| Или: кто взял бы простое масло и сотворил бы над ним самосоставленные молитвы, и начал бы уверять, что сие есть истинное миро, в тесноте составленное; то всеми бы сие мудрование почиталось кощунством. Вещи тии причастие и миро были бы лживыми, потому что на них не сходил при составлении Св. Дух; а не сошел Дух Св. того ради, что они не тем чином составлены, который законом положен, но от своего смышления, и не от того лица, какому правила повелевают, сиречь: закон повелевает сии тайны совершать священнику, а их действует простец» 998 . Также нужно думать и о бессвященнословном браке. Что же касается формы брака, то брачники, – старавшиеся устранить личность священника, указывали на слова Большого катехизиса, где сказано, что «видотворение брака составляют брачущихся глаголы, яко по любви сопрягаются и обетоваются», а также на слова Кормчей: «форма брака, си есть образ или совершение его суть словеса совокупляющихся, изволение их внутреннее пред иереем извещающая». Если бы, замечали поморцы 18 столетия по поводу этих определений формы брака, – от священника проистекало браку совершенство, то сими свидетельствами было бы сказано: «браку совершенство должно получить от иерея, а не пред иерем; ино бо им, ино бо пред ним» 999 . На это федосеевцы, с одной стороны, давали те же ответы, какие мы привели по поводу рассуждений о веществе тайны, т. е. что «видотворение» тайны, – равно как и вещество ея, – не есть еще вся тайна, и потому из него не следует еще того, будто священническое благословение – вещь несущественная, а только то, что к вопросу о «видотворении» оно не относится. «Каждая тайна имеет 4 вещи, – писал бракоборец из г. Вольска: а) вещество, б) вид или видотворение, в) вину или действенника и г) совершительность». Для подтверждения своей мысли по отношению к таинству брака он проводит следующую параллель: в таинстве евхаристии видотворением именуются слова Христом Господом реченные: сие есть тело мое и сия есть кровь моя. Но сии одни совершить или преложить хлеб и вино в тело и кровь не могут; напротив сего, от св. |
| Однако судом Божиим война все-таки когда-либо кончится, как бы тяжка и длительна ни была она. А тогда исстрадавшаяся душа человеческая с особенной горячностью будет искать и требовать, от кого должно, духовного себе утешения и воодушевления. Многомиллионная армия теперь сидящих в окопах под постоянной угрозой почти неминуемой смерти от снарядов и других истребительных орудий, – эта громадная армия наших многострадальных воинов-братьев возвратится по своим селам и деревням. По общему голосу из армии, там нет неверующих, да их там и быть не может – так легко преходима там грань между этой и потусторонней жизнью. Там в окопах чаще и горячее думают о Боге, о своей душе, о своих грехах. Там на поле брани пред лицом предстоящей смерти чаще и глубже вздыхают ко Господу Невидимому, но Всевидящему. Там перед гранью загробной жизни и вера воодушевленная и простая, почти детская. Там легче и свободнее чувствуют себя чадами Божиими. Все это, возвращаясь из окопов, наши воины принесут и домой, как драгоценную жемчужину своей среди страданий обновившейся души. Естественно, что и здесь они будут искать того же святого воодушевления на благочестие, только уже при спокойной обстановке жизни, без страха всякую минуту за свою жизнь. Привыкши там утешаться набожными думами, благочестивыми разговорами, чтением Евангелия или слушанием чтения из него, чтением акафистов, житий Святых и подобного, они и здесь пожелают упражняться в том же. Недаром там в окопах большим вниманием пользуется и сектантская литература, – она ведь тоже о Боге говорит, и скоро ли еще доберется простец до уразумения всего тлетворного яда сектантских листков под сладкими словами о святости и оправданности. Все это нас, отцы и братие, зовет к новой и бодренной пастырской работе, чтобы достойно ответствовать на описанное оживление духа благочестия в народе, чтобы оно было подлинно церковным и само содействовало бы устроению расшатанной церковной жизни. О многом следовало бы с этой стороны говорить. Но на этот раз имею в виду только одно по видимости небольшое, но по силе своего воздействия и по жизненным последствиям весьма важное упражнение. Разумею именно те крестные ходы, о которых вначале и говорено было. |
| 74. Когда человек человеку принесет пользу словами или делами, оба да признают в этом благодать Божью. Неразумеющий сего будет возобладан от разумеющаго 52 . 75. Хвалящий ближнего по какому-либо лицемерству в другой раз разбранит его, и он пристыжен будет. 76. Незнающий засады врагов, удобно закалается, и, не ведущий причин страстей (корней, поводов), легко падает. 77. От сластолюбия (делания в свое удовольствие) происходит нерадение, а от нерадения забвение. Ибо о том, что кому полезно, Бог даровал знание всякому. 78. Человек предлагает (слово) ближнему, насколько знает, Бог же действует в слышащем, насколько он верует. 79. Видел я простецов, делом смирившихся, и стали они премудрее мудрецов 53 . 80. Другой простец, услышав, как их превозносят, смирению их подражать не подражал, а только простотою тщеславился, и от этого схватил гордость. 81. Уничижающий знание и хвалящийся неученостью не словом только есть невежда, но и разумом. 82. Как иное есть мудрость в слове, а иное сама мудрость, так иное есть невежество в слове, и иное – само невежество. 83. Нимало не вредит благоговейнейшему неученость в слововыражении, равно как и словесная мудрость – смиренномудрому. 84. Не говори: я не знаю должного и потому невиновен, если не делаю оного. Ибо если бы ты делал то добро, которое знаешь, тогда последовательно открылось бы тебе и все прочее, будучи постигаемо одно посредством другого, подобно тому, как узнаются односемейные (Слич. гл. 48). Не полезно тебе прежде исполнения первого (ведомого) знать второе (чего не знаешь). Ибо «разум кичит» по причине бездействия (недостатка дел), «а любы созидает, поелику вся терпит» ( 1Кор. 8, 1, 13, 7 ). 85. Слова Божественного Писания читай делами и не распростирай широко слов, надымаясь одними голыми умопредставлениями. 86. Оставивший дела и удовольствовавшийся одним знанием, вместо обоюдоострого меча держит тростниковую трость, которая во время брани, по Писанию ( Ис. 36, 6 ), поранит руку его и, вонзившись в нее, вольет прежде врагов яд надмения. |
| Сейчас, однако, мы выскажем отрицание о Пушкине. И над ним поднимался простой необразованный прасол Кольцов – в одном определенном отношении, хотя в другом отношении этот простец духа стоял у подошвы Кордильер. Как он заплакал о Пушкине в «Лесе» – этим простым слезам: Что дремучий лес Призадумался… … Не осилили тебя сильные, Так зарезала Осень черная, – мы можем лучше довериться, чем более великолепному воспоминанию Пушкина о Байроне: Меж тем как изумленный мир На урну Байрона взирает И хору европейских лир Близ Данте тень его внимает. До чего тут меньше любви! Есть великолепие широкой мысли, но нет той привязанности, что не умеет развязаться, нет той ограниченности сердца, в силу которой оно не умеет любить многого, и в особенности – любить противоположное, но зато же не угрожает любимому изменою… Пушкин был универсален. Это все замечают в нем, заметил еще Белинский, заметили даже раньше Белинского непосредственные друзья поэта, назвавшие его «протеем». Но есть во всякой универсальности граница, и на нее мы указываем: это – забвение. Пушкин был богат забвением, и, может быть более богат, чем это вообще удобно на земле, желательно на земле для ее юдоли, но это забвение – гениальное. Он все восходил в своем развитии; сколько «куколок», умерших трупиков оставил его великолепный полет; эти смертные остатки, сброшенные им с себя, внушают грусть тем, кто за ним не был в силах следовать. Где же конец полета? что, наконец, вечно и абсолютно? Атмосфера все реже и реже: Ты – Царь. Живи один… Глазам обыкновенного смертного трудно и тягостно за самого гения следить этот полет, взор, наконец, отрывается от него – потому-то гениальные люди остаются непонятными для самых близких своих, к своему и их страданию!.. Не та ли темная пустота раскрывается перед этим восходящим полетом, которая делает гениальных людей безотчетно сумрачными и убегая которой люди, простые люди, так любят жаться на земле друг к другу, оплакивать друг друга, хранить один о другом память; и отсюда вытекли если не самые великолепные, то самые милые людские сказочки и песенки. Отсутствие постоянного и вечно одного и того же составляет неоспоримую черту Пушкина и в особом смысле – слабость его, впрочем, только перед слабейшими на земле. Собственно абсолютным перед нами является только его ум и критическая способность; но тем глубже и ярче выступает временность и слабость перед ним всего, что было на земле предметом его внимания, составило содержание его творений. Нет суженной, но в суженности-то и могучей цели, как нет осязаемо постоянной меры всем вещам, если не назвать ею вообще правду, вообще прелесть: но это – качества, а не имя предмета, как и не название лица или даже убеждения. Пушкин был великий «прельститель», «очарователь», владыко и распорядитель «чар», впрочем, и сам вечно живший под чарами. Но под чарами чего? Тут мы находим непрерывное движение и восхождение, и нет конца, нет и непредвидимо даже завершение восхождения: …В цепях, в унынии глубоком |
| Большинство таких диссертаций имеет убогий вид. Читать эти магистерские упражнения большею частью значит терять время и труд. Считаться с ними научно также невозможно. Работа Иер. Анатолия не принадлежит к этой компании. Однако она испытывает давление положения автора. Одним из главных источников для автора служат «Боголюбцы» Феодорита. Он приводит отзыв об этой работе проф. Глубоковского, по которому «Боголюбцы не могут претендовать на значение истории монашества». Автор присоединяется к этому отзыву и прибавляет от себя: «это труд преимущественно назидательный» (стр. IV). Тут же он заявляет, что «каковы бы ни были источники для истории сирийского монашества, это не освобождает от обязанности заниматься их научной разработкой». Очевидно, автор научность и назидательность противополагает – и справедливо. Но уже на стр. XVI он отказывается от того, чтобы его сочинение было «строго историческим», считает своим «главным руководителем» бл. Феодорита и заявляет, что его исследованию «в значительной мере присущ назидательный элемент». Совершенно очевидно, что автор, взявшись за орало, начинает озираться вспять. Да и назидание, причиняемое книгой, обратно тому, какого ожидал автор. Кто будет читать его книгу? Простец монах или мирянин уснет от скуки на второй её странице. А сознательный читатель, способный оценить ученый аппарат её, поймет, что перед ним не высшее достижение религиозной жизни, а христианство второго сорта. Про себя скажу, что после чтения книги я почувствовал неотразимую потребность взяться за Новый Завет и прочитать 5–6-ю главы евангелия Матфея. Ощущение получилось такое, какое испытываешь при выходе из мрачного сырого подземелья на свежий воздух, свет и солнце. Когда мы читаем, что «пасущиеся» избрали способ пропитания, свойственный жвачным животным, что «у Ватеея от неядения из зубов выползали черви» (стр. 42–43), что Симеон «просидел долго неподвижно на одном месте, так что бедра приросли к голеням и в нежном детском теле произошло гниение, запах которого достиг его сподвижников и заставил их пригласить врача» (стр. |
| Аскетика касается этой деятельности по отношению к каждому человеку в отдельности. Вследствие этого характеристика деятельности злых духов в апологетике носит на себе печать характеристики внешней, а характеристика в аскетике, наоборот, печать характеристики внутренней. По данным древней апологетики, все язычество находилось под влиянием демонов. Этот взгляд на язычество в апологетике был настолько тверд, что речь о язычестве обыкновенно связывалась с демонологиею и, наоборот, упоминание о демонах сопровождалось речью о язычестве. В частности, по суждению апологетики, деятельность демонов в язычестве проявилась в создании культов чувственного характера, в измышлении судьбы и в отступнической жизни человека, которая представила собою тяготение не к небесному, духовному, а к земному, плотскому». Пономарев П. П. Там же. С. 43. В этом плане примечательна «демонология» Оригена, согласно которому «злые духи оказывают влияние на людей. Это влияние состоит в том, что злые духи стараются отклонить людей от делания добра и заставить их делать зло». Однако «распространением зла нравственного и физического деятельность злых духов не ограничивается. Так, злые духи внушают людям ложную мудрость… По мнению Оригена, философия и различные светские знания являются плодом внушений диавола, а не совершенно свободным делом людей. Эти светские знания и философию Ориген называет " мудростию князей века сего " ». Как считает александрийский богослов, данная «мудрость» (т. е. псевдомудрость) «внушается противными силами некоторым из людей, которые сами сначала признают эту мудрость истинной, а потом уже передают ее другим людям; таким образом, в распространении ложной мудрости " князья мира сего " являются орудиями злых духов». См.: Лебедев А. Учение Оригена о духах//Вера и Разум. 1914. 5. С. 605–606. 86 Понятие ιδιτης (в данном случае: простец, человек необразованный, некнижный) применительно к христианам, как обладающим истинной мудростью, часто употребляется в древнецерковной письменности. |
| Он прислушивается к происходящему в этой ткани; он старается работать над ней, по ней ориентироваться в жизни. Отсюда и его искренность; ибо она не что иное, как пробившийся из глубин на поверхности жизни внутренний огонь Божий. Отсюда и его детское чистосердечие — ведь земной, рассудочный человек замыкается в своих земных субъективностях; существенно же живущий человек погружает свои земные субъективности в свет Божий и теряет их в свете Божием, и ему нечего скрывать ни из существенного, ибо его не позволительно скрывать, ни из несущественного, ибо его не надо скрывать . Этим объясняется и то впечатление, которое он производит на других людей: раз взглянешь на него — сразу успокаиваешься. Всем он кажется сердечным и искренним ; Рогожин перед самым покушением на него говорит: «Как тебя нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и чувствую… Так бы взял тебя и отравил… Теперь ты четверти часа со мною не сидишь, а уж злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему люб»… «Я твоему голосу верю, как с тобой сижу»… Отсюда и его удивительный ум. Этот блаженный, этот наивный ребенок, этот простец, мнимо бестактный человек на самом деле умнейший из всех. С удивлением один за другим отмечают это и все остальные, пока чистосердечный и смышленый гимназист Коля не выскажется прямо: «что умнее вас и на свете еще не встречал» . Аглая находит для этого такие верные слова: есть два ума, ум в главном — важнейший разум, и ум во второстепенном — обыденный рассудок . Мышкин обладает изначально главнейшим разумом. Или, как это пытается сформулировать мать Аглаи — Елизавета Прокофьевна: «Потому сердце главное, а остальное вздор. Ум тоже нужен, конечно… может быть, ум-то и самое главное…» А из этого следует, что есть существенная мудрость сердца, которая объемлет собою все, поскольку она схватывает предмет, любой предмет, изнутри, посредством вчувствования, посредством художественной идентификации. А это и есть образ жизни князя: он все открывает для себя посредством вчувствования, созерцания сущности, созерцания сердцем — и все дивятся точности его провидения. |
| Когда усвоится таланту евангельский характер, - а это сопряжено с трудом и внутреннею борьбою, - тогда художник озарится вдохновением Свыше, только тогда он может говорить свято, петь свято, живописать свято... Чтобы мыслить, чувствовать и выражаться духовно, надо доставить духовность и уму, и сердцу, и самому телу. Недостаточно воображать добро или иметь о добре правильное понятие: должно вселить его в себя, проникнуться им». Крылов очень хорошо понимал, что по-настоящему положительного героя не видно в литературных произведениях его современников. Как, впрочем, и позднее читателю предлагалась масса «сочинений явно греховных, исполненных сладострастия», как отметил еще святитель Игнатий. Он же сказал по этому поводу: «Чтение романов возбуждает помыслы неверия, разных недоумений и сомнения относительно веры». Разве не преступнее разбойников все эти авторы? «Горе человеку тому, имже соблазн приходит» (Мф. 18:7), - учил Господь. Но Крылов был не из числа этих сочинителей. Христианский мудрец, «истинно народный», по выражению Пушкина, писатель, он с доброй усмешкой, с сердечным участием говорил людям о вечном - о евангельских истинах, о губительной силе порока, о нужности противостояния греховным помыслам, о смысле жизни, о том некрадомом богатстве, которым может обладать каждый - старый и молодой, умный и не очень, простец и вельможа... Богатство это - Царство Божие. Вот она, разгадка тайны Крылова. Его жизнь, натура, православное мировоззрение органично запечатлелось в его баснях. Каждый из нас может прикоснуться к этому некрадомому богатству, отсвет которого лежит и на творениях баснописца, узреть его своим внутренним взором. Нам и детям нашим, живущим в конце безбожного века и забывшим прямое слово спасительного благовестия, сделать это труднее, чем современникам баснописца. Но как благополезен такой труд! Разгадывая тайну Крылова, мы делаем шаг в верном направлении - к духовному постижению Того, Кто есть Путь, Истина и Жизнь. Монах Лазарь (Афанасьев) Справка Монах Лазарь (в миру Виктор Васильевич Афанасьев; 1932-2015) - поэт, прозаик, литературовед, церковный писатель, член Союза писателей СССР, автор биографических книг о русских поэтах XIX века. |
| Словом, он был простец. Но во всём, что касалось церковного – он был благоговейно собран и даже строг местами, но не ожесточен (что тоже встречается иногда у церковных «ревнителей»). Помня и всегда нося его в сердце, как образ праведника, я вдруг поймал себя на том, что о нем, собственно, и рассказывать особенно нечего. Да он и сам не стремился чем-нибудь выделиться или запомниться... И мне подумалось, что в наше время, когда каждый мнит, что должен в первую очередь как-то себя проявить, «реализовать» и выделиться – может быть, вот это черта простейшей и смиренной неприметности, причем неприметности не нарочитой, а исходящей от самой природы – и есть первая и драгоценнейшая черта подлинной праведности. Когда человек воистину «не ищет своего», не спешит кому-то что-то доказать, а просто служит Богу и людям, делая что можно доброго не напоказ и не «разово», а повседневно, просто и неприметно, день за днем, месяц за месяцем, год за годом... Вот такой был и дядя Ваня, и таким, я думаю, он запомнился большинству знавших его людей. Вообще, как важно, чтобы в каждой епархии были такие живые свидетели подлинной церковной жизни, свидетели, верность которых проверена не годами даже, а десятилетиями со всем разнообразием их веяний, ветров и бурь. Это относится как к священству, так и к мирянам, простым людям, которые приходящую в храм молодежь самим своим присутствием, постоянством и кротостью могут научить едва ли не большему, чем все учебники по догматике, литургике и церковному праву... Мне вспомнилось, как я исповедовал древнюю старушку и, изумляясь её радостной чистоте, «природному» благочестию, стал допытываться, из какой она вышла среды. Как и следовало ожидать, воспитывалась она в многодетной крестьянской семье, но вот что удивительно. Отец её был вовсе неграмотным, то есть настолько, что даже расписаться не мог, но притом хранил в семье добрый порядок боголюбивой и благочестивой жизни. Бабушка эта со слезами вспоминала о том, как, при всей простоте и скудости жизни, при необходимости много и постоянно трудиться – в семье царила теплая и дружная атмосфера взаимной любви, заботы и взаимопомощи... |
| Минуту спустя он услышал этот хохот в своей собственной душе, в своем собственном сердце. Затем вокруг себя, во всей своей комнате, во всей своей квартире. И если бы случайно не вошла в его кабинет утром его прислуга, М. не сообщил бы нам этого эпизода лично, унеся его с собой в тот мир, с которым он так добросовестно, с такой верой вступал в общение, так как его нашли повесившимся на шнуре в своем кабинете. Конечно, немедленно вытащили старика из петли и привели в чувство. Шесть лет пролежал он после этого в параличе; теперь поправился, жив и посейчас, но к спиритизму относится так: если кто желает получить от него оскорбление действием, то такому любителю нужно только в присутствии М. произнести слово «спиритизм». Послепись . Некто, подписавшийся “простец” (а из письма видно, что писал вовсе не простец , а человек образованный), хочет уверить меня, что “спиритизма, по сутти дела, не существует, что это – одни лишь фокусы шарлатанов” и пр. Жаль, что автор прячется за аноним и не сообщает своего адреса: можно было бы ответить ему подробнее письмом, а писать особую статью для печати не стоит – будет повторением этой. Неужели автор думает, что сатана так прост, что вот так и откроет себя “ученой комиссии”, исследовавшей спиритизм? Разумеется, это не в его интересах. Я в свое время следил за работами этой комиссии и заранее предсказывал, что сатана проведет ее отлично, спрятавшись за понятие – «шарлатанство». Писал я тогда проф. Вагнеру по сему поводу, но, увы – по обычаю наших “ученых” – не удостоился ответа. Пусть автор письма без предубеждения прочтет две указанные мною выше книги – Лодыженского и Быкова – они освобождают меня от личного ответа на его письмо. Не могу не заметить, что писать анонимно мне, подписывающему свое имя под статьёй, по меньшей мере, неблагородно… Зачем прятаться, когда имеешь дело с человеком, открыто выступающим в печати? Неужели автор подозревает меня – архиерея – в чем-либо для него, автора, неблагоприятном?.. Не учит ли и его все тот же адский фокусник так поступать, чтоб сего фокусника не вывели на чистую воду?.. Ответы на вопросы приходящих в каливу. Вызывающие диавола отрекаются от Господа. Старец Паисий Святогорец |
|
|
