| — Каждый раз, когда выступаю на оперной или концертной площадке или слушаю классическую музыку как зритель, испытываю какое-то потрясающее счастливое состояние, которое не с чем сравнить, — как-то признался Соткилава. — В этот момент душа раскрывается, и я готов сделать все самое лучшее для других. И потом, в повседневной жизни, мне кажется, что я уже не могу быть вредным и злым, несправедливым. Он дорожил заветом Шота Руставели: «Что отдашь — твое, что оставил себе — потеряно». Поэтому всегда старался петь так, будто в последний раз. «Пигмалион» доволен Зураб Соткилава Решение преподавать пришло к Соткилаве рано. После окончания консерватории его педагог, замечательный грузинский певец Давид Андгуладзе, сказал: «Поступай в аспирантуру и возьми ученика. Будешь учить его и сам научишься петь, будешь видеть свои просчеты». И он, пожалев, взял ученика, которого никто не брал. — Я вообще счастливый человек, — говорил Зураб Лаврентьевич. — И педагог тоже счастливый. Когда учишь студента, вкладываешь в него что-то свое. Он поет, а чувство такое, будто сам поешь. Мне необыкновенно повезло на учеников. Хорошие ребята, честно. Первый мой выпуск был очень сильным: Володя Богачев, Саша Федин, Володя Редькин, Исмаил Джалилов пели в лучших театрах мира, стали победителями и лауреатами многих международных конкурсов вокалистов, добились признания. Я могу гордиться своими учениками, да и русская вокальная школа может ими гордиться. А ученики называют своего педагога «человеком с огромным, добрым и щедрым сердцем». Соткилаве очень близка мысль Д. Андгуладзе: «Главное — быть человеком, а стать певцом — это уже вторая задача». Зураб Лаврентьевич не просто делится этой мыслью с учениками, но сам живет так, чтобы опровергнуть другую фразу, произнесенную им с нескрываемой иронией: — Сталин говорил: «Хороший человек — не специальность. Он работать умеет?» Впервые я услыхал это в Большом театре. Бывает, очень злой, плохой человек, а поет великолепно. Так что «хороший человек — не специальность» — это точно... Мое глубокое убеждение: в вокалисте человек, личность формируются раньше, чем профессионал. За всю мою педагогическую деятельность я выгнал лишь одного, причем за поведение. Когда ко мне приходят студенты, я беседую с ними, отбираю. Для меня важны не только их голоса, но еще и человеческие качества: честность, порядочность, доброта. Хочу видеть своих учеников артистами с этими душевными качествами. Я говорю им: «Давайте попробуем. Может, я вам не понравлюсь, может, вы мне, тогда простимся». Если мне не хочется с кем-то работать, если он не понимает, чего я от него хочу, зачем его мучить? Пусть идет в другой класс. Я люблю, чтобы все уважали и любили друг друга, как братья, как сестры. Я сам вырос в таком классе и думаю, что у меня тоже так должно быть. |
| Со всем тем Археографическая комиссия 1837г., приступая к изданию Полного Собрания Русских Летописей, признала древнейший из списков «Повести временных лет» Лаврентьевский, сделанный в 1337г., для в. кн. Константина Суздальского, основным, а из прочих списков согласилась подводить к первому только варианты, – и в таком виде Лаврентьевский список начал собою первый том Полного Собрания Русских Летописей, напечатанный в 1846г. Следовательно, ответов на вопросы «откуду есть пошла русская земля» и «откуду Русская земля стала есть» – надлежит искать, прежде всего, в «Повести временных лет», автор которой, кто бы ни был он, уже потому заслуживает особое доверие, что в его творении, вообще свободных от всяких произвольных заключений, почти не встречается разглагольствий о чудесах и сверхъестественностях всякого рода, столь любимых современными ему хронистами христианской Европы. Не соблазняясь в этом отношении даже примером византийских хроник, преисполненных баснями и хорошо известных на Руси XI в., автор «Повести временных лет», как видно, постигал ту непреложную истину, что моменты зарождения народов естественно неуловимы, а потому остерегся возводить одноземцев своих к мифам доисторическим и начал «Повесть временных лет» сказанием, по крайней мере, библейским – о событиях «по потопе» и разделении всей земли между тремя сынами Ноевыми, взаимно обязавшимися «ни приступати никому же в жребий братен». Самый выбор такого общепринятого наукою исторического события, как потоп, за исходную точку, – уже достаточно рекомендует критический такт автора «Повести временных лет», тут же потрудившегося не только указать пределы владений каждого из сынов Ноевых, но и поименно перечислить страны и народы племени Иафетова. «Афету же – говорит он – яшась полунощныя страны и западныя: Мидия, Алъванья. Армения малая и великая, Кападокия, Фефлагони, Галат, Колхис, Воспория, Меоти, Дереви, Сармати, Тавриани, Скуфия, Фраци, Македонья, Далматия, Молоси, Фесалья, Локрия, Пеления яже и Полопонис наречеся, Аркадия. |
| Позднейшие своды, точно так же как позднейшие редакции летописи первоначальной, представляют большие или меньшие лишки против обеих летописей в их отдельном виде. Лишки позднейших редакций летописи первоначальной и позднейших сводов летописей Киево-Суздальской и Киевской двоякого рода. Одни составляют несомненный и очевидный вымысел, другие же не имеют признаков вымысла. Так как позднейшие редакторы летописи первоначальной и позднейшие сводчики летописей Киево-Суздальской и Киевской могли иметь у себя в руках другие источники, кроме этих самых летописей или даже эти самые летописи в ином виде, нежели в каком они дошли до нас, т. е. нежели какой имеют они – первоначальная летопись в её нынешней древнейшей редакции, а летописи Киево-Суздальская и Киевская каждая в нынешнем отдельном виде: то второго рода лишки или остаётся принимать как достоверные или, во всяком случае, нет права прямо отвергать как ложные. Древнейшие списки, в которых дошла до нас древнейшая редакция летописи первоначальной, суть: Лаврентьевский, написанный в Суздале в 1377 году монахом Лаврентием, от которого и получил имя, и Ипатьевский или Ипатский, написанный неизвестным в конце XIV – в начале XV века и получивший название от Костромского Ипатского монастыря, в котором найден. Древнейший список летописи Киево-Суздальской есть сейчас помянутый Лаврентьевский, в котором она следует за первоначальной летописью, а древнейший список летописи Киевской есть второй, помянутый выше Ипатьевский, в котором она также следует за первоначальной летописью (в Лаврентьевском списке: первоначальная летопись, Киево-Суздальская летопись до конца периода и потом её продолжение до 1305 года; в Ипатском списке: первоначальная летопись, Киевская летопись и потом Галицко-Волынская летопись, о которой сейчас ниже). Когда мы будем цитировать «первоначальную летопись» или просто «летопись», то это значит, что мы разумеем первоначальную летопись по её древнейшей редакции в списках Лаврентьевском и Ипатском. Когда за пространство времени, обнимаемое первоначальной летописью или до 1110 года, мы будем цитировать какую-нибудь летопись с определённым названием – Софийская, Воскресенская, Никоновская и пр., за исключением Новгородской, о которой сейчас ниже, – а за всё остальное время периода до-монгольского летописи не Лаврентьевскую и не Ипатскую, а какие-нибудь другие, за исключением той же Новгородской, то это значит, что известие берётся или из позднейших редакций летописи первоначальной, или из позднейших сводов летописей Киево-Суздальской и Киевской. |
| Т. 18. С. 82 – Симеоновская летопись; М., 1965. Т. 30. С. 98 – Владимирский летописец; М.; Л., 1949. Т. 25. С. 157 – Московский свод конца XV в.; СПб., 1910. Т. 23. С. 94 – Ермолинская летопись; М.; Л., 1963. Т. 28. С. 63, 223 – своды 1497 и 1598 гг.). В Лаврентьевской летописи большая часть рассказа о походе Дюденя приходится на утраченный лист; но судя по сохранившейся части, он практически совпадал с текстом Троицкой (Ср.: Там же. Т. 1. Стб. 483; Т. 18. С. 82–83; Приселков М.Д. Указ. соч. С. 346–347). Кроме того, представляется невероятным, чтобы список городов появился только под пером летописца, жившего в конце XIV или начале XV в., так как автор, писавший столетие спустя после событий, не смог бы так безошибочно разобраться в тогдашней расстановке сил и не включить в список именно Ростов, Ярославль и Городец (тем более, что судя по летописям, сходным с Троицкой, в ее протографе не упоминалось, что в походе Дюденя участвовали ростовские князья); кстати, в списке отсутствует стольный город еще одного княжества – Старо дуб, чей князь, напомним, в 1282 г. был союзником Андрея Александровича и участвовал в татарском походе против Дмитрия. Таким образом, перечень из 11 городов явно восходит к своду 1304 г. – протографу Лаврентьевской и Троицкой (или свода, легшего в ее основание) летописей; следовательно, он принадлежит летописцу – современнику событий, сведениям которого можно доверять. 117 ПСРЛ. Т. 18. С. 86. О дате см.: Бережков Н.Г. Указ. соч. С. 120, 351; О князе Святославе Глебовиче см.: Голубовский П.В. История Смоленской земли до начала XV века. Киев, 1891. С. 125, 173, 310 и родословная таблица. По мнению К.А. Аверьянова, первичным является чтение Московского свода конца XV в. «и можаиски князь», превратившееся в более поздних Воскресенской и Симеоновской летописях в «и Можаеск взял»; на этом основании высказывается догадка, кто был этот можайский князь, ходивший в поход на Можайск с Юрием Московским, и выдвигается предположение, что Можайск находился в совместном владении нескольких князей (Аверьянов К.А. |
| — Доктор приехал, — появилась в дверях горничная. Старуха привстала и начала звать собачку: «Земирка, Земирка, пойдем хоть ты со мной». Скверная, старая, маленькая собачонка Земирка не слушалась и залезла под диван, где сидела Лиза. — Не хочешь? Так и я тебя не хочу. Прощайте, батюшка, не знаю вашего имени-отчества, — обратилась она ко мне. — Антон Лаврентьевич... — Ну всё равно, у меня в одно ухо вошло, в другое вышло. Не провожайте меня, Маврикий Николаевич, я только Земирку звала. Слава богу, еще и сама хожу, а завтра гулять поеду. Она сердито вышла из залы. — Антон Лаврентьевич, вы тем временем поговорите с Маврикием Николаевичем, уверяю вас, что вы оба выиграете, если поближе познакомитесь, — сказала Лиза и дружески усмехнулась Маврикию Николаевичу, который так весь и просиял от ее взгляда. Я, нечего делать, остался говорить с Маврикием Николаевичем. II Дело у Лизаветы Николаевны до Шатова, к удивлению моему, оказалось в самом деле только литературным. Не знаю почему, но мне всё думалось, что она звала его за чем-то другим. Мы, то есть я с Маврикием Николаевичем, видя, что от нас не таятся и говорят очень громко, стали прислушиваться; потом и нас пригласили в совет. Всё состояло в том, что Лизавета Николаевна давно уже задумала издание одной полезной, по ее мнению, книги, но по совершенной неопытности нуждалась в сотруднике. Серьезность, с которою она принялась объяснять Шатову свой план, даже меня изумила. «Должно быть, из новых, — подумал я, — недаром в Швейцарии побывала». Шатов слушал со вниманием, уткнув глаза в землю и без малейшего удивления тому, что светская рассеянная барышня берется за такие, казалось бы, неподходящие ей дела. Литературное предприятие было такого рода. Издается в России множество столичных и провинциальных газет и других журналов, и в них ежедневно сообщается о множестве происшествий. Год отходит, газеты повсеместно складываются в шкапы или сорятся, рвутся, идут на обертки и колпаки. Многие опубликованные факты производят впечатление и остаются в памяти публики, но потом с годами забываются. Многие желали бы потом справиться, но какой же труд разыскивать в этом море листов, часто не зная ни дня, ни места, ни даже года случившегося происшествия? А между тем, если бы совокупить все эти факты за целый год в одну книгу, по известному плану и по известной мысли, с оглавлениями, указаниями, с разрядом по месяцам и числам, то такая совокупность в одно целое могла бы обрисовать всю характеристику русской жизни за весь год, несмотря даже на то, что фактов публикуется чрезвычайно малая доля в сравнении со всем случившимся. |
| При этом первый летописец Новгородский поступил не так, чтобы начать ведение особой Новгородской летописи с самого начала, а так, что до 1116г. он воспользовался летописью общерусской, а свою особую летопись повёл только с этого последнего года. С летописью общерусской, помещая её у себя, летописец Новгородский поступил особенным образом: до 1016г. включительно он поместил её у себя сполна, а с 1017г. по 1115г. только в весьма большом сокращении. Сделал он это, как необходимо думать, потому, что до 1015г., – до смерти св. Владимира, летопись общерусская представляет интерес именно общерусский, а со смерти Владимира представляла, по его летописца мнению, частный интерес южно русский. После смерти Владимира он поместил у себя в полном виде ещё один год потому, что под 1016г. оканчивается рассказ, начатый под предшествующим 1015г. и притом рассказ именно о Новгородцах (о победе, доставленной ими Ярославу над Святополком). В своём сокращении с 1017 по 1115г. летописец приписал нисколько и своих собственных известий о событиях местных Новгородских 1469 . С 1116г. и до конца периода до-монгольского Новгородская летопись постоянно ведена была, как это ясно даётся в ней видеть, непосредственными современниками 1470 . Относительно летописей до-монгольского периода остаётся нерешённым один довольно тёмный вопрос. В позднейших летописных сборниках, составленных в XV- ΧV Ι веках, летописи эти являются не в том виде, в каком мы имеем их в помянутых выше сборниках Лаврентьевском и Ипатском, а с довольно значительным против последнего количеством лишков или дополнений 1472 . Некоторые из этих дополнений, очевидно, или по всей вероятности суть позднейшие, на чём-либо или ни на чём не основанные, сочинения самих составителей сборников. Но о других дополнениях нет никаких оснований думать этого, так что их остаётся и должно считать подлинными древними известиями. Но где могли найти эти подлинные древние известия составители позднейших сборников? Имели они у себя под руками другие летописи, кроме дошедших до нас, из которых и взяли их, или же они имели те же летописи, что и мы теперь (в сборниках Лаврентьевском и Ипатском), только в виде более полном, так что в них читалось всё то, что в позднейших сборниках может быть принято за древние подлинные известия? Мы считаем наиболее вероятным последнее мнение, а не первое. |
| Между тем в русских источниках о данном Соборе ничего не известно, что само по себе порождает недоумение и едва ли может быть отнесено к «случайности». Однако особо при этом оговаривается, что после того как архиерей был оправдан и возвратился в Новгород, им (или от его имени) был совершен жестокий суд над его обидчиками, подобный тому, что постиг через столетие Феодорца в Киеве. «Клеветники» были обезображены, изуродованы и вынуждены бежать «в немцы» 28 . В полной мере можно согласиться с В. В. Мильковым, высказавшимся за то, что произошедшее отразило серьезные внутригородские конфликты в Новгороде, жертвой которых и стал архипастырь в условиях ослабления власти Изяслава [Дергачева и др., 2016, 65–70]. В любом случае, обстоятельства конфликта позволяют заключить, что дело, скорее всего, имело «политический» характер, и отражало как борьбу различных канонических традиций и тенденций [Мильков, 2009, 116–155; Ульянов, 2011, 164–194], так и противоречия внутри княжеского рода и в Новгороде 29 . Еще один случай митрополичьих судов – суды по делу об обвинении против Ростовского епископа Леона, дважды изгонявшегося с кафедры и, в итоге, заслужившего дурную посмертную славу. В первый раз его удалили за незаконное смещение епископа Нестора и за совершавшиеся им поборы с духовенства [Лаврентьевская летопись, 2001, 343; Ипатьевская летопись, 2001, 493], а во втором – за его жесткую позицию по вопросу о постах [Ипатьевская летопись, 2001, 520], отражавшему различные канонические и монашеские традиции в византийской Церкви [Конявская, 2012, 69–73; Виноградов, Желтов, 2019, 1–18; Виноградов, Желтов, 2018, 118–139]. Оба суда завершились оправданием еп. Леона в Киеве, причем во втором случае суд в Киеве совершался при участии великого князя, а в Византии (точнее, в походной ставке) – перед императором, а также патриархом, о чем сообщило не только летописание, но и патриаршая грамота к Андрею Юрьевичу [Лаврентьевская летопись, 2001, 352; Никоновская летопись, 2000, 221–222; Лука Хрисоверг, 1880, 63–76]. |
| Коварные составители из Городской предметно-методической комиссии приготовили им западню в заданиях 11 класса. Там есть отрывок из «Суздальской летописи по Лаврентьевскому списку»: с купець прикупъ сътворивъ, и кормьчии въ приставъ . Требуется, кроме прочего, определить часть речи слова кормьчии . Как обычно, в ответе написано больше, чем требуется в вопросе: « Кормьчии по морфологическим признакам является именем прилагательным (как рабочий) (1 балл), а по синтаксическому употреблению — существительным (как рабочий) (1 балл)». Получается, полностью верный ответ «существительное» оценивается не полным баллом. Но это ещё не вся беда. Дело в том, что в старославянском языке и в древних славянских памятниках, которые ориентировались на старославянскую норму, кормьчии — никакое не прилагательное. Этимологически , как любят выражаться авторы олимпиады, оно принадлежит к тому узкому кругу имён мужского рода с окончанием — и , которые принадлежали к склонению на a (то есть к тому же, что и слова жена, слуга, раба , которые теперь принадлежат к I склонению). Кръмчи оубиш, например . Тут-то и вывалят радостные наши титаны всё, что знают про эти слова! И окажутся неправы: за все эти их знания составители приуготовили им жирный ноль. В «Суздальской летописи по Лаврентьевскому списку» слово кормьчии по морфологическим признакам является прилагательным! А как вы узнали? А вот так. И последнее (хотя остановиться трудно). В десятом классе одно из заданий по синтаксису посвящено инверсии в количественных конструкциях со значением приблизительности. Оно основано на том, что, по мысли авторов, словосочетание три рыбака невозможно превратить в рыбака три : они ставят перед ним звёздочку, знак грамматической неприемлемости. (Этим оно отличается, сообщают нам авторы, от три человека человека три, человек -де существительное более абстрактное, а рыбак — более конкретное). Что же, пусть читатель судит сам, насколько плохо звучит по-русски следующее предложение: Когда мы утром шли мимо пруда, на нём полдеревни, наверное, ловило рыбу, а сейчас там рыбака три, не больше. |
| Деятельность старообрядцев на Дону значительно разрослась после того, как в 1685 году там появился сам игумен с сопровождавшими его другими священниками, в числе которых особенно отличались своей энергией черные иереи Пафнутий, Евтихий и Феодосий. Они сразу же начали устанавливать связь с недовольными все усиливавшимся влиянием Москвы Для старообрядцев консервативного поповского направления Дон был особенно важен, так как там они все еще могли служить по старым книгам, в то время как в Московской Руси, где все приходы были под строгим присмотром патриарха Иоакима, не имея своих церквей, они не могли иметь и всей полноты церковных таинств. А игумену Досифею все еще верилось, что на Дону они смогут продолжать свободно молиться по старому обряду, а в случае удачи Дон мог бы стать тем очагом “истинного древлерусского православия”, откуда старая вера, потерпевшая в 1682 году последнее решительное поражение в Москве, могла бы снова вернуться на Русь. Вожди этой старообрядческой эмиграции на Дону вскоре сошлись с атаманом С. Лаврентьевым, представителем той партии казаков, которая сопротивлялась все растущему контролю центральной власти, и который неоднократно бывал выборным главой Черкасской станицы. Лаврентьев уже долгие годы поддерживал беглецов с севера, снабжал их оружием для самозащиты и грабежа караванов, шедших из России в Персию или Турцию, за что и получал часть добычи их военных “подвигов”. Пользуясь его помощью и влиянием, Досифей и другие старообрядческие отцы развили настойчивую пропаганду старой веры не только среди казаков и беглых, но и среди чинов гарнизонов южной границы и крестьян прилегавших к этой границе областей самого Московского государства. С их помощью немало крестьян Тамбовского края перебегали на Дон, где они увеличивали ряды местных В начале 1686 года старообрядческой партии и приверженцам Лаврентьева удалось достичь на Дону значительных успехов. В это время войсковой атаман Фрол Минаев уехал по делам в Москву, а на его место был избран сам Весной следующего 1687 года Лаврентьев провел в настоятели главного донского собора в Черкасской станице старообрядческого священника, а на войсковом сборе в мае того же года казаки постановили признать старую веру официальным, “государственным” исповеданием Дона. |
| Не подлежит сомнению, что и такими наблюдениями не может быть исчерпан ответ на все затронутые здесь спорные вопросы, так как и он не устраняет главнейшего препятствия к их окончательному разрешению. Одно из наиболее существенных затруднений, которое испытывает каждый исследователь нашего древнейшего свода, заключается в утрате его списков за 12, 13 и половину 14 столетия. Протограф известных нам редакций этого свода мог подвергаться изменениям в течение этих столетий 3 , почему текст Повести временных лет, сохранившийся в списках Лаврентьевском и Ипатьевском, мог дойти до нас в виде летописи, уже значительно отклонившейся от первоначального оригинала 1116 г., хотя мог сохраниться и в виде копии, довольно близкой к подлинному труду игумена Сильвестра. При анализе легендарной части Повести временных лет, изложенном в настоящем труде, исходной точкой, по необходимости, послужило (как и в предшествующих однородных изысканиях) условное предположение, что древнейшие (14 в.) из сохранившихся списков Повести, в общем, воспроизводят древний состав Сильвестровской редакции ее начала 12 в., хотя это, конечно, не исключает возможности, что при дальнейших исследованиях такое предположение окажется подлежащим существенному исправлению и, что в зависимости от этого, должны будут измениться и выводы, основанные на вышеуказанном условном суждении. Но для этих выводов-из числа летописных материалов осталась здесь не привлеченною начальная часть I Новгородской летописи (до 1015 г.), сохранившаяся в младших списках ее и послужившая для А. А. Шахматова одной из точек опоры при восстановлении им текста утраченных сводов, предшествовавших появлению Повести временных лет (Разыскания, стр. 289 и др.). С предположением о том, что утраченное начало Синодального списка (13–14 вв.) I Новгородской летописи сохранилось в рукописях ее младшего извода, можно было бы согласиться только в том случае, если бы текст летописи по Синодальной рукописи, начиная с 1016 г. и далее вполне совпадал бы с таким же текстом более поздних копий. Между тем, сходство между ними начинается не с 1016-го, а только с 1074-го г. (А. А. Шахматов. О начальном Киевском своде, стр. 3; ср. Разыскания, стр. 5). Такое несовпадение не позволяет признать, что пробел в Синодальной рукописи может быть восполнен при помощи позднейших списков той же летописи. 4 Текстуальное сопоставление утраченной части Новгородского свода по этим спискам с соответствующими отделами в списках Лаврентьевском, Ипатьевском и т.п., равно как и с аналогичной частью Софийского временника, IV Новгородской Летописи и др., не может привести к восстановлению древнейшего вида этой части и потому, что она содержит не исторический, в узком смысле, материал, а смесь продуктов легендарно-эпического и агиологического творчества, требующих для себя иного способа критического изучения, чем приемы исследования текста обычных летописных записей. |
|
|
