| Радуйся, верный подражатель богоносным учителем бывый; радуйся, искусный иноков наставник явивыйся. Радуйся, преподобне отче наш Елеазаре. Кондак 6 Провидец и провозвестник будущих и далече отстоящих яко близ сущих был еси, преподобне Елеазаре: темже и преставление духовнаго друга твоего за тридесять поприщ прозрел еси. Сего ради Богу, дивно прославляющему святыя Своя, поим: Аллилуиа. Икос 6 Возсияваше лице твое небесною радостию и духовным веселием, ангелоподобне Елеазаре, егда сподоблялся еси Божественных откровений и видений. Сего ради сице тебе зовем: Радуйся, глас Божественный многажды слышавый; радуйся апостолу Павлу собеседник в видении бывый. Радуйся, Христов лик присно во уме твоем предносивый; радуйся, многострадальнаго о Христе жития благий образ явивый. Радуйся, на демоны воинствующим присный споборник бывый; радуйся, братию твою козни демонския прозирати научивый. Радуйся, правыя веры добрый учителю; радуйся, сомнящихся вере мудрый наказателю. Радуйся, преподобне отче наш Елеазаре. Кондак 7 Хотяще злии человецы досаду тебе сотворити, и того ради глубокое море преплывше, дерзостно к келлии твоей с прещением приближишася; но Божественною силою во изступление ума впадше, окрест жилища твоего в недоумении блуждаху. Ты же, незлобив сый, молитвою тати оныя от таковаго помрачения исцелил еси и научил еси пети Богу: Аллилуиа. Икос 7 Дивно от Царицы Небесныя на подвиги наставляемь, преподобне отче, непоколебимь во твоем изволении блазе пребыл еси, и небесную славу улучити сподобился еси. Темже ублажающе тя, глаголем: Радуйся, небесных видений достойный зритель бывый; радуйся, сосуде, Божия благодати преисполненный. Радуйся, путь спасения ясно познавый; радуйся, житием твоим путь сей нам указавый. Радуйся, безмолвия и молитвы учителю; радуйся, заповедей Господних верный блюстителю. Радуйся, ангелоподобный человече; радуйся, монашескаго жития наставниче. Радуйся, преподобне отче наш Елеазаре. Кондак 8 Странствие досточудно совершил еси, чудотворче Христов Елеазаре, егда море преплывал еси с братиею, ладию твою молитвою от крушения посреде плавающаго леда избавил еси и спасл еси сущия в ней люди, воспевающия Богу песнь: Аллилуиа. Икос 8 |
| Среди острова возвышается чрезвычайно крутая гора, называемая ныне Голгофою. С вершины её в ясный летний день открывается величественный вид на необъятное пространство морских вод, на остров Жижгин и Муксалму, на немалую часть острова Соловецкого. Весь Анзерский остров, с его холмами, покрытыми густым сосновым бором и лесом белых берёз, с его озёрами, подобными округлым зеркалам, находится как бы под ногами. Елеазар, пленённый местоположением, поселился около озера, называемого «Круглым». Первым делом пустыннолюбцу было водрузить вытесанный им самим из сосны крест, близ которого устроил себе и убогую хижину. Жизнь в соседстве одних только птиц морских была для него, недавнего пришельца из многолюдных селений, весьма тяжела…» …Анатоль Франс, яко гурман, любит в своих книгах цитировать подобную прозу. Но гурман Анатоль Франс сопровождает это гнилою отрыжкою. У составителей наших патериков всегда живой, светлый, веселящий сердце дух. В молодости, эстетствуя, я любил почитать А. Франса. А потом определился для меня в сих эстетных писаниях непонятный ещё мне тошнотный душок.. Кстати, попал я на дачу. В углу сада прелестный был уголок тень листвы, цветы. Но лежал душок невнятный. Оказалось: мёртвый пёс… У составителя-«списателя» «Соловецкого патерика» всё чисто, светло, доброчестно в простоте и бесхитростности. Добротен воздух-от, дышать легко. поругано, до того доведено, что и мясо, и сало, и сладости-сахары сил не дают «загубленному» телу нашему. Уж падаем на вино, на табак.. Далее кока-ины да морфин. …Так мстит человеку развращённое, испохабленное, несчастное тело, здоровье телесное. И о сем до зде. Живущим и работающим сатане и сало с салом не на радость. Вон «миллионер» А. Т. за столом, винами и ветчинами заставленным, сидел, а питали миллионера сего через афедрон. А что куры да вина в глазах, то для выделения сока желудочного. А вот люди иной категории от ягоды и корки ячменного хлеба силу берут. Ажио я не люблю обличать… Самому-то мне всякой бы день белый хлеб да чай с сахаром… ещё полетать охота над святыми-то островами. |
| У всех двадцати семи окон второго этажа стояли люди и смотрели, как четырнадцать слабосильных мужчин в рясах, надрываясь, втаскивали в гору большую, нагруженную песком телегу: одни тянули ее за оглобли, другие, навалившись на воз, толкали его сзади, остальные поддерживали телегу с боков. Соединившись в одном усилии, шли рядом — еще молодой, видимо, очень близорукий католический епископ, бритый, в круглых роговых очках, и сухонький, изможденный старичок с белой бородой, православный епископ — ветхий денми, но сильный духом, с неослабным старанием напиравший на воз. В женской кустарке все побросали работу и столпились у окон; монашки плакали и причитали: «Господи, Господи! И это — в Великий Четверг!..» Я тоже смотрела — и тоже плакала. Мне казалось, что страницы Четьи Минеи ожили перед нашими глазами. Эти четырнадцать епископов не были сейчас в подобающем их сану облачении и не находились в храме, не участвовали в обряде «омовения ног» — этой ежегодно повторяющейся мистерии, символизирующей подвиг смирения, — но для меня было ясно: то, что происходит сейчас перед нами — гораздо больше и выше, ибо это уже не условный символ, не обряд, а подлинный подвиг смирения истинных пастырей Церкви, самоотверженно и до конца твердо отстаивающих веру Христову «противу учений мира сего…» Горячие, неудержимые потоки слез струились по моему лицу. Я не утирала их… К вечеру работа была выполнена. Площадь перед фасадом скита была выравнена и густо усыпана золотисто-желтым песком. И они ушли: все четырнадцать — усталые, не евшие целый день, — по лесной дороге на Троицкую. И думалось, что, вернувшись, они не лягут отдыхать, а станут, наверное, читать Двенадцать Евангелий. С залива потянуло холодным ветром, стало пасмурно, и вскоре густой и обильный снег повалил на землю — и еще шел не переставая, всю ночь, покрывая пушистой пеленою лед на заливе, прибрежные холмы, лесные дороги, крышу скита и только что расчищенную перед ним площадь. Утром взошедшее солнце осветило сверкающие девственной белизной широкие анзерские просторы. |
| И со всех углов Советского Союза Едут, едут, едут без конца... Все смешалось: фрак, армяк и блуза. Не видать ни у кого лица... В 1923 году, кроме немногих оставшихся там монахов, на Соловецком, Анзерском, Заячьем и Конде – четырех островах каторжного архипелага – было лишь два-три человека, прибывших туда по своей воле. Охрану берегов нес Соловецкий особый полк (СОП) – мобилизованные. Им командовал Петров, комиссаром при нем состоял Сухов. Оба – заслуженные красные партизаны гражданской войны, оба сильно пили, вследствие чего, и были упрятаны подальше от глаз. Первым начальником СЛОНа был Ногтев, попавший туда по той же причине и, позже, там же расстрелянный. Он был прост и малограмотен, во хмелю большой самодур: то «жаловал» без причины, отпуская с тяжелых работ, одаривал, забранными в Архангельске, канадскими консервами, даже спиртом поил, то вдруг схватывал карабин и палил из окна по проходившим заключенными. Стрелял он без промаха даже в пьяном виде. Топивший в его комнатах печи уголовник Блоха, рассказывал, что по ночам Ногтев сильно мучился. Засыпать он мог, только будучи очень пьяным, но, и заснувши, метался и кричал во сне: «Давай сюда девять гвоздей! Под ногти, под ногти гони!» До Соловков он был помощником Саенко – знаменитого харьковского чекиста, времен гражданской войны. Его заместителем и после него вторым начальником СЛОНа, тогда ставшим УСЛОНом, был латыш Эйхманс, тоже проштрафившийся чекист, откомандированный на Соловки за хищения и растраты. Он был иного типа: интеллигентный (бывший студент рижского политехникума), деловитый, энергичный; он делал карьеру на революции, дал промах на прежней службе, а потом на Соловках старательно и умно выслуживался. Вернуться на материк ему, все же, не удалось. По неизвестным причинам, он был переведен лет через пять начальником лагеря на Новую Землю и там расстрелян. ГПУ строго хранит свои тайны. При Эйхмансе кровавый хаос Ногтева постепенно замыкался в твердую, четкую систему советской каторги. Такими же «почетными» ссыльными были и остальные вельможи соловецкой сатрапии первых лет: нач. адм. части тупой, звероподобный Васьков и нач. 1-го отд. УСЛОНа грубый, но добродушный Баринов. Даже нач. санитарной части М. В. Фельдман, жена члена верховной коллегии ОГПУ, была сослана туда собственным мужем, для охлаждения ее африканских страстей. Она закончила свои дни в стиле всей своей жизни: была убита ревнивым поклонником в Пятигорске. Но на Соловках о ней сохранилась добрая память: мягкая, культурная, окончившая Женевский университет, она многим облегчила тяжелые годы и казалась светлым лучом в сумраке соловецкой безотрадности. |
| …И со всех углов Советского Союза Едут, едут, едут без конца… Всё смешалось: фрак, армяк и блуза. Не видать ни у кого лица… В 1923 году, кроме немногих оставшихся там монахов, на Соловецком, Анзерском, Заячьем и Конде – четырех островах каторжного архипелага – было лишь два-три человека, прибывших туда по своей воле. Охрану берегов нес Соловецкий особый полк (СОП) – мобилизованные. Им командовал Петров, комиссаром при нем состоял Сухов. Оба заслуженные красные партизаны гражданской войны, оба сильно пили, вследствие чего и были упрятаны подальше от глаз. Первым начальником СЛОН был Ногтев, попавший туда по той же причине и позже там же расстрелянный. Он был прост и малограмотен, во хмелю большой самодур: то «жаловал» без причины, отпуская с тяжелых работ, одаривал забранными в Архангельске канадскими консервами, даже спиртом поил, то вдруг схватывал карабин и палил из окна по проходившим заключенным… Стрелял он без промаха, даже в пьяном виде. Топивший в его комнатах печи уголовник Блоха рассказывал, что по ночам Ногтев сильно мучился. Засыпать он мог только будучи очень пьяным, но и заснувши, метался и кричал во сне: – Давай сюда девять гвоздей! Под ногти, под ногти гони! До Соловков он был помощником Саенко, знаменитого харьковского чекиста времен гражданской войны. Его заместителем и после него вторым начальником СЛОН, тогда ставшим УСЛОН, был латыш Эйхманс, тоже проштрафившийся чекист, откомандированный на Соловки за хищения и растраты. Он был иного типа: интеллигентный (бывший студент Рижского политехникума), деловитый, энергичный, он делал карьеру на революции, дал промах на прежней службе, а потом на Соловках старательно и умно выслуживался. Вернуться на материк ему все же не удалось. По неизвестным причинам он был переведен лет через пять начальником лагеря на Новую Землю и там расстрелян. ГПУ строго хранит свои тайны. При Эйхмансе кровавый хаос Ногтева постепенно замыкался в твердую, четкую систему советской каторги. Такими же «почетными» ссыльными были и остальные вельможи Соловецкой сатрапии первых лет: нач. адм. части тупой, звероподобный Васьков и нач. 1го отд. УСЛОН грубый, но добродушный Баринов. Даже нач. санитарной части М. В. Фельдман, жена члена верховной коллегии ОГПУ, была сослана туда собственным мужем для охлаждения ее африканских страстей. Она закончила свои дни в стиле всей своей жизни: была убита ревнивым поклонником в Пятигорске. Но на Соловках о ней сохранилась добрая память: мягкая, культурная, окончившая Женевский университет, она многим облегчила тяжелые годы и казалась светлым лучом в сумраке соловецкой безотрадности. |
| Иерусалим), Спасояковлевский в Ростове и Соловецкий. Внутренняя жизнь монашества. Внешняя обстановка монашеской жизни во многом имела влияние и на нравственное состояние монашества. За всю первую половину XVIII столетия оно представляет мало утешительных явлений и обрисовывается непривлекательными чертами во всех законодательных и других официальных и неофициальных памятниках того времени. Главными его недостатками выставляются упадок в монастырях не только общежительного, но и всякого порядка, своеволие и бродяжничество монахов, полное отсутствие религиозного образования и господство суеверия. Во время разных розысков по монастырям при Петре, а особенно при Анне Иоанновне тайная канцелярия заставила дорого поплатиться за эти беспорядки и суеверия многие монастыри, даже один из лучших — Саровский, в котором сохранялись и строгое общежитие, и, по крайней мере внешнее, обрядовое благочестие. Из высоких подвижников за это время, кроме, конечно, сокровенных рабов Божиих, встречаем одного иеросхимонаха Иисуса, бывшего сначала священником — духовником Nempa I, потом в 1708 г. сосланного на Соловки и здесь постриженного; в 1713 г. он основал Голгофо-Распятский скит на Анзерском острове, отличавшийся при его жизни строгим подвижничеством. Введение штатов 1764 г. произвело в монашестве сильное потрясение и на первых порах еще более расстроило его жизнь; никогда еще не было столько бегства монахов из обедневших монастырей и их бродяжничества, как несколько лет спустя после 1764 г. — кто искал себе лучшей жизни по разным монастырям, кто удалялся в лес для пустынного жительства, а некоторые уходили даже за границу — в Молдавию или на Афон. Но когда это движение немного поуспокоилось, началось лучшее время для монашества, и те же самые штаты 1764 г., то самое лишение старого вотчинного богатства, которые привели было монашество к расстройству, стали обращаться ему в пользу. Св. Синод и разные святители, ревновавшие о благе монашества, принялись за устройство монастырей, сообразно новому положению, через введение в них общежития, и за возвышение их внутреннего благоустройства. |
| Свердлово-Сухонского района по Советской ул., д. 30 Заявление Я была арестована 18-го января 1929 г. в г. Ленинграде (ул. П. Лаврова, 11, кв. 1) и 5 августа того же года получила приговор по ст. 58.11 три года заключения в Конц. Лагерь. 11-го августа того же года я прибыла в Соловецкий лагерь и, по отбытии карантина, поступила работницей в Анзерскую Кустарно-Художественную мастерскую, где и проработала все время своего заключения по день моего досрочного освобождения – сначала работницей, а с декабря того же года инструктором рукодельного цеха. Когда я приняла этот цех, в нем было около десяти работниц, а когда меня освобождали, число это возросло до 30-ти. Кроме уже имевшихся в цехе отделов белошвейного и кукольного, мною организован отдел куст.-худож. вышивок, который к осени 1930 г. уже принимал из Кеми крупные заказы (последний при мне был на 1200 скатертей и 12000 детских нагрудников по моим рисункам). В ноябре 1930 г. я была выставлена кандидаткой на красную доску от острова Анзера. 1-го декабря того же года я была по инвалидности своей (миокардит и атериосклероз) досрочно освобождена и вывезена из Соловецкого лагеря. 12 января 1931 г. на ком. «Сеннуха» я расписалась в получении, взамен лагерного заключения, вольную высылку в Вологодский Округ, а 28-го февраля была направлена в Свердлово-Сухонский район, где и проживаю в г. Кадникове. Сроком высылки было указано 18.01.1932 г. Ввиду приближения этого срока, обращаюсь к Вам с просьбою разрешить мне, по окончании мною срока моего наказания, вернуться в мой родной город (Ленинград), где у меня есть родные, которые поберегут мою старость: мне 55 лет, до ареста я 33 года учительствовала в средней и низшей школах г. Ленинграда (математика и ручной труд), из них 5 лет (с 1900 по 1905) в вечерних классах для взрослых рабочих села Смоленского за Невской заставой, о чем имеется справка в моих бумагах в Ленинграде. 24.12.1931 О. Яфа " 247 . 237 Материалы «Обвинительного заключения» по следственному делу 108–1929 г. ленинградского ОГПУ. Цит. по: «Дело А. А. Мейера»: [Мейер Александр Александрович, философ, историк культуры, соловецкий узник]/сост. И. А. Флиге, А. Ю. Даниэль//Звезда. 2006. 11. С. 157–207. (Свидетели и судьбы). |
| – … а то в одной рубашке пустит… – Кто? – спрашиваю я, совсем очнувшись. – Бог! – отвечает мне черный странник. Все смотрят на меня почему-то удивленно, а юровщик особенно внимательно и говорит: – Тебя море бьет Укачало, садись сюда на соломку, тут лучше… ничего… сейчас на землю выйдешь, все пройдет. Старый юровщик продолжал свой рассказ, но я уже не мог его слушать так внимательно, как раньше. Он рассказывал о том, как он еще потом обещал лучшую зверину Николе Угоднику, как потом, после обещания, стали понемногу опадать волны, рассеялся туман и показался Канин Нос. Высадились в Тиманской тундре едва живые, но тут на берегу нашли мертвого тюленя, съели и пошли по тундре искать самоедов. Бродили что-то очень долго, питались мохом и костьми, какие попадались по дороге. Недели через две нашли самоедский чум. Тут их приняли с большою радостью, накормили олениной, попоили даже чаем. «Ну и житье же ваше!» – сказали самоеды морякам. «Ну и ваше житье тоже!» – ответили они этим кочующим в тундре полудикарям. «Мы тома», – обиделись самоеды. Юровщик долго и с удивительной теплотой рассказывал странникам про самоедов, называл их благодетелями, первыми в свете доброжелателями. Отдохнувши у самоедов, моряки добыли себе лодку и по реке Чеше пустились домой. Жёнки их встретили, как воскресших. И ели же дома! После этого случая юровщик две зимы не водил в море людей, но потом опять взялся за свой рискованный промысел. – Да как же так, неужели же жизнь не дорога, чтобы после такого случая опять плавать на льдине? – спросил я. – Жизнь дорога… – смутился старик. – Жизнь от бога. Потом что-то долго думал, будто искал объяснения, и наконец сказал: – Да поприменись ты на птиц! И рассказал о перелете гусей на Колгуев и на Новую Землю и о том, что один гусак летит всегда впереди. Он начал было рассказывать и второй страшный случай на море, но тут мы подъехали к Покровской часовне на Анзерском острове. Все стали молиться и радоваться тому, как хорошо пахнет земля после моря и как на Святых островах разными голосами поют птицы. |
| – А уж половина восьмого, – говорит он, – сейчас будет трапеза. – Как половина восьмого, солнце садится, одиннадцать! – У вас, – говорит он, – а у нас половина восьмого, а вот в Анзерском скиту восемь, в Соловецком – девять. – Как это так? Он объясняет мне, что время изменяется потому, что служба должна быть в определенное время, а монастырские работы так складываются, что служить нельзя, когда требуется. А потому и переводят часы. – Это ничего, – сказал монах, – в сутках остаются те же двадцать четыре часа. «Но математика, но астрономия!» – думаю я про себя и подхожу к окну. Что за картина! – У нас солнышко, – говорит монах, – почти что и не садится, вес вот там огонек виднеется. И книгу можно всю ночь читать. Все солнышко в этот косячок печет, все печет. Полуночный огонек глядит на нас с монахом, а мы стоим наверху высокой горы, и от нас вниз сбегают ели. сверкают озера и море… море… Самим богом предназначено это место для спасения души, потому что в этой природе, в этой светлости нет греха. Эта природа будто еще не доразвилась до греха. Да, но как же это… Города проваливаются… Не признают времени… Быть может, это очень высоко… или низко… Свет это или тьма… Не свет это и не тьма, – вспоминаются мне слова одного религиозного мыслителя, случайно проснувшиеся во мне, – это гроб, и все эти озера, зеленые ели, весь этот дивный пейзаж – не что иное, как серебряные ручки к черной, мрачной гробнице. Вдруг в тишине раздается удар колокола. Это нас зовут на трапезу. Мы спускаемся, идем по темному коридору с каким-то особенным монастырским запахом… До свиданья, мой друг, колокола зовут ко всенощной, неловко не идти, пошлю это письмо, постою немного в церкви и сейчас же примусь за продолжение. В номере много чаек, столько же голубей и воробьев. Все они расклевывают мой пирог, сделанный из хвоста той семги, которую мне поднесли поморы, как члену Государственной думы по фотографическому отделению. Выгнал, вычистил стол, съел остатки пирога и приступаю писать о трапезе в Голгофском скиту. |
| Н. В. Парфентьева Многоголосие Кон. XVII - сер. XVIII в. М. р. появляются в партесных певч. рукописях с кон. XVII в., становясь основой многоголосных обработок на 4 голоса (реже на 6 и более голосов). Использование М. р. можно рассматривать как одно из проявлений многораспевности, типологического свойства древнерус. певч. искусства, раскрывающееся «в возможности существования каждого певческого текста в нескольких (во многих) музыкальных интерпретациях» ( Фролов. 1983. С. 12). Одним из памятников, включающих в себя большое количество М. р., является Обиход новгородского Знаменского собора 1-й трети XVIII в. (ГИМ. Син. певч. 657). В его составе среди 48 гармонизаций херувимской песни есть 2 ярославские («ерославская» - 13, 14) и 1 смоленская, среди причастных стихов помещены «Хвалите Господа с небес» «вилинская» 4) и «В память вечную» «ревелский» 19), а также партитура «Исполла» демественная новгородская. Херувимские ростовская, ярославская (на 6 голосов) содержатся в рукописи ГИМ. Син. певч. 248 (а-е). Музыкальные особенности М. р., их связь с основными монодийными распевами того времени (знаменным, киевским, греческим, болгарским) еще предстоит выяснить. Требует изучения и вопрос о влиянии на М. р. народной песенной культуры различных регионов России. В нек-рых названиях М. р. прослеживается связь с основным корпусом распевов (напр., в ркп. ГИМ. Син. певч. 657 «цареградская» херувимская 23) является вариантом греческого распева), с певч. традициями монастырей (там же херувимские «киевопечерская болшая» 6), «варсуновъевская» 16), «анзерская», или «анзерка» 26), «симоновская» 27)); напр., в названии «невская» отражается связь с традицией Александро-Невской лавры («Возбранной воеводе» в ркп. ГИМ. Син. певч. 1311, сер. XVIII в. (четырехголосие), херувимская в ркп. ГИМ. Син. певч. 355, 2-я треть XVIII в. (двенадцатиголосие)). В сборнике ГИМ. Епарх. 860 помещены не только отдельные песнопения (причастные стихи «Чашу спасения» «Петербургской» 11), «Радуйтеся праведнии» «Новгородской» 13), «Хвалите Господа с небес» «Ярославской» 19)), но и целые литургические циклы: литургии «московская», «псковская», «изборская». Характер многоголосия этих циклов пока неясен, т. к. сохранилась только партия альта . |
|
|
