| 107) Путеводитель по окрестностям Москвы и указатель их достопримечательностей. Сост. О.П. Захаров. M., в типографии Бахметева, 1867 г., 16°, стр. VI+338. (О Троице стр. 1–87, Гефсимании стр. 87–110, пустыни св. Параклита стр. 110) 108) Путеводитель по Москве и ее окрестностям. Сост. В. Долг–ой. Издание кн. В.Г. Долгорукого и В.М. Анофриева. M., в типографии Рис, 1872 г., 16°, стр. VI+46+206+104+94+40. (О Троице на стр. 1–25; о посаде стр. 25–27; о Вифании стр. 27–29; о Гефсиманском ските стр. 29–34; о Хотькове стр. 37–38). 109) Новый путеводитель по Москве и ее окрестностям и указатель ее достопримечательностей в историческом и топографическом отношениях. М., в печатне С.П. Яковлева, 1881 г., 16°, стр. 149+IV немтч. (О Троице на стр. 128–129). 110) Москва и ее окрестности. П. Седельникова. М., в типографии П. Лебедева. Издание А.В. Хлебникова, 1881 г , 16°, стр. Χ+II+VΙII+521+XXXIV. (О Трояце, Хотькове, Гефсимании п Вифании на стр. 345–379). 111) Указатель достопримечательностей Москвы. С. Толстопятова. М, в типографии М.Н. Лаврова, 1882 г., 16°, стр. 64+ХХХ II (о них же на стр. 61–64). 112) Спутник дачника по окрестностям Москвы. Сост. Л.А. Фейгин. М., в типографии И.Н. Кушнерева и К°. 16°, стр. (Idem. стр. 47–53). Путеводители на иностранных языках известны мне следующие: 113) Das Troitza-Sergiew’sche Kloster bei Moscau. Aus allen Welttheiben 4 Sahrg. April 1873 г. 114) Das Kloster des st. Sergius bei Moscau. Ueber Land und Meer 1874 г. 25. 115) Beschreibung des Klosters des H. Sergius und dessen Gebäuden. M., в тип. Готье, 16°, 45 стр. (Напеч. 1,200 экз.). 116) Le couvent de st. Serge. Веры Араповой. Отзывъ в «Москов. Ведомостях» 1876 г., 277. – С. Яковлева. 117) А guide to the Lavra of st. Sergius at Troitsa. Москва 1876 г. Тип. Готье, 43 стр. (Напеч. 1,200 экз.). Не лишне отметить также следующие статьи по поводу железной дороги к Троице: 118) Московско-Сергиевская желез. дорога. Александра Смирнова «Москов. Ведомости» 1859 г., 166. Тоже «Москов. Губерн. Ведомости» 40–42. |
| Блаженный Григорий, ученик св. Василия Нового, очень желал узнать, что произошло с душой блаженной Феодоры, которая также очень слушалась св. Василия. И попросил св. Василия, чтобы тот помолился Богу, и чтобы Бог показал, куда пошла душа Феодоры после смерти. И видит Григорий во сне видение, и разговаривает с блаженной Феодорой, как наяву: «Григорий, дитя мое, спрашиваешь меня о таких страшных вещах, что и воспоминание о них приводит меня в ужас. Я тогда видела лица, каких никогда не видела, и слышала слова какие раньше никогда не слышала. Что еще я могла бы тебе сказать? Кошмары и ужас, о которых я никогда и не помышляла, встретили меня из-за моих дурных дел; но благодаря молитве и помощи нашего общего отца Василия, для меня все было легко. Как описать тебе то телесное мучение, тот страх и замешательство, которое чувствует умирающий? Представь себе голого человека, брошенного в огонь; мучение, которое он чувствует, будет похоже на то, что чувствует человек, когда умирает. Так же, как в огне, человек сгорает и превращается в пепел, так и предсмертные муки, и горький миг разделения души от тела разрушает человека (человек больше не существует, только душа). Действительно, страшна смерть грешников, похожих на меня, ибо и я много грешила, а добрых дел моих было мало. Когда приблизился конец земной жизни, и пришел час разделения души от тела, видела я много арапов, которые стояли возле моего смертного одра. Лица их были черны, как смола, глаза их были, как раскаленный уголь, и весь их вид был страшен, как сама огненная геенна. Как только появились, они подняли невообразимый шум и крик. Одни скалились, как скот и звери, другие лаяли, как собаки, некоторые выли, как волки, а некоторые хрюкали, как свиньи. Когда я была доведена этими мучениями до полной потери сил, я увидела, что ко мне приближаются в виде прекрасных юношей два Ангела Божия, чью красоту невозможно описать. Лица их сияли несказанной светлостью, глаза их смотрели с любовью, волосы у них были белые, как снег, и отливали золотом; одежды их сияли, как молнии, а по груди они были опоясаны золотыми поясами в виде креста. |
| Доктор, наконец, очнулся и тихо сказал сам себе: — Нет, ничего все это не стоит. Затем он спокойно встал, потер ладонями пересиженные колени, собрал все отпечатанные литографии и приготовленные листки, сложил их вместе с губкою и вальком в большую тряпку и пронес мимо Персиянцева в большую комнату. Здесь доктор открыл осторожно трубу, сунул в печку все принесенное им из погреба и, набив туда еще несколько старых араповских корректур, сжег все это и самым тщательным образом перемешал пепел с печною золою. После этой операции Розанов вернулся в погреб, подобрал окурки папирос и всякий сор, выкинул все это наверх, потом взял камень, вынес его наружу, опустил люк и опять, пройдя мимо крепко спавшего Персиянцева, осторожно вышел из араповской квартиры с литографским камнем под полою. Двор уже был отперт, и Антроп Иванович привязывал спущенную на ночь Алегру. Доктор долго шел пешком, потом взял извозчика и поехал за Москву-реку. На небе чуть серело, и по улицам уже встречались люди, но было еще темно. У Москворецкого моста Розанов отпустил извозчика и пошел пешком. Через две минуты что-то бухнуло в воду и потонуло. Два проходившие мещанина оглянулись на доктора: он оглянулся на них, и каждый пошел своею дорогою. С моста доктор взял переулком налево и, встретив другого извозчика, порядил его домой и поехал. На дворе все еще не было настоящего света, а так только — серелось. Главы семнадцатая и восемнадцатая На столе в своей приемной комнате Розанов нашел записку Арапова. «Я, Бычков и Персиянцев были у вас и все втроем будем снова в 12-ть часов. Надеюсь, что в это время вы будете дома и потрудитесь на несколько минут оставить свою постель. Мы имеем к вам дело». Подписано: «А. А.» По тону записки и торжественности разъездов в трех лицах Розанов догадался, за каким объяснением явятся Бычков, Персиянцев и Арапов. Он посмотрел на свои часы, было четверть двенадцатого. Розанов сел и распечатал конверт, лежавший возле записки Арапова. Это было письмо от его жены. Ольга Александровна в своем письме и лгала, и ползала, и бесилась. Розанов все читал равнодушно, но при последних строках вскочил и побледнел. Письмо вдруг переходило в тон исключительно нежный и заключалось выражением решительнейшего намерения Ольги Александровны в самом непродолжительном времени прибыть в Москву для совместного сожительства с мужем, на том основании, что он ей муж и что она еще надеется на его исправление. |
| Ещё одна была видная фигура в Тамбове – губернский предводитель дворянства владетельный князь Челокаев, гофмейстер и член Государственного Совета. Ещё 10 лет назад он был довольно прогрессивен и против губернатора. Но в 1907 крестьяне сожгли его имение – и он стал сторонник жёстких консервативных мер. Однако сегодня у него не было опорных сил для оппозиции, и шёл ему 77-й год, и наконец он приходился Юрию Васильевичу – родным дядей. Положение губернского комиссара равнялось прежнему губернатору, и Давыдов должен был бы занять губернаторскую канцелярию. Но он больше держался своего привычного кабинета на 2-м этаже земской управы – массивного каменного здания на углу Большой и Араповской, откуда и видна была ему вся центральная городская площадь перед собором и монастырём. Продолжая и дела земской управы, там принимал он большую часть посетителей – и туда же к нему пришёл сегодня и его шурин Александр Львович Вышеславцев, москвич. – Саша! Откуда? Сейчас приехал? с вокзала? В другое время, поспокойней и повнимательней, заметил бы Давыдов, что шурин его что-то слишком рассеян, даже расстроен. Но сейчас он сам был так возбуждён и переполнен деятельностью, да и не виделись от дня революции: – Ну, каково, а? Каково, голубчик, мы отмочили? – встретил его на середине кабинета, обнимал и тряс. – Дождались, а? Ещё при нашей жизни вдруг дождались! Вышеславцев виновато улыбнулся. По мягкому лицу его – со лба, через глаза и на щёки, как бы постоянно стекало тихое облачко осветлённости, как это нередко бывает на русских образованных лицах. А Давыдов, усадив его и рискуя оказаться неучтивым, расхаживал по ковру и с размахами рук рассказывал о себе, о своём – да потому что это было не своё, а Тамбов, а губерния, а вся Россия! Ослепительна была общественная победа, и каждое событие и известие пело об этом, и безграничны, бездонны развернувшиеся перспективы, но может быть самое затаённое, да, вот что чувствовала всякая душа болельца за народ, и конечно изгнанника брата Васи бы сейчас: происходит искупление столетней дворянской неправоты! – нашим участием в революции, и как доверчиво революция приняла нас в свой поток! – Но что в Москве? А в Москве как? Ты рассказывай! Нет, Вышеславцев не вскидывался из кресла, не разбегался размахивать руками, хотя был моложе зятя почти на десять лет. |
| Над ними над всеми яркой звездою сиял Александр Алексеевич Панчулидзев в Пензе, на которого дерзкою рукою «навел следствие» немножко известный в литературе своими «стансами» Евфим Федорович Зарин («Библиотека для чтения» — «стансы Зарина» и т. д.). Печатной гласности тогда у нас и в заведении еще не было, а функции ее исполняла «молва»: «земля слухом полнилась». Между Орловскою губерниею, где процветал князь Трубецкой, и Пензенскою, которая была осчастливлена переводом туда из Саратова А. А. Панчулидзева, находится Тамбовская губерния, сродная Орловской по особенной чистоте плутовских типов. (Ни в той, ни в другой даже «жид долго не мог привиться» — потому что «свои были жида ядовитее».) Через Тамбовскую губернию орловцы с пензяками перекликались: пензяки хвалились орловцам, а орловцы пензякам — какие молодецкие у них водворились правители. «Наш жесток». — «А наш еще жестче». — «Наш ругается на всякие манеры». — «А наш даже из своих рук не спущает». Так друг друга и превосходили. Но пришло какое-то изменчивое время, и Смарагд с предводителем как-то «подвели» Трубецкому какую-то хитрую механику. Почувствовалась надобность «убрать его в сенаторы». Убрали. Он уехал начисто, так что после его отъезда в губернаторском доме не нашли даже некоторых паркетов. В Пензе между тем А. Панчулидзев продолжал процветать. Предводитель А. А. Арапов был ему друг и собрат по «заводчеству» (оба были «винокуры и бедокуры»), а Е. Зарин еще был в юности, и сразительный яд еще не созрел под его семинарским языком. Приставленный к сенату, Трубецкой был и польщен и в то же время обижен: в сенате его решительно никто не боялся, да и на стогнах столицы он совсем не производил никакого внушающего впечатления. При появлении его самые обыкновенные люди так же шли и ехали, как будто его и нет, — и «не ломали шапок» и не уступали дороги, между тем как это столько лет кряду согревало и вдохновляло князя… Он заскучал в столице о добрых и простых нравах провинции и поехал летом прокатиться — навестить свои и витгенштейновские родовые маетности . |
| Смиренно внемлет Черномор; Домой он с витязем пустился; Летит — и мигом очутился Среди своих ужасных гор. Тогда Руслан одной рукою Взял меч сраженной головы И, бороду схватив другою, Отсек ее, как горсть травы. «Знай наших! — молвил он жестоко, — Что, хищник, где твоя краса? Где сила?» — и на шлем высокий Седые вяжет волоса; Свистя зовет коня лихого; Веселый конь летит и ржет; Наш витязь карлу чуть живого В котомку за седло кладет, А сам, боясь мгновенья траты, Спешит на верх горы крутой, Достиг, и с радостной душой Летит в волшебные палаты. Вдали завидя шлем брадатый, Залог победы роковой, Пред ним арапов чудный рой, Толпы невольниц боязливых, Как призраки, со всех сторон Бегут — и скрылись. Ходит он Один средь храмин горделивых, Супругу милую зовет — Лишь эхо сводов молчаливых Руслану голос подает; В волненье чувств нетерпеливых Он отворяет двери в сад — Идет, идет — и не находит; Кругом смущенный взор обводит — Всё мертво: рощицы молчат, Беседки пусты; на стремнинах, Вдоль берегов ручья, в долинах, Нигде Людмилы следу нет, И ухо ничего не внемлет. Внезапный князя хлад объемлет, В очах его темнеет свет, В уме возникли мрачны думы… «Быть может, горесть… плен угрюмый… Минута… волны…» В сих мечтах Он погружен. С немой тоскою Поникнул витязь головою; Его томит невольный страх; Недвижим он, как мертвый камень; Мрачится разум; дикий пламень И яд отчаянной любви Уже текут в его крови. Казалось — тень княжны прекрасной Коснулась трепетным устам… И вдруг, неистовый, ужасный, Стремится витязь по садам; Людмилу с воплем призывает, С холмов утесы отрывает, Всё рушит, всё крушит мечом — Беседки, рощи упадают, Древа, мосты в волнах ныряют, Степь обнажается кругом! Далеко гулы повторяют И рев, и треск, и шум, и гром; Повсюду меч звенит и свищет, Прелестный край опустошен — Безумный витязь жертвы ищет, С размаха вправо, влево он Пустынный воздух рассекает… И вдруг — нечаянный удар С княжны невидимой сбивает Прощальный Черномора дар… Волшебства вмиг исчезла сила: В сетях открылася Людмила! |
| Старший, говорят, не оставит — забудут про них? — Александр Перов был принят на благотворительных началах в частный пансион А. Р. Розе; купец П. И. Лихачев обязался выплачивать ежегодно 100 руб. ему на «белье и платье»; а общество вспоможествования нуждающимся ученикам при 5-й гимназии внесло за него плату за обучение за второе полугодие и зачислило его первым кандидатом на получение аналогичного пособия в течение всего следующего года, пообещав также обеспечивать его учебными пособиями. Владимир был взят на воспитание полковником К. У. Араповым. Денежные пожертвования составили 70 руб. 65 коп. Сообщения об этих актах благотворительности были напечатаны в «Голосе» 18 и 19 января. 17 Елку и танцы в клубе художников я, конечно, не стану подробно описывать; всё это было уже давно и в свое время описано…— Елку в клубе художников описали А. С. Суворин в фельетоне «Недельные очерки и картинки» (Биржевые ведомости. 1876. 18 янв.) и П. Д. Боборыкин в «Воскресном фельетоне» (Санкт-Петербургские ведомости. 1876. 18 янв.). В этих очерках, однако, говорилось о повторном костюмированном бале, состоявшемся в клубе художников 15 января. 18 …слишком давно перед тем нигде не был, ни в одном собрании, и долго жил уединенно. — В декабре 1875 — начале января 1876 гг. дети Достоевских болели скарлатиною. Была больна в это время и Анна Григорьевна. 19 Что устрицы, пришли? О радость!/Летит обжорливая младость/Глотать…— Цитата из «Евгения Онегина» А. С. Пушкина («Отрывки из путешествия Онегина»). Достоевский приводит цитату, очевидно, по памяти, изменив знаки препинания в первой строке и придав ей тем самым несколько иной смысл. 20 Я взял на днях один номер «Петербургской газеты» — в маскараде и проч. — В корреспонденции из Москвы от 4 января, напечатанной 8 января в отделе «По России», сообщалось: «За три дня до Нового года, при выходе из Дворянского собрания, купец Медынцев напал на купца Ивана Емельянова и нанес ему несколько ударов. Полиция забрала их в контору квартала, записала их фамилии — тем дело и кончилось». В артистическом кружке капитан Е-в, приехавший из Туркестана с театра военных действий, разгуливая по зрительной зале, в которой шли танцы, неистово аплодировал танцующим женщинам и, подойдя к жене бывшего студента Смирнова, сказал ей какую-то дерзость; жена обратилась к своему мужу, а тот, взявши туркестанца за руку, хотел представить его к старшине кружка, но капитан со всего размаха дал ему пощечину, которая разнеслась по всей зале и возбудила общее негодование присутствующих в зале. Свалка была изрядная». Капитан хотел просить прощения у Смирнова, но «раздраженные купцы» удовлетворились лишь тогда, когда был вызван плац-адъютант, который препроводил капитана на гауптвахту. 21 |
| А оны арапы вскочили на корабль 2 да рухлеть 3 нашу долов волокут – работники у них такие, обычай таков. С веревками пришли да тянут, а мы им не даем для того что, куда с рухледью-то итти? Потом прииде в разум, что 4 у меня была 5 грамотка в Рахит 6 ко игумну. Так я стал арапом крычат: «Метоха!» Так они сказали: «Знаем-де» – да взявши нашу рухледь да и понесли. Так тут стали юмручники досматривать, и я показал указ салтанской, они и смотрить не стали. Так нас арапы повели до метохи, сиречь до монастырского 7 подворья. И привели нас не в тое метоху, во Александрийскую, а мы л. 82 об.//не знаем. Подали игумну грамотку, и игумен нам сказал: «Не ко мне-де грамотка, к еросалимскому игумну». Так мы пошли искат, повел нас гречанин. Пришли в метоху – ан игумна нет. Все беда! Мы 1 тут ево 2 ждем – ан 3 ему там, на бозаре 4 , сказали про нас, так он нанявши арапов под нашу рухледь да и принес в метоху, а мы толко смотрим. И поклонились мы игумну, игумен наш нам рад. Я же ему подал грамотку; он же прочел да и сказал: «Добро-де, все, что писано в грамотке, я-де вам зделаю». И услышал я, что он 5 трошки по-руски 6 натяковает, и я зело обрадовался. Слава Богу, что хош маленко языка рускова знает! Потом нам молвил: «Ну, не печалтеся» – да нас и стал хлебом кормить, да потом дал по рюмки 7 вина церковного. Так нам поотраднее да мрак-от стал сходить. Доброй человек, миленкой был етот игумен; грех ево добродетель забыт! Бывало, без меня пяди не пойдет гулят ли на базар; взявши л. 83.//за руку меня да и пойдет. «Добро!-де, не печался, я-де уже тобою буду радет, во Иерусалима я-де тебе корабль добуду». Такая бывала ужасть от арапов, боимся з двора сойтить. Страшны, ходять наги; девки лет по 12 З и по 4 15 ходят наги. А как уже присмотрелись 5 , так и с ними нет нечево. Все сперва, всякое дело с приступу лихо, а потом обуркается, так и знакомо станет. А когда мы пришли в Палеевщину 6 , так нам они, те козаки 7 , беси показалис. А как пришли в Турки, так и ума не стало: «Вот, мол, су, то-то ажно беси-то!» А когда с турками опознались, будто руския стали. А когда пришли во Египет, так мы смотрим на арапов да межу себе 8 говорим: «Вот, моль, су, то-то прямыя беси!» А хош и опозналися 9 , а таки, что от бесов, опасалися 10 . Ети люди не разнилися з бесами и нравами, и поступками, и видением, и лихостию. И слава про них лежит во всю вселенную 11 , что они люди добрыя, стоят хороших бесов! |
| Жихом мы, грешни, во святом граде Иерусалиме едино лето: и совещахомся возвратитися во свои жилища, ащели Бог поможет, а жить там без денег нельзя, велми трудно. И явили мы мысль свою наместнику Патриаршему, и благословихомся от него и поклонилися Святым местам и святому граду Иерусалиму, и яхомся пути. Пошли из града Иерусалима тем же путем, которым и до Иерусалима шли, велми трудным и страшным, и не в великой компании: только нас, христиан, есть шесть человек, арапов два, которыи нас проводили на своих ослятах. И как Богом сохраняемыи безбедно проидохом тот велми страшны путь, и пришли до пристани морской выше реченнаго града Иопии, а без арапов отнюд не возможно тем путем проити из Ерусалиму до Иопии (и от Иопии) до Иерусалиму. И тут мы пожили до 23 числа (сентября), и взяли нас греки в корабль, и пошли на Белое море другим путем, не шли же на Египет, Александрию, но пошли мимо Кесарии Филиповы, и мимо того Кармил, где Святый Пророк Илия студныи священники Иезавелины за великий заклад заклал. И та гора вельми велика и высока, и на тои горе и на том месте есть монастырь, а в том монастыре живут френки, а греков выгнали. От той горы недалеко есть и город великий. Под которым городом стояли мы кораблем день и нощь: некак было итьти, не было ветру. А от того города как пошли, то шли 5 дней и две ночи, и пришли до города, который называется Иллополо (Илиополь). И под оным городом святый великомученик Георгий змия забил. Есть там и монастырь Святаго Великомученика Георгия. Тут же под тем монастырем идет невеликая речка, в которой реце змий жил. И мы из той речки воду брали в корабль, и пили ту воду, и вода та очень погожая. Тут ночь под тем городом ночевали. И в том городе много шелку родитца. А из того города шли дни два и ночей две, и пришли до города Лаодикие, на святаго Архистратига Михаила. Под тем городом стояли три дни, а из Лаодики же поперег Белаго моря пошли, и шли 9-ть дней и 10 нощей. И тогда мы велми были в смертном страху от волн морских и шуму: было море избурилося страшными волнами, и против Кипра острова тут нам уже приспела смертная година; ибо было и корабль обернуло, только еще Господь Бог умилосердився над нами грешными, не предав нас глубине морской пожрети, ожидая нашего покаяния; и помалу стало волны морския утихати, а мы тем часом пришли до города, которой называется Адалия, только мало что живыи от страха смертнаго и шуму морскаго, что уже пред очима смерть была, а другое от зимности; ибо время зимнее наступало, а в зимнее время велми море волнуется. |
| Якоже рекуть арапове: 716 «Нсть бо меж тым, что царствуеть царь над людми или царствують люди над ним – крпость или слабость есть». Такоже Сакулевкуасу 717 главизна о той вещи: «Налепший царь подобенъ орлу, а около его все стервище, а напущи царь что подобенъ ко стерву, а около его орлы». Александръ, не приступають к послушенству царскому, нижели четырма вещьми: 1. Крпяй законъ; 2. Любовъю твоею до них; 3. Пытанием; 5. Грозою. А унятием кривды от них изведши им вси четыри предреченных. А смют ли говорить о тобе лихо, смеють учинити; а про то же не дай о соб говорити, да не даси и учинити. А иначе не отведешь дела их, нижели слово отведъ. А ведай, иже гроза умная влечется за справедливостью. Якоже рекуть фарисеи арапьскии: 718 «Подобаетъ царю облечи души слуг своих в грозу, нижели телеса в железа», зан же сим притяжит неприятели свои. Он бо есть подобенъ дождю, его посылаеть Богъ на жизнь земленым, и потреть корабли и порушаеть будование, и по нем снидуть молния, громы, и поплавить житья, и погубить люди и животину, и поставить футрун на мори, и умножится злости людемъ. А ужды не воимутся люди проснти его у Бога, им же пробавятся вся цветущая на потребу им и скоту их. И хвалять Бога за сие милосердие его, а недбають о некоторой лихоты, иже пригодятся им. Зло и добро речется на четверо: 1. Добро вселично; 2. Лихо вселично; 3. Мало зла, а много добра; 4. Мало добра, а много зла. 1-е бо – нсть никто, развеи Бога; 2-е бо – и не сотворено, и нсть его; 3-е бо – добро его; 4-е – зло есть. Про то же длай дло свое, дабы мало зла, а много дабра. Александръ, досмотри нищых града своего и дари их во прискорбный час их, да тии будут въ твой скорбный час пристанны. А сим съхранишъ закон свой и пробавишь царство свое. Александръ, умноживай скарбы житные подлуг людей своих в каждом городе. А что им поможеть мура каменная и зброя железная, не будет ли им поживления? И розмрь вежи и град подлуг бояръ своих народа, а всегда въоружай грады свои яко бы во облажении. Да аще будеть время гладное, но сим пробавиши царство свое. |
|
|
