| е. где нет эстетики: ибо вечное напряжение невозможно и хочется отдыха, свободы. Эстетика — это миг; а вечность — именно не эстетика, и даже что-то отрицательное в отношении ее. Здесь права Земли, права безобразного или вообще некрасивого. Эстетически можно умереть, а прожить — никак нельзя эстетически, и здесь — права жизни, реализма. Да и эстетикой ли по-настоящему красится жизнь человека? «Эй, вы, зелененькие» — этот грубый окрик ямщика, пробудивший меня к действительности чувством его собственности, напомнил мне другую собственность, вырвавшую другое восклицание. Плыл, неподалеку от Петербурга, пароход — и, уже подходя к пристани, загорелся. Так было близко от пристани, что он дошел до нее почти по инерции, — но пламя уже страшно разлилось на нем, и в нем не сгорела, но вся обгорела жена художника, ехавшая к мужу с детьми, которые каким-то чудом уцелели. Невозможно забыть, как рассказывалось об этом в газетах: выбежав, несчастная спряталась за поленницу дров, обычно складываемых возле пароходных пристаней. Ее нашли там. Но когда она увидела людей, она в страхе закричала: «Не извещайте мужа и не приводите сюда детей». Через несколько часов она скончалась. Всякий знает, до чего сильно болят ожоги. Это — не как антонов огонь, без боли убивающий. Чтó же несчастную среди этих мук озабочивало? Не о себе она думала, что вот кончается ее молодая жизнь, «умираю»: она предсмертно думала, как обеспокоятся, восскорбят, испуганы будут судьбою ее — муж ее, дети ее. Между тем, не будь этого случая, никто бы и не узнал о ее особой любви, о всей нежности и глубине ее души, ее привязанности. Это — этика. Это — уже не эстетика. В последнем анализе, эстетические нити именно белые, холодные. А теплота мира и содержится в этих грубых: «Моя зелененькая лошадь!», «Мои черноглазенькие дети», — и все поименно, индивидуально, конкретно. Тут — столп мира, «пуп земли», так же мало преходящий и «испепеливающийся», как и теоремы геометрии. Здесь встречается, т. е. получает себе изъяснение, евангельское предсказание, что «к концу мира — охладеет любовь», разожмутся объятия, в которых держит человек прекрасную землю-родину и земные твари. Но это — как и «звезды посыплются с неба»… Пока еще любовь греет, а звезды стоят на месте — мы sumus ut sumus aut non sumus. Я вспомнил о сгоревшей жене художника. Как живые, прошли ее слова через сердце. И забыл о монастыре, как легком приглянувшемся облачке. |
| Принимая же во внимание то, что Сузы лежали только в 40-ка милях к югу от Екбатаны, мы должны признать, что дорога в Екбатаны и Вавилон сначала шла общая, а при этом падает и мнимое противоречие между рассказом второй и первой книг. Таким образом, по известию первой книги, Антиох отправился в путь с намерением возвратиться в Вавилон, а по известию второй он умер ранее, чем успел достигнуть конца своего путешествия. Далее Гримм возражает против рассказа 2 Макк. книги относительно болезни Антиоха и посланного им иудеям письма, утверждая, что письмо, по своему содержанию, стоит в противоречии как с тем положением, в каком находился Антиох при написании его, так и с известным, очень жестоким отношением его к иудеям; так, по замечанию стиха 18-го, Антиох, отчаявшись в своем выздоровлении, пишет иудеям имевшее значение мольбы (ικετηρια) письмо, между тем в самом письме он говорит, что еще имеет большую надежду на выздоровление: кроме того, и самое письмо будто бы нисколько не заключает в себе характера мольбы 160 . Мы соглашаемся, что рассказ книги о болезни Антиоха автором ее приукрашен. В рассказе ясно просвечивает личное отвращение автора к заклятому врагу иудеев; но понятно, что ради этого оспаривать историческую суть рассказа несправедливо. Несправедливо также заявление Гримма, будто, по мнению автора, 2 Мак. книги непосредственно за богохульствами Антиоха (ст. 4-ый) у него во внутренностях образовалось что-то вроде червей. Наш автор, напротив, говорит, что царь прежде упал с колесницы и сильно повредил себе все члены и уже вследствие этого у него в теле завелись черви, которые и вышли наружу. По словам Шольца, падение с колесницы могло причинить перелом спинного хребта и воспалительный антонов огонь, который сделался пагубным особенно потому, что здоровье Антиоха было уже расстроено пьянством и беспорядочным образом жизни. Итак течение болезни в книге изображено вполне правильно. Нельзя, понятно, здесь отрицать и Божьей кары. И сколько еще аналогичпых фактов находим мы в истории и неужели считать их сказками только потому, что они не легко поддаются объяснению! Невольно вспоминается сходная же участь Ирода Великого, которого терзала страшнейшая боль во всех членах и тоже черви развелись у него в теле – в гнойных струпах и он не мог дышать от своего собственного смрада 161 . |
| — Вы не пьете? — заметил он, немного утишив свое волнение. — Не могу; я болен. — Больны? да, в самом деле! Давно ли, как, каким образом вы изволили заболеть? Угодно, я скажу… какой медик вас лечит? Угодно, я сейчас скажу нашему частному доктору. Я сам, лично, к нему побегу. Искуснейший человек! Ярослав Ильич уже брался за шляпу, — Покорно благодарю. Я не лечусь и не люблю лекарей… — Что вы? можно ли этак? Но это искуснейший, образованнейший человек, — продолжал Ярослав Ильич, умоляя, — намедни, — но позвольте вам это рассказать, дорогой Василий Михайлович, — намедни приходит один бедный слесарь: «я вот, говорит, наколол себе руку моим орудием; излечите меня…» Семен Пафнутьич, видя, что несчастному угрожает антонов огонь, принял меру отрезать зараженный член. Он сделал это при мне. Но это было так сделано, таким благор… то есть таким восхитительным образом, что, признаюсь, если б не сострадание к страждущему человечеству, то было бы приятно посмотреть так просто, из любопытства-с. Но где и как изволили заболеть? — Переезжая на квартиру… Я только что встал. — Но вы еще очень нездоровы, и вам бы не следовало выходить. Стало быть, вы уже не там, где прежде, живете? Но что побудило вас? — Моя хозяйка уехала из Петербурга. — Домна Саввишна? Неужели?.. Добрая, истинно благородная старушка! Знаете ли? Я чувствовал к ней почти сыновнее уважение. Что-то возвышенное прадедовских лет светилось в этой почти отжившей жизни; и, глядя на нее, как будто видишь перед собой воплощение нашей седой, величавой старинушки… то есть из этого… что-то тут, знаете, этак поэтическое!.. — заключил Ярослав Ильич, совершенно оробев и покраснев до ушей. — Да, она была добрая женщина. — Но позвольте узнать, где вы теперь изволили поселиться? — Здесь, недалеко, в доме Кошмарова. — Я с ним знаком. Величавый старик! Я с ним, смею сказать, почти искренний друг. Благородная старость! Уста Ярослава Ильича почти дрожали от радости умиления. Он спросил еще рюмку водки и трубку. — Сами по себе нанимаете? — Нет, у жильца. |
| В начале 1863г. у него заболели ноги: на них сделались страшные нарывы, подобные антраку (огненным чирьям), которые, по злокачественности своей, заставили опасаться, чтобы не было антонова огня. Г.Бурхонов, не имея возможности двигаться, слег в постель и четыре дня, в невыносимых муках, кричал от боли. Всевозможные меры, принятые им для излечения и стоившии ему больших расходов, оказывались напрасными. В это время приехал к нему возвращавшийся на Афон наш монах, который будучи неоднократно облагодетельствован им, во все заезды свои в ту волость имел постоянно у него квартиру и находил радушный прием. Теперь он приехал сюда именно для того, чтобы проститься с г.Бурхоновым и сказать ему, что он совсем уже отправляется на Афон и больше не увидится с ним. Но въехав во двор купца, он узнает, что благодетель его трудно болен и что у него в ногах открывается антонов огонь, почему и поторопился его видеть. Найдя его в столь ужасном положении, монах тронут был до глубины души страданиями больного; он готов был бы все сделать, лишь бы выздоровел его благодетель; но какую он мог подать помощь, когда уже все средства медицины были истощены и- безуспешно! Ему оставалось только сострадать и молиться за болящего. И вот он, озаренный лучом благодатной мысли, обратился с усердною молитвою к св. Великомученику, стал просить его о помощи своему благодетелю, и тем усерднее, что знал о благодеяниях г.Бурхонова и самой обители св.Пантелеимона на Афоне. Молитва его была в таких словах: «Св.Угодниче! Этот смертельно-болящий раб Христов (о котором я молю Тебя) делал добро и для меня, и для обители твоей; теперь я возвращаюсь под кров твой, на Св. гору, то молю тебя, угодниче Божий, не ради меня, но чтобы не явились тщетными молитвы Богособранного стада твоей обители о нем как о благодетеле, исцели его, — тебе это возможно, по данной Тебе от Господа благодати чудодейственного врачевания»! Так и подобно сему помолившись, он положил несколько земных поклонов и за тем лег спать. На утром больной, не встававший, как выше сказано, несколько дней уже с постели, сам пришел разбудить своего гостя и в радости духа стал шуточно говорить ему, как бы упрекая: «Что ты долго спишь? Вставай и порадуйся со мною! У меня уже и самовар кипит, дожидаясь тебя: пойдем-ка в гостиную. |
| Пасха. Воскресение Христово. Осталось 4 дня Афонский климат Простуда Опухоль Афонский климат Простуда Опухоль Между тем братия, в чувстве скорби и сетования о своем духовнике и о мне, недостойном, на Литургии и на прочих службах прилагали особенные прошения к великим ектениям о нашем здравии, и Бог услышал молитвенный вопль любви братской: мы скоро оправились, и я теперь уже вне всякой опасности. Духовник, впрочем, остается в сомнительном положении, потому что чахотка развилась в нем с значительною силою, так что он отправился на одну из дач, где лучше воздух и где можно доставать козье молоко, которое посоветовали ему пить. Итак, вот причины, по которым я так долго не писал вам, друзья мои: я едва не отошел от вас в вечность. Впоследствии меня духовник спрашивал, зачем я хворал. Я откровенно признался ему, что просил у Бога казни за грехи мои и Бог удивительно как скоро послушал меня. Верно, приятны Богу наши молитвы, которыми мы испрашиваем у Него средств к очищению себя от скверн плотских. Конечно, так; иначе Он не был бы Богом любви, Отцем щедрот и всякия утехи. О, как неизъяснимы судьбы Его спасения!.. Слава Ему! Впрочем, и после совершенного уже восстановления сил, на Афоне в ноябре, когда мне можно было уже выходить из келлии, я имел несчастье простудить не заживленную на правой ноге рану от мушек. Следствия простуды были опасны, потому что рана забагровела и наконец почернела, так что я того и ждал, что антонов огонь разольется по ней. Между тем во всех частях моего тела появилась опухоль. Нечего делать: я пошел к игумену и передал ему свои опасения за возникающую болезнь. Добрый геронта тогда же позвал монастырского лекаря и на сильном сквозном ветру велел открыть для осмотра рану. Будь на моем месте мирянин с предубеждениями своего рода и строгим верованиям при том в а фонскую медицин у, он ужаснулся бы подобного требования на открытом и сквозном ветре; но я, в чувстве иноческого долга, спокойно отнял завязку и показал доктору и геронте почерневшую рану. |
| Так, единодушно поощряя друг друга и побеждая друг за друга, постыдим сопротивного нашего врага, прославим нашего Бога и возвеселим святых Ангелов и тех, которые видят нас и слышат о нас, и послужим великим назиданием о Христе Спасителе нашем. Ибо что полк святых Ангелов, то множество монахов, ум которых всегда согласно устремлен к Богу. И что мед и соты в устах, то ответ брата ближнему, данный с любовью. Что холодная вода в жару для жаждущего, то слово утешения брату в скорби. И как иной подает руку падшему и восставляет его, так слово совета и истины восставляет душу ленивую и нерадивую. И что доброе и свежее семя в тучной земле, то благие помыслы в душе монаха. И что в здании крепкая связь, то в сердце монаха долготерпение во время псалмопения его. И что для немощного человека ноша соли, то для монаха сон и мирское попечение. Что терния и волчцы в добром семени, то нечистые помыслы в душе монаха. И что омертвение членов (Γαγγραινα у медиков называется «антонов огонь»), хотя и врачуемое, но никогда не исцеляемое совершенно, то памятозлобие в душе монаха. Как червь точит дерево, так вражда — сердце монаха. Как моль портит одежды, так клеветничество сквернит душу монаха. Что дерево высокое и красное, но не имеющее плода, то монах гордый и высокомерный. Что плод красный снаружи, а гнилой внутри, то монах завистливый и недоброжелательный. Как бросивший камень в чистый источник мутит его, так ответ монаха, произнесенный с гневом, возмущает ум ближнего. Как пересадивший дерево, покрытое плодами, и плод губит, и листву на дереве сушит, так бывает и с монахом, который оставляет место свое и переходит на другое. Что здание, основанное не на камне, то монах, не имеющий терпения в скорбях. Представь, что иной, предстоя царю и беседуя с ним, по зову подобного ему раба оставляет дивную и славную беседу с царем, и начинает беседовать с рабом; подобен ему и тот, кто разговаривает во время псалмопения. Вразумимся, возлюбленные, Кому предстоим! Как Ангелы, предстоя с великим трепетом, совершают песнословие Создателю, так и мы со страхом должны предстоять во время псалмопения. |
| Сегодня даже больно неладно». – «Гм, – промолвил Капитон и понюхал табаку, – значит, грыжа. А давно с вами это приключилось?» – «Да десятый денек пошел». – «Десятый? (Фельдшер потянул в себя сквозь зубы воздух и головой покачал.) Позволь-ка себя пощупать. Ну, Василий Дмитрич, – проговорил он наконец, – жаль мне тебя, сердечного, а ведь дело-то твое неладно; ты болен не на шутку; оставайся-ка здесь у меня; я с своей стороны все старание приложу, а впрочем, ни за что не ручаюсь». – «Будто так худо?» – пробормотал изумленный мельник. «Да, Василий Дмитрич, худо; пришли бы вы ко мне деньками двумя пораньше – и ничего бы, как рукой бы снял; а теперь у вас воспаление, вон что; того и гляди, антонов огонь сделается». – «Да быть не может, Капитон Тимофеич». – «Уж я вам говорю». – «Да как же это! (Фельдшер плечами пожал.) И умирать мне из-за этакой дряни?» – «Этого я не говорю… а только оставайтесь здесь». Мужик подумал, подумал, посмотрел на пол, потом на нас взглянул, почесал в затылке да за шапку. «Куда же вы, Василий Дмитрич?» – «Куда? вестимо куда – домой, коли так плохо. Распорядиться следует, коли так». – «Да вы себе беды наделаете, Василий Дмитрич, помилуйте; я и так удивляюсь, как вы доехали? останьтесь». – «Нет, брат Капитон Тимофеич, уж умирать, так дома умирать; а то что ж я здесь умру, – у меня дома и Господь знает что приключится». – «Еще неизвестно, Василий Дмитрич, как дело-то пойдет… Конечно, опасно, очень опасно, спору нет… да оттого-то и следует вам остаться». (Мужик головой покачал.) «Нет, Капитон Тимофеич, не останусь… а лекарствицо разве пропишите». – «Лекарство одно не поможет». – «Не останусь, говорит», – «Ну, как хочешь… чур, потом не пенять!» Вообще удивительно умирают русские люди. Много покойников приходит мне теперь на память. Вспоминаю я тебя, старинный мой приятель, недоучившийся студент Авенир Сорокоумов, прекрасный, благороднейший человек! Вижу снова твое чахоточное зеленоватое лицо, твои жидкие русые волосики, твою кроткую улыбку, твой восторженный взгляд, твои длинные члены; слышу твой слабый, ласковый голос. |
| В продолжение нескольких месяцев смерть или странные болезни поразили многих из тех, кто преследовал Златоуста или участвовал в его осуждении. Иоанниты любили приводить эти факты как свидетельство святой правоты своего дела, и другие слушали их не без тайного ужаса. Палладий, биограф и друг Златоуста, посвятил большой раздел в своих «Диалогах», и история не отрицает в них характера сверхъестественного. Так, один из епископов, безжалостно осудивших Златоуста на Константинопольском соборе, разбился вскоре после этого, упав с лошади, другой, заболев гнойной водянкой, заживо был съеден червями, третий, заболев злокачественной рожей, умер в страданиях от ужасного зуда. Еще один, также из обвинителей и клеветников, был поражен такой опухолью языка, что едва мог дышать, и перед тем как был «задушен болезнью» окончательно, написал в своей записной книжке для всеобщего сведения, что он претерпевает наказание за свое преступление. Были и еще различные случаи такого же рода. Без сомнения, самым важным из них была смерть Кирина Халкидонского. Этот епископ заявил себя ожесточенным врагом Златоуста даже ранее, нежели началось само преследование. Будучи египтянином и креатурой Феофила, он, казалось, горел всеми страстями Александрийского патриарха. На совещании, которое у него происходило с несколькими другими епископами перед Собором в Дубе, у этого необузданного и тогда особенно возбужденного человека произошло столкновение с Марутасом, епископом Месопотамии, который сильно отдавил ему ногу. Рана разболелась, несмотря на все лекарства, но не воспрепятствовала ему отправиться строить козни на Константинопольском соборе, он даже был одним из тех четырех или пяти епископов, которые, чтобы убедить Императора, приняли на свою голову ответственность за низложение Златоуста. После Собора Кирину становилось все хуже и хуже: в ноге вспыхнул «антонов огонь», ступню пришлось отнять, тогда болезнь распространилась по всей ноге, которую пришлось отнять также, затем то же произошло с другой ногой. Гангрена перешла на кишки, и Кирин умер в жестоких муках. «Вот, – восклицали Палладий и другие церковные историки, – вот ответственность, взятая на себя Кирином!» |
| Профилактика и лечение. Сбор и уничтожение растительных остатков. При первых признаках заболевания – опрыскивание 1 %-ной бордосской жидкостью или коллоидной жидкостью. Повторное опрыскивание проводят через 2 недели после 1го. Цитоспороз Заболевание свойственно плодовым деревьям. Симптомы. Отмирание коры на стволе и ветвях. Кора становится бугристой из-за накапливающегося в ней грибка. На поверхности коры проступают белые, чёрные, серые пластинки налета. Если рассмотреть поражённые участки под лупой, можно увидеть белые, красные, жёлтые, серые «нити». Профилактика и лечение. Больные ветви спиливают, дупла замазывают. Повреждённую кору вырезают, захватывая при этом 2–3 см здоровой. Срезы регулярно проверяют: если на них снова появляется грибок, спилы и срезы обновляют и зачищают. Осенью и весной штамбы и нижние части скелетных ветвей белят. До распускания почек деревья опрыскивают 1 %-ным медным купоросом или 3 %-ным железным купоросом. Чёрная ножка Заболевание поражает капусту, редьку, редис, картофель. Симптомы. Из-за низких температур и избыточной влажности нижняя прикорневая часть стебля загнивает, приобретает чёрную окраску, истончается. Растение легко вырывается из земли. Всходы полегают, засыхают, гибнут. У картофеля заболевание проявляется, как правило, в 1й половине вегетации. В клубнях возникают полости, выходящие на поверхность. Постепенно ткани вокруг полости загнивают. Профилактика и лечение. Применение только здорового посадочного материала. Обработка семян фунгицидами. Соблюдение оптимальной густоты посадок. Обеспечение нормальных вентиляции и температурного режима в теплицах. Недопущение переувлажнения растений и резких перепадов температур. Регулярное рыхление почвы. Удаление и уничтожение поражённых заболеванием растений. Выбраковка больных клубней картофеля. Чёрный рак (огневица, ожог, антонов огонь) Распространяется на яблонях и грушах. Симптомы. Заболевание наблюдают на коре, листьях, плодах в местах ранений. Особенно восприимчивы к чёрному раку деревья старше 20 лет. На коре возникают вдавленные красновато-бурые пятна, расходящиеся концентрическими кругами. Постепенно они темнеют и отмирают. Обычно поражённый участок коры отделён от здорового морщинкой. |
| А Матюхин, подтверждая подхорунжего, стукнул кулачищем по столу: – Уничтожим кровавую коммунию! А молодой лобастый, белые кудлы вьются как завитые, сельский франт, закричал с дальнего конца: – Вешать мерзавцев! Котовский – к делу: но где же Антонов сам? Без него у нас вряд ли выйдет. Матюхин: – Пока не найдём. Говорят, контужен в последней рубке, лечится. Но всех тамбовцев поднимем и мы, опять. И план его ближний: напасть на концлагерь под Рассказовом, куда согнали и вымаривают повстанческие семьи. Это – первое наше дело. Котовский – согласен. Котовский – сигнал?.. И – разом котовцы вырвали с бёдер кто маузер громадный, кто наган – и стали палить через стол в союзников. Грохот в избе, дым, гарь, вопленные крики баб. Один за другим матюхинцы валились кто грудью на снедь, на стол, кто боком на соседа, кто со скамейки назад, в опрокид. Упала лампа на столе, керосин по клеёнке, огонь по ней. Этот лихой, зоркий, с угла – успел отстреляться дважды – и двух котовцев наповал. Тут и его – саблей напрочь голову со вскрученными усами, – так и полетела на пол, и алая – хлынула из шеи на пол, и кругом. Эктов не вскочил, окаменел. Хоть бы – и его поскорей, хоть из нагана, хоть саблей. А котовцы выбегали из избы – захватывать переполошенную, ещё не понявшую матюхинскую там, снаружи, охрану. А уже конные котовцы гнали на другой конец села – рубить и стрелять матюхинцев – во дворах, в избах, в постелях – не дать им сесть на коней. Кто успевал – ускакивал к ночному лесу. 1994 На краях 1 Жуков, сын крестьянский, с 7 лет поспевал с граблями на сенокосе, дальше – больше в родительское хозяйство, в помощь, но и три года церковно-приходской кончил, – потом его отдали в саму Москву к дальнему богатому родственнику, скорняку, мальчиком-учеником. Там он и рос – и в прислуге, и в погонках, и в работе – и так, помалу, определился к скорняжному делу. (Кончив учение – снялся в чёрном костюме чужом и в атласном галстуке, послал в деревню: «мастер-скорняк»!) Но началась германская война, и в 15-м году, когда исполнилось 19 лет, – призвали его, и, хотя не рослый, но крепкий, широкоплечий, отобран был в кавалерию, в драгунский эскадрон. Стал учиться конному делу, с хорошей выпрямкой. Через полгода возвысился в учебную команду, кончил её младшим унтером – и с августа 16-го в драгунском полку попал на фронт. Но через два месяца контузило его от австрийского снаряда; госпиталь. Дальше стал Жуков председатель эскадронного комитета в запасном полку – да уже на фронт больше и не попадал. В конце Семнадцатого сами они свой эскадрон распустили: роздали каждому законную справку чин чином, и оружие каждый своё бери, коли хошь, – и айда по домам. |
|
|
