверте находилась ее судьба. О чем думает Иосиф? Зина зубами открыла конверт и начала читать… Потом было еще много писем, которые они написали друг другу. Но именно это письмо стало главным, решающим в Зининой жизни. Зина стала ждать встречи с любимым, готовиться к их общей, семейной жизни. Николай Васильевич сделал девушке несколько искусных операций — разделил кости ее левой руки и обшил мышцами. Зина перенесла операции мужественно, без единого стона. Образовавшимися двумя «пальцами» она стала учиться брать вещи, причесываться, умываться, перелистывать книжные страницы, самостоятельно держать ложку и стакан. В начале 1944 года Николай Васильевич отвез Зину в Москву, в протезный институт. Зине изготовили протезы, и она начала второй раз в жизни учиться ходить. |
| — Говорите, — повторила Зина, от всего сердца проклиная потребность красноречия своей маменьки. — Я продолжаю, Зина: этот учитель уездного училища, почти еще мальчик, производит на тебя совершенно непонятное для меня впечатление. Я слишком надеялась на твое благоразумие, на твою благородную гордость и, главное, на его ничтожество (потому что надо же всё говорить), чтобы хоть что-нибудь подозревать между вами. И вдруг ты приходишь ко мне и решительно объявляешь, что намерена выйти за него замуж! Зина! Это был кинжал в мое сердце! Я вскрикнула и лишилась чувств. Но… ты всё это помнишь! Разумеется, я сочла за нужное употребить всю свою власть, которую ты называла тиранством. Подумай: мальчик, сын дьячка, получающий двенадцать целковых в месяц жалованья, кропатель дрянных стишонков, которые, из жалости, печатают в «Библиотеке для чтения» , и умеющий только толковать об этом проклятом Шекспире, — этот мальчик — твой муж, муж Зинаиды Москалевой! Но это достойно Флориана и его пастушков! Прости меня, Зина, но одно уже воспоминание выводит меня из себя! Я отказала ему, но никакая власть не может остановить тебя. Твой отец, разумеется, только хлопал глазами и даже не понял, что я начала ему объяснять. Ты продолжаешь с этим мальчиком сношения, даже свидания, но что всего ужаснее, ты решаешься с ним переписываться. По городу начинают уже распространяться слухи. Меня начинают колоть намеками; уже обрадовались, уже затрубили во все рога, и вдруг все мои предсказания сбываются самым торжественным образом. Вы за что-то ссоритесь; он оказывается самым недостойным тебя… мальчишкой (я никак не могу назвать его человеком!) и грозит тебе распространить по городу твои письма. При этой угрозе, полная негодования, ты выходишь из себя и даешь пощечину. Да, Зина, мне известно и это обстоятельство! Мне всё, всё известно! Несчастный, в тот же день, показывает одно из твоих писем негодяю Заушину, и через час это письмо уже находится у Натальи Дмитриевны, у смертельного врага моего. В тот же вечер этот сумасшедший, в раскаянии, делает нелепую попытку чем-то отравить себя. |
| — Игнатьев? Ко мне?! — изумилась Тая. — Нет, это вряд ли. — Ну, а твой предмет? — спросила тетя Зина все с той же легкой полуулыбкой. — Должен же был быть на этой вечеринке предмет, ради которого ты чистила перышки и пудрила нос? Оправдались ли надежды? — У них там рояль в полкомнаты, бабушка из 19 века или из Большого театра и фикус немецкого происхождения, — непонятно сказала Тая. — И вообще им до меня никакого дела нет. — Кому нет? — переспросила тетя Зина. — Бабушке? Или фикусу? Тая удрученно молчала, и глаза ее подозрительно блестели в мерцающем свете телевизора. — Ну на кого он хоть похож-то? — спросила тетя Зина минуту спустя. — Чтоб я могла себе представить… — На Фанфан-Тюльпана из старого фильма, — слегка в нос откликнулась Тая. — То есть на актера Жерара Филиппа? — тетя Зина удивленно подняла брови. — Но он же был француз, красавец, умница, само очарование! Ничего себе, племянница… Тая вскочила с дивана и выбежала из комнаты. — Таиска! Погоди! Куда ты убегаешь? — крикнула ей вслед тетя Зина. — Надо же выработать план! Глава 7 Попугай с пиратского брига Дима поднимался по узкой скрипучей лестничке, хватаясь руками за все, что попадалось, и глядя прямо перед собой. Романтическое хождение по крыше а-ля «Малыш и Карлсон» не принесло ему ничего, кроме неприятного ощущения в желудке. Смотреть из окна было гораздо лучше и, главное, безопаснее. «Снаружи я вроде бы Малыш, а в душе — фрекен Бок!» — иронически подумал Дима. Впереди были сумерки, прорезанные наискось узким лучом света, незнакомый запах и странный клокочущий звук, почему-то напоминающий о море. Кирилл Савенко соскочил с лесенки на какой-то карниз, опоясывающий сколоченную из чего ни попадя будку, и побежал по нему кругом, не глядя под ноги, легко взмахивая руками и обращаясь к Диме с какими-то сведениями экскурсионного характера. В глазах Кирилла отражалось небо. Дима стиснул зубы, преодолел последние ступеньки и нырнул в темноту. Голуби жили в двух больших и еще нескольких маленьких клетках, обтянутых сеткой. Их было не слишком много, всего около двух десятков, но Дима понял это далеко не сразу. Сначала ему показалось, что голубей — сотни. Шум, который они издавали, почему-то даже вблизи казался грозным. К запаху он быстро привык. Голуби были разных пород, об этом Дима догадался почти сразу. Некоторые были красивы, некоторые, со странно завернутой назад головой и раздутым зобом, — почти уродливы. |
| — Кто здесь Иванова! — Я Иванова, — ответила Зина. — Тебе передача. — Не мне это, какой-то другой Ивановой. Неоткуда мне передачи ждать. — Иванова Зинаида Степановна, десятая палата, так? — Так. — Ну, так и не морочь мне голову! Санитарка в сердцах бросила пакет на койку Зины и пошла со своей корзиной дальше. Пакет лопнул и из него посыпались апельсины и яблоки, покатились с одеяла на пол и раскатились по всей палате. Женщины бросились их собирать и складывать в ноги Зине. А та сидела в кровати ошеломленная и все никак не решалась заглянуть в пакет — что там еще? Наконец она разорвала бумагу до конца, и все увидели голубой фланелевый халатик синие домашние тапочки, белую ночную рубашку в кружевах. Были там еще какие-то коробки, небольшие пакеты, но все это не интересовало сейчас Зину: дрожащими руками она перебирала эти подарки и искала среди них что-то самое важное. Наконец она нашла конверт с письмом, разорвала его, достала небольшой листок и углубилась в чтение. Дочитав, она упала лицом в подушку и зарыдала. — Что такое, Зинуля? От кого письмо, что тебя так расстроило? — подбегая к ней, спросила Альбина. Зина молча протянула ей листок. Альбина прочла и ахнула: — Зинуля, так ведь это же прекрасно! Можно всем прочесть? Зина кивнула. И Альбина прочла вслух записку: «Дорогая Зинаида! Я никак не мог забыть вас и искал, не переставая. Случилось чудо, и вот я вас нашел. Я все равно нашел бы вас и потом, через год, через два, но хорошо, что это случилось сейчас. Посылаю вам халат, рубашку и тапочки, чтобы моя жена не ходила в больничной казенной одежде. Для сына я все уже купил и принесу, когда приду вас встречать. Непрерывно думаю о вас обоих, очень хочу увидеть вас хотя бы издали. Напишите мне, куда выходит окно вашей палаты? Ваш счастливый муж и отец Игорь». — Какое чудо! — радостно завопила Иришка и чуть не запрыгала в кровати. — Как же он сумел разыскать тебя, Зина? — спросила изумленно Наташа. — Сама не знаю… — ответила Зина. — Зато я знаю! — вдруг воскликнула Альбина. — Вы поглядите-ка на этих двух довольных кумушек! |
| — Так вот. — Мать резко повернулась, глаза сверкнули знакомым холодным огнем. — Статьи ты не писала и писать не будешь. Никогда. — Но ведь это несправедливо… — Справедливо только то, что полезно обществу. Только это и справедливо, запомни! — А как же человек? Человек вообще? — А человека вообще нет. Нет! Есть гражданин, обязанный верить. Верить! Отвернулась, нервно зачиркала спичкой о коробок, не замечая, что вовсю дымит зажатой в зубах папиросой. Глава пятая Зиночке снилось, что ее целует взрослый мужчина. Это было жутко, прекрасно, но не страшно, потому что где-то находилась мама; Зина знала, что она близко и можно позвать на помощь, и — не звала. Сон кончился, а с ним кончились и поцелуи, и Зина крепко зажмурилась, чтобы ее поцеловали еще хотя бы разочек. Проснуться все же пришлось. Не открывая глаз, она ногами отбросила одеяло, дождалась, пока чуточку остынет, и села. И сразу увидела ужасную вещь: вместо летних трусиков, так ловко охватывающих тело, на стуле лежали противные трикотажные штанищи длиною аж до коленок. И весь сон, вся радость утра и вся прелесть нового дня пропали разом. Схватив штанишки, Зина в одной рубашке ринулась на кухню. — Мама, что это такое? Ну, что это такое? Родители завтракали, и она осталась за дверью, просунув на кухню голову и руку. — Первое октября, — спокойно сказала мама. — Пора носить теплое белье. — Но я уже не маленькая, кажется! — Ты не маленькая, но это только так кажется. — Ну почему, почему мне такое мученье! — с отчаянием воскликнула дочь. — Потому что ты садишься где попало и можешь застудиться. — Не бунтуй, Зинаида, — улыбнулся отец. — Мы не в Африке, надевай, что климатом положено. — Это мамой положено, а не климатом! — закричала Зиночка. — Все девочки, как девочки, а я у вас как уродина. — Сейчас ты и вправду уродина. Немытая, нечесаная и неодетая. Горестно всхлипнув, Зина убежала. Мать с отцом посмотрели друг на друга и улыбнулись. — Растет наша девочка, — сказала мать. — Невеста! — добавил отец. Они любили свою младшую больше остальных, старательно скрывали это и воспитывали дочь в строгости. Зина до сих пор ложилась спать в половине одиннадцатого, не появлялась в кино на последних сеансах, а в театрах бывала только на дневных спектаклях. Этот регламент (куда входили и злосчастные зимние штанишки) никогда очень-то не угнетал ее, но в последнее время она все чаще начинала скандалить. Скандалы, правда, зримых результатов не давали, но мать с отцом улыбались уже особо, с гордостью замечая, как взрослеет дочь. Семья была дружная, а после выхода старших замуж сплотилась еще больше. Все обсуждалось и решалось сообща, но, как это часто бывает в русских семьях, мать незаметно, без видимых усилий и демонстративного подчеркивания, держала вожжи в своих руках. |
| — Трояк! — воодушевленно заорал сторож. — Как просить, так все у Савки, а как дать, так нету их. Девочки растерянно переглядывались: денег у них не было. — Вот, вот, — ворчал сторож. — Чирей, и тот бесплатно не вскочит. — Артем близко живет, — вспомнила Искра. — Беги, Зинаида! В долг: завтра в классе соберем! Последние слова она прокричала вслед, потому что Зиночка с места взяла в карьер — только коленки замелькали. — Их кормят тут? — спросила Лена. — Зачем? — удивился сторож. — Они друг дружку едят. — Ужас какой, — тоскливо вздохнула будущая актриса… — Каннибализм. Задыхаясь, Зина постучала, но дверь открыл не Артем, а его мама. — А Тимки нет, он ушел к Жоре делать уроки. — Ушел? — растерянно переспросила Зина. — Проходи, девочка, — сказала мама Артема, внимательно посмотрев на нее. — И рассказывай, что случилось. — Случилась ужасная вещь. И Зиночка торопливо, но обстоятельно все рассказала. Мама молча достала деньги, отдала, а Зину задержала. — Мирон, поди-ка сюда! В кухню вошел большой и очень серьезный отец Артема, и Зина почему-то струхнула. Уж очень насупленными были его брови, уж очень уважительно он пожал ей руку. — Расскажи еще раз про собаку. И Зина еще раз, правда, короче, рассказала про Ментика и сторожа. — А тулупчик у него весь рваный. Его, наверное, собаки не любят. — Ты будешь сорить деньгами, когда вырастешь. — Отец отобрал три рубля и вернул маме. — Это не такой уж страшный грех, но твоему мужу придется нелегко. Я схожу сам, а то как бы этот пропивоха не обидел девочек. — Заходи к нам, Зина, — сказала мама, прощаясь. — Нам с отцом очень нравится, что ты дружишь с Тимкой. — Артем-хороший парень, — говорил по дороге отец. — Знаешь, почему он хороший? Он потому хороший, что никогда не обидит ни одной женщины. Не знаю, будет ли у него счастливая жизнь, но знаю, что у него будет очень счастливая жена. Я не скажу этих слов ни про Якова, ни про Матвея, но про Артема повторю и перед богом. Зине было очень стыдно, что она идет в кино не с Артемом. Но она утешала себя: мол, это единственный разочек и больше никогда не повторится. |
|
|
