| Унаследовала жизнь отрока молитву Пророка, и не победила людей смерть, научил ее Илия проигрывать, и, принуждаемая пророческим гласом, стенала она, ибо впервые, как человек, узнала, что значит оплакивать отнятого мертвеца. «Что это, говорит, за паче чаяния, изменение вещей? Мертвые возвращаются к жизни, души вселяются в тела свои после смерти, нарушается закон смерти, подписанный в раю! Я имею залог владычества над теми, над которыми властвуют грехи, есть у меня оружие против людей – беззакония людские. Вон, какое у меня облако праведников, и никто не сбежал из моих сетей, мириады грешников содержаться в темницах моих. Один только Енох подразнил меня, пытаясь попрать скипетр мой, ибо он превзошел меру естества, став выше приговора. А теперь Жизнь похищает даже то, что я имела как собственность. Тщетными надеждами поймала меня, как на приманку, и навсегда останусь я лишенной гнева Божия против людей. Сейчас же, умоляемая отчасти, нарушу и этот закон: Земля еси, и в землю отидеши ( Быт 3, 19 ). Если же убоявшись гласа одного праведника, лишаюсь господства над мертвыми, боюсь, как бы не сказали ускользнувшие от меня люди: Где ти, смерте, жало? где ти, аде, победа? ( 1Кор. 15, 55 )». Сын же вдовицы матерними упреками был возвращен. А Илия, Божественными хитростями склоненный к человеколюбию, ради людей даровал облакам дождь, земля отлагала вдовство бесплодия, тварь, орошаемая ливнями, снова становилась молодой, беззакония же людей никого не ранили. И Бог, видя, что Илия снова распаляется праведной ревностью против нечестивых и железной косой косит отряд лжепророков, устраняет нечествующих огненным оружием, как бы так говоря Пророку: «Дивлюсь Я твоей ревности, Илия, и принимаю твою добродетель. Да, роды людей склонны ко греху. Но если к сим грехам ты присоединишь отмщение, то исчезнет род, не испытав на себе человеколюбия. У тебя взгляд – тяжелый удар согрешающим, у Меня же, у Владыки, неписанный закон человеколюбия. Ты сам стал в Писании должником Моей благости. И если б Я когда искал отмщения за грех , то постыдился бы письмен человеколюбия, глаголющих: Не хощу смерти грешника, но еже обратитися ему ко Мне и житии ( Иез. 18, 32 ). Ты же прими благосклонно обиталище греха, живи с плотью среди ангелов, а Я по домостроительству приду к людям, а Я прибегу для спасения их, восприму начатки, природу человека, и страстью уврачую страсть, смертью разрешу от смерти. Сие благовествовал людям бывший прежде тебя пророк Исайя, говоря: Язвою Его мы изцелехом ( Ис. 53, 5 )». Ему слава во веки. Аминь. |
| Поскольку католикос сравнивается с Христом, а епископы с его послушниками, то в рамках данного сравнения католикос становится не просто администратором и начальником, но и фактически сакраментальным источником священнической власти митрополитов и прочих епископов. Здесь мы встречаемся в четким разделением между предстоятелем и подчиненными ему епископами. В итоге, в самом начале V в. на самых восточных окраинах христианского мира мы внезапно встречаем учение о примате предстоятеля Поместной Церкви, выраженное в такой жесткой форме, что скромные и осторожные римские высказывания о примате Папы того же времени просто меркнут перед подобным откровенным и напористым аналогом. Не менее любопытным является и титул «всего Востока», включенный в титулатуру католикоса. Это точная копия титула Антиохийского Патриарха, которому формально подчинялся весь римский диоцез «Восток», но традиция толковать «Восток» расширительно всегда находила теплый прием в сирийской среде. «Восток», починенный католикосу, – это, конечно, не римский «Восток», а восток вообще, однако такое заимствование характерно и служит добавочным аргументом в пользу предположения о том, что факт возвышения Селевкийского Католикоса связан с противостоянием Антиохийскому Патриархату, и что имело место копирование его антиохийской патриаршей идеологии. Кроме того, мы видим однозначное стремление шаха Яздегерда скопировать отношения римских императоров с Христианской Церковью, скопировать проведение Вселенского собора так, как он собирается в Римской империи. В Персии шахом копируются римские императорские права в церковных делах, чиновники посылаются председательствовать на епископских собраниях, шах утверждает своим авторитетом соборные решения, церковные постановления становятся государственными законами. Получается, мы как будто видим римского императора, который только по какой-то странной случайности исповедует зороастризм. Несмотря на строжайшие запрещения шаха о непозволительности малейшего неподчинения Католикосу Селевкии, в Персии все же нашлись оппозиционеры. |
| 54), и на этом успокаивается. Между тем это памятник очень ценный, заслуживавший гораздо большей чести. Его достоинство достаточно раскрыто проф. Рамсэем в его новом сочинении «The Church in theRoman Empire before A. D. 170», которое уже в год своего выхода (London 1893) потребовало двух изданий. Правда, этот документ дошел до нас в подозрительной компании с апокрифами, а они составляют плод гностических измышлений второго столетия, сомнительных настолько, что в них трудно выделить истинное от ложного даже в тех пунктах, где чувствуются следы исторической правды (ср., напр., проповедь св. Фомы пред царем индийским Гундафором в «Acta Thomae»). Не чужды этих недостатков и разумеемые нами «акты». И в них имена известных в апостольской письменности лиц – Димаса, Ермогена, Онисифора – слишком резко и преувеличенно выдвигаются на первый план. Фактические ошибки, в роде смешения двух Антиохий и помещения римского правителя в Иконии, наряду с явно гностическими тенденциями, хотя бы в воззрениях на брак и мясо, – все это выдает руку позднейшего сочинителя и при том не совсем искусного. Тем не менее этот памятник много выше сходных с ним из числа тех, какими снабдил нас гностический повествователь Ловкий Харин. Большинство деталей весьма правдоподобно, доктринальные мотивы остаются в тени и самые попытки затушевать свободное творчество не вполне успешны. Зерно рассказа во всяком случае относится к первому веку, если только не идет от времен самого Павла: – это заключение более, чем простая гипотеза. Гораздо труднее в разных редакциях – в греческом тексте, переводах латинском и сирском и в указаниях (Псевдо–) Златоуста и Василия Селевкийского 6 – уловить оригинальный тип, разложить причудливую амальгаму всяческих наслоений на составные части и распределить их хронологически и по достоинству. Однако, Рамзэй сделал уже довольно удачный опыт в этом направлении. Здесь важно, что в «актах» упоминается царица Трифена, принявшая Феклу взамен своей погибшей дочери. Она принадлежала к дому понтийского царя Полемона и родилась от брака его с Пифодоридой и потому была внучкой Марка Антония и двоюродною сестрой Клавдия. |
| Письмо 224. ( XLIV ). Диакониссе Аксие: утешительное. И смертность человеческой природы ты знаешь, и надеждам воскресения обучена. И то и другое достаточно, чтобы утишить скорбь о скончавшихся. А если кто-нибудь, при том же, славно прошел жизнь, то надлежит совершенно укротить печаль. Посему прошу тебя вполне мужественно переносить кончину блаженной Сусанны. В особенности же да утешит твое благоговение похвала от всех, населяющих и страну и город наш; ибо все воспевают достославную жизнь ее: один рассказывает о ее целомудрии, другой – о ее человеколюбии, третий – о ее заботливости. Свидетель того, что говорится всеми, – я; скорее же, я говорю больше всех, насколько больше прочих знаю, поскольку стараюсь знать. Итак, христолюбивая, возблагодари Владыку Христа за то, что Он, дав ей (Сусанн.) возможность достигнуть многих видов добродетели, переселил ее в жизнь беспечальную, радостную, веселящую и тягостную только для плачущих. Разлучение с дочерью считай упражнением в любомудрии и убеди себя, что она удалилась в отдаленнейшую землю, живя у Бога и ожидая воздаяния за добродетель. Письмо 225. ( XLV ). Епископу Селевкийскому, в Исаврии, Василию. Ты, преподобнейший, нося на языке источники слов, говоришь, что жаждешь и требуешь наших капель, а это подобно тому, как если бы кто-нибудь сказал, что Египетская река [Нил] нуждается в малом количестве воды. Мне же и незначительный запас влаги приносит великую пользу, а твое богочестие другим предоставляет целые источники. Впрочем, я хвалю прекрасную ненасытность, ибо плод ее – божественное блаженство: блажени алчущии и жаждущии правды: яко тии насытятся ( Mamф. V, 5 ). Нелегко рассказать, какое удовольствие мы извлекли из (твоих) писем. Ибо, во-первых, они показали мне черты твоего боголюбия и возожгли пламень дружбы; потом, беседа с принесшим их доставила мн. еще большую радость: поскольку благочестивейший сопресвитер Дометиан способен рассеять всякую печаль и вызвать вместо нее веселие, ибо он имеет нрав сладчайший меда и носит в себе богатство божественных словес, украшаясь не только одною оболочкою знаний, но показывая и сокрытую в них жемчужину. Но, вполне усладив нас, он, совершенно неожиданно покинув, и огорчил нас в той же степени, как ранее услаждал. Итак, чрез него приветствую твою святость и умоляю удостоить меня помощи твоих молитв. Письмо 226. ( XLVI ). Софисту Аерию. |
| Тогда несомненно принадлежащими этому труду нужно признать только два фрагмента: I, начинающийся «incipit», и X, заканчивающийся «explicit». О принадлежности же остальных можно судить только уже на основании внутренних признаков. Принадлежность I фрагмента «Историческому труду» Илария несомненна. Он представляет собой введение ко всему сочинению. В нем обозначены его предмет и задача, состоящая в том, чтобы разоблачить «тяжелое и сложное деяние» еретиков, развивавшееся не в тех местах, где пишет автор, но там закончившееся, и чтобы по поводу изложенного обратиться к читателям с полезным увещанием. «Сложное деяние», о котором намерен говорить автор, есть издавна подготовлявшаяся и заканчивающаяся теперь ариминская уния. Это вполне соответствует показанию Руфина о содержании «книжки» Илария. Из этого введения устанавливается и дата сочинения. Автор говорит в нем о себе как об изгнаннике, находящемся вдали от тех мест, где дело это подготовлялось и там, где оно завершилось, в чем с полным основанием видят указание на пребывание Илария в Константинополе в 359 г. Обращает на себя внимание и почтительный тон, в котором он упоминает о Констанции. Хотя видно, что ему известно вмешательство императора в дело о церковной унии, но он намеренно не касается этого вопроса 1783 . Очевидно, это введение написано до того решительного момента, который переполнил чашу терпения и сдержанности и побудил Илария выступить с памфлетом против Констанция, т. е. ранее 1 января 360 г., когда было окончательно сломлено противодействие омиусиан, подписавших аримино-никскую формулу соглашения. X фрагмент, заканчивающийся формулой «explicit», представлял собой заключение всего сочинения. Он содержит в себе письмо омиусианских депутатов в Константинополе, посланное ими легатам Ариминского собора, после того как выяснилось, что они находятся в общении с арианами и избегают общения с представителями омиусианской группы Селевкийского собора, и комментарий к нему Илария. В этом комментарии, разъяснив предательскую двусмысленность никейской формулы 1784 , Иларий обращается к западным епископам с пламенным призывом отказаться от этой формулы 1785 . |
| X фрагмент, заканчивающийся формулой «explicit», представлял собою заключение всего сочинения. Он содержит в себе письмо омиусианских депутатов в Константинополе, посланное ими легатам Ариминского Собора, после того, как выяснилось, что они находятся в общении с арианами и избегают общения с представителями омиусианской группы Селевкийского Собора, и комментарий к нему Илария. В этом комментарии, разъяснив предательскую двусмысленность Никской формулы (п. 3), Иларий обращается к западным епископам с пламенным призывом отказаться от этой формулы (п. 2, 4). Это воззвание можно признать естественным заключением сочинения, которое, по свидетельству Руфина, было написано для вразумления западного епископата, принявшего ариминскую формулу. Если же фрагмент X является заключением всего сочинения, то это служит новым основанием отнести его ко времени, предшествующему 1 января 360 г., т. е. к концу 359 г. Этот вывод о времени составления «Исторического труда» Илария служит точкой отправления для выяснения принадлежности к этому труду прочих фрагментов, так как им исключаются все фрагменты, содержащие в себе документы, которые относятся к событиям, происшедшим после 359 г. Другим основанием служит анализ замечаний автора к документам, предшествующим 360 году. К труду Илария можно относить только те фрагменты, в которых комментарии автора соответствуют времени и воззрениям Илария. Исходя из этих двух принципов, можно признать принадлежащим к «Историческому труду» Илария II фрагмент, содержащий в себе документы, относящиеся к Сардикийскому Собору 343 г., оправдавшему Афанасия, и комментарии к ним. Хотя во введении к своему труду Иларий обещает начать его повествованием об Арелатском Соборе (Fr. I, 6), однако, заговорив об этом Соборе, на котором вопрос шел о пересмотре решений Сардикийского Собора, Иларию было естественно обратиться к исходной точке дела об Афанасии и Собору Сардикийскому, чтобы показать, насколько были неосновательны на нем обвинения, выставленные против Афанасия, и насколько неосновательны были позднейшие домогательства ариан, стремившихся добиться осуждения Афанасия с целью косвенно посредством этого набросить тень на никейскую веру и вывести из строя главного борца за Никейский Символ. Все это и составляет содержание II фрагмента. |
| Ибо Он есть Единородный Бог ( Ин. 1, 18 ) и Бог истинный и Бог великий и выше всего Бог ( Рим. 9, 5 ), и всяк язык исповесть, яко Господь Иисус Христос в славу Бога Отца ( Флп. 2, 11 )» (ib., с. 11). Во всех омийских формулах, проводимых под давлением императора, отвергались термины οσα, μοοσιος, μοιοσιος, как не библейские, и в самом вероизложении подчеркивалось, что они должны быть понимаемы по Писаниям. Иларию казалось, что император введен в заблуждение этими словами, под которыми скрывалось совсем не библейское учение, он верил в искренность желания императора выяснить для себя учение Писания и надеялся раскрыть пред ним обман, выяснив действительный смысл изречений Христа о Себе и апостолов о Нем. Пока Иларий ожидал ответа на свою просьбу об аудиенции, в Константинополе путем угроз, обещаний, ласкательства, обманов и двоедушия подготовлялась уния Востока и Запада на основе ариминско-никской формулы. Пред Иларием все более прояснялась хитрая политика ариан, готовая завершиться их полным торжеством в Константинополе. Зная, что многие из западных были введены в заблуждение в Аримине ложным сообщением, что объединение с Востоком невозможно без устранения небиблейских терминов μοοσιος и μοιοσιος, и не прозревали темного смысла согласительной формулы, Иларий берется за перо, чтобы разоблачить всё, имевшее место на соборах Селевкийском и Ариминском, и интриги заправил всего дела – Урзакия и Валента. Предназначая этот труд для западных читателей с целью побудить их отказаться от принятого в Аримине постановления, он пишет документальную историю арианства на Западе, начиная с Арелатского Собора. В предисловии к этому труду он говорит о его задаче следующими словами: «Представить на суд общественной совести тяжелое и сложное деяние, исполненное дьявольского коварства, ловко обделанное еретиками, принятое лживым и боязливым большинством, развивавшееся не в этих чужих местах, в которых оно теперь завершилось и в которых действуем мы, – деяние, давнее по времени, но представляющееся новым вследствие прикровенности, до сих пор не обращавшее на себя внимания, благодаря притворному замирению в делах, но в последнее время всплывшее наружу вследствие бессовестного лукавства в конец изолгавшихся людей» (Ор. Hist., Fr. I, 4). Из введения видно, что Иларию известно участие в этом деле императора, но он не видит еще в нем главного виновника происшедшего, не прозревает еще во всей тонкости его хитрой политики, а потому намеренно не хочет касаться этого вопроса в своем сочинении (Praeter motto autem licet potissima regi sit referenda reverentia (omne enim a Deo regnum est) non tamen aequanimiter judicium ejus episcopalibus arbitriis admittï quia caesaris caiisari, Deo autem reddenda quae Deo sunt. Taceo imperatoris sublata causae cognitione judicium. Non queror extorqueri de absente sententiam) и упоминает в приведенных словах только о вмешательстве Констанция в дело Афанасия (ib., Fr. I, 5). |
| Любя мудрость, любил он до крайности и свое садоводство, а в чужие дела не вмешивался, так что перипатетик Иероним даже говорит о нем: «Как скифы стреляют, убегая, и стреляют, преследуя, так иные философы любят учеников, гоняясь за ними, а иные – убегая от них, как Тимон». 113,114 Был он быстр умом и остер на язык, любил словесность, с готовностью сочинял для стихотворцев планы драм и вместе их разрабатывал; вклад его есть и трагедиях Александра и Гомера. Говорят, что Арат его однажды спросил, как раздобыть поэмы Гомера в надежном виде; Тимон ответил: «Найти старинные списки вместо нынешних, выправленных» 768 . Стихи его валялись как попало, порой наполовину уже изъеденные; читая их ритору Зопиру, он развертывал свитки и начинал откуда попало, а дойдя однажды до середины, нашел там такой отрывок, о котором сам не знал, – до такой степени был он беззаботен. Был он так легок, что готов был отказаться и от завтрака. Говорят, однажды, увидев Аркесилая на Керкопском рынке, он ему сказал: «Чего тебе надо? здесь место нам, свободным людям!» А на тех, кто утверждал, что чувства могут быть подтверждены умом, он обычно говорил так: Обшарит вор и одурачит плут 769 . Такие шутки были ему привычны. Одному человеку, который на все удивлялся, он сказал: «Что же ты не удивляешься, что нас здесь трое, а глаз у нас четверо?» – потому что одноглазым был он сам, одноглазым был ученик его Диоскурид, и только у собеседника оба глаза были целы. А когда Аркесилай спросил его, зачем он явился из Фив, он сказал: «Чтобы посмеяться, глядя на тебя во весь рост!» Впрочем, высмеивая Аркесилая в «Силлах», он воздал ему хвалу в сочинении под заглавием «Аркесилаева тризна». 115 По словам Менодота, преемника он не оставил, и учение его пресеклось, пока не возродил его Птолемей Киренский. По словам же Гиппобота и Сотиона, учениками его были Диоскурид Кипрский, Николох Родосский, Евфранор Селевкийский и Праилл Троадский, который отличался такой силой духа (повествует историк Филарх), что принял казнь по несправедливому |
| О епископах, подписавших неправославное исповедание на диоскоровом соборе, беглопоповцы говорят, что они покаялись не пред пастырями, а пред овцами, каковой пример будто бы оправдывает принятие митр. Амвросия через миропомазание иеромонахом и толпой мирян, и в подтверждение сказанного приводят свидетельство из истории Барония, но приводят не всё написанное им об этом, а только часть. Вот что мы читаем у Барония: «Егда Диоскор оный еретик на ефесском, именуемом разбойничьем, соборе осуди за правоверие Флавиана и утверди ересь свою, яко едино есть во Христе естество, тогда подписаша первейший, си есть Ювеналий Иерусалимский, и Домн антиохийский и Василий селевкийский , и инии едва не вси (значит, не все поддались страху), ибо подписахуся девятьдесят шесть. Егда онии епископи страхом на ложь соизволиша, пред своими овцами укоряюще плакаху, яко трижды Христа отрекошася: первое, егда Евтихия разрешиша, второе, егда ересь его похвалиша, третие, егда неповиннаго Флавиана со иными осудиша» (Бар. лето 449). Далее: «подписании девятьдесят и шесть, потом вси на соборе Халкидонском каяхуся и в лице Диоскору о его злобе, и о оном принуждении глаголаху». (Барон, л. 449, числ. II; деян. вс. соб. т. 3-й, стр. 88 и 244). Ещё он же пишет: «На четвертом седании бяше суд о падших епископах, последовавших Диоскору, иже наченше от Ювеналия Иерусалимскаго, сии кающиеся, проклята Евтихия, и веру кафолическую исповедаша, и Леоново послание подписаша и в совет и сидение со епископами припущени быша». Кем? Конечно, собором епископов же. (Бар. л. 451, числ. 10; деян. вс. соб. т. IV. стр. 24–5). Таким образом из вышеприведённой истории Барония и деян. IV соб. видно, что епископы, подписавшие неправославное исповедание, прощение получили не от овец, а от вселенского собора. А если они плакали «укоряюще себя» пред овцами, то не для того, чтобы получить прощение, так как овцы дать его не могли, а в знак своего смирения. Если бы они получили прощение от овец, то зачем бы они стали просить прощение ещё у собора? Одно только страстное желание беглопоповцев оправдать свой незаконный поступок: принятие Амвросия через миропомазание да ещё иеромонахом в сущем сане, – видит в подобных примерах оправдание себе, которого на самом деле нет и быть не может, потому что действие беглоповцев идёт в разрез не только с апостольскими (39) и соборными (8, I соб., 79 карф. 16 антиох.) правилами, но и с указанными ими примерами. |
| 149 Среди «Церковных историй» ортодоксального направления первым, по времени, скорее всего, 150 было создано сочинение Сократа Схоластика (ок. 380 – после 439 г.). Сократ жил в Константинополе 151 и, возможно, был адвокатом. «Церковная история» Сократа представляет собой описание смут и неурядиц в жизни Церкви с 306 по 439 г. 152 При этом следует отметить, что, придерживаясь ортодоксальных взглядов и даже преувеличивая иногда степень отпадения от кафолической веры участников споров, 153 Сократ видит в смуте, последовавшей за Никейским собором, своеобразное недоразумение. Он сравнивает ее с «ночным сражением» (νυχτομαχας) и указывает, что противоборствующие стороны не понимали, за что они бранят друг друга. 154 Излагая события церковной истории, Сократ опирается в первую очередь на «Церковную историю» Руфина Аквилейского (345–411), творения свят. Афанасия, а также включает в свой текст большие цитаты из сборника соборных деяний, составленного македонианином Сабином. 155 В сочинении Сократа присутствуют важные свидетельства об участии иллирийских епископов в церковно-политической борьбе периода арианской смуты: в частности, рассказы о Сердикском (343), 156 Сирмийских (351–359), 157 Медиоланском (355), 158 Аримино-Селевкийском и Константинопольском соборах (359–360). 159 В тексте цитируется целый ряд доктринальных формул эпохи тринитарных споров, в том числе первая, вторая и четвертая сирмийские формулы, отражающие взгляды ряда иллирийских епископов на проблематику богословских споров IV в. Около 443 г. был создан другой памятник византийской церковной историографии – «Церковная история» Эрмия Созомена , в которой освещается история Церкви с 334 по 439 г. 160 Созомен писал свой труд после Сократа и пользовался его сочинением, существенно дополняя и уточняя его повествование. Взгляд Созомена на церковную историю IV в. намного более «позитивный». В частности, он уделяет достаточно много внимания истории христианизации населения Империи и соседних народов. Решающим фактором в церковной истории, по Созомену, является благочестие императора, и в этом смысле он намного ближе к Евсевию Кесарийскому , чем Сократ. |
|
|
