| сооружением усадьбы является, бесспорно, мавзолей Волконских, выстроенный по заказу Е. А. Волконской в 1813 году. По мнению всех исследователей архитектуры Суханова, мавзолей можно по праву назвать архитектурным шедевром. Автор проекта достоверно не установлен. Большинство исследователей сходятся на имени А. Г. Григорьева, хотя есть мнение, что здание выстроено по проекту Д. И. Жилярди. Мавзолей представлял собой когда- то отдельно стоящее здание. Круглый в плане, он украшен шестиколонным дорическим портиком с низким фронтоном и оригинальным аттиком с небольшими фронтончиками, который поддерживают изящные кронштейны. Аттик и кронштейны образуют своеобразный орнаментальный пояс, венчающий основную часть здания подобно короне. Над ней, на гладком, прорезанном четырьмя полуциркульными окнами барабане, возвышается купол со шпилем. Прежде на барабане, над самым портиком по обе стороны центрального окна, были помещены две Славы — рельефы из белого камня. Фронтоны аттика также были украшены резными рельефами. Краснокирпичные стены мавзолея первоначально не были оштукатурены. На их фоне четко выделялись детали из белого камня: цоколь, портик, карнизы, аттик, рельефные украшения. Белокаменная корона, контрастное выделение белокаменного декора на красном фоне вносили в облик мавзолея романтический элемент (что сразу отличает сухановское сооружение от аналогичных ему по назначению). Романтизация смерти — такова главная особенность художественного образа, созданного автором мавзолея. (В связи с этим следует считать принципиально неверным мнение В. Згуры, будто отсутствие штукатурки было результатом недоделок и спешки при строительстве мавзолея. Принцип сочетания белого декора с красным фоном отмечается и в других постройках того времени, в том числе и в классицистических.) Сзади мавзолей окружала полуциркульная колоннада, в середине которой стояла небольшая колокольня (ее фундамент и нижняя часть сохранились), а на концах — два флигеля, расположенные на одной линии с мавзолеем. В них |
| А вот и доктор Блимбер и его ученые ноги; вот и миссис Блимбер в своем небесно-голубом чепце; вот и Корнелия со своими рыжеватыми кудряшками и блестящими очками, по-прежнему роющаяся, как могильщик, в гробницах языков. Вот стол, на котором он сидел, покинутый, одинокий, «новичок»; и сюда доносится издалека воркование все тех же мальчиков, ведущих все ту же жизнь, все в той же комнате, на основании все тех же принципов! — Тутс! — говорит доктор Блимбер. — Очень рад вас видеть, Тутс. Мистер Тутс хихикает в ответ. — И в таком прекрасном обществе, Тутс! — говорит доктор Блимбер. Мистер Тутс, побагровев, объясняет, что случайно встретил мисс Домби, и так как мисс Домби, подобно ему самому, пожелала посетить старые места, они пришли вместе. — Конечно, вам доставит удовольствие, мисс Домби, — говорит доктор Блимбер, — повидать наших молодых людей. Это все ваши бывшие однокашники, Тутс. Кажется, в наш маленький Портик не поступало новых учеников, дорогая моя, — говорит доктор Блимбер Корнелии, — с тех пор как мистер Тутс нас покинул? — Кроме Байтерстона, — возражает Корнелия. — Верно, — говорит доктор. — Для мистера Тутса Байтерстон — новое лицо. Пожалуй, новое и для Флоренс, ибо в классе Байтерстон — уже не юный Байтерстон из пансиона миссис Пипчин — щеголяет в воротничке и галстуке и носит часы. Однако Байтерстон, рожденный под какою-то несчастливой бенгальской звездой, весь перепачкан чернилами, а его лексикон так распух от постоянного обращения к нему за справками, что не хочет закрываться и зевает, как будто и в самом деле устал от вечных приставаний. Зевает также и его хозяин, Байтерстон, выращиваемый под усиленным давлением доктора Блимбера; но в зевоте Байтерстона чувствуется злоба и угроза, и кое-кто слыхал, как он выражал желание, чтобы «старый Блимбер» лопался ему в руки в Индии. Там он и опомниться не успеет, как его утащат в глубь страны Байтерстоновы кули и передадут с рук на руки тугам ; уж в этом он может не сомневаться! Бригс по-прежнему ворочает жернова науки; а также и Тозер, и Джонсон, и все остальные; старшие ученики заняты преимущественно тем, что с превеликим усердием забывают все, что знали, когда были моложе. Все они столь же учтивы и бледны, как и в былые времена; и среди них мистер Фидер, бакалавр искусств, с костлявыми руками и щетинистой головой, трудится по-прежнему: в настоящий момент запущен в работу его Геродот, а остальные оси и валы лежат на полке за его спиной. |
| Радостное изумление ожидало меня на следующее утро, когда я увидел себя в святилище, современном Великому Константину. Внешнее зодчество сего малого храма и портик с двумя рухлевшими колоннами, и мозаик над входом, свидетельствовали о глубокой древности. Я поспешил взойти, потому что уже оканчивалась утреня, и священник, возгласив: «слава Тебе, показавшему нам свет» вслед за тем, по обычаю греческому, началась немедленно литургия. Давно не молился я с таким усердием. Нас было не более пяти человек в церкви; к причётнику, который был вместе и учителем убогого училища никейского, подходили один за другим дети, чтоб помогать ему в пении, и низко кланялись пред троном отсутствующего митрополита. Это было весьма трогательно, как будто сам пастырь лично предстоял своему стаду. Когда же, во время пения тропарей, священник громко возгласил из алтаря песнь отцов, и обратился ко мне из-за царских дверей, чтобы я с большим вниманием следовал за его словами, – я заплакал. Слышать посреди развалин Никеи в единственной уцелевшей там церкви, но современной вселенскому первому Собору, из уст единственного пресвитера, который заменил всех 318 св. отцов, сей церковный гимн в их славу: «Препрославлен еси, Христос Боже наш, светила на земли отцы наши основанный, и теми ко истинной вере вся ни наставивый, многоблагоутробне, слава Тебе», – слышать и не быть потрясённым до глубины души, было бы не естественно. Сколько раз внимал я пению сего торжественного тропаря во дни храмовых праздников нашей Синодальной церкви, посреди полного блеска служения архиерейского, а теперь я слышал его на самом месте события и увы! в пустыне. Такое же сильное впечатление произвело на меня чтение символа никейского, в современной ему церкви никейской! Я вообразил себе, посреди нынешнего убожества, всю духовную славу сего вселенского собрания святителей и исповедников Христовых, кровью запечатлевших свою веру, и простёрся ниц на мозаический помост храма, который попирали священные стопы их. О какое сладкое, невыразимое чувство наполнило мне сердце! Я забыл и болезнь, и утомление долгого пути; мне казалось, что я в кругу самих отцов, и я благодарил Бога, что удостоился быть членом их Православной Церкви, которой «единую веру запечатлели, по словам гимна, апостолов проповедание и Отец догматы. Сего ради носящи ризу, истканную от Богословия, еже свыше, исправляет и славит она благочестия великое таинство!» |
| — Я тоже так думаю, — отозвался Санчо, — только сомнительно, чтобы ваша милость могла с ней побеседовать или же свидеться в таком, к примеру сказать, месте, где бы вы могли получить от нее благословение, разве через изгородь скотного двора, через которую я с нею в прошлый раз и виделся, когда отвозил письмо с вестями о том, как ваша милость дурачится и безумствует в самом сердце Сьерры Морены. — Так тебе, Санчо, на том месте, где, или, вернее, через которое ты виделся с этою прелестью и красотою, что выше всяких похвал, привиделась изгородь скотного двора? — молвил Дон Кихот. — Нет, то была, верно, галерея, балкон или, как это называется, портик роскошного королевского дворца. — Все может быть, — согласился Санчо, — однако ж мне это показалось изгородью, если только мне не изменяет память. — Как бы то ни было, едем туда, Санчо, — сказал Дон Кихот, — мне совершенно все равно, как мне доведется увидеться с нею: через изгородь ли скотного двора, через окно ли, через щель или же через садовую ограду, ибо всякий луч солнца ее красоты, достигнувший моих очей, озарит мой разум и укрепит мой дух, и тогда в целом свете не найдется равных мне по уму и отваге. — Сказать по совести, сеньор, — возразил Санчо, — когда я видел это самое солнце, то бить сеньору Дульсинею Тобосскую, оно было не такое уж яркое и никаких лучей не посылало, верно, потому, что ее милость, как я вам уже докладывал, просеивала тогда зерно и густая пыль облаком стояла вокруг нее и застилала ее лицо. — Так ты, Санчо, все еще продолжаешь утверждать, думать, верить и стоять на том, что сеньора Дульсинея просеивала зерно, — спросил Дон Кихот, — хотя эта работа и занятие нимало не соответствуют тому, что обыкновенно делают и долженствуют делать особы знатные, созданные и предназначенные для иных занятий и развлечений, по которым их знатность угадывается на расстоянии арбалетного выстрела?.. Плохо же ты помнишь, Санчо, те стихи нашего поэта , в коих он описывает, чем занимались там, в хрустальных своих чертогах, четыре нимфы: как они вышли из вод любимого Тахо и, усевшись на зеленой лужайке, принялись расшивать драгоценные ткани, которые, по словам хитроумного поэта, были сработаны и сотканы из золота, жемчуга и шелка. И тем же, должно думать, была занята и моя госпожа, когда ты ее увидел, если только какой-нибудь злой волшебник, завидующий моим подвигам, не подменил ее,и не преобразил, как и все, что мне доставляет отраду, в нечто совершенно иное, — я даже боюсь, как в истории моих деяний, будто бы вышедшей из печати, автор ее, в случае если это враждебный мне кудесник, не подтасовал событий, не примешал к правде уйму небылиц и не увлекся рассказом о других происшествиях, к продолжению этой правдивой истории не относящихся. О зависть, корень неисчислимых зол, червь, подтачивающий добродетель! Всякий порок, Санчо, таит в себе особое наслаждение, но зависть ничего не таит в себе, кроме огорчений, ненависти и злобы. |
| н. храм «бит хилани». Вход в здание предваряли рукотворные скалы циклопических кладок, возносившие ввысь 2 башни, а также заключенный между башнями портик, или айван. Основное помещение представляло собой колонный зал с системой обходных коридоров. Такие коридоры использовались для обхода святыни. Боковые башни выполняли роль хранилищ огня, алтарь находился в центральном объеме здания, которое при Сасанидах было заменено купольным киоском (чахартаком). Все религ. церемонии зороастрийцев начинаются с т. н. афринагана - воздаяния хвалы богу творцу всего сущего. Руководят ритуальными церемониями и обрядами священнослужители. Те служители, к-рые находятся перед алтарем со священным огнем, закрывают лицо (кроме глаз) вуалью, чтобы их дыхание не осквернило священный огонь, надевают на руки перчатки. Во время церемонии огонь помешивают щипцами, добавляя в него предварительно очищенное сандаловое дерево. Священнослужитель держит в руках неск. веточек тамариска, связанных в пучок (в наст. время в нек-рых местах их заменяют тонкие железные прутики), а также цветок - им может быть роза. Алтарь со священным огнем у зороастрийцев Ирана всегда находится на юж. стороне. Парсы Индии, совершая обряды, смотрят на север, т. к., по их представлениям, юг - царство теней. Перед началом молитвы священнослужитель совершает омовение. Когда мобед (священнослужитель, считающийся потомком первых учеников Заратуштры) или дастур (священнослужитель высокого ранга, возглавляющий религ. сообщество провинции) произносят хвалу богу, они поднимают голову и правую руку с пучком веток и цветком, освящая присутствующих в храме. При исполнении особо важных гимнов из Авесты священнослужитель целует розу или ветки, к-рые затем кладет на землю. Все молящиеся повторяют движения мобеда или дастура, прикладывая руку к глазам, ко лбу и к голове, что означает величайшую любовь к богу. Помещение, где находятся молящиеся, расположено неск. в стороне от алтарной ниши с огнем, скрытой от верующих перегородкой. Каменный пол молитвенного зала обычно покрыт овчиной, на к-рой верующие сидят без обуви. |
| Элиан – жил около 200 г. н. э., грекоязычный писатель из Пренесте возле Рима, из вольноотпущенников. Написал труд «О природе животных», где восхвалял гармонию природы. Его рассказы о природе и истории в 14 книгах с моралистическим уклоном сохранились большей частью в сокращениях. Дошло также сочинение Э. «Крестьянские письма». В античности и в Средние века был особенно известен как автор трактатов и руководств по военному делу. Эллада – 1) Древняя Греция с центром в Афинах (Аттика); 2) название византийской фемы, созданной между 687–695 г. и охватывавшей Фессалию и восточное побережье Средней Греции. Крупнейшие центры – Афины, Коринф. Эллин – грек, грекоговорящий человек. В эллинизме этот термин означал носителей греческой смешанной культуры, возникшей внутри государств Александра Македонского. В понимании византийцев – язычник, будь то араб, китаец или некрещеный славянин. Иногда встречается в значении «иудей». Эллинизм – первоначально Э. означал правильное употребление греческого языка, особенно не-греками, затем – распространение греческой культуры. Понятие вошло в историческую науку с XIX в. и стало обозначать историческую эпоху, которая началась с воцарения Александра Македонского в 336 г. до н. э. (см.: Македония) и окончилась подчинением Египта Римом в 30 г. до н. э. В эллинистическую эпоху были преодолены тесные рамки древнегреческого полиса и созданы относительно жизнеспособные государства, элементы которых были восприняты римлянами и позднее привели к созданию Византийской империи. См.: парфяне. Элогиум – надгробный панегирик. Ср.: эпитафия, монодия. Эмаль – см.: перегородчатая эмаль. Эмеса – ранневизантийский сирийский крупный город в провинции Финикия Ливанская (диоцез Восток). См.: Сирия, Приморская Финикия, Немесий, Симеон Юродивый. Эмир – название применялось до середины VII в. к арабскому полководцу или вождю; затем оно стало титулом мусульманского правителя, равнозначным князю. См.: амерамнум. Эмират – княжество, которым правит эмир. Эмвол – крытая галерея, портик или крытое пространство между двумя зданиями. Обычно Э. располагали вокруг рыночных площадей, храмов, по сторонам главных городских улиц. В них устраивали торговые ряды, сдавали в аренду ремесленникам и торговцам за плату, взимавшуюся в пользу города, который употреблял полученные средства на ремонт общественных зданий и городское освещение. |
| Хрисмарион (лат. consignatorium) – помещение баптистерия, где крещаемый получал миропомазание (consignatio) после священного таинства крещения. Хрисовул – дословно «золотая печать», «булла из золота» (chrysos bulla), один из типов византийских императорских актов, жалованных грамот василевса, появившийся с конца IX в. Имел определенную торжественную форму, иногда писался золотом, очень аккуратно, с предисловием в торжественном, риторическом стиле, более крупным шрифтом, чем остальной текст, имел подвесную золотую печать, которую оплачивал тот, кто получал Х. Наверху грамоты изображались Христос и василевс. Х. писался от имени василевса в третьем лице, но собственноручно подписывалась государем пурпурными чернилами и хранилась в архиве получившего его лица до тех пор, пока василевс не выполнял условия соглашения. Возможно, Х. располагали и на стенах церквей. Известно лишь около 40 золотых печатей. См.: простагма, сфрагистика. Хрисополь (совр. турец. Скутари) – город-переправа, находившийся в Вифинии, на малоазийской стороне пролива Босфор, в 660 м от стен Константинополя. Хрисотелия – денежный налог, введенный императором Анастасием Дикором (491–518 гг.) взамен анноны – натурального налога на содержание армии. Он шел на погашение военных расходов государства, которые перекладывались на подданных. Хрисотриклин (Хрисотриклиний) – «Золотая палата», роскошный главный тронный зал Большого императорского дворца. Построенный в конце VI в., он имел форму восьмиугольника с восьмью арками, ведущими в боковые сводчатые помещения, так называемые камары, и венчался высоким куполом с 16 полукруглыми окнами. Восточная, наиболее обширная камара имела большую нишу – конху, где на возвышении стоял императорский трон и размещалось несколько кресел, на которые император садился во время будничных приемов. С западной стороны зала находился портик – Трипетон, который служил своеобразной передней для ожидающих царского приема. До XII в., когда царская резиденция была перенесена во Влахерны, здесь происходила большая часть всех дворцовых церемоний и обрядов, торжественных приемов императорских послов, начинались и заканчивались парадные царские выходы и шествия. Такая роль Х. объяснима тем, что он непосредственно сообщался с китоном – жилыми покоями царской семьи. |
| — Ах ты, старовер! как ты отстал здесь! О газетах потише — это Архимедов рычаг: они ворочают миром… — Ну уж мир! Эти ваши Наполеоны да Пальмерстоны… — Это современные титаны: Цесари и Антонии… — сказал Райский… — Полно, полно! — с усмешкой остановил Леонтий, — разве титаниды, выродки старых больших людей. Вон почитай, у mr Шарля есть книжечка, «Napoléon le Petit» , Гюго. Он современного Цесаря представляет в настоящем виде: как этот Регул во фраке дал клятву почти на форуме спасать отечество, а потом… — А твой титан — настоящий Цесарь, что: не то же ли самое хотел сделать? — Хотел, да подле случился другой титан — и не дал! — Ну, мы затеяли с тобой опять старый, бесконечный спор, — сказал Райский, — когда ты оседлаешь своего конька, за тобой не угоняешься: оставим это пока. Обращусь опять к своему вопросу: ужели тебе не хочется никуда отсюда, дальше этой жизни и занятий? Козлов отрицательно покачал головой. — Помилуй, Леонтий; ты ничего не делаешь для своего времени, ты пятишься, как рак. Оставим римлян и греков — они сделали свое. Будем же делать и мы, чтоб разбудить это (он указал вокруг на спящие улицы, сады и дома). Будем превращать эти обширные кладбища в жилые места, встряхивать спящие умы от застоя! — Как же это сделать? — Я буду рисовать эту жизнь, отражать, как в зеркале, а ты… — Я… тоже кое-что делаю: несколько поколений к университету приготовил… — робко заметил Козлов и остановился, сомневаясь, заслуга ли это? — Ты думаешь, — продолжал он, — я схожу в класс, а оттуда домой, да и забыл? За водочку, потом вечером за карты или трусь у губернатора на вечерах: ни-ни! Вот моя академия, — говорил он, указывая на беседку, — вот и портик — это крыльцо, а дождь идет — в кабинете: наберется ко мне юности, облепят меня. Я с ними рассматриваю рисунки древних зданий, домов, утвари, — сам черчу, объясняю, как, бывало, тебе: что сам знаю, всем делюсь. Кто постарше, с теми вперед заглядываю, разбираю им Софокла, Аристофана. Не всё, конечно; нельзя всего: где наготы много, я там прималчиваю… Толкую им эту образцовую жизнь, как толкуют образцовых поэтов: разве это теперь уж не надо никому? — говорил он, глядя вопросительно на Райского. |
| ейцы. Во внешний двор храма мог войти каждый. Галерея со стороны города, не такая великолепная, как притвор Соломона или Царский портик, была занята лавками торговцев. В этой части двора шла бойкая торговля. В дни праздников, когда людской поток был намного больше, потому что прибывали паломники, количество лавок увеличивалось. Лотки торговцев стояли тогда везде, даже на лестнице, ведущей в храм, за низким парапетом, куда не было доступа неевреям — об этом гласили таблички на нескольких языках. Сейчас не было большого скопления людей, поэтому были открыты только лавки, находившиеся в галерее. У самого оживленного входа во двор храма, откуда арочный переход вел на стояли лотки ростовщиков и менял. За это доходное место ростовщики платили первосвященнику Симону, отцу Иродовой жены, огромную сумму, составлявшую б°льшую часть его богатства. Иосиф с Младенцем на руках и шедшая рядом Мириам неприметно вошли через угловые ворота, к которым надо было подняться со стороны Нижнего города по высокой лестнице. Вступив в многолюдный и шумный двор храма, они остановились, ошеломленные, не слишком хорошо представляя себе, куда направиться дальше. Царивший здесь хаос и людской гомон приводили их в замешательство. Они еще больше растерялись, когда их окружила толпа мальчишек, которые стали тянуть Иосифа за покрывало — каждый в свою сторону. Это были посыльные владельцев торговых палаток, отправленные зазывать посетителей. Они поджидали людей, по виду которых можно было предположить, что они пришли в храм, чтобы принести жертву. Мальчишки подпрыгивали и оглушительно вопили, стараясь перекричать друг друга. Стремясь зазвать Иосифа, они то и дело обменивались тумаками и пинками. Глаза маленького Иисуса, видевшего все это, широко раскрылись. В них появилось выражение, похожее на испуг. Губы Младенца искривились, и казалось, что Он вот–вот заплачет. Плач Сына всегда тревожил Мириам. Она схватила Иосифа за руку и воскликнула: — Пойдем отсюда, пойдем! Он сейчас заплачет. Иосиф, стараясь отделаться от назойливых мальчишек, быстро подошел к ближайшему лотку. Тут продавались птицы в маленьких клетках. Не торгуясь, он купил пару серых горлиц. Мириам, взяв клетку, подняла ее вверх, показывая птиц Иисусу. Воркующие птицы обратили на себя внимание Младенца. Он заворковал, как они, и стал просовывать пальчики между прутьев клетки. |
| Некрополь Мастеров искусств Александро-Невской ЛаврыВо время Великой Отечественной войны и блокады Ленинграда музей обеспечил охрану и укрытие памятников. От прямого попадания авиабомбы пострадало только одно надгробие - актрисы В.Н. Асенковой. Перезахоронения продолжались до середины 1950-х гг. В это же время в Некрополе мастеров искусств, получившем статус своеобразного городского Пантеона, нашли упокоение некоторые выдающиеся современники: ученые С.В. Лебедев, В.Г. Хлопин, художник М.И. Авилов, актеры Ю.М. Юрьев, П.З. Андреев, Н.К. Черкасов и др. Проект реконструкции кладбища предполагал сосредоточение представителей каждого вида искусств в одном месте. Так, композиторы и музыкальные деятели были перезахоронены в основном на Композиторской дорожке у северной ограды некрополя. Туда же перенесли памятники, находившиеся в других частях старого Тихвинского кладбища: М.И. Глинки, А.С. Аренского, М.А. Балакирева. Артистов перезахоронили в центральной части некрополя, художников и скульпторов в западной части, где почти не сохранилось старых памятников. Перезахоронения, связанные с памятью А.С. Пушкина, осуществлялись в восточной части, у входа в некрополь, где большинство составляют сохранённые памятники начала XIX в., то есть памятники современникам поэта. Среди них выделяется своим обликом величественный мраморный портик надгробия откупщика А.И. Косиковского, сооруженный в 1840 г. Несколько старых памятников Тихвинского кладбища были использованы как декоративные украшения, создающие «колорит» старого петербургского кладбища эпохи классицизма: колонны и пилоны на площадках у пересечения аллей. Перечень утраченных памятников Тихвинского кладбища огромен. Утрата богатого аристократического петербургского некрополя, имевшего свой неповторимый художественный облик, безусловно заслуживает сожаления. Однако, помня о трагических обстоятельствах нашей истории, когда многое было утрачено навсегда, надо признать, что созданием Некрополя мастеров искусств удалось сохранить уникальный мемориал отечественной культуры. |
|
|
