| «Топика», как и «Аналитики», занята доказательством, но в отличие от них рассматривает умозаключения, строящиеся на основе правдоподобных посылок, что полезно для упражнения, устных бесед и философских знаний. А. рассматривает в 1-й кн. понятия определения, собственного, рода и привходящего (т. н. предикабилии) и их связи с 10 категориями; тождественного и его видов; положения и проблемы; помимо этого в 1-й кн. речь идет о наведении, к-рое наряду с силлогизмом есть способ доказательства диалектических положений; о принятии положений, различении многозначности имен, нахождении различий в пределах одного и того же рода и нахождении сходства в вещах - все это средства для построения силлогизмов. Кн. 2 начинается с различения общих и частных проблем и приводит топы, т. е. способы рассмотрения с целью обоснования или опровержения утверждений, касающихся привходящего, связанных с многозначностью слов, с уточнением слов, с доказательствами от вида к роду и от рода к виду, с опровержением положений через опровержение его следствий, с использованием обратного следования и т. д.; кн. 3 рассматривает топы для выяснения более желательного и лучшего; кн. 4 - топы, касающиеся рода; кн. 5 - топы в связи с установлением собственного и с тем, правильно ли оно указано; кн. 6 посвящена определению; кн. 7 - установлению тождества; кн. 8 - топам для возражающего против тезиса или защищающего его, а также необходимости природного дара и упражнения в искусстве диалектики. «Софистические опровержения», по существу, последняя книга «Топики», в ней рассматриваются мнимые умозаключения и опровержения и их виды, используемые софистами. В заключении Soph. el. (183b16 sqq.) А. сам оценивает свое открытие науки об умозаключениях как беспрецедентное, в чем с ним нельзя не согласиться, хотя и не нужно забывать, что это открытие было «заказано» Платоном, не только признававшим принципиальное значение диалектики для философа, но и создавшим в Академии то пространство для занятий ею, в к-ром и была разработана Аристотелева логика. Вероятнее всего, А. начал специальные занятия логической проблематикой с «Категорий» и «Топики», затем последовали «Об истолковании» и 2-я кн. «Второй аналитики», затем была разработана силлогистика, изложенная с использованием буквенных обозначений для переменных (Anal. Pr. I 1-8; Anal. Post. I; Anal. I 8-22 - II). То, что А. шел от реальной практики школьных рассуждений, подтверждается его классификацией силлогизмов - научных, диалектических, эристических и софистических паралогизмов, что отражало наличие академических диспутов, а также эристики сократических школ и софистической практики, к-рые также изучались в Академии, о чем судим еще по платоновским диалогам (в частности, «Евтидему») и многочисленным ссылкам самого А. Творческая философия: риторика и поэтика |
| Язычники в V веке были еще довольно могущественны и влиятельны в Восточном Римском государстве. Это была значительная часть интеллигенции, например, в Афинах сохранялась значительная платоновская языческая Академия. И V столетие – это время ее очередного расцвета: в это время здесь преподавал великий Прокл. В Александрии существовала языческая школа, в начале V столетия возглавляемая знаменитой Гипатией, потом такими людьми, как: Исидор, Олимпиадор и т.д. Сохранение влияния в политике, культурной жизни давало некоторым язычникам надежду на то, что время возможно будет повернуть вспять и вернуть открытое почитание богов. Еще в начале VI века языческий историк Зосима говорил, что дело древних богов совсем еще не проиграно. Вплоть до конца V столетия поднимались мятежи язычников с лозунгами возвращения поклонения отеческим богам. Например, один из таких мятежей возглавлял знаменитый маг и чародей Пампрепий, также происходивший из Египта. Некоторые считают, что под воздействием пропаганды языческой интеллигенции в язычество обратился и будущий император Западной Римской империи Прокопий Антемий, который правил ветхим Римом на протяжении нескольких лет в конце 60-х – начале 70-х годов. По сути, государство переходит к последовательному преследованию язычников только в VI столетии, в эпоху Юстиниана, но об этом отдельно. Алексей Беглов , кандидат исторических наук Все лекции цикла можно посмотреть здесь . Начало 1905 года было ознаменовано первой попыткой сдвинуть церковные преобразования в Российской империи с мертвой точки. Однако усилиями обер-прокуратуры непосредственно приступить к подготовке Собора тогда оказалось невозможно. Константин Петрович Победоносцев (тогдашний обер-прокурор) решил запросить мнение всех епархиальных преосвященных, то есть всех епископов русской Церкви, которые управляли епархиями, о том, насколько вообще русской Церкви необходимы реформы. Он предполагал, что в основном их ответ будет консервативным и в таком случае можно будет апеллировать к нему, как к аргументу о том, что реформы, существенные реформы не нужны, что может быть в целом сохранен синодальный строй. Между тем был разослан специальный циркуляр от лица Синода, в котором были перечислены определенные вопросы, была задана определенная схема, по которой преосвященным нужно было реагировать на вопросы, которые были поставлены в этом циркуляры. Нужно иметь в виду, что такого рода опросы преосвященных практиковались в синодальный период достаточно регулярно. Сам Победоносцев в начале 1890-х годов инициировал такой опрос епископов, когда планировал подвергнуть реформе и преобразованию приходские попечительства. Реформа эта не удалась, но достаточно обширные отзывы архиереев были собраны. Вот такого же рода опрос соответственно начался летом 1905 года, в течение всей второй половины года епископы присылали свои отзывы и последние пришли в начале 1906 года. |
| При такой широте симпатий Цельса возможно допустить у него и признание Эпикура, и молчаливую зависимость от него и его последователей в особенности в отрицании специального промышления, в осмеянии суеверия людей, обманов магов, хотя автор «истинного слова» нигде не называл Эпикура, и свои разногласия с платонизмом мог заимствовать из других школ, от академии напр. в её позднейшем развитии, а осмеяние магов даже от благочестивого Плутарха 175 ). Соединение платонизма с эпикуреизмом видит у Цельса, кроме Кейма, и Прессансэ. «Эта удивительная смесь, говорит Прессансэ, не должна нам казаться странною в это время религиозного синкретизма, который разрушил и смешал всякие определенные границы различных учений. У Цельса не находим мы ни классического платонизма, ни обыкновенного эпикуреизма. Первый в его системе несколько понижен, а второй возвышен. У него нет ни высокого спиритуализма верного ученика академии, ни грубости школы Эпикура» 176 ). Но мы видели, что у Цельса в некоторых пунктах можно найти действительный и неподдельный платонизм, а эпикурейских чисто воззрений в его системе мы не найдем и имеем действительно возможность объяснять их из учения других школ, которые ближе к платонизму. Если во всяком случае допустить, что у Цельса соединены платоновские воззрения с эпикурейскими, то пример его во всей истории философии будет единственным. – Надобно думать так, что воззрения, близкие к эпикурейским, появились у Цельса из противоречия христианам, что эти воззрения не составляли сущности его убеждений, а в таком случае сходство его с другом Лукиана значительно ослабится 177 ). 3) Черты обоих Цельсов, продолжает Кейм, Лукианова и Оригенова, совпадают между собою в целом ряду отдельных пунктов. а) Нужно быть слепым, чтобы в начертании характеристики Лукианова Цельса не узнать нашего Цельса. «Вот это (т.-е. сочинение об Александре Авонатейхосе), друг мой, я счел должным написать для тебя, чтобы доставить удовольствие тебе, мужу мне любезному и моему другу, которого я уважаю наиболее всех и за мудрость и за любовь к истине, за кротость нрава и умеренность, за скромную жизнь и за любезность (за ловкость – δεζιτης) в отношениях к ближним.» Так характеризует своего друга Лукиан. |
| Между тем Платон оказался в трудном положении. Дионисий под благовидным предлогом переселил его в крепость, где, якобы для охраны философа от толпы, была выставлена стража. По сути дела, это означало плен. При всем том правитель продолжал боготворить философа и требовал от него любви и преданности. Ему и раньше не давала покоя дружба между Дионом и мудрецом. Теперь он желал, чтобы Платон любил его одного и говорил лишь с ним. Таким образом, если в первый раз философа едва не погубила ненависть одного тирана, то во второй раз угрозой стала странная привязанность другого. Узел этих мучительных и сложных отношений был внезапно разрублен вспыхнувшей войной. Дионисию пришлось расстаться с Платоном. Отпуская его, он обещал к весне вернуть Диона в Сиракузы. Но война затянулась, и тиран не спешил выполнить свое обещание. Он писал Платону, чтобы Дион терпеливо ждал конца ссылки и не замышлял никаких козней. Тем временем Дион приехал в Афины и стал постоянным посетителем Академии. Платон, который теперь связывал с ним все надежды на политический успех, усердно занялся образованием Диона. Он готовил будущего реформатора. В Афинах Дион расположил к себе многих, очаровывая своей скромностью, сдержанностью и умом. Он присматривался к жизни города, и если замечал недостатки, то не порицал их, а с грустью говорил, что у себя на родине он видел то же. Слух о популярности Диона, который расцвел под сенью платоновской Академии, дошел до Дионисия. Им снова овладел приступ ревности. Сначала он пытался заглушить его тем, что собрал вокруг себя новый штат философов, делал вид, что и без Платона может быть причастен любомудрию. Но скоро желание увидеть Платона разгорелось в нем с новой силой. Он опять стал писать в Афины. Старый философ с изумлением убеждался в том, что тиран не намерен отступить от своей цели. То он слал Платону ультиматум, требуя его приезда, а в случае отказа угрожал лишить Диона средств, то уговаривал Архита Тарентского послать в Афины человека, который убедил бы философа приехать. Писал он письма и Диону. |
| Вступление «Протрептика» является обращением к Темисону, который именуется вследствие своей власти и авторитета в высшей степени предназначенным для философствования. Это вряд ли лесть, поскольку Темисон, очевидно, должен был воплотить на деле учение Платоновской Академии о государстве и о правителе-философе. Форма сочинения тесно связана с его наставительным содержанием. Происхождение ее восходит еще к софистам, которые поэтические наставления, известные еще со времен поэта Гесиода, заменили прозаическими. Более поздние протрептики дают основание заключить о их сходстве с эллинской увещательной речью, породившей затем христианские послания и проповеди. Но «Протрептик» Аристотеля легче всего сравнить с сочинениями Исократа. Аристотель провозглашает новый, платоновский идеал философствующего правителя, ведущего созерцательную жизнь. Должен ли человек философствовать, спрашивает Аристотель. Если даже отказаться от философствования, то для обоснования этого отказа все равно нужно прибегнуть к философствованию. Стало быть, философствовать необходимо в любом случае. Так, с помощью логических умозаключений Аристотель усиливал воздействие старых приемов увещания. «Протрептик» демонстрирует склонность Академии к риторическим приемам. Но Аристотель отвергает тривиальные положения, которых придерживались Исократ и его окружение, считавшие, что одного риторического искусства и здорового образа жизни для счастья человека вполне достаточно и что заниматься чистым философствованием вовсе не обязательно. Показательно, что сочинение неизвестного автора «Увещание к Демонику», носящее ярко полемический, антиплатоновский характер, скорее всего относится к школе Исократа. Основная мысль введения этого сочинения сводится к тому, что люди, пытающиеся наставлять молодежь с помощью чисто философских рассуждений, не только не способствуют ее нравственному совершенствованию, но ставят перед ней тяжелые задачи. Возможно, что к таким людям причислялся именно Аристотель. Сравнения некоторых мест обоих сочинений также подтверждают, что анонимное «Увещание» скорее всего было ответом на сочинение Аристотеля. |
| Таким образом, Евдокс имел свою собственную философскую школу еще до прибытия в Платоновскую Академию, но и в Академии он пробыл не до конца своей жизни, а за несколько лет до смерти вернулся в Книд. Таким образом, он не был академиком в собственном смысле слова, но провел в Академии свои цветущие годы. Может быть, Евдокса Книдского и нельзя считать в полном смысле платоником, хотя Платона Евдокс посещал даже в Сицилии (ок. 361 г.). Аристотель отзывается об Евдоксе с большим сочувствием, он приоткрывает нам то направление мысли, которое характерно не для Платона, но именно для Евдокса и самого Аристотеля. О близости Аристотеля Евдоксу говорит один текст из «Этики Никомаховой», где сочувственно рассматривается учение Евдокса о наслаждении. Наслаждение ни по мнению Платона, ни по мнению Аристотеля не является высшим благом. Тем не менее оно входит в него с известными видоизменениями. Текст, который мы сейчас приведем, как раз и является свидетельством большой симпатии Аристотеля к Евдоксу. «Евдокс думал таким образом, что наслаждение есть высшее благо, ибо мы видим, что все существа — разумные и неразумные — стремятся к наслаждению, а избранная цель во всем есть благо и наиболее важна. Все стремятся к одному и тому же; это указывает, что оно-то и есть для всех лучшее, ибо всякий ищет себе блага, как, например, пищи, а то, что является благом для всех и к чему все стремятся, то и есть безотносительное или высшее благо. Эти положения показались убедительными больше вследствие нравственности самого Евдокса, чем ради их самих, ибо он считался в высшей степени благоразумным человеком. Полагали, что он учил этому не потому, что любил наслаждения, а потому, что это ему казалось справедливым. Это же — думал Евдокс — не менее ясно и из противоположного, ибо страдание само по себе избегается всеми, а более всего избирается то, к чему мы стремимся не ради чего-либо другого или ради другой какой-либо цели; подобной целью, согласно мнению всех, является наслаждение, ибо никто ведь не спрашивает, ради чего кто-либо наслаждается, предполагая, что наслаждение ценно само по себе»(20) . |
| Только с помощью своего племянника Спевсиппа, крепкого и сильного мужчины, Платон сумел вытеснить Аристотеля из своих владений. Этот, может быть, и не очень достоверный факт указывает на то, что традиции в Академии строжайшим образом соблюдались и нарушать их никому не было разрешено. А уж права основателя школы, ее главы и хозяина всех владений соблюдались неукоснительно. Платоновская Академия впервые в античности с успехом объединила в своих стенах разнообразные науки, большое количество слушателей, привела в систему и выработала строгие методы преподавания. Среди учеников Платона в Академии были даровитые люди, которые в дальнейшем с увлечением занимались не только философией, но и активной государственной деятельностью. Некоторые сведения об ученичестве ряда известных и даже знаменитых лиц у Платона, может быть, и преувеличены, но важно то, что историческая традиция упорнейшим образом приписывала Платону именно тех, а не других учеников. Так, племянник Платона Спевсипп возглавлял после смерти Платона Академию (347–339 гг.). Его младший соученик Ксенократ был третьим схолархом (339–314 гг.) и вступил в должность, когда Спевсипп тяжело болел. Спевсипп, служивший опорой Платона в старости, в болезни тяжко страдал и, не перенеся мучений, покончил с собой. Ксенократ сопровождал Платона в одной из его поездок в Сицилию. Человек справедливый и необычайно честный, он был крайне суров, и, по преданию, Платон с улыбкой напомнил ему, что не надо забывать жертвоприношения харитам, богиням милого и радостного восприятия жизни. Прямым учеником Платона был великий Аристотель. Под тенистыми деревьями своего Ликея, уже когда не было на свете Платона, прогуливаясь по аллеям, вел Аристотель беседы с учениками. И школу его прозвали перипатетической (греч. peripateõ — прогуливаюсь). Любимейшим учеником Платона был Филипп Опунтский, тот самый, который собственноручно переписал огромное сочинение Платона «Законы», оставленное учителем перед смертью в черновом виде на восковых дощечках. |
| Дорога в Академию шла через Керамик, где были воздвигнуты надгробные стелы знаменитым афинянам. Ликей был расположен около дороги на Марафон, прославленный в греко-персидской войне. Из Академии виднелись холмы и оливковые рощи Колона, родины Софокла. Из садов Ликея открывался вид на гору Ликабет, связанную с богом Аполлоном. О Платоновской Академии с момента ее образования можно говорить как о школе. О Ликее как о философской школе в собственном смысле слова можно говорить, если соблюдать точность, не с 335, но только с 322 года до нашей эры, когда Аристотель умер, а глава школы, его ближайший ученик Феофраст, законный афинский гражданин, наконец стал владельцем Ликея. Платон провел всю свою жизнь в Афинах, возвращаясь из поездок в Сицилию в родной дом, в свою Академию, Аристотель прожил в Афинах не так уж много, всегда считался чужаком, и жизнь его была не очень спокойной. Аристотель в своем Ликее неустанно работал. В утренние часы он читал лекции для избранного круга слушателей по самым трудным вопросам своей философии. Но были у него и послеполуденные занятия и уже в обширной аудитории менее подготовленных слушателей. Эти вечерние занятия посвящались сравнительно доступным вопросам и, в частности вопросам риторики. Здесь у Аристотеля была даже своеобразная школа ораторского искусства, что уже само по себе рисует Аристотеля не только как углубленного философа, ушедшего от мира, но и как человека, которого занимали общежизненные проблемы. Дошедшая до нас «Риторика» Аристотеля свидетельствует о его огромном интересе к разнообразным жизненным ситуациям и о его мастерском умении в этих ситуациях разбираться. Отсюда можно заключить, что слушатели философа, его, можно сказать, «вечерники» были весьма счастливыми людьми, которые могли учиться анализировать сложные жизненные ситуации и умудренно, толково, красиво о них говорить. В Ликее Аристотель завел еще один примечательный обычай. Он регулярно обедал с друзьями, ведя с ними ученые беседы. И обеды эти имели, как и все у Аристотеля, систематический характер, вплоть до того, что раз в десять дней для них избирался новый председатель, а сам Аристотель даже написал для этих ученых обедов специальную записку под названием «Пиршественные законы». |
| Тройное членение А. П. представлено в «Списке академиков» (XXI 37-42): Средняя начинается с Аркесилая, Новая - с Лакида (ср. Diog. L. I 14; I 19; IV 59; Suda, s. v. Λακδης; аберрация связана с тем, что Лакид стал учить в новом месте, названном Лакидейон); однако новый содержательный этап в развитии А. П. начинается с Карнеада , к-рого и называет родоначальником Новой А. П. Секст Эмпирик (Pyrrh. I 220; ср. Ps.-Gal. Hist. Phil. 3; Clem. Alex. Strom. I 14, 64, 1). По тому же Сексту, круг Филона и Хармида составил 4-ю А. П. (Pyrrh. Hyp. I 220; cf. 235), стремившуюся подчеркнуть единство А. П. (Cic. Acad. I 13), что давало возможность постепенного перехода к догматизму. Школу Антиоха Секст (Pyrrh. Hyp. I 220, cf. 235) называет 5-й А. П. Брат Антиоха Аскалонского Арист упоминается Цицероном в «Бруте» (332), написанном в 46 г. как глава (heres) Древней А. П., но уже осенью 45 г. его, вероятно, не было в живых, т. к. сын Цицерона слушал только ученика Ариста перипатетика Кратиппа. Др. ученик Древней Академии, Аристон Александрийский, также перешел в Перипат (школу Аристотеля, получившую это название после того, как преемник Аристотеля Теофраст приобрел для занятий перипат - крытую галерею). Согласно Плутарху (Brut. 2, 3), Марк Юний Брут в авг. 44 г. слушал в Афинах Кратиппа и «академика Теомнеста». Это последний живший и преподававший в Афинах философ, к-рого источники называют «академиком»: нет оснований считать его преемником Ариста, хотя нельзя сказать и того, что он продолжал традицию скептической А. П., вероятно обратившуюся после Филона из Ларисы к пирронизму. На Аристе, т. о., завершается история основанной Антиохом Аскалонским Древней Академии, само название к-рой было ярким свидетельством того возвратного порыва философской мысли античности, к-рый в период т. н. среднего платонизма искал идентичности во все большем внимании к текстам основателя школы и постепенно привел к возникновению неск. центров изучения и разработки платоновского наследия вне Афин. И тем не менее, когда афинские платоники в IV-VI вв. считали себя «диадохами» Платона и говорили о «золотой цепи» его адептов, это было не только «сентиментальной конструкцией» ( G ör ler. С. 982), но и констатацией того единственного пути, на к-ром античный платонизм сумел подвести самый внушительный итог всего развития языческой мысли и сохранить ее наследие для Византии, арабов и Зап. Европы. |
| Что же является истинным знанием, в этом диалоге ни Сократ, ни Теэтет не говорят, и о том, какова точка зрения Платона по этому поводу, мы можем сделать вывод из других его диалогов. Для этого Платон и строит своё учение об идеях. Учение об идеях Итак, в диалоге «Теэтет» Платон доказал невозможность познания истины методом чувственного восприятия. Впоследствии эти же самые аргументы будут использованы философами-скептиками, в том числе и приверженцами платоновского учения в Средней Академии, для доказательства того, что истина непознаваема и что, возможно, сама истина и не существует. Однако Платон, как видно из других его работ, убеждён, что истина существует, и более того, что истина познаваема. И если она недостижима методами чувственного восприятия, то, значит, познать её можно при помощи какой-то другой нашей способности. В разных диалогах Платон по-разному подходит к этому вопросу, но в целом логика его мысли такова: он разделяет сократовскую уверенность в существовании абсолютной истины, в том, что именно объективная, не зависящая от человека истина является критерием всего. То, что люди могут друг с другом спорить, доказывать и аргументировать в споре, подтверждает как раз эту уверенность в том, что истина существует. Доказывает существование истины и математика, ведь математические положения очевидны и общезначимы. Недаром на вратах своей Академии Платон написал: «Не геометр да не войдёт!» Знание математики – лучшая прививка от софистики. Математик никогда не скажет: «Что кому как кажется, так оно и есть». Сократ говорил, что познать мы должны прежде всего самих себя, но, познавая самих себя, мы познаём при этом истину объективную, существующую независимо от нас. Но истина не может быть познаваема чувствами, следовательно, если истина существует объективно, независимо от человека, познаваема не органами чувств и не принадлежит материальному миру, то она принадлежит миру, отличающемуся от материального мира, – миру умопостигаемому, существующему одновременно и в человеке, и вне человека. |
|
|
