| Я спросил эту книгу у А. В-ча. Он довольно серьезно заметил, что в Академии нужно читать более серьезные сочинения, тем не менее журнал тотчас был отыскан и выдан» 580 . В Академии у студентов вошло в обычай прямо спрашивать у А. В-ча указания по различным вопросам особенно относительно сочинений, даже раньше, чем говорить об этом с профессорами, давшими темы, и он охотно исполнял все просьбы. «Для студентов он сам был ходячая и вполне доступная библиотека. Бывало, только получат темы для сочинений, спешат в библиотечные залы (в старом платоновском, теперь переделанном в столовую, здании), – говорит Н. И. Субботин , – и обступают А. В-ча с просьбами указать книги, где можно почитать на данную тему, и никто не уйдет с пустыми руками. Студентам, более даровитым и более усердно занимающимся, он оказывал при этом особенное внимание и обильнее снабжал их книгами. У него было пристрастие к немецким книгам, которые преимущественно и выписывал в библиотеку: ими-то и наделял он щедро лучших студентов» 581 . Здесь же, между шкапами с книгами, нередко происходил оживленный обмен мыслей. Разговор касался известного вопроса; профессора и студенты спрашивали указания Горского и получали от него «подробные и точные указания на всю литературу данного предмета, начиная с самых давних сочинений и до последних книжек немецких журналов, с основательной оценкой того, что сделано по известному вопросу, и с определением того, что предстоит сделать» 582 . Если скудная академическая библиотека не имела всех нужных книг, то здесь же принималось решение выписать, сообразно рецензиям, лучшие из них 583 . Не менее памятны для учеников Горского и благотворны для их развития были частные беседы. Со своими учеными и другими нуждами студенты шли на квартиру А. В-ча и встречали радушный прием. «По занятиям студенческим,– говорит один земляк А. В-ча 584 , – мне в последние годы академической жизни приходилось довольно часто обращаться к нему за советами и разного рода пособиями. Все эти посещения мне особенно памятны потому, что А. |
| Он обязывался учить воспитанников «учтивству и вежливости» и быть примером в этом и других отношениях; если, напр., ученику случится с кем-нибудь говорить, особливо с высшим или посторонним человеком, то инспектор должен был наблюдать за тем, чтобы ученик стоял прямо, говорил учтиво, не кривлялся, не чесал головы, рук и других членов тела, не смеялся, не зевал по сторонам, но со вниманием слушал говорящего и порядочно ответствовал. Инспектор должен был стараться «замечать каждого, находящегося под смотрением, склонности и привычки», о чем «рапортовать префекту, или, по рассуждению, и отцу ректору», равно как докладывать начальству и о всех других случаях, особенно экстраординарных, семинарской жизни. Он обязывался «всякое пустословие, срамные слова и песни, сказки, басни, прибаутки и всякие другие, подобные сим, грубые поступки всевозможным образом истреблять». В предупреждение всякого пусторечия инспектор должен был «подавать ученикам материи к разговорам и другому упражнению, приличные их состоянию и благородные». За проступки имел право наказывать, главным образом «усмирять, по рассуждению, постыждением». Пуще всего инспектор должен был «стараться вперять в учеников благородное честолюбие, которым бы они, яко пружиною, были управляемы в поступках». Несомненно – все эти обязанности, если не большие, возлагались и на инспектора «платоновской келлии». Выше инспекторов в организации воспитательной части семинарии были: сениоры, их помощники из студентов богословия, а над ними – из наставников семинарии–полиции-магистр 338 , нечто вроде нынешних суб-инспекторов, лицо, помогавшее префекту и ректору в несении ими служебных обязанностей. Что до платоников, то над ними наблюдал специальный опекун, один из лучших учителей академии, непосредственно сносившийся по делам воспитания платоников с самим митрополитом. Забота последнего – поручить наблюдение над новой корпорацией учащихся лучшему из учителей – явно указывает на стремление Платона создать среди студентов академии особое отделение «наилучших», выделив их из надзора обще-академической инспекции. |
| Насколько выполнены были эти указания его, или сделаны какие-либо изменения, не известно. Каково же было устройство других помещений и прочих принадлежностей Академии, можем читать в воспоминаниях одного из воспитанников этого времени. «В комнатах, – пишет он, – мы – студенты помещались человек по восьми и по десяти; рекреационных зал и отдельных комнат для занятий не было ни у нас, ни у студентов старших. Те и другие где спали, тут и занимались на общем столе; тут же в свободное от занятий время и отдыхали. Кроме сего недостатка, который впоследствии устранили, и кроме физического кабинета, который тоже устроен после, все прочие принадлежности казённо-учебного заведения новооткрытая Московская Академия имела вполне и в довольно надлежащем виде» 207 . В частности, как о главнейшей принадлежности высшего учебного заведения, – Библиотеке, читаем такие сведения: «Библиотека немедленно же была составлена из книг, принадлежащих библиотекам – прежней Славяно-Греко-Латинской Академии и бывшей Троицкой Платоновской Семинарии, и судя поэтому, могла быть удовлетворительна. Для приведения же в надлежащий порядок академической Библиотеки приложено было особенное попечение. Библиотекарем был определён Соборный Иеромонах Гермоген, который, не имея лекций по своей кафедре до открытия старшего богословского курса, занимался целых два года единственно должностью библиотекарской. Успех его тем более был несомненен, что он и прежде был библиотекарем в Славяно-Греко-Латинской Академии. Для скорейшего же успеха были назначены о. Гермогену в помощники два студента – Николай Терновский и Платон Доброхотов, которым назначено было за это и жалованье 208 . «Больница, – говорит тот же воспитанник, – устроена была отдельно от Академии в саду, деревянная, довольно просторная и удобная; имела восемь кроватей, но могла вмещать и до пятнадцати. При больнице были штаб-лекарь, фельдшер, трое служителей и достаточная аптека с надписью: Врачу, исцелися сам! Надпись эту сделал митрополит Платон, говорят, в напоминание одному бывшему при Семинарии лекарю, пьянствовавшему частенько, но умному; и Академия не уничтожила этой надписи» 209 . |
| Очевидно, что хотя в кантовской вещи в себе и можно уловить некий отдаленный отзвук платоновских идей, тем не менее затруднительно было бы относить кенигсбергского мыслителя к тем, кто «близко держался» системы гения античной философии. Также очевидно, что в трудах святителя Филарета не удается найти отзвука кантовских идей или кантовской проблематики, тогда как русский платонизм безусловно во многом берет начало именно от него (что признают как поклонники, так и критики этого направления). Однако в той же самой петербургской академии совсем немного времени спустя, после того как ее первый ректор стал московским Владыкой, появился профессор и также будущий святитель, в богословском наследии которого Кант занял совсем иное место. Имя этого профессора – иеромонах Иннокентий (Борисов) . 2 Как известно, святитель Иннокентий получил образование в Киевской академии, возглавив ее первый пореформенный выпуск по разрядному списку. Важно при этом, что в Киеве уже тогда самое серьезное внимание уделяли современной философии, в том числе немецкой 4 . Инициатором такого подхода, отчасти несогласного с цитированным выше положением устава, был И.М. Скворцов, выпускник Санкт-Петербургской академии, преподававший в Киеве с 1819 г. 5 Именно он знакомил студентов с Кантом и разбирал с ними его сочинения, не только критикуя их, но и указывая на «заслуги» Канта перед религией 6 . Получив такую философскую «закваску», иеромонах Иннокентий по окончании академии был в свою очередь вызван в Петербург, где преподавал обличительное богословие. В отделе рукописей РГБ сохранился рукописный конспект его лекций по этому предмету, принадлежавший А.В. Горскому 7 . Их фрагмент под именем трактата «О неологизме или рационализме» был опубликован еще при жизни святителя 8 и потом переиздавался неоднократно в его собраниях сочинений 9 . Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что этот фрагмент заметно отличается от соответствующего раздела лекций. Он, прежде всего, сильно сокращен и во многом именно за счет обзора и критики кантовской системы, поэтому остановлюсь теперь подробней на сохранившихся в рукописи высказываниях святителя в этом отношении. |
| Платоник был наилучший из лучших. Недаром в преданиях даже недалекой старины платоник, отличавшийся от остальных студентов и костюмом и особым, если можно так сказать, стилем учености, слыл за какого-то сверхчеловека, до которого далеко было простым смертным. И мы видим, что, действительно, за все время существования платоновского института в состав его входили студенты исключительные по дарованиям, кончавшие курс б. частью первыми по разрядному списку, почти всегда магистрами и редко простыми кандидатами, занимавшими, позднее, видные должности на церковно-общественной службе. Так, из числа 25 платоников, значащихся по спискам Моск. Дух. Академии, со времени ее бытия в Троицкой лавре до года прекращения института платоников (1814–1860), окончивших курс первыми магистрами было 12; вторыми – 4; вообще магистрами 21 (сверх указанных, кончили курс под 5, 7, 8, 16, 18) и кандидатами 3 (под 25, 33, 34) 329 . Один, впоследствии проф. Харьк. университета, И. В. Платонов, выбыл из акад. до окончания курса. Мы не имеем сведений о том, под какими в разрядных списках оканчивали курс платоники в славяно-греко-лат. академии; но принимая во внимание, что большинство из них были учителями преимущественно языков или др. предметов в самой же академии или в университете и др. учебн. заведениях, двое занимали священнические места в Москве, в сане протоиереев, вероятно, быв тоже первоначально учителями, и один был светским чиновником, – надо думать, что и платоники слав.-гр.-лат. академии принадлежали к наилучшим студентам 330 . Среди остальных студентов платоники выделялись и костюмом. Одежда воспитанников духовных школ в XVIII и нач. XIX в. была разнообразна по форме и цвету. Так, в 1743г. «униформа троицких семинаристов состояла из суконных немецких кафтанов василькового или лазоревого цвета, подложенных стамедом или крашениною, с медными пуговицами, обложенными гарусом. Лацканы и обшлага на мундирах были из красного сукна. Под кафтаном надевался красный камзол, обложенный также гарусом. |
| утвержден исполняющим должность доцента академии по кафедре истории философии. В апреле 1911 г. был рукоположен ректором академии епископом Волоколамским Феодором (Поздеевским) в сан диакона, а затем – в сан священника. С 1912 г. он служил в Сергиево-Посадской церкви приюта сестер милосердия Красного Креста. За время преподавания в академии (1908–1919) Флоренский создал ряд оригинальных курсов по истории античной философии, философии культуры и культа, кантовской философии, разделы которых были выборочно опубликованы. Оценивая вклад Флоренского в изучение платонизма, А.Ф. Лосев писал, что Флоренский дал «концепцию платонизма, по глубине и тонкости превосходящую все, что когда-нибудь я читал о Платоне». «Новое, что вносит Флоренский в понимание платонизма, это – учение о лике и магическом имени. Платоновская Идея – выразительна, она имеет определенный живой лик» (Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993. С. 692–693). После защиты диссертации в 1914 г. на степень магистра богословия Флоренский был назначен экстраординарным проф. академии по кафедре истории философии. В этом же году отдельным изданием вышел самый известный его труд «Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи» (М.: Путь, 1914). С 1912 по 1917 г. Флоренский – редактор журнала «Богословский вестник». После революции он продолжал читать лекции в различных аудиториях (изданы в собр. соч.). С 1920 г. Флоренский начал работать на московском заводе «Карболит», а затем перешел на исследовательскую работу в Главэлектро ВСНХ РСФСР. В то же время он вел экспериментальные работы в Государственном экспериментальном электротехническом институте, стал заведующим лабораторией испытания материалов, созданной им самим. В своих сочинениях он продолжал углублять темы богословия и философии. В 1921 г. Флоренский был избран проф. ВХУТЕМАС’а по кафедре «Анализ пространственности в художественных произведениях». С 1927 г. Флоренский один из редакторов «Технической энциклопедии», опубликовал в ней ок. 150 статей. |
| После смерти хозяина остались четыре раба, а рабыню Артемиду он отпустил на волю по завещанию. И еще есть приписка — «долга никому не имею». Зато каменотес Евклид так и остался Платону должен три мины. Погребение Платона совершили в Академии. Роднее для него не было места. Платон справедливо говорил, что страсть к славе — это последнее одеяние, которое мы сбрасываем с себя, умирая. Но эта страсть проявляется в нашей последней воле, в похоронах и надгробиях. Недаром, по свидетельству древних писателей, на гробнице философа начертали три надписи. Первая гласила: Знанием меры и праведным нравом отличный меж смертных, Оный божественный муж здесь погребен Аристокл. Если кому из людей достижима великая мудрость, Этому — более всех: зависть — ничто перед ним. Вторая: В лоне глубоком земля сокрыла останки Платона, Дух же бессмертный его в сонме блаженных живет. Сын Аристона, ты знал прозренье божественной жизни И меж достойнейших чтим в ближней и дальней земле. И третья, как говорят, позднейшая: Кто ты, орел, восседящий на этой гробнице, и что ты Пламенный взор устремил к звездным чертогам богов? Образ Платона души я, к Олимпу полет устремивший, Тело ж земное его в Аттике мирно лежит. Почти через восемьсот лет после смерти Платона философ Олимпиодор вспоминал стихи, по преданию, выбитые на могиле Платона. Двух Аполлон сыновей — Эскулапа родил и Платона, Тот исцеляет тела, этот — целитель души. В Академии перс, сатрап Митридат, воздвиг, как мы уже говорили, статую Платона с надписью: «Митридат персидский, сын Родобата, посвящает Музам этот образ Платона, работу Силаниона». Филипп Македонский глубоко чтил философа, афиняне, в свою очередь, поставили ему памятник недалеко от Академии. Сам о себе Платон ничего не писал и упомянул себя лишь дважды — в «Апологии» и «Федоне». Но, когда его спросили однажды, будут ли о нем писать, он ответил: «Было бы доброе имя, а записчики найдутся». Доброе имя Платона утвердилось на века, и римлянин Брут, последний республиканец, убийца Цезаря, оказался воспитанным на платоновском учении, полагавшем ненавистным любое проявление тирании. Платон умер, а деревья в садах Академии разрастались, и до самого конца античности шли туда в поисках высшей мудрости люди, памятуя, что главное не просто овладеть этой мудростью, но вечно стремиться к ней. |
| Сопоставляя строй жизни платоников, определяемый уставом, с условиями жизни остальных студентов академии, мы находим, что институт платоников, сохраняя в некоторых частях черты, сходные с обще-академической жизнью, в других отношениях, действительно, выделялся на фоне этой жизни. Так, прежде всего, все платоники неизменно отличались своим названием не только в академии, но и по выходе из нее. Нам известен один только случай, когда название Платонова было снято самим митрополитом. В 1806 г. учитель академии Петр Платонов-Самарин объявил желание поступить в Петербургский педагогический институт. Митрополит согласился уволить его, но сделал следующее замечание по поводу его выхода: «Я кошт положил на содержание учеников Платоновых единственно в том намерении, чтобы они обучались в пользу Церкви и быть им в духовном звании; почему учитель Платонов и почитается нами поступившим против оного намерения, и издержанный на него кошт употреблен напрасно: однако, когда он не захотел быть в духовном звании, то его отправить немедля, только Платонову более сим прозванием не именоваться»! 328 Уже не говоря о том, что этот исключительный случай снятия названия Платонова с Самарина скорее подтверждает мысль о сохранности, при условиях этого названия за корпорантами, мы знаем, что оно сохранялось за платониками и помимо их службы на духовном поприще. Таковыми, напр., были: Ив. Вас. Платонов, профессор-юрист в Харьковском университете (1835–1856), Ив. Матв. Терновский-Платонов – выпуска 1826 г., преподаватель Александровского сиротского института и с 1837–39 гг. – Московск. университета; общеизвестный Η. П. Гиляров-Платонов и др. Название Платонова, т. о., было специальной принадлежностью лица, принадлежавшего к платоновскому институту. Далее – платоники непременно отличались талантами, исключительными способностями, добрым учением и нравами. В академию, по общепринятому порядку, по крайней мере, со времени преобразования славяно-греко-латинской школы и перевода ее в 1814 г. к Троице, поступали только лучшие студенты из семинарий, как это делается и теперь. |
| Но деревья выросли снова, и прекрасный тенистый сад просуществовал до конца античности. В самой школе, или «доме муз», племянник Платона Спевсипп установил изображения Харит, а знатный перс Митридат водрузил в Академии через несколько лет после ее открытия статую Платона работы скульптора Силаниона, с посвятительной надписью. Об этом изображении Платона можно судить по известному сохранившемуся бюсту Платона, для которого скульптура Силаниона служила оригиналом. Здесь же, в Академии, когда Платона уже не было в живых, его ученики торжественно праздновали ежегодно 7 таргелиона (как мы уже знаем, 21 мая) — день его рождения. Они вспоминали Платона наподобие древнего героя, основателя, или эпонима, святилища философии. Неподалеку за стенами сада находилась могила Платона. По закону должность главы Академии была выборной, но, как рассказывают, выборы произошли лишь дважды, обычно глава школы сам назначал своего преемника. Чтобы содержать в порядке дом и сад, следить за трапезами, кухней, жертвоприношениями, нужны были специальные служители, хотя весь обиход был достаточно скромным. На каждый день месяца из числа слушателей назначались «архонт», или глава учеников, а также «приноситель священных жертв» и «служитель муз». Наряду с учителями преподавали их помощники из числа оканчивающих и уже опытных учеников. Здесь занимались не только философией, математикой и астрономией, но и литературой, изучали законодательства разных государств, естественные науки, в том числе ботанику. Некоторые из учеников особенно увлекались изучением природы и ее законов, в числе таковых был Аристотель (384–322 гг.), двадцать лет проведший в платоновской Академии и только в сорок лет, зрелым ученым, уже после смерти Платона, получивший возможность открыть свою собственную школу — Ликей. Многие годы до этого момента Аристотель с разрешения Платона вел занятия в стенах Академии. А однажды, как несколько иронически рассказывают древние, когда, будучи уже стариком, Платон ненадолго уехал, Аристотель стал обучать в том же самом месте, где обычно беседовал Платон со своими учениками. |
| Напутствую Вас на новое ваше служение искренним желанием Вам полного здравия и благопоспешения во всех делах ваших. Не оставьте нашей академии без вашей помощи, когда она ей будет потребна. Не лишите меня удовольствия читать ваши послания из Северной столицы. О нуждах наших я не премину писать Вам. Испрашивая Вашего Архипастырского благословения, с глубочайшим уважением и сердечною преданностию имею честь быть Вашего Высокопреосвященства нижайший послушник Ректор м. д. академии протоиерей С. Смирнов “. 16-го числа получено было мною два письма: одно из Москвы, другое из Владимира. Из Москвы от 23-го числа писал мне Редактор, Душеполезного Чтения, протоиерей В. П. Нечаев 727 : „Приношу Вам глубочайшую благодарность за пожалова- (Продолжение следует). Журналы собраний Совета Московской Духовной Академии за 1905 год//Богословский вестник 1906. Т. 1. 2. С. 113–176 (4-я пагин.). —113— ской школы, по-видимому, склонялся к арианскому учению о „двух логосах“ (как имманентной личной способности Отца и как демиурге) и поэтому подвергался упреку со стороны православных полемистов-Платоников в „примышлении другой некой ипостаси, которая старше Единородного“ и даже в признании пяти ипостасей 728 . Будучи антиохийцем по своим онтологическим убеждениям, Евномий, однако, как мы уже заметили, пытался обосновать их на почве платоновскодиалектико-рационалистической гносеологии. По его воззрению, существуют два вида познания, которым соответствуют и два вида имен – познание самых сущностей (τς οσις οτς) чистым разумом (καθορ λγ) и познание через энергии и дела или действия (δι τν νεργειν ξετσεως, ν κ τν δημιουργημτων κα τν ποτελεσμτων διακρνομεν) 729 . Применяя эти методы познания по отношению к Божеству, Евномий приходил к следующим выводам. Через наблюдение над красотою и разумностию мироздания мы приходим лишь к познанию Единородного, как творца мира, но никоим образом не Отца. Но если видимая тварь ничего не может возвестить нам о природе Отца, то к познанию Его мы приходим именно путем чистого разума, через диалектический анализ понятий (имен) „нерожденный“ и „рожденный“. По взгляду Евномия, имена, усвояемые нами предметам, не суть произведения человеческого творчества, но в них „Открывается премудрость Бога, свойственно и естественно приспособившего названия к каждому сотворенному предмету“, – они являются выразителями самой их сущности 730 . Это учение очевидно напоминает платоновский рационалистической взгляд на понятия, как выражения вечных идей, – как это было подмечено уже Григорием Нисским : „Говорит это, вероятно, или сам прочитавши Кратилла, разговор Платонов, или услышав от кого-либо из читавших 731 . От этих имен, выражающих самую сущность предметов, Евдомий отличал имена, „наименованные людьми“ |
|
|
