| Однако последующие глубокие раздумья писателя над современностью привели не только к разрыву с Катковым, но и к переоценке всей своей общественно-литературной позиции 60-х и начала 70-х годов. Лесков до конца своих дней остался далеким от солидарности с революционно-демократической идеологией, но критическое отношение к существующему порядку, позиция правдивого художника-реалиста были глубоко отличными от тех реакционных убеждений, которые он воинственно защищал на первом этапе своего творчества. В ряде своих писем и печатных заявлений Лесков признает (правда, с оговорками) ошибочность романа «Некуда», а тем самым и последующих антидемократических выступлений; вместе с тем он стремится выделить то ценное и правдивое, что содержалось в первом романе. Уже в 1871 году в цитировавшейся нами подарочной записи к роману Лесков заявлял: «Роман этот носит в себе все знаки спешности и неумелости моей». Но тут же говорится: «Я его признаю честнейшим делом моей жизни, но успех его отношу не к искусству моему, а к верности понятия времени и людей «комической эпохи». Покойный Аполлон Григорьев, впрочем, восхищался тремя лицами: 1) игуменьей Агнией, 2) стариком Бахаревым и 3) студентом Помадой. Шелгунов и Цебрикова восхваляют до днесь Лизу, говоря, что я, «желая унизить этот тип, не унизил его и один написал «новую женщину» лучше друзей этого направления». По истине я никогда не хотел ее унижать, а писал только правду дня…» («Шестидесятые годы», стр. 354). В «Авторском признании» 1884 года Лесков говорит о «Некуда»: «Я терпел самые тяжелые укоризны именно за то, что списал то, что было, и потом это же самое вменено мне в «тенденциозность», которою попрекают меня и доселе. Тенденция от французского tendance или от латинского tendere значит тянуть, стремиться, иметь склонность, направление. К чему же я тянул в «Некуда»… Я ни к чему не тянул. Я только или описывал виденное и слышанное, или же развивал характеры, взятые из действительности. Я даже действовал во вред той тенденции, которую мне приписывают…» (там же, стр. 345). Далее писатель говорит об образе Райнера-Бенни, справедливо отмечая в нем положительные черты. Однако автор пока что ничего не заявляет по поводу других лиц романа, изображенных явно искаженно. Лишь в письме 1891 года к М. А. Протопопову (по поводу статьи последнего о творчестве Лескова «Больной талант») говорится об определенных заблуждениях писателя в период создания «Некуда». Заявляя о своем расхождении с Катковым, Лесков приводит его слова о себе: «Он совсем не наш». Он был прав, но я не знал: чей я?.. Я блуждал и воротился, и. стал сам собою, — тем, что я есмь». Образ Белоярцева Лесков также признал «ошибкой», но «не злобой» (там же, стр. 381). Оценивая статью Протопопова, тогда же в письме к Гольцеву Лесков говорил: «Лет 15–20 назад многие его замечания помогли бы мне избежать множества ошибок, о которых я, конечно, сожалею» (там же, стр. 382). |
| нить, что же такое было, что-то противное. И вот когда убирала гусарчика в коробку, Виктор Алексеевич, помогавший ей снимать с елки стеклянные шарики, уронил один на большое блюло, и шарик разбился в блеске. И она вспомнила «тошный» сон. Сон был бессмысленный, но Дариньке показался вещим. Входит она в богато украшенную комнату, еде на высоких полках стоят открытые пироги с вареньем н разноцветные торты с фруктами. А на голом столе белое блюдо, и на нем красивое яичко, будто фарфоровое, прозрачное, и кто-то велит ей: ешь! Она разбила яичко ложечкой и с удовольствием стала есть: необыкновенно вкусно. И вот что-то в желточке затемнело, она потрогала ложечкой, поддела что-то шершавое… и увидела, что это дохлая крохотная мышь! Она отшвырнула с отвращением яичко, а мышь вывалилась, вся склизкая, и вдруг заюлила по столу. Даринька проснулась от тошноты и страха, подумала, что будет что-то ужасно гадкое, и забыла сон. Но весь день томило ее чувство тошной тоски и страха. Теперь, к ночи, это чувство тоски усилилось и вылилось слезами. Сердце ей говорило, что неприятное связано с «гусарчиком», и она старалась избыть это «неприятное», успокаивала себя, что оно уже миновало,- Вагаев поцеловал ей руку под перчаткой,- что «неприятное» было в его словах «единственной вам дам знак, что только о вас и думаю», и дал знак, козырнув на глазах у всех, и теперь за нее страдает, и ей это очень неприятно. Успокаивала себя, но знала, что неприятное не это: напротив, в этом было что-то захватывающее, ликующее, сладко-томящий грех. Неприятное еще будет, будет,- томило сердце. Даринька заставила себя войти в «детскую», помолиться. Затеплила угасшие лампадки, прочла зачинальные молитвы,- и не могла молиться: что-то мешало ей. Спрашивала с мольбой, растерянно: «Господи, что со мной?..» - но мысли бежали от молитвы. Взглянула истомлснно на зачатую по бархату работу-вышивание- на неоконченный василек синелью, плат на ковчежец с главкой великомученицы Анастасии-Узорешительницы, подумала - не сесть ли за работу? - и не могла. Томило ее укором: какая стала! И к обедне сегодня не ходила, стала совсем язычница. И мысли были совсем не здесь. Спрашивала с тоской молящей: «Господи, что со мной, дай силы!..» - но слова падали рассеянно и пусто. Как всегда к ночи, топилась лежанка, полыхала. В пламени от нее светился розовым серебром оклада образ Рождества Богородицы. На голубом подзоре розовели серебряно-шитые цветы, золотые пчелы и колосья, в венке из золотой вязи, словами тропаря: «В рождестве девство сохранила еси». Даринька горестно смотрела на святые буквы, на этот подзор-дар-счастье, некогда принесенный ею с матушкой Агнией на Пасхе, когда пышно цвела сирень…- вспомнила, что надо сюда другую святую песнь, а это тропарь Успению… - и почувствовала, как жжет у сердца. Сердце теплело, отходило, в глазах наплывали слезы. Даринька упала на колени и излилась в молитве. |
| Не менее отвратительным кажутся мне и такие, например, эпизоды. Уборщица. Девочка, ты уходи отсюда, ты мне мешаешь пол мыть. Девочка. Не уйду. Мне мама велела: “Как бы, говорит, она чего не взяла”. – Я выйду замуж за Вову, – говорит четырехлетняя Таня, – у него красивый костюмчик, и за Петю тоже: он подарил мне копеечку. – А как же Леша? Ведь у него столько игрушек! – Что ж! Придется мне и за него выходить. У Люды и Саши отец пьянствует, тиранит семью. Люда: – Мама, и зачем только ты на папе женилась! Нам бы, знаешь, как втроем было хорошо! Хочется надеяться, что пошлые нравы, отразившиеся в этих одиннадцати эпизодах, отойдут мало-помалу в далекое прошлое! Ибо с каждым годом у меня все больше накапливается фактов, свидетельствующих о трепетно-чутком внимании великого множества советских родителей к душевному развитию их ребят. “Уважаемый товарищ Чуковский, – пишет мне один молодой инженер, – мы обращаемся к Вам, как к детскому писателю, за советом несколько необычного характера. В связи с ожиданием рождения ребенка мы оба хотели вести “летопись” его жизни от до 3–4 лет так, чтобы создалась фотография формирования ребенка, его чувств, речи, физического развития…” Ребенок еще не родился, но у будущих родителей так огромно уважение к нему, к его будущим чувствам, речам и поступкам, они так верят в значительность его психической жизни, что заранее, еще до его появления на свет, готовятся стать летописцами самых первых его криков и лепетов и, придавая этому делу великую важность, обращаются за советом к профессиональным писателям. Еще характернее письмо, полученное Агнией Львовной Барто от некиих юных супругов: “…С какого возраста давать детям Пушкина? И когда давать им читать Маяковского?” Можно было подумать, что речь идет о подростке или, по крайней мере, о школьнике пятого класса, и лишь в самых последних строках обнаружилось, что родители сильно поспешили со своими вопросами, так как в ту пору их сыну было всего лишь… четыре месяца! Подобных писем становится все больше. И каждое из них продиктовано таким уважением к ребенку, какого не было и быть не могло в прежней, ветхозаветной России. |
| Перед изнемогавшей от липкой жары Агнией Львовной вдруг оказалась тихая деревенская речка с чистым песчаным дном. Она разулась и ступила в воду; и ногам тотчас стало прохладно и легко. Она потихоньку заходила в реку, и приятная, освобождающая и освежающая прохлада медленно поднималась от ног к голове; Агния стояла по шею в воде, лицо ее овевал ветерок, а вода смывала с тела остатки жара. А Лике Казимировне снилось детство. Она каталась на санках, угодила в сугроб и почему-то никак не могла из него выбраться, просто сидела, тихонько плакала и замерзала. И вдруг пришел папа, поднял ее на руки, отнес домой, раздел и стал осторожно опускать в ванну с горячей водой. Ах, какие теплые руки были у папы, какой нежный пар поднимался от ванны, как мгновенно согрелись, коснувшись горячей воды, ледяные пальцы ног! Ее тело постепенно погружалось в воду, и нежное тепло поднималось все выше и выше по телу, и вот уже все оно согрелось и распрямилось в блаженной и теплой истоме. Димон, как ни отказывалась от его дальнейшей помощи Варвара Симеоновна, все-таки помог ей перенести к Агнии Львовне раскладушку и только потом удалился, на прощание заверив ее, что с Гербалайфом — он сказал «с Андреем» — все теперь тоже будет в порядке. Проводив Димона, Варвара Симеоновна прилегла отдохнуть на раскладушку и нечаянно уснула. Спала она недолго, всего с полчасика, но короткий безмятежный сон освежил и укрепил ее. Она встала, подошла к подругам и уже на глаз поняла, что температура у них спадает — пылавшее лицо Агнии остыло и стало просто румяным, а Ликино синее личико согрелось и порозовело. И лбы у обеих были покрыты мелкими капельками пота. «Наверняка вспотели, переодеть бы надо», — подумала Варвара. Они одновременно открыли глаза и тут же посмотрели на Варвару Симеоновну. — Варежка… — сказала Лика. — Варежка, я, кажется, умираю. Позови мне врача… — Варенька… — сказала Агния. — Варенька, я, кажется, всерьез заболела. Позови мне батюшку… — Ох, слава Богу, пришли в себя! Сейчас, сейчас, мои хорошие… Будет вам и священник, и врач, хоть милиционер — кто хотите! |
| «Помни-ты моя жена, до смерти..,» Это был миг светлейший,- их любви начальной. С этого дня Даринька стала привыкать, ручнеть. С этого дня она называла его- «милый», но «ты» ее пугало. Перед Казанской, в спальне, затеплилась неугасимая лампадка. В комнатах висели образа, разысканные в сундуках, старинные. Она все спрашивалась, можноли повесить, купить лампадку, можно ли пойти ко всенощной. Он говорил ей, с укоризной: «Да-ра, как же тебе не стыдно! тебе в с е можно, ты - хозяйка, моя жена». Она вздыхала. Целый день сновала она в доме, по хозяйству, ходила за покупками, стряпала, стирала даже. Он предлагал ей нанять прислугу, говорил, что средств у них достаточно, лучше пусть читает, развивается, ручки ее дороже всяких денег. Она сказала, что лучше без прислуги, она к прислуге не привыкнет, и… ей стыдно. Что стыдно? Она сложила у груди ладошки и поглядела осиявшим взглядом. Он подошел к ней и нежно обнял. Она шепнула: «Лучше… быть одним». Он радовался, что она ручнеет: «Ты» еще не говорит, но уже шепчет. Так приучаются петь птицы в клетке, щебечут робко. В квартире все было прибрано, уютно, чисто, завелись цветы. Он удивлялся, как мало она тратит, как хорошо она готовит, лучше ресторана. И вот однажды, возвратясь со службы, дал ей какую-то тетрадку и велел хранить. Она спросила, что это за тетрадка. Это был вклад на ее имя в банке - десять тысяч. Она взглянула на него молящим взглядом, глаза наполнились слезами. Зачем ей деньги? Он сказал - мало ли случиться может… с матушкой Агнией случилось. Она перекрестилась, прошептала: «Господи, спаси…» - и отдала ему тетрадку. Он сунул ей тетрадку за кофточку, где крестик, якорек и сердце. Она заплакала: «Не надо… страшно». Сама вскопала в саду клумбы, купила летников и посадила - георгины, петунии, горошек, резеду и астры - цветы обителей. Каждый вечер он слышал шорохи поливки, легкие шажки, гремь жести лейки. Курил и думал - благодарил к о г о-т о: «Как хорошо… чудесно… Дара… д а р?..» Как-то, в конце июля, сидели они в ночном саду, вдыхали сладкий аромат петуний. Звезды бороздили небо. Они сидели - «Вот еще, еще… упала!». Он сказал на звезды: «Когда-то искал я, т а м…» Она спросила: «Что искал, кого?.. Бога, да?..» Он не ответил. Она опять спросила, робко: «Что же, нашел?..» Он притянул ее к себе, нашел ее дыхание и поцелуями шептал ей: «Нашел, тебя, пресветлую… в ту ночь… когда искал я Бога… и - д а р нашел Его». |
| — Я тоже нашел тебя. Я не верю, что ты умерла. Лазарю казалось, что он оглох: шум города, гудение ветра, пение птиц, речи людей — все исчезло. Он вылез из машины, пошатываясь, подошел к лежавшей на мостовой рыжеволосой незнакомке и почему-то плачущему над ней, непонятно откуда взявшемуся Музыканту. Будто во сне, перед Лазарем возникла Синильга. «Ты жива!» — хотел крикнуть он, но не услышал своего голоса. Ее дорогое, любимое, желанное и единственное в этом мире лицо почему-то было искажено такой болью, что ему стало страшно… Он понял, что убил. Как и Музыкант, Лазарь опустился рядом с Агнией на колени и, глядя на ее черную кожаную куртку, подумал: «Надо же, столько крови вокруг, а на черном она почти не видна…» Ему вдруг вспомнились слова слышанной когда-то давным-давно песни: «Красное на черном. Красное на черном. Красное на черном…» Глава пятьдесят первая. Живой Журнал/Live Journal: Inok (8) Упование …если и погибнем на этой войне, то как воины Христовы… «В тюрьме был и вы посетили Меня…» Письма из зоны для малолетних преступников — послание к нашим сердцам… Услышим ли? Вот, например, такое. Пишет Лена Сладких из рязанской колонии: «Этот день я никогда не забуду! День моего ареста! Еще накануне я знала, что меня арестуют. Я просто уже смирилась с этим. Утром в одиннадцать часов мы с мамой пришли в милицию. Мама очень надеялась, что меня простят, дадут последний шанс, и мы вернемся домой. Все произошло очень быстро, я даже не успела крикнуть: «Мама!» Стояла как каменная — делай со мной, что хочешь. Просто смотрела в глаза мамы, глаза, наполненные слезами, болью, печалью. Я читала в ее глазах молитвы. Ее не подпустили ко мне, ее держали… А мама рвалась, как голубь в клетке, когда меня стали уводить. И все-таки она вырвалась и обнять, и поцеловать меня смогла. А я шла молча и даже не смогла обернуться назад. Боялась увидеть ее умоляющие глаза. Я больше никогда в жизни не хотела бы увидеть такие глаза мамы. Вот такой у меня был день, который я запомнила на всю жизнь». О неразделённой любви |
| В марте с.г. Институт демократии и сотрудничества совместно с Императорским православным палестинским обществом выступили организаторами международной конференции «Сирия, путь к миру». Мероприятие состоялось в женевском Дворце Наций, где размещается европейская штаб-квартира ООН. В работе конференции приняли участие руководитель Института Наталия Нарочницкая, заместитель главы ИППО Елена Агапова, настоятельница женской обители святого Якова в Каре (Сирия) Агния-Мариам де ля Круа, а также генеральный секретарь Комитета по общественно-национальному примирению «Мусалаха» шейх Мохаммад Набиль-Фейад. - Наталия Алексеевна, как зародилась идея этой конференции? Наверно, непросто было без проблем провести мероприятие, суть которого диаметрально отличается от того, как освещаются на Западе события в Сирии? - Как только мировые «покровители демократии» запустили механизм так называемой «арабской весны», эти темы стали предметом нашего обсуждения в Париже, в Институте демократии и сотрудничества. Сначала мы провели мероприятие по Ливии, в котором, кстати, принимал участие бывший министр иностранных дел при Миттеране – Ролан Дюма, который с большим скепсисом говорил о нынешней политике Франции. Он высказывал недоумение: почему Франция должна быть чуть ли не застрельщиком и локомотивом столь опрометчивой политики, и напомнил, что в своё время президент Миттеран категорически отказался от идеи ударов по Ливии, которую навязывали Соединённые Штаты. Франция в 80-е годы отказалась и предоставить своё воздушное пространство для бомбардировщиков НАТО… Разрушительные процессы перекинулись на Сирию, и мы провели в декабре прошлого года круглый стол по событиям в этой стране с упором на нарушение международного права и прав человека. Мы познакомили французскую общественность с настоятельницей монастыря святого Якова – католической монахиней из Сирии Агнией-Мариам де ля Круа. Она рассказывала о зверствах боевиков, о том, как они жгли монастыри и убивали христиан. Она начала самоотверженную деятельность, ездила по разным христианским странам, в том числе и по патриархатам Ближнего Востока, призывая обратить внимание на эти страшные факты, на то, что в регионе рушится баланс между конфессиями, между этническими общинами. Матушка – панорамно мыслящий человек, понимает и геополитику, и законы дипломатии. Она высокообразованна, прекрасно говорит на четырёх языках. У неё брали интервью и Russia Today, и наши православные сайты. Она приехала к нам на семинар по Сирии и выступала академично, мудро, опираясь на бесспорные аргументы, которые весомы именно для западного общества. Мы увидели взаимопонимание в наших оценках происходящего. Вот тогда и родилась идея выступить вместе с представителями сирийской глубинки в международных структурах. |
| Осенью 2010 года монахиня Нимфодора стала благочинной обители, но в скором времени преосвященный Вениамин (Зарицкий), тогдашний епископ Пензенский и Кузнецкий, принял решение о возрождении монашеской жизни на горе Шихан в Никольском районе, где некогда был Покровский монастырь. К тому времени усердием протоиерея Владимира Кознова, настоятеля Казанского храма в соседней Ахматовке, на Шихане уже был построен небольшой бревенчатый храм во имя преподобного Сергия Радонежского. Вместе с монахинями Агнией (Новосельцевой) и Вероникой (Мельниковой) мать Нимфодора отправилась на Шихан. Первоначально предполагалось, что сестры из Троицкого монастыря Пензы будут сменять друг друга. Но сложилось так, что матушка осталась здесь навсегда. Она рассказывала, что когда приехала в это место, то поняла, что хочет здесь провести свою жизнь, и была уверена, что это место находится под покровом Игумении монастыря — Пресвятой Владычицы Богородицы. Мать Нимфодора считала, что главным является возрождение устава: это как пульс монастыря, без которого невозможна его жизнь. И восстановление Шиханской обители началось с установления уклада, с молитвы: утренние и вечерние молитвы, монашеское правило, полунощница и ежедневное чтение Псалтири. Для сестер было важно обрести преемственность с дореволюционной монастырской традицией, сохранить настоящий монастырский дух. Первое время сестры жили в Новой Селе, пока на Шихане не был устроен сестринский корпус с трапезной и просфорня. В июне 2012 года митрополит Пензенский и Нижнеломовский Вениамин заложил Покровский храм. Второго октября 2013 года по ходатайству епископа Кузнецкого и Никольского Серафима решением Священного Синода Покровский монастырь был возрожден, а его настоятельницей назначена монахиня Нимфодора. Четырнадцатого октября, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, преосвященный Серафим совершил в обители Божественную литургию, за которой возвел мать Нимфодору в сан игумении и вручил ей игуменский жезл. Десятого июня 2017 года епископ Кузнецкий и Никольский Нестор совершил великое освящение Покровского храма. За труды по его созиданию игумения Нимфодора была награждена орденом преподобной Евфросинии Московской |
| Домой отец Илия и Евгения Леонидовна ехали в одном вагоне с очень уважаемым протоиереем С. Лебедевым. На душе было грустно-торжественно, потеря старца была и утратой, но в не меньшей мере и духовным утешением. Они хорошо сознавали, что он, их дорогой старец, всю жизнь стремившийся к Господу, всегда себя приготовлявший к минуте смерти и к ответу пред престолом Божиим, наконец достиг желанной пристани и теперь вместе со всеми святыми молит о своих духовных чадах преблагого Господа. На небесном своде Церкви зажглась новая яркая звезда, новый усердный молитвенник, наш дорогой старец отец Алексий. Вечная ему память! Перенесение останков старца в Зосимову пустынь 57 В 1953 году останки старца Алексия были перенесены на Старое (Северное) городское кладбище Сергиева Посада 58 . Перенесение совершил духовный сын старца С. М. Боскин (†19 января 1992 года в сане протодиакона), женатый на внучатой племяннице отца Алексия Агнии Николаевне Беневоленской (†1977), дочери его любимого племянника – отца Николая Беневоленского. Старец Алексий был перезахоронен рядом с родными С. М. Боскина: малолетней дочерью Ниной, матерью Клавдией Николаевной Боскиной и тещей Агнией Владимировной Беневоленской. Урну с прахом Михаила Федоровича тоже перенесли в могилу старца. Могила иеросхимонаха Алексия на Старом (Северном) кладбище Сергиева Посада (до прославления старца и обретения его мощей) В 1992 году началось возрождение Зосимовой пустыни. Расположившаяся когда-то в ограде монастыря воинская часть до сих пор остается на его территории. Здесь в качестве призывников проходят срочную службу некоторые воспитанники Московской Духовной семинарии. Они помогают в востановлении обители, поют в церковном хоре. Богослужения совершаются в главном монастырском храме, освященном в честь Смоленской иконы Божией Матери. 25 июля 1994 года, по благословению преосвященного Евлогия, епископа Владимирского и Суздальского, было совершено перенесение останков старца Алексия в Зосимову пустынь. В пять часов утра известный археолог С. А. Беляев приступил к извлечению останков старца Алексия. Ему удалось обнаружить кости и череп с нижней челюстью отдельно, завернутые в монашескую мантию, и тапочки. Мантия, по свидетельству родных, принадлежала самому отцу Алексию. При раскопке могилы присутствовали внучатые племянницы старца Нина, Вера и Елена (Николаевны), В. М. Сатаева, дочь последней, и Татьяна Сергеевна Боскина, дочь С. М. Боскина. Также присутствовали настоятель и братия Лукиановой пустыни Владимирской епархии, настоятельница Александровского Успенского женского монастыря игумения Иоанна и другие. |
| 63. Донышко, по рис. Garrucci, 178,8 Если мы, в заключение этого обзора изображения Божией Матери Оранты, попробуем сопоставить эти образы хотя бы с типами римских весталок или сохранившимися от языческой древности статуями молящихся (точнее, в положении адорации, чем собственно орант) 48 , то различие и, главное, самостоятельность грубо реальных образов христианства (рис. 63) представится сама собою. К сожалению, полное научное сопоставление типов в данном случае потребовало бы всестороннего разбора их по времени и стилю, а равно сличения с подобными же декоративными и мифологическими типами, что не входит в нашу задачу. Золотые стеклянные донышки с образом Девы Марии «Оранты» не только соединены с образом св. Агнии, но и находимы были определенно в катакомбах близ ее храма. Эту часть римских катакомб принято считать, с известной долей вероятия, «одним из константиновских пунктов» в Риме, между прочим, потому, что именно в «константиновскую эпоху» была воздвигнута в память св. Агнии († 304–5) базилика. Однако, из этого обстоятельства нельзя еще делать выводы, к которым, согласно предвзятым шаблонам, приходит, например, обозреватель «золоченых» донышек Вопель 49 . Если почитание Агнии в Риме началось еще в IV веке, и если значительное число изображений на донышках посвящено именно ей, и если образы Марии являются вместе с изображением св. Агнии, в качестве «спутников», то все это должно быть отнесено именно к данному местному почитанию. Образ св. Агнии в данном случае, конечно, будет как бы на первом месте, но отношение Марии к Агнии будет то же, что апп. Петра и Павла, изображавшихся также по сторонам Агнии: рисовальщик помещал их рядом с Агнией, как образы высшие, освящающие почитание Агнии, а для этого не нужно было, чтобы в Риме были «праздники имени Марии» в IV веке. Жены и девы, несшие на праздник Агнии чашу с изображениями ее и Марии, были, вероятно, в «чине вдов», или «дев», или «диаконисс» и следовали общим религиозным понятиям. Золоченые донышки вообще относятся именно к IV и V векам, редки в III и также в VI в., а донышки с образами Марии относятся, судя по стилю, скорее всего, ко второй половине IV века и только в виде исключения к началу V века. Развитие образов Богоматери и «священных дев» |
|
|
