| И неожиданно появляются вдруг какие-то коридоры, по которым можно выйти из трудной ситуации. Иногда нам кажется, что это просто какая-то случайность или совпадение. На самом деле ничего случайного нет, потому что о нас заботится Господь Бог. И даже несчастные случаи, даже события, которые мы воспринимаем как трагические, тоже включены в Промысл Божий. У нас перед глазами может быть какой-то сплошной хаос. Допустим, споткнулся ребенок, летит, набивает себе шишку, и кажется, что здесь какой-то беспорядок, хаос, набивание себе шишек. На самом деле и здесь у Бога все рассчитано до мелочей. Вот совсем недавно я встретился со своим давним знакомым, иеромонахом Аверкием, который живет в Казахстане. Когда-то я с ним повстречался в лавре. Помню, он тогда ходил с корсетом на шее и скромно говорил: «Перелом шеи» (у него и был перелом шеи). Но я тогда подробно не расспрашивал его о причинах этого перелома, потому что думал: мало ли бывает каких-то неприятностей у людей. А совсем недавно он рассказал мне, как произошла та история; и оказывается, в этом заключался глубокий Божий Промысл. Они ехали на автомобиле из Казахстана в Россию. За рулем сидел мирянин, и в салоне автомобиля была еще семья – муж с женой и двенадцатилетняя девочка, которая страдала эпилепсией. И вот они ехали в Россию, чтобы посетить святые места, искупаться в источниках, и очень молились о том, чтобы девочка исцелилась. Они уже приближались к границе с Россией. Отец Аверкий читал Евангелие, Нагорную проповедь . Прочитал пятую, шестую главу Евангелия от Матфея, еще думал прочитать седьмую главу и погрузился в сон. После этого как раз и произошла авария. Но еще перед этим, буквально где-то за пятнадцать минут, он пересел на переднее сиденье, где до этого сидела девочка. И таким образом, сам того не зная, он принял главный удар на себя, а девочка уже не получила таких повреждений. И что же произошло? Навстречу ехал КамАЗ с прицепом, и на полной скорости у него отцепляется прицеп. Он выехал на встречную полосу и врезался в автомобиль. |
| Итак, антихрист – самый любимый предмет беспоповщинских религиозных и поучительных бесед, и тот, кто лучше умеет вытолковывать духовного антихриста, тот считается у беспоповцев самым умным и книжным человеком. Об антихристе говорят и эти – которые совершают перекрещивание и наказывают за «замирщение», и эти – которые не носят галош и стригутся «в три пострижения», и эти – которые не строят храмов и молятся без икон и фимиама, и эти – которые нарыли пещер в лесах каргопольских или скрываются под елями приуральскими, и – Феодор с Аверкием, спустившиеся в 60-ти саженную «пропасть земную», и – Феодор с Иваном, лежащие в барсучьем гнезде, одним словом – все беспоповцы без исключения, от «старого» поморца до «нового» спасовца и от ярого бегуна до «сумнящегося» никудышника. Все они свидетельствуют о себе одно и то же: «мы древле-православные христиане, бегством спасающиеся от лица змия, сиречь антихриста, в мире воцарившегося и все осквернившего». Цель у всех беспоповцев одна и та же – спасти веру и душу, и избежать сетей антихриста. Но дело въ том, что есть разность в мере достижения этой цели. Все беспоповцы находятся в бегстве от антихриста, но не все доходят до конца этого пути. Некоторые остановились на половине его, а некоторые и того не достигли. Слишком много оказалось препятствий, то теоретических, то практических, чтобы не случилось этого. Слишком много утрачено из более важного, чтобы не остановиться на мелочах. И вот в этих утратах, в потере того, что было поставлено, напротив, предметом охранения, в этих «шагом ближе» к цели и «шагом дальше» от нее, с постоянными попытками вперед и уклонениями назад, естественно совершилось то великое внутреннее разделение беспоповщины, которое можно назвать в полном смысле «рассеянием народа». Вот, что значит это бегство от антихриста. Одно знамя – и все врозь, под одним знаменем стоят враги друг другу, многочисленные и непримиримые, всего лишившиеся и ничего не достигшие… Начинается, естественно, с вопроса о церковной организации самой беспоповщинской общины. Беспоповщина выступает под знаменем защиты до-никоновской церкви и ее достояния. Но по соприкосновенности беспоповщины с внешней для нее средой – затрагиваются и гражданские области, государственная и общественная. Наконец, отношение беспоповщины к современному прогрессу и цивилизации, как чисто отрицательное, держащее ее на известной ступени первобытности и во власти тьмы, нажито беспоповщиной также всецело в этом бегстве от антихриста… |
| 10 января 1923 года после слушания дела протоиерея Александра Поникарова был вынесен следующий приговор Волгубревтрибунала: «Поникарова Александра Димитриевича, 40 лет, Волынской губ., г. Житомира подвергнуть лишению свободы сроком на три года (3) со строгой изоляцией. Принимая же во внимание, что деяние, совершённое Поникаровым, эксцессов не вызвали, и, что все ценности были в конечном итоге сданы полностью, трибунал находит возможным на основании ст. 36-й Уголовного Кодекса приговор в отношении Поникарова считать условным на тот же срок. Все судебные издержки по делу возложить на осуждённого Поникарова...» 322 . Члены Свято-Николаевского братства передавали в допр заключённым владыке Аверкию и протоиереям Аркадию и Юлиану необходимые продукты питания, лекарства и многие другие нужные вещи. Находясь в заключении, о. Аркадий вместе с владыкой Аверкием трудился на лесоповале в Корабельной роще, очищая брёвна от сучьев 323 . В 1922–1923 годах в житомирском допре «свирепствовала эпидемия тифа, поражающая почти всех заключённых и влекущая за собою крайне значительный процент смертности» 324 . Епископ Аверкий перенёс в декабре 1922 года сыпной тиф с осложнённой катаральной пневмонией и с образованием плеврического выпота, а позже страдал и острым воспалением почек при умеренной отечности ног 325 . В начале 1923 года были произведены «дезинфекция камер, белья и одежды заключённых в допре и тюрьподе ГПУ, пропуск заключённых через бани. В связи с обнаруженным заболеванием оспы в житомирском допре, было произведено поголовно оспопрививание всем заключённым допра и ГПУ, и обслуживающему персоналу» 326 . Как писали о владыке Аверкии в удостоверении, он отличался «примерным поведением, ни в чём предосудительном замечен не был и щедро оказывал нуждающимся заключённым помощь всем тем, что сам имеет» 327 . Верующие ходатайствовали о досрочном освобождении владыки Аверкия, и он, решением Волынского губернского суда от 10 августа 1923 года, «от дальнейшего отбытия наказания» был освобождён, «считая оставшийся для отбытия наказания срок условным со всеми вытекающими последствиями». Также Епископ Аверкий по решению суда должен был «в течение трёх суток принести своё раскаяние через печать» 328 . |
| После возвращения ему отнятого в ГПУ священнического креста о. Аркадий написал расписку: «1922 года 28 июля. Взятый у меня при аресте в ГПУ наперсный крест получил обратно. Протоиерей Аркадий Остальский » 318 . Ещё 8 июня Волынский губернский революционный трибунал постановил: «Привлечь к судебной ответственности гр. Кедрова (именуемого Епископ Аверкий), священника Красицкого и гр. Хомякову Наталию Михайловну, предъявив им обвинение в способствовании распространению послания Патриарха Тихона и сознательном возбуждении верующих масс против изъятия церковных ценностей, предназначенных для поддержки голодающих. В отношении указанных лиц выделить отдельное производство; меру пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать подписку о невыезде из г. Житомира» 319 . 15 ноября того же года после слушания «дела по обвинению граждан Кедрова Поликарпа (Епископа Аверкия), Красицкого Юлиана (протоиерея) и Хомяковой Наталии в преступлении, предусмотренном ст. 72 Уголовного Кодекса», был вынесен следующий приговор трибунала: «Заслушав доклад обеих сторон, показания свидетелей и объяснения подсудимых Волгубревтрибунал нашёл, что в апреле месяце сего года в г. Житомире Епископом Аверкием (Кедровым) было получено почтою воззвание бывшего Патриарха Тихона явно контрреволюционного содержания по поводу изъятия церковных ценностей в пользу голодающих. Это воззвание, по просьбе ныне осуждённого священника Остальского, Кедровым было передано протоиерею Красицкому для дальнейшей передачи. Красицкий, по ознакомлении с воззванием, на следующий день передал его Остальскому в церкви, где последний совершал богослужение. Ввиду того, что воззвание Тихона было напечатано неразборчиво, Остальский предложил кому-нибудь из богомольцев чётко переписать упомянутое воззвание, свои услуги предложила обвиняемая Хомякова и взяла воззвание. Тут же, в церкви, Хомякова стала разбирать воззвание при помощи ещё нескольких богомольцев, но, не имея при себе письменных принадлежностей, она вышла из церкви на квартиру своей знакомой Ящинской, где и переписала воззвание Тихона. В тот же день вечером воззвание было ею возращено Остальскому. Последний, в свою очередь, огласил воззвание в церкви перед богомольцами, за что был своевременно осуждён трибуналом. |
| Берегите мужчин Звонарь дает на колокольне печально-торжественный перебор. В Покровском храме на Северном кладбище закончилось отпевание, а значит, для него исчерпана утренняя часть трудового послушания. Неспешно он спускается по лестнице и идет через церковный двор. Судьба его сложилась непросто: выпал из окна, потерял руку, перенес несколько операций на позвоночнике, получил инвалидность. Если бы не попал в социальный приют для мужчин в сложной жизненной ситуации «Донская обитель», вряд ли выжил бы, не говоря уж о возможности работы звонарем. — Это единственный случай, когда мы взяли лежачего больного, — вспоминает Маргарита Чемышева, помощник руководителя епархиального отдела по церковной благотворительности и социальному служению священника Евгения Осяка. — Обслуживающего персонала в «Донской обители» не предусмотрено, поэтому в приюте живут только те, кто в состоянии сам о себе позаботиться. Если к нам попадает человек, который требует специального ухода, то мы просим соответствующие организации принять его. Но в данном случае другие постояльцы пообещали за ним ухаживать — кормили буквально с ложечки и выходили! Среди сотни несчастных, ежегодно умирающих в Ростовской области от обморожения, большинство — представители сильного пола: люди с зависимостями, освободившиеся из мест заключения, пожилые с хроническими заболеваниями и просто по разным причинам лишившиеся крова. В приютской комнате среди двухъярусных кроватей, стоящих в два ряда, знакомлюсь с 72-летним Дмитрием Кирпа. В былые времена он был высококлассным и востребованным строителем, затем отработал 14 лет в забое. — Хочу домой, — признается Дмитрий Алексеевич, — но там сейчас бои. Дочка, внучка, правнуки — все на Луганщине. Внук воюет в ополчении. Случилось так, что в Ростове я один оказался. Спасибо «Донской обители», приютила! У его соседа Бориса Аверкиева другая история: работал курьером, но жена выставила из квартиры (в которой остался ключ от гаража), а накануне еще и машина сломалась. — Без автомобиля не могу выйти на работу, ночевать мне негде, — разводит руками мужчина средних лет, который до сих пор испытывает стресс. — Мне нужно несколько дней, чтобы справиться с неприятностями, так что сердечно благодарен приюту за поддержку! |
| Дед Любим поднялся, сказал сам себе: — Пойду приму сиухи. Во здравие. Можеть, принесть кварту? — Не надо, — отказался Степан. Любим ушел. Пошел искать Матвея, чтобы с ним выпить. Знал, что Матвей пить не станет — не пьет, но про Исуса доскажет. За время долгой болезни атамана, выхаживая его, старый казак сдружился с умным Матвеем, любил его рассказы. Обо всем успели поговорить Степан с женой. Осталось главное: что делать дальше? Алена знала, что делать, — ей подсказал Корней Яковлев. Она тайком виделась с ним. — Степушка, родимый, согласися. Пошто ты его врагом-то зовешь? Он вон как об тебе печалится… — Дура! — Степан встал с кровати, заходил по куреню. Алена осталась сидеть. — Ах, дура!.. Приголубили ее. Он — лиса, я его знаю. Чего он говорит? — Поедем, говорит, с им вместе, он повинится царю — царь помилует. Было так — винились… — Зачем же он с войной на Кагальник приходил? — Они тебя опять сбивать станут, смутьяны… Он хотел их переимать, твоих… — Тьфу!.. — Степан долго ходил туда-сюда в сильном раздражении. — И ты мне говоришь такое! — Кто же тебе говорить будет? Смутьяны твои? Они ждут не дождутся, когда ты на ноги станешь. Им опять уж не терпится, руки чешутся — скорей воевать надо, чтоб их черт побрал. Согласись, Степушка!.. Съезди к царю, склони голову, хватит уж тебе. Слава богу, живой остался. Молебен царице небесной отслужим да и станем жить, как все добрые люди. Чего тебе надо ишо? Всю голь не пригреешь — ее на Руси много. — Сам он к царю ездил? После Мишки-то… — Иван Аверкиев с казаками. В двенадцать. А царь, слышно, заслал их в Холмогоры — не верит. Раз, мол, присылали, а толку… — Собака, — с сердцем сказал Степан, думая о своем. — Помутил Дон. Я его живого сожгу!.. И всю старшину, всех домовитых!.. Не говори мне больше такие слова, не зли — я ишо слабый. К Корнею я приду в гости. Я к им приду! Пусть зараньше в Москву бегут. Алена заплакала: — Не обманывает он тебя, Степушка!.. Поверь ты. Не с одной мной говорил, с Матреной тоже, с Фролом… — Он знает, с кем говорить. |
| Гуси-лебеди летели, В чисто поле залетели, В поле банюшку доспели. Воробей дрова колол, Таракан баню топил, Мышка водушку носила, Вошка парилася, Пришумарилася. Бела гнидка подхватила, На рогожку повалила; Тонку ножку подломила, — Вошку вынесли… А здесь свое, кровное — воинское: подбрасывают вверх камышинки и рубят их на лету шашками — кто сколько раз перерубит. Здесь — другая способность. Тонко посвистывают сверкающие круги, легко, «вкусно» сечет хищная сталь сочные камышинки. И тут свой мастер. Дед. Силу и крепость руки утратил он в бесконечных походах, намахался за свою жизнь вдосталь, знает «ремесло» в совершенстве. Учит молодых: — Торописся… Не торопись. — Охота ишо разок достать. — Достанешь, еслив не будешь блох ловить. Отпуская не на всю руку… Не на всю — а штоб она у тебя вкруг руки сама ходила, не от собак отбиваисся. Во — глянь… Полоска холодной стали до изумления послушна руке деда, вроде и не убивать он учит, а играет дорогой светлой игрушкой. Сам на себя любуется, ощерил порченые зубы, приговаривает: — От-тя, от-тя… — Ну?.. — скосоротился малолеток, вроде Макси. — Хрен гну! Вишь, у меня локоть-то не ходит. — Зато удар слабый. — А тебе крепость тут не нужна, тебе скоро надо. А када крепость, тада на всю руку — и на себя. От-теньки!.. — секир башка! Тут — вкладывай, сколь хватит силенки, и — маленько на себя, на себя… Полсотни ребят у воды машут саблями. Загорелые, потные тела играют мускулами… Красиво. Степан, спустившись с высотки, засмотрелся со стороны на эту милую его сердцу картину. К нему подошли Иван Черноярец, Иван Аверкиев, Сукнин, Ларька Тимофеев… — С камышом-то вы ловкие! Вы — друг с дружкой! — не выдержал Степан. Перестали махать. — Ну-ка, кто порезвей? — Атаман вынул саблю, ждал. Он любил молодых, но если бы кто-нибудь из них вздумал потягаться с ним в искусстве владеть саблей, то схватился бы он с тем резвачом смертно. — Нет, что ли, никого? Ну и казаки!.. Куда смотришь, дед? Они у тебя только с камышом хороши. Наши молодцы — кто больше съест, тот и молодец? Эх… — Атаман шутил. Но и всегда — и серьезно — учил: «Губошлепа никто не любит, даже самая худая баба. Но смерть губошлепа любит». Он самолично карал за неловкость, за нерасторопность и ротозейство. Но теперь он шутил. Ему любо было, что молодые не тратят зря время, а постигают главное в их опасной жизни. — Ну, молодцы?.. Кто? Правда, охота. |
| — Там полста только. Все, что ль? А я слыхал, у тебя многие тыщи. Врут? — Умный Корней догадался — подхватил беспечную игру. — От люди! — медом не корми, дай приврать. И все ведь добра атаману желают, не по злобе. А невдомек, дуракам, что такими-то слухами только хуже душу бередят атаману. И так-то не сладко, а тут… — А у тебя сколь? — нетерпеливо прервал его Степан. — Семьсот, я слыхал? — Вот — семьсот твоих да полста моих — это семьсот с полусотней. Вот это и есть пока наше войско. Пока сэстоль… Скоро будут многие тыщи. Говорят, а зря не скажут, кресный, — не отмахывайся. Про вас вовсе вон чего говорят: совсем уж, мол, боярам продались, беглецов отдают… все вольности отдают, даже и бояр с войском зовут, мол… Я тоже не шибко верю, но спросить тоже охота: так ли, нет ли? А? — Степан засмеялся. — Тоже врут небось? Корней старательно разгладил левой ладошкой усы, промолчал на это. Алена поставила на стол вино. Из всех тут, в землянке, одна, может быть, Алена только и не понимала, не догадывалась, чем кончится это застолье. — Разливай, дядя Емельян! — Степан хлопнул по плечу рядом сидящего пожилого, дородного Емельяна Аверкиева. — Вынь руку-то из-под стола, чего ты там? Уж не забыл ли на старости, как креститься надо? Лоб надо крестить-то, лоб, а ты… Грех ведь! Тьфу! Дядя Емельян дернулся было с рукой… и смутился. Сказал с усмешечкой: — Да ведь ты, Стенька… ложкой кормишь, а стеблем в глаз норовишь. — Да что ты, Христос с тобой! — воскликнул Степан. — Я грамотку царскую приехал послушать, грамотку. А вы зачем звали? Мне сказали — грамотка у вас от царя… Выручил всех Корней. Взял кувшин, разлил вино по чарам. Но опять вышла заминка — надо брать чары. Левой рукой — поганой рукой, не по-христиански. Опять не знали, что делать, сидели, кто ухмылялся в дурацком положении, кто хмурился… Упустить Стеньку из виду — хоть на короткое время занять руки — опасно: неизвестно, кому первому влетит между глаз Стенькина пуля, а сзади — еще трое с саблями и с пистолями. Степан взял свою чару, поднял… |
| В это время Каменнодворский вынул что-то из кармана, подал доктору и сказал: – Вот расписание вашей медицинской части на случай выступления из лагеря. Телеги с партизанскими семьями уже близко. Лагерные разногласия сегодня будут улажены. Со дня на день можно ждать, что мы снимемся. Доктор бросил взгляд на бумажку и ахнул. – Это меньше, чем мне дали в последний раз. А сколько раненых прибавилось! Ходячие и перевязочные пешком пойдут. Но их ничтожное количество. А на чем я тяжелых повезу? А медикаменты, а койки, оборудование! – Как-нибудь сожмитесь. Надо применяться к обстоятельствам. Теперь о другом. Общая ото всех просьба к вам. Тут есть товарищ, закаленный, проверенный, преданный делу и прекрасный боец. Что-то с ним творится неладное. – Палых? Мне Лайош говорил. – Да. Сходите к нему. Исследуйте. – Что-то психическое? – Предполагаю. Какие-то бегунчики, как он выражается. По-видимому, галлюцинации. Бессонница. Головные боли. – Хорошо. Пойду не откладывая. Сейчас у меня свободное время. Когда начало сходки? – Думаю, уже собираются. Но на что вам? Видите, вот и я не пошел. Обойдутся без нас. – Тогда я пойду к Памфилу. Хотя я с ног валюсь, так спать хочу. Ливерий Аверкиевич любит по ночам философствовать, заговорил меня. Как пройти к Памфилу? Где он помещается? – Молодой березнячок за бутовой ямой знаете? Березовый молоднячок. – Найду. – Там на полянке командирские палатки. Мы одну Памфилу предоставили. В ожидании семьи. К нему ведь жена и дети едут в обозе. Да, так вот он в одной из командирских палаток. На правах батальонного. За свои революционные заслуги. По пути к Памфилу доктор почувствовал, что не в силах идти дальше. Его одолевала усталость. Он не мог победить сонливости, следствия накопленного за несколько ночей недосыпания. Можно было бы вернуться подремать в блиндаж. Но туда Юрий Андреевич боялся идти. Туда каждую минуту мог прийти Ливерий и помешать ему. Он прилег на одном из незаросших мест в лесу, сплошь усыпанном золотыми листьями, налетевшими на лужайку с окаймлявших ее деревьев. Листья легли в клетку, шашками, на лужайку. Так же ложились лучи солнца на их золотой ковер. В глазах рябило от этой двойной, скрещивающейся пестроты. Она усыпляла, как чтение мелкой печати или бормотание чего-нибудь однообразного. |
| Аверкиеву, что «петрашевцев, и себя в том числе, полагает начинателями и распространителями революционных учений». Достоевский на собственном опыте узнал, что страдание – великая вещь, что оно необходимо для духовного оздоровления. Многие соратники Достоевского не выдержали заключения в крепости. Двое сошли с ума, двое других намеревались покончить с собой. Впоследствии писатель рассказывал В.С. Соловьеву: «Когда я очутился в крепости, я думал, что тут мне и конец, думал, что трех дней не выдержу, и вдруг совсем успокоился». Но путь перерождения Достоевского, как и его героя, мучительно долог и крайне противоречив. «Мне очень трудно было бы рассказать историю перерождения моих убеждений… История перерождения убеждений – разве может быть во всей области литературы какая-нибудь история более полна захватывающего и всепоглощающего интереса? История перерождения убеждений – ведь это и прежде всего история их рождения. Убеждения вторично рождаются в человеке, на его глазах, в том возрасте, когда у него достаточно опыта и проницательности, чтобы сознательно следить за этим глубоким таинством своей души» («Дневник писателя»). Воспоминания Достоевского напоминают внутренние состояния Раскольникова на каторге. Физические страдания и выключенность из потока внешних событий способствуют глубоким душевным превращениям. «Вечное сосредоточение в самом себе, куда я убегал от горькой действительности, принесло свои плоды. У меня теперь много потребностей и надежд таких, об которых я и не думал. Но это все загадки и потому мимо…» (Письмо к брату). «Помню, что все это время, несмотря на сотни товарищей, я был в страшном уединении, и я полюбил наконец это уединение… Одинокий душевно, я пересматривал всю прошлую жизнь, перебирал все до последних мелочей, вдумывался в мое прошлое, судил себя неумолимо и строго и даже в иной час благословлял судьбу за то, что она послала мне это уединение, без которого не состоялись бы ни этот суд над собой, ни этот строгий пересмотр прежней жизни. И какими надеждами забилось тогда мое сердце! Я думал, я решил, я клялся себе, что уже не будет в моей жизни ни тех ошибок, ни тех падений, которые были прежде… Я ждал, я звал поскорее свободу, я хотел испробовать себя вновь на новой борьбе… Свобода, новая жизнь, воскресение из мертвых. Экая славная минута!». С этого только «начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой , знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью». Этот переход из мира идеологических иллюзий и фикций в мир реальных духовных ценностей проходит медленно и болезненно. Еще долгие годы Достоевский изживал свои идейные заблуждения. |
|
|
